Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2017
— Хорошо сидим, девчонки! Душевно!
— А это инжирное варенье — пальчики оближешь!
— Ой, спасибо, Анюта! Я ж люблю покушать всякие вкусняшки, вот и выготавливаю.— Пухленькая Алие указала рукой на стол: — Ну как вот это всё не любить, а? Вот живот уже не принимает, а глаза… Эх! Один раз живём!
Женщины дружно заулыбались, увидев, как она вновь потянулась к тарелке с блинами. Они уже много лет выходили на смену в одном составе, и это стало давнишней традицией — отмечать большие праздники щедрым застольем вскладчину. Особенно им нравилось радовать друг друга национальными блюдами: на Пасху громкоголосая украинка Галина и сердобольная Анюта угощали всех куличами и яйцами, Алие на Курбан-байрам — пловом и чебуреками. В первые дни января все дружно наворачивали международный салат «Оливье», а отмечая Новый год по восточному календарю, не обходились без кукси и пигоди1 от кореянки Оксаны. Вот и сегодня в последний день масленичной недели они принесли из дому варенье, мёд, сметану и, конечно, блины: на молоке, кефире, ржаные, гречневые, как говорит Галюня: «До вибору, до кольору». Уложив на тихий час своих подопечных и стараясь не шуметь, подруги накрыли на стол.
И впрямь щедрой была их — Масленица, хотя не в застолье суть. В светлое Прощёное воскресенье сердца распахиваются навстречу дивной возможности попросить друг у друга прощения «за всё, в чём был и не был виноват». Ещё с утра, придя на работу, женщины искренне признали свои ошибки и отпустили вольные и невольные обиды коллег простыми фразами: «Прости меня! — Бог простит, и я прощаю!» Даже Алие. Ведь грешим-то мы все, несмотря на национальность и вероисповедание, так почему бы не освободиться от тяжкого груза, воспользовавшись благоприятным случаем? Всю первую половину дня они пребывали в приподнятом настроении и за стол садились, понимая, что в этот весенний день щедро насыщается не только тело, но и душа.
Тарелки практически опустели, комплименты друг другу по поводу угощения отзвучали, и тут с улицы чуть слышно донеслось: «На улиииице дооооождик с ведра пооооливает». Хрипловатый женский голос дрожал, но довольно точно выводил дивную мелодию народной песни.
— О, з’явилося чудо! — Галина осуждающе покачала светлой головой в мелких кудряшках: — Ты глянь, згадала!
Песня закончилась, и все вдруг разом поднялись, стали убирать со стола.
— Я думала — сгинула. Полгода не было, а тут на тебе — нарисовалась,— тихо, будто про себя, проговорила Оксана.
При этих словах тонкие ручки Анюты, которая собирала в жёлтую пластиковую миску грязную посуду, лихорадочно засновали, а большие голубые глаза наполнились слезами.
— Она же не знает ничего… На Рождество не пришла…— произнесла горестно.
Голос за окном завёл новую песню: «Ложкой снег мешааая, ночь идёт большааая…»
Женщины погрузились в тяжкие думы. Они знали, что ещё как минимум час мамаша будет петь под окном колыбельные, потом прокричит: «Сашенька, родненький, я ещё приду к тебе!» — и снова исчезнет до Пасхи. Она приходила на все великие православные праздники, словно что-то светлое, вечное пробуждалось в эти дни в её душе.
— Слушайте, может быть, выйти к ней, поговорить? — предложила Оксана.— Что ж она так и будет сердце рвать?
— Хто? Вона? Хіба є в неї серце? Ти ще піди, прощення в неї попроси.
Вновь замолчали. Из спальни раздался детский плач.
— Наташа проснулась,— узнала по голосу Алие.— Всё, пошла я, девочки, памперсы менять.
Весеннее яркое солнышко скрылось вдруг за унылыми тёмными тучами, и, казалось, серая промозглая горечь заполнила и без того безрадостные казённые стены. По стёклам потекли грязные капли дождя. Светлый праздник Прощёного воскресенья превратился в рядовой рабочий день. Воспитатели и нянечки младшей группы городского дома малютки занялись своими обычными делами.
«Спи, моя радость, уснииии, в небе погасли огнииии»,— выводила женщина всё более уверенно звучащим голосом. При иных обстоятельствах её низким приятным альтом можно было даже заслушаться.
— Ладно, выйду к ней, поговорю,— решилась Аня. Она накинула на плечи тёплый шарф и вышла на улицу.
Едва набухшие почки тянулись к хмурому небу, орошающему землю мелкой пылью дождя. Под окном группы 3–4, прямо на парапете, сидела худая женщина неопределённого возраста. В своих замызганных джинсах, неопрятной старой куртке с надписью «Marlboro» на спине она походила скорее на несформировавшегося мальчугана-подростка. Только длинные немытые волосы да ярко накрашенные губы выдавали в ней женщину. Серый цвет лица указывал на то, что её давно закабалил алкоголь, но глаза, обращённые сейчас в окно, были распахнуты совсем по-детски, ясно, солнечно, и то ли от слёз, то ли от небесной влаги казались наполненными безгрешной чистотой. Аня вздрогнула — женщина в этот миг была очень похожа на своего малыша.
«Спи, мой мальчик маааленький, спи, мой сын, я уже не плачу, прошлооо»,— затянула, было, странная посетительница и вдруг горько зарыдала, опустив голову на грязные руки. Анюта постояла какое-то время в нерешительности, затем подошла к ней и легонько тронула за плечо:
— Марина, не надо.
— Чего? — Женщина недоуменно подняла подёрнутые хмельной пеленой глаза.
— Не плачьте. Идите домой.
Марина хмыкнула и тяжело поднялась.
— Слышь, ты! Какой домой? Ты издеваешься, да? Коне-е-ечно,— протянула она уничижительно,— кто я, а кто вы тут все! Что ты меня лечишь, доктор? Ты никогда не поймёшь, как у меня тут болит,— ткнула себя маленькой ручкой во впалую грудь и зашлась кашлем.
— Я всё понимаю, только не надо сюда больше приходить, пожалуйста. Идите. Земля ещё холодная, сырая, вы совсем заболеете.— Аня не знала, что сказать, а потому несла всё, что приходило в голову.— Правда, уже не нужно приходить, я вас очень прошу, не мучайте себя.
— Ты мне не указывай, девочка! Я, может быть, и так в последний раз пришла. Прощения хочу попросить. Сыночка,— крикнула она вдруг скорбно, по-бабьи, в холодное стекло,— прости меня, сыночек мой! Прости меня, родной ты мой, что не пришла на Рождество! Прости!
— Не надо, пожалуйста! Он вас всё равно не слышит!
Женщина посмотрела на Аню так, будто впервые её увидела.
— Ты соображаешь? Как это не слышит? Он слышит меня! Поняла, ты? Как он может мамку свою не услышать? Это вы там все! Вы! Все глухие, немые, бессердечные, вообще! А не он!.. И не я! Ясно?
— Простите, пожалуйста! — неизвестно почему пробормотала Аня.
— Чего? — оторопела пьянчужка.
— Я прошу у вас прощения, Марина. Простите меня за всё! Нас…
— За… что?
Аня вдруг поняла, что у неё есть за что просить прощения у этой опустившейся женщины, в которой осталось всё ещё человеческое. За жгучую свою злость на неё, за собственное горделивое превосходство, за презрение, осуждение, за то, что… Её охватило острое желание получить прощение несчастной женщины, оставившей своего новорождённого больного малыша в роддоме. И через неё выпросить прощение у Господа за всё то, что не смогла сделать для её сына — своего крестника.
Когда батюшка храма «Трёх Святителей», что находился в их микрорайоне, призвал прихожан окрестить брошенных малышей, отозвалось немало желающих окормлять духовно и поддержать материально обездоленных с рождения детишек, которым нужно было так мало: кому-то тёплые любящие руки, кому-то молитвенная и финансовая помощь перед сложной операцией. А кто-то, приняв крещение, тихо отходил к Господу, как будто только и ждал этого спасительного момента.
Впервые взяв на руки Сашеньку, Аня подумала грешным делом, что он, как говорят в таких случаях, «на ладан дышит». И правда, врачи всерьёз опасались за жизнь ребёнка с множеством врождённых патологий, ведь родился он от матери, имеющей приличный «стаж» употребления алкоголя и наркотиков. В маленьком тельце малыша не было ни одного здорового органа, и крестили его, понимая, что лишь Господь может дать ему силы жить. И он выдюжил, выстоял в тот нелёгкий период между жизнью и смертью. То ли её горячими молитвами, то ли благодаря великой силе Господней любви. Он, конечно же, долго не мог ни переворачиваться, ни ползать, ни сидеть, но старался изо всех сил и при этом так ясно улыбался, что вскоре стал любимцем всего персонала.
Крёстная мать знала, за что просит прощения у матери биологической. И не извинение ей было нужно сейчас, не просьба «вывести из вины» звучала из уст. Именно прощения, отпущения грехов просила «за всё, в чём был и не был виноват».
— Простите меня, Марина! — Повторила она ещё раз, наполнившись странным состраданием к женщине.— И идите с Богом. Пожалуйста.
Аня повернулась, чтобы уйти, сделала несколько шагов, и тут спины её легонько коснулось негромкое и смущённое: «Бог простит! И вы меня простите!» Глаза их встретились. Нет, не глаза даже, а две бессмертных души переплелись в высочайшем акте прощения.
Марина побрела прочь, и Анюта долго ещё смотрела вслед хрупкой фигурке, яростно омываемой припустившимся мартовским дождём.
— Ну что, ушла? — спросила Оксана.
— Ушла,— Аня опустилась на стул у двери, пригладила рукой мокрые волосы.
— Сказала?
— Нет, не смогла. Она больше не придёт. Наверное. Она, кажется, очень больна.
— А чого ж! Ясно, що хвора! Здорові так себе не поводять, да, Натуся? — Галина обращалась к малышке с ДЦП, которой ни до неё, ни вообще до окружающего мира, казалось, не было дела.
— Она у него прощения попросила. И у меня.
По щекам Ани побежали слёзы. Она утирала их маленькой ладошкой, а они всё текли и текли, облегчая боль. Алие подошла к подруге, провела тёплой рукой по светлым прядям.
— Ну, всё, болды, болды. Твоей же вины здесь нет! Ты делала всё, что могла.
А Галина добавила тихо, будто про себя:
— А якби на Різдво прийшла, може, і жив би хлопчик.
— Нет, Галочка, это здесь ни при чём. На всё воля Божья! Пусть Бог её простит! И Саша…
Дождь на улице затих, и сквозь серую мглу облаков прорезался робкий солнечный лучик, который небеса направили в окно младшей группы дома малютки. Туда, где четыре женщины враз осознали: упокоенная душа простила непутёвую мать.
1. Кукси и пигоди — блюда национальной
корейской кухни.