Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2017
Февраль. Сильный ветер с моря мешал идти молодому человеку по дороге Сочи — Адлер. Ветер раздувал полы пальто, капли морской воды долетали до лица. Но, казалось, что он не обращал на это внимание. Периодически прикладывался к наполовину пустой литровой бутылке односолодового шотландского виски, потом делал затяжку от сигареты, спрятанной от ветра в кулак. Он двигался к спуску с шоссе на пляж.
На длинном каменистом пляже, заливаемым наполовину водой, стоял японский дорогой внедорожник, неподалёку бродил мужчина с металлоискателем, периодически опускался на одно колено, перебирая камни, что-то выискивая.
Молодой человек, пошатываясь, не глядя под ноги, спотыкаясь о крупные булыжники, с трудом удерживал равновесие. Он шёл к морю. Порывы ветра, казалось, собьют его с ног, он останавливался, пережидал порыв ветра, делал глоток из бутылки, затяжку и шёл упрямо дальше.
Когда до кромки моря осталось не более пяти метров, остановился. Посмотрел на окурок, пьяно размахнулся, широко махнул рукой, отшвыривая остатки сигареты. Закурил новую. Смотрел на бушующее море. По щекам катились слёзы, смешанные с морской водой. Докурил. Бросил под ноги. Сделал глоток из бутылки. Сорвал спортивную шапочку с головы, вытер ею лицо.
Сел на большой камень, прислонился спиной к волнорезу. Задумался. Закрыл глаза, откинул голову на холодный бетон. Приятно холодило затылок. Чуть закемарил в алкогольном сне.
Бутылку поставил на камни. Стал вынимать всё из карманов. Портмоне из дорогой кожи с известным логотипом, часы тускло блеснули золотым ободком, паспорт, сигареты, дорогая золотая зажигалка престижной марки, да много чего ещё укладывалось на камни. Сверху придавил крупным булыжником, чтобы ветром не раскидало.
Достал шапочку, натянул её по самые уши на голову, у пальто поднял воротник, застегнул верхние пуговицы. Сделал глоток из бутылки. Бережно её поставил рядом с вещами и решительно пошагал в сторону воды. Волны бесновались, казалось, что они ждут встречи с ним, протягивая свои отростки, быстрее заманивая, затаскивая в тёмные глубины Чёрного моря.
Мужчина с металлоискателем бросил взгляд, увидел, что парень уже выше колена в воде и продолжает идти дальше в воду, закричал:
— Эй! Парень! Эй! Ты чего?! Ты слышишь?! Твою душу мать! Ты оглох? Ты куда, придурок?!
Но пьяный молодой человек не слышал, он упрямо рассекал бурные волны. Волна сбила его с ног, вынесла на берег, потом потянула в море, но оставила на берегу. Он снова встал. Отряхнул полы пальто от налипшего песка, мелких камней и шагнул вновь в набежавшую волну. Ветер усилился. Казалось, ветер удерживает пьяного безумца от искушения искупаться в ледяном море. Но тот, наклонив корпус вперёд, с маниакальным упорством шёл в воду.
Мужчина бросил металлоискатель и бросился на помощь. Но молодой человек с головой ушёл под воду…
Пляжный кладоискатель на ходу вытащил из кармана телефон, наклонился, и, чуть сбавив темп, положил его, и бросился в воду, пытаясь найти и спасти безумца.
Ментор
Большая белая комната. Стены сливаются с потолком и полом. Казалось, что нет стен. Просто огромное белое пространство. Не видно границ. Где пол, где стены. Ощущение, что внутри бескрайней белоснежной сферы.
Посредине висит большой шар из плазмы. Он переливается многими цветами. Периодически из него выскакивают большие лепестки пламени, потом они снова втягиваются внутрь.
Чуть поодаль — меньшего объёма, более тёмного цвета тоже плазмоид.
Большое облако:
— Ну что, пришёл в себя? Очухался?
— Где я?
— Где? Где? Ты умер. Вот ты где.
— Как умер?! Это невозможно! Я не умер! Я себя осознаю! — голос возмущён.
— Это факт. Ты умер. Хуже всего, что ты совершил самоубийство. Сам себя убил.
— Это невозможно! Я не умер!
— Ты умер. И всё. Убил себя. Осознанно.
Небольшая пауза.
— Как же так?! И где я? В аду или в раю?
— Хуже.
— Хуже ада?
— Рай и ад надо заслужить!
— Ад-то чего заслуживать?
— В аду есть компания. Ты страдаешь не один. Можно с кем-то поговорить. Обсудить свои и чужие страдания с соседями. Поговорить с теми, кто причиняет боль твоей душе. А здесь… ты один. Навеки.
— Как навеки? Не понял.
— Время — понятие, которое придумали люди. Нет времени. Вот ты и здесь до Страшного Суда. Для тебя навеки.
— А как же Библия?! Бог в первый день сделал это. Во второй день сотворил то.
— А кто писал Библию? Люди писали. В далёкие времена. Вот, чтобы и поняли, использовали те понятия, которые понятны остальным. Ты об этом не думай. Ты о себе думай. Точнее, что тебе предстоит.
— И что? Я не хотел умирать! Я не умер! Мне это чудится от кислородного голодания! И не было никакого коридора, никакой трубы светлой, по которой я летел. И нет вселенских знаний!
— Конечно. Для тебя ничего нет. Бог дал тебе величайшую ценность. Жизнь! А ты? Ты не прошёл весь путь. Ты проиграл в казино три квартиры в Москве, прилетел в Сочи с целью утопиться. Утоп. Добился своего. Вместо того чтобы бороться за жизнь, делать поступки, помогать людям. Ты просто напился и утопился. Поэтому тебе не полагаются ни коридоры, которые ведут или в рай или в ад, ни вселенские знания. Тебе предстоят страдания…
— Погоди, погоди. Дай отдышаться. Не спеши.
— Ты не дышишь.
— Ладно. Не дышу. Где я?
— Нигде. Тебя нет. Ты одинок. И будешь ждать.
— Вот так сидеть и ждать?
— Нет. Страдать. Ты будешь проживать миллиарды своих жизней. Вот, например, если бы ты пообщался с тем мужчиной на берегу, то, что бы с тобой произошло? Ангел-хранитель пытался тебя остановить, но ты упрям. Ты прилетел утопиться. Вот и утоп.
— Как это пытался меня остановить?
— Он сломал такси от аэропорта. Ни одна попутка не остановилась, чтобы тебя подобрать. Ты пошёл пешком. Ему удалось устроить шторм в ограниченном пространстве. Ты всё равно пошёл. Он даже пригнал тебе кладоискателя, чтобы ты с ним пообщался. Хотя тот и не должен был сегодня ехать. Но приехал ради встречи с тобой. У него своих проблем с дочерью много. Но ты всё равно сделал своё дело. Ангелу, конечно, попадёт, но это уже не твои заботы.
— Он не мог просто меня остановить?
— У Бога и его помощников нет других рук, кроме людских.
— Курить хочется. У тебя нет?
— Глупец! Душа не курит! Ты пришёл в мир не для того чтобы курить!
— Хватит мне нотации читать! Как тебя зовут?
— Однажды грек, который выпил яд, назвал меня Ментором. Если тебе так удобно, называй меня так. Мне без разницы.
— Тебе нравится это имя? Ментор!
— У меня нет эмоций. Они доступны только людям. Тебя называть, как на Земле называли? Иван?
— Называй меня Иваном,— он задумался.— И что теперь будет со мной? Не понимаю, как это нет времени? Люди живут, стареют. Дома ветшают. Деревья растут и умирают. А как же нет времени?
— Это всё химико-физические процессы. Не более того. Ты думай о том, что тебе предстоит.
Иван замолчал.
— Так, где я? Как это место называется?
— Нигде.— Ментор помолчал.— Называй, если хочешь, «отрицательное пространство». Тебе с твоим трёхмерным мышлением этого не понять. Прожил бы жизнь, то всё стало бы в раз понятно. Сам виноват. И увидел бы всё, и понял бы всё. Лишил себя добровольно. С упорством.
— И я могу увидеть своих родителей?
— И увидеть, и посмотреть, как они погибли и где похоронены. Ты же приехал в Сочи, чтобы утопиться. А не найти могилы родителей, навестить их.
— Я искал…
— Угу. Конечно,— казалось, что облако качнулось вперёд-назад.— Написал год назад запрос в мэрию Сочи и не получил ответа. И всё. Решил, что тебя похоронят на одном кладбище с ними. Не похоронят. Они лежат на другом кладбище. Вот. А теперь самое интересное. Мужик с металлоискателем на пляже — владелец того подпольного казино в Москве, в котором ты спустил свою жизнь и квартиры. И ангел-хранитель не зря старался. А ты…
— Врёшь! — перебил его Иван.— Как это владелец казино ищет всякую ерунду на берегу?!
— Я не вру! Никогда! — казалось, что в голосе Ментора зазвучал металл.— Вспомни, какая машина стояла рядом с ним? По стоимости она как раз как твоя одна из квартир стоит. Он сам из Сибири. Приехал на отдых, познакомился со стюардессой, влюбился, женился, родилась дочь. На год младше тебя. У дочери было слабое здоровье. Нужно было лечить. Он с женой искал вариант, как перебраться в Москву. К хорошим докторам поближе. И надо же! Твои родители искали вариант, как перебраться в Сочи, потому что тебе врачи прописали, что нужно жить на черноморском побережье. Два ангела-хранителя устроили встречу твоих родителей и стюардессы. В маршрутном такси. Сочи. Февраль. Ранее утро. Всего три человека там было. Твои родители и она. Был четвёртый — водитель. И люди стали разговаривать. И так получилось, что почти договорились. Родители с тобой переезжают временно в их квартиру в Сочи, а они — в вашу московскую.
— Так, что же случилось? Отчего мои родители погибли? Они должны были погибнуть?
— Бог дал вам свободу в свободе выбора. Вот и гражданская жена водителя решила накануне, что её любимый гуляет по женщинам. А он просто устал. Пришёл домой, поел и упал спать. Вот она поутру и подсыпала ему слабительное в чай. Вот он гнал свою машину. В туалет спешил. Не справился… три трупа…
— Они… Они в раю?
— В раю. Водителя осудили. Его гражданская жена приезжала в колонию. Там они поженились. Отсидел своё. Вышел. У них родилось трое детей, назвали в честь погибших. Две девочки и мальчик. Несколько раз в год ходят на могилы твоих родителей и стюардессы. Если тебе интересно, то они рядом похоронены. Приезжал бы в годовщины их гибели, то встретился бы с кладоискателем.
— Он, что, на кладбище золото ищет?
— Нет. К жене ходит. За могилами всех троих тоже присматривает, приплачивает, чтобы обиходить их. Пытался тебя найти. Не получилось. Когда жена погибла, дочка маленькая, здоровье слабое, денег нет. Вот он и собрал металлоискатель. Большой, неказистый, но работал хорошо. Февраль — время штормов в Сочи. Море в себе ничего не держит, от чего может избавиться — очищается. Вот и всё золото, что купальщики летом теряют в воде, море выбрасывают. Опять же ангелы помогают. И ему помогли. Он нашёл большой перстень с крупным алмазом и ещё по мелочи. Этого хватило, чтобы в Москву перебраться для лечения дочери. Ну а там он выбрал бандитскую дорогу. Денег надо много, вот он и не смог найти такую работу. Потом отошёл от этого…
— Ага. Отошёл… А казино?! — закричал Иван.
— Если бы ты знал, что он делал раньше, то казино — это не страшный грех.
— А чего он на пляже делает? Богатый же!
— Дань привычке. Он каждый год приезжает на годовщину смерти жены. И за три дня до этой даты идёт на пляж. Именно здесь он нашёл те самые драгоценности. Стоял на пляже один, смотрел в небо и призывал свою покойную жену помочь ему, чтобы дочь лечить. Ну не жена — другие помогли. В эти дни он становится очень сентиментальным, помогает людям. Вот и у тебя был шанс пообщаться с ним. А ты… Утонул.
Пауза.
— Господи!!! — Иван орал в голос.— Прости меня! Какой же я идиот!!!
— Поздно,— голос Ментора сух, без эмоций.
— Я готов.— Иван обречённо.
— Ну, если готов, значит, готов.
Вариант №1
Лето. Москва. Крымский мост. Ранее утро. Над водой клубится небольшой туман. Прохожих нет, только редкие машины проезжают по мосту.
Рядом с мостом стоят двое молодых людей. Иван делает глоток из бутылки шотландского односолодового виски. Предлагает товарищу.
— Нет, Иван, спасибо. Я же за рулём. Не хочу, чтобы права отобрали.
Иван внимательно смотрит на товарища. Делает глоток, закуривает.
— Объясни мне, друг Серёга, ты никогда не совершаешь ошибок?
— Отчего же. Совершаю. Как все. Для чего позвал в шесть утра сюда? Да ещё в воскресенье.
— Поговорить хотел. Влип я по самые уши. Проиграл всё. Три квартиры проиграл, все деньги спустил. Ничего нет у меня. Да и долгов наделал… — Иван сплюнул в Москву-реку.
— Долгов-то много?
— На пароход хватит, а может, и на два. Я не считал всё. На «Боинг» — точно.
— От меня-то чего хочешь? У меня нет таких денег. Даже если соберу всё, то не хватит. Чем помочь-то?
— Не знаю, Серёга, не знаю! Что мне делать? Вот и позвал тебя сюда под мост. Вот, думаю, напиться, да с моста вниз башкой сигануть в реку. И всё. И точка! И нет меня. И нет долгов. Знаешь же, что его называют «мостом самоубийц»?
— Знаю. Не выход.
— А ещё, говорят, что в этом мосту одна заклёпка из чистого золота.
— Говорят, что в Москве кур доят, но я не видал, а ты?
— И я не видел, Серёжа! Что посоветуешь?
— Точно не сможешь отдать долги?
— Точно.— Иван обречённо кивнул, снова приложился к бутылке.— Даже если меня на органы разобрать. Я уже смотрел расценки. Не хватит. И даже на десять процентов.
Серёга присвистнул от удивления.
— Солидно ты задолжал. Народ серьёзный?
— Не то слово,— Иван обречённо махнул рукой. Тоска. Хоть вешайся или топись.
— Ну, это всегда успеешь. Или тебя убьют, разберут на органы или в рабство продадут. Чтобы долг отрабатывал.
Серёга почесал лоб.
— Бежать тебе надо, Иван. Быстро и далеко. Чтобы не нашли.
— От этих не убежишь далеко. Найдут на другом конце света. В любой стране.
— С Дона выдачи нет!
— В Ростов-на-Дону что ли? И там достанут,— Иван щелчком выбросил окурок реку.
— Да, нет, Ваня, не в Ростов. В армию беги. В военкомат завтра с утра. Скачками. Просись к чёрту на кулички.
— В армию? Я что похож на неудачника? «Лох Петров» что ли?
— Ты очень удачлив! — Серёга саркастично посмотрел на товарища.— Особенно сейчас, выбирая малодушно между мостом и верёвкой.
Иван немного подумал.
— А ещё варианты?
Сергей пожал плечами.
— Это то, что мне пришло на ум. Из армии, как и с Дону, выдачи нет. Армия укроет, потребует много, но не выдаст. Познакомишься, встретишь много интересных людей, которых ты сможешь безнаказанно убить! — Сергей улыбнулся.— Станешь другим человеком. А то всё крутился с «золотой молодёжью», для которой проигранные тобой деньги — это папа на карманные расходы даёт.
— Не тронь моих друзей! — Иван зло посмотрел на друга и сбросил его руку со своего плеча.
— «Друзья»! — передразнил его Сергей.— То-то ты сейчас со мной под мостом стоишь, а не с ними. У них же денег куры не клюют. Где они?
— Ну да. Ты прав.— Иван хмуро кивнул.— Не люблю дисциплину. Равняйсь! Смирно!
— Ничего. Всё в первый раз. Дисциплина ещё никого не портила.
— Тебе-то хорошо говорить. Ты уже отслужил своё.
— И не жалею. На многое смотришь иначе. Особенно на таких дружков, которые ничего не сделали, живут на всём готовом. И ты с ними, голодранец, со школы тёрся. Дружил. В друзья набивался к ним. И что?!
— М-да уж. И тут ты прав. Помню, как твой отец меня на рыбалку с тобой брал. На Рыбинское море ездили. Ночевали на острове. У костра сидели, уху варили из свежепойманной рыбы! Одно из самых ярких моих воспоминаний. Плохо мне. Плохо… Эх!
— Так поменяй всё. Чего ты сидишь под мостом и трясёшься от страха? Помнишь, как детстве: «Сегодня ночью под мостом поймали Гитлера с хвостом!» Не будь с хвостом. А то ухватят за него. Дуй в военкомат. Ни на что не жалуйся. Говори, что здоров как бык. Всё, как в фильме «ДМБ», у тебя будет. Долгов в казино наделал и в армию смылся.
— Там комедия! И его кредиторы Улукбек и Максуд — пушистые зайчики из живого уголка детского сада на углу. Но, пожалуй, ты прав. Если что, возьму автомат и буду отбиваться. Терять-то мне нечего уже.
Прошло полгода.
Сахалин. Артиллерийский полигон. Утро.
В шеренгу стоят военные КАМАЗы. Рядом крутятся солдаты, офицеры. Невдалеке расположена курилка. Солдаты курят.
Иван расстегнул бушлат, шапка на затылке, затягивается. К нему подходит солдат, в руках крутит письмо.
— О, Серёга, почта пришла? Письмо с малой родины? С Большой Земли!
— Ага! — Серёга вскрыл конверт.
Вынул бумагу. Издалека было видно, что это официальный документ. Солдат внимательно прочитал. Расстегнул бушлат, потом куртку, потёр грудь. Снял шапку и засунул её в карман. Было видно, что крупные капли пота градом бегут по остриженной голове, стекают по лицу. Серёга шапкой вытер лицо, голову, шею, снова в карман.
Иван внимательно смотрел на товарища.
— Чего там? Как ты?
Серёга вздохнул — выдохнул.
— Дай закурить.
— Так ты же не куришь?! — Иван удивился.
— Нормально. Теперь можно. Уже курю.
Взял сигарету умело прикурил. Затяжка, закашлялся, пошатнулся, схватился за столбик. Перехватил тревожный взгляд друга.
— Всё нормально. Давно не курил. Голова закружилась.
— Что тебе прислали?
— А, это? — Серёга помахал документом.— Официальное уведомление о разводе.
— О как! — Иван удивился.— Я и не знал, что женат.
— Уже нет. Я ждал этого.
— Поведай, друг, мне, что случилось.— Иван подвинулся поближе, чтобы не пропустить ни слова.
— После 9 классов я поступил в техникум в краевой центр. Из деревни приехал. На строителя учился. Думал, вернусь домой, буду строить. Механизатором стал ещё в школе, а вот строителем захотел. И на последнем курсе влюбился. Влюбился. Втюрился до беспамятства. Увидел в кафе — и всё! Свет в голове выключили. Стал ухаживать. Но она смеялась. Кто она, и кто я!
— А кто она?
— Она. .. — Серёга полез во внутренний карман куртки, достал военный билет.
Там лежало фото девушки. Протянул Ивану.
Красивая блондинка. Длинные волосы, тонкие черты лица. Припухлые губы. Чуть-чуть вздёрнутый носик. Милые ямочки на щеках. Голубые глаза. И в глазах — как чёртики притаились. Неудивительно, что такая могла вскружить голову деревенскому парню.
— Ты так дырку протрёшь на ней! Смотри! Не влюбись! — Серёга забрал фото и спрятал в карман.
— Не влюблюсь.— Иван покачал головой.
Иван не стал рассказывать Серёге, что в Москве ему приходилось общаться со многими красавицами. Но на фото действительно была красивая девушка. Её глаза… они манили.
— Долго я ухаживал. Вернее пытался. Меня все отговаривали. Говорили, что она дочь Лба!
— О, ё-тать! И кто такой Лоб?!
— Семён Петрович Печёнкин. Он же Лоб.
— И почему «Лоб»? Логично же — «Печень»?
— Он и был поначалу, как рассказывали, «Печенью». Вначале девяностых бандитствовал. Но потом поменяли кличку на «Лба». Он здоровый. Под метр девяноста. Он хватает человека — а хватка у него, как у кузнеца деревенского — и лбом бьёт в лицо. Лицо всмятку. Говорят, что кто-то и умер. Кости носа попали в мозг. Не знаю, правда, или просто брешут. Но страшен. Время прошло, все кто рядом с ним были, сели надолго, а потом и умерли по тюрьмам да лагерям. А у него брат старший в милиции — полиции. Сейчас высокий пост занимает.
— Наверное, он дружков брата и определил на лесоповал, а там уже. ..
— Многое болтали. Предупреждали, стращали. А я как телок за маткой привязанный шёл. Куда она, туда и я. На последние копейки покупал ей цветы. Просто как морок на меня напал. Обмороченный был я. Да и сейчас не до конца оклемался. Как похмелье осталось.
— Тестю ты тоже не глянулся?
Серёга рассмеялся, махнул рукой.
— Я никому из её семьи не глянулся. Совсем. Батя её крутой. Самая крупная строительная фирма. Пара ресторанов. Магазины, автосалон. Не считая мелочи, типа автостоянок. Всего не знаю. Меня не пускали в свои дела. Когда дело до свадьбы дошло, так заставили подписать бумагу, что я не претендую на их имущество. Думали, что я на их добро рот разеваю. К бесу оно мне нужно! Мне Каролинка нужна была! Эх! — Серёга сплюнул зло.
Иван усмехнулся.
— Это как она тебе запала! Через такие унижения прошёл.
— Ты пойми, я её к себе же звал. В деревню! Там бы всё по-другому срослось! А тут… Стали жить с её родителями.
— У неё, что квартиры не было? Да не поверю! Папаня крутой, а дочери хату не справил! — Иван недоверчиво покачал головой.
— Да была у неё квартира. Двести квадратных метров! У нас в деревне и домов таких нет. Папаша её говорит, мол, все будем жить под одной крышей. Домина — дворец! Больше шестисот «квадратов»! Ну, пошёл я в примаки.
— Куда?
— В примаки,— повторил Серёга,— это когда в дом жены родителей приходишь. Унизительно, конечно. Особенно, когда тесть строит из себя, мол, он хозяин жизни! Кум королю, сват министру! А ты — ноль без палочки! Устроил он меня к себе на стройку прорабом. И контролировал каждый шаг, целая бригада его шавок в офисе проверяла каждую смету, акты на просвет рассматривали, наверное, на зуб пробовали, а не украл ли я чего от тестя. А тут с работы приехал. Аврал был. Замотанный, с утра маковой росинки во рту не было. Грязный, есть хочу! В глазах темно. Помылся, говорю любимой, мол, накорми меня! А она в ответ: «Мы в ресторане поужинали, и я за тебя не для того замуж выходила, чтобы кухаркой при тебе быть!» И скачками к папеньке, мол, муж меня к плите гонит! Ну, Лоб ко мне. По пояс голый. Жарко ему. Коньяком за версту разит. Крест на груди золотой. У нашего попа медный и то поменьше будет. Орёт, мол, ты, что, сявка, оборзел в корень! Мы тебя, щенка шелудивого, в дом пустили! Живёшь как у Христа за пазухой! И пузом своим к стенке меня давит. Ну, думаю, как своей башкой чугунной как даст мне по кумполу, так головёнка и расколется, как пустой орех, на мелкие кусочки. Ему-то ничего не будет. Тренированный! Брат ментовской выдаст за несчастный случай, на арбузной корке, деревня, поскользнулся. Когда он прижал меня к стенке, я резко присел. А тестюшка мой ненаглядный впечатался в метровой толщины стенку…
— И как?
— Как? Стенка выдержала. На совесть сработана. А Лоб весь в крови без сознания на полу. Я еле успел вынырнуть из-под туши. Много мяса. Не каждый боров перед забоем столько весит. Тут жена с мамашкой ейной прискакали, визжат, как свиньи на бойне, мол, я — убивец, паршивец… Много чего я услышал в свой адрес. У нас мужики так пьяные не все умеют ругаться… да и на стройке не каждый день услышь… Вот тут я и сообразил, что пора «делать ноги». Ходу, кумушки, ходу! Вещички свои в рюкзак кинул, паспорт, прихватил у них пару бутылок коньяка дорогого. И двинул, что было сил. Понял, нельзя автобусом,— поездом. Братик Лба сейчас всё перекроет. На попутках за сутки добрался до родительского дома. Посидели с батей. Подумали. Я коньяк на стол. А он, хоть и не дурак выпить, говорит, мол, убери, для дела сгодится. Военком через два дома живёт. Мы к нему. Отдал я ему два «пузыря» коричневой жижи — коньяка. У того глаза, как у быка производителя стали. Чуть не выпали из орбит. Он понимает в нём толк. Говорит, что такой не во всех магазинах в Москве продаётся. Обрисовали ему ситуацию. Он затылок почесал. Говорит, чтобы завтра был в 9.00 в военкомате с вещами, и в тот же день я был в команде на Дальний Восток. Военком позвонил кому-то, чтобы меня отправили как можно дальше.
— Ты же говорил, что у Лба связи крутые. И, что, не достал он тебя?
— Пытался. Уголовное дело возбудили. Тяжкие телесные, кража чуть ли не миллиона денег, золота полпуда и ещё чего-то. Вызывали меня в военную прокуратуру, спрашивали, как оно было. Контрразведка дёргала. Следователи рожу кривили. Контрразведка смеялась в голос. Потешалась. Требовала деталей истории. А потом мне со стройки написали, что обо мне разговоры пошли, что чуть Лба не завалил. Даже посылку отправили в знак благодарности. Мироед, он и есть мироед. Работяг всегда прижимал по деньгам. Три шкуры сдерёт штрафами. Пашут на него, а потом получается, что ты ему ещё и должен. Избил, писали они, я его. И авторитет его упал. Если такой дохляк, как я смог с ним сладить, значит, и другие смогут. Да ещё заявление в милицию написал. А это у них не поощряется. Лоб, писали, чуть дом не разнёс. Навалял под горячую руку и жене и дочке, они виноваты, что меня в дом привели,— вздохнул, затянулся.— Вот и получается, что мне ещё много лет нет ходу из армии. По контракту останусь служить. А может, и в военный институт пойду. В армии хоть и не сахар, но своих не сдают. Жена сказала, чтобы бросил курить — бросил. Ну а развелась… — он помахал конвертом.— Я и снова начал. А ты как в армии после института оказался? Не просто же так?
— Да… — Иван неопределённо махнул рукой.
— Что тоже бегаешь?
— Вроде того.
— Слушай! А как ты все категории в водительских правах открыл? Когда ротный увидел, так сразу тебя за командирскую машину определил. Как сумел? Тебе по возрасту не положено, да и по стажу тоже. Как?
Иван усмехнулся, посмотрел вдаль, словно перенёсся в прежнюю жизнь.
— В карты выиграл.
— Как в карты? — Серёга чуть дымом не подавился от удивления.
— Играли в карты. С нами ГАИшник был. Проигрался в дым. Отыграться хочет. Ставит на кон, что в случае проигрыша откроет все категории в правах.
— И чего?
— Я выиграл. Так он выдал через день права. И, как вишенка на торт сверху,— на трамвай и троллейбус. Так что я могу управлять всем транспортом, кроме железнодорожного и воздушного.
— Сурово. Уважаю. А сам-то водить умеешь?
— Умею. По Москве гонял — никто догнать не мог.
— Так если у тебя дома засада, так давай дальше в армии и останемся. Понимаю, что дома тебя никто не ждёт, кроме неприятностей?
— Угу. Не ждут.
— Долги, Иван?
— А как догадался?
— Ты сам рассказал про карты.
— Угу.
— Много?
— На эскадрилью американских бомбардировщиков хватит. Купить можно. Вместе с аэродромом.
— Ни… себе! И ищут?
— За такие деньги ищут.
Солдаты, офицеры засуетились.
— Рота! К машинам! — послышался голос старшины.
Показался командир роты с бутылкой минеральной воды. Вид у него был изрядно помятый, периодически прикладывался к воде, делал большой глоток, кадык на жилистой накаченной шее дёргался вверх-вниз.
Личный состав подбегал к магазинам, переговаривался на ходу:
— О, дочку «обмывал».
— Вторая дочь. Он так сына ждал.
— Бракодел!
— Он на учениях, ему позвонили, сообщили. Не успеет из роддома забрать.
— К нему сейчас мать и тёща приехали.
— О, тёща! Она ему мозг не вынесет, а съест!
— Нашему ротному? Он сам кого угодно сожрёт на завтрак.
Все построились возле своих машин. Командир роты принял рапорт. Он периодически потирал лоб. Было видно, что ему тяжко.
Командир первого взвода зачитал приказ командира батальона на марш.
— По машинам! — прозвучала команда.
Эхом она прокатилась по всему строю. Все сели в машины, стали выстраивать колонну.
Иван был водителем на командирском КАМАЗе, УАЗ забрал комбат, его машина поломалась.
Ротный сел, сдвинул головной убор на затылок, приложил бутылку ко лбу.
Иван усмехнулся. Он-то знал, что такое похмелье. Не раз и не два тоже так страдал. Знал, что самое лучшее средство — это принять стопку-две, но не солдатское дело ротному указывать, что делать. Ротный страшен в гневе, а сейчас, с похмелья, так лучше молчать. Иван опустил стекло со своей стороны — такой сильный запах перегара был.
Командир роты был нормальный мужик. По мелочам не придирался, обращался только на «вы», был строг ко всем, включая себя. Устав внутренней службы знал, казалось, наизусть. И в технике разбирался. Водил на автодроме лучше всех в батальоне. Первый раз Иван его увидел болеющим с похмелья. Всегда выглажен, подтянут. Ну, оно и понятно. Не каждый день вторая дочь рождается.
— Разрешите начать движение, товарищ капитан?
— Давай. Разрешаю,— махнул ротный бутылкой в сторону лобового стекла.— Только не гони. Не болванки артиллеристам везём. Тихо-тихо. Аккуратно. Понял?
— Так точно! Понял.
Иван на пониженной передаче вывел КАМАЗ со стоянки, встал в колонну. Впереди него ехал точно такой автомобиль с таким же грузом.
По радиостанции были слышны доклады старших машин и командиров взводов о готовности к маршу.
Когда поступили все доклады, ротный скомандовал по станции:
— Начать движение!
И поехали, поехали, поехали! Медленно, не более сорока километров в час. Это головная машина едет со скоростью сорок километров, а техническое замыкание несётся все восемьдесят.
Сзади на цепях громыхало бревно, точно такие же были прикреплены ко всем машинам. Не очень красиво, и на ротного другие командиры ругались, смеялись, крутили пальцем у виска. Но он был непреклонен. Опыт войны в Афганистане, Чечне, показал, что вот такой доморощенный «горный тормоз», спасал много жизней. Когда взбираешься в горку, машина глохнет, отказывают тормоза, то катишься назад и просто упираешься в это бревно или брус и останавливаешься. А у КАМАЗов тормоза — это «болезнь». Часто отказывают. Командир роты берёг и людей и технику.
Поехали, поехали!
Кажется, чего проще — крути «баранку», держись «в хвосте» у впереди идущего. Но сон так и накатывается от монотонной езды. Дорога неровная, ухабистая, да и рельеф не из Московской области, где всё гладенько да ровненько, как на блюдечке. Сопки, вверх-вниз, вправо, влево, машина серпантином взбирается почти на вершину, потом так же стремительно вниз.
У «Узбека» земляк служит в разведроте бригады, так он по секрету шепнул, что будут устраивать засады на колонны. Эта весть также «по секрету» разлетелась по роте, и теперь не только соблюдай дистанцию и следи за поворотом, но головой тоже крути — откуда разведчики устроят пакость.
Сопки лесом поросли. То хвоя вечнозелёная, то кустарник такой, что танк спрятать можно — с десяти шагов не увидишь, не то что группу солдат в маскхалатах.
И каждый всматривался, как мог, в лесистые склоны. Ротный на занятиях рассказывал, что при атаке на колонну подбивается первая машина и последняя, потом расстреливай и колонну и людей. Поэтому задача — деблокировать проезд. Сталкивай машину в кювет, пусть там даже твой раненый товарищ и ты не можешь его эвакуировать. Жизнь одного — это ценность, но на фоне всей колонны и боевой задачи — ничто. Строчка в штатно-должностной книге роты (ШДК). Скорбеть будем потом, а сейчас нужно выполнить задачу.
Так командир роты доходчиво объяснял, что выполнение боевой задачи — самое главное, всё остальное — средства для выполнения задачи.
Колонна идёт. Вверх-вниз. Вправо-влево. Вправо-вниз, с правой стороны склон сопки — жмись к нему, слева — обрыв метров десять глубиной, приятного мало. Пот по спине, ладони вытираешь о тряпку и о штаны. Руль скользит. Пот со лба рукавом куртки отираешь. Даже свежий воздух с улицы не остужает. Напряжение во всём теле.
Впереди, через пять машин раздался взрыв на склоне сопки, и тут же раздался треск автоматных очередей. Откуда стреляли, было нападение — непонятно. Тут же ожила радиостанция:
— Нападение со стороны сопки. Впереди завал. Работает «дымовуха» (шашка дымовая).
Ротный орёт в гарнитуру:
— Колонна! Стой! К бою!
Обращаясь к Ивану:
— Тормози!
— Торможу! Не тормозится!
Педаль тормоза хлюпала в полик кабины. Иван дёрнул ручной тормоз на себя, машина замедлила ход, потом где-то внутри раздался звук «бздынь», и машина пошла накатом, приближаясь к впереди стоящему грузовику.
Ротный схватил руль:
— Прыгай, солдат! Я приказываю!
Иван отпихнул здоровенного ротного:
— Сами прыгайте! У вас дети! Вы и дочку ещё не видели! Быстрее!
— Я приказываю!!! — рычал ротный.— Рядовой!
— Быстро прыгайте! Я под склон уведу! — Орал Иван, крутя «баранкой», ловя дорогу.— Врежемся! Полколонны рванёт! Прыгайте! Ну! — посмотрел на ротного.— За дочку прыгайте,— в голосе была мольба.— Прошу!!!
Командир роты рванул ручку, высунулся и прыгнул. В боковое зеркало было видно, как он сумел ухватиться за какой-то куст, повис на нём и, только как машина прошла, скатился вниз и побежал следом.
Иван отчаянно крутил руль, но понимал, что кроме как вниз, у него не было другого выхода. До впереди стоящей машины осталось не более трёх метров, когда он резко начал выворачивать руль влево…
Что такое металлическое ограждение для легковой машины? Непреодолимая стена. Для многотонного грузового КАМАЗа, гружённого снарядами? Небольшая заминка. Со скрежетом ограждение прогнулось, спустя полсекунды порвалось…
Машина полетела вниз. Бревно на цепях зацепилось на мгновение за порванное ограждение, цепи натянулись и лопнули со звоном. И КАМАЗ, окрашенный в зелёный цвет, почти вертикально полетел вниз. Груз в кузове по инерции начал смещаться вперёд…
Иван закрыл глаза перед землёй, вцепился, что было сил в руль…
Белая вспышка…
Ментор
— Ты уже можешь снова открыть глаза. Не бойся. Ты снова мёртв. Да и глаз у тебя нет.
Иван перевёл дыхание.
— Это была симуляция?
— Нет. Это не была ни симуляция, ни инсталляция. Это была твоя жизнь. Твой вариант жизни. Вы делаете выбор, и каждую секунду рождаются, появляются миллиарды параллельных реальностей, они пересекаются, расходятся, снова пересекаются, сливаются. Просчитать невозможно. Почти невозможно.
— Так я же всё равно умер!
— Ты сейчас умер. Мог попасть в другую часть. А в этой реальности, где ты был, всё идёт своим чередом. Тебя наградили Орденом «Мужества» посмертно. Через два года у того капитана, что ты спас, родится сын. Он назовёт его в честь тебя. Тебя похоронят в Москве. Так как родни у тебя нет, то твой Орден передадут в школу. И будут про тебя всем рассказывать, какой ты был примерный ученик. И за могилой школьники будут ухаживать. И на уроках мужества про тебя будут зачитывать сочинения. А на похоронах были твои кредиторы, когда узнали, как ты погиб, то принесли самый богатый венок с лентой «От друзей».
Помолчали. Иван переосмысливал пережитое.
— Но я же всё равно умер.
— Смерть смерти рознь. Или ты пьяный, убегая от долгов, бросился в шторм. Или пожертвовал собой, чтобы спасти других людей. Всё иное. Жертвенность во имя спасения других! Но тебе пока не понять.
— Я понял. И что теперь?
— Теперь? Новая реальность. Твой выбор. Новая жизнь, которую ты проживёшь, не помня обо мне. А потом снова вернёшься сюда. И так много миллионов раз подряд. До Страшного Суда…
Вариант №2
Красноярский край. Лесосибирск. Грузовой причал на Енисее.
— Егорыч! Егорыч! Ты здесь?
— Чо? Кого черти принесли? — послышался голос из рулевой рубки судна типа «Ярославец».
На палубу вышел кряжистый, крепко сбитый мужик лет шестидесяти. Рукава тельняшки были закатаны по локоть, он вытирал руки грязной от смазки тряпкой.
— А, это ты, Михалыч, чего хотел? — спросил Егорович у мужика на берегу.
— Да вот, пацан тебя ищет.
Михайлович кивнул на Ивана. Оба стояли на берегу рядом с деревянным трапом.
— Ты кто? — неприветлив Егорович.— Чего надо?
— От Комника Петра Кузьмича. Из Москвы.— Иван задрал голову вверх, открытую ладонь «козырьком» к бровям, периодически отмахиваясь от насекомых.
— От Комка, значит.— Егорович помолчал.— Это про тебя он звонил. Как зовут-то?
— Иван.
— Поднимайся,— он махнул грязной тряпкой в сторону судна, сам достал папиросы.
Постучал мундштуком о пачку папирос, прикурил от спички коротким жестом, по привычке закрываясь от ветра, которого не было. Обгорелую спичку спрятал под донышко лотка коробка.
Иван поднимался по хлипкому трапу, который прогибался под его тяжестью. За спиной на одном плече висел тощий рюкзак. Пару раз его клонило в сторону.
Егорович молча, внимательно смотрел на поднимающегося Ивана, не предпринимая никаких движений, чтобы помочь ему.
Последние ступени Иван взбежал. Протянул руку.
— Иван,— представился.
Егорович посмотрел на протянутую руку, щелчком отбросил окурок в реку, сплюнул следом. Посмотрел, как быстрое течение относит окурок и плевок.
— Пошли,— Егорович, не пожав руки, развернулся и через нос судна, в обход рулевой рубки, повёл в трюм.
За дверью в рубку по правому борту был спуск. Семь ступеней по металлическому трапу вниз. Потом направо. Слева дверь каюты. Егорович толкнул её. Один иллюминатор, под ним стол, по бокам два рундука. Одна постель заправлена армейским одеялом, полоски выровнены, подушка взбита, углы расправлены. Вторая — обычный дерматин.
— Присаживайся. Рассказывай.— Егорович показал на топчан напротив.
Иван порылся в рюкзаке и вытащил бутылку дорогого виски в деревянной коробке. Поставил на стол. Поднял выдвижную крышку, продемонстрировал бутылку выдержанного напитка, обложенную соломой.
— Ну, за знакомство!
Егорович сердито посмотрел на бутылку. Засопел и ударил кулаком по столу. Бутылка подпрыгнула. На кисти была заметная крупная выцветшая татуировка: военно-морской якорь, обвитый канатом, и снизу надпись «ТОФ».
— Ещё раз увижу бутылку — засуну тебе в зад и выброшу за борт. Понюхаешь пробку — то же самое. Заруби себе на носу, если хочешь остаться,— «сухой закон» до конца навигации! Из коробки лучше скворечник сделай! Вон, и сено уже для гнезда лежит! У меня на борту алкаш! Зашибу! Понял?
— Понял.— Иван спрятал бутылку.
— Докладывай, кто такой, откуда.
Иван представился.
— Из Москвы, значит. И чего тебе там не сидится?
Иван пожал плечами.
— Так получилось.
— Получилось,— передразнил его Егорович.— Если бы не долг перед Комком, шиш бы я тебя на борт пустил. Служили мы с ним вместе срочную на ТОФе. Эх… было время и дело. Вот тогда я и поклялся, что в долгу неоплатном у него. А тут он мне звонит и говорит, чтобы я тебя на борт взял в команду, и долг прощён. На одну навигацию, а там мы с тобой сами разберёмся. И у меня в запой ушёл моторист. И тут тебя из Москвы десантом. М-да, дела.
Помолчали. Егорович бросил быстрый взгляд на Ивана:
— Комник тебе не рассказывал про мой долг перед ним?
— Нет. Не говорил.
— Значит, не счёл нужным. Документы какие есть?
— Вот,— Иван начал выкладывать,— паспорт, диплом, права водительские и документы на право управления судном, допуск по энергоустановкам.
Егорович стал рассматривать документы на управление судном. Посмотрел даже на просвет.
— Вижу, что «липа», но выглядят, как настоящие. Комник сделал?
— Он. Сказал, что права настоящие, а вы меня, мол, научите управлять.
— Руки покажи, ладони,— потребовал Егорович у Ивана.
Тот протянул раскрытые ладони.
— Да, паря,— цокнул он языком.— Ручки-то у тебя мажористые. Тяжелее стопки с виски не держал. Как же ты с дизелем управляться-то будешь? Да у штурвала стоять?
— Буду! — Иван упрямо тряхнул головой.— А мозоли — дело наживное. Вам про меня Пётр Кузьмич ничего не рассказывал?
— Нет.— Егорович покачал головой.
— Значит, не счёл нужным. Показывайте дизель. Я автодорожный заканчивал. И люблю двигатели.
Егорович отвёл его в машинное отделение.
Слева от трапа, по которому они спустились в трюм, находился дизельный двигатель.
— ЯМЗ, точно такой же, как и на КАМАЗе,— осмотрел его Иван.— Знаю его.
Рядом стояли станки токарный и фрезерный. Иван включил их поочередно. Осмотрел. Выдвинул ящики с инструментами под верстаком. Переложил пару ключей из ящика в ящик.
— Здесь рожковые лежат, а эти случайно попали к накидным. Непорядок,— пояснил он.
Над дизелем расположена лебёдка для снятия крышки двигателя при ремонте. Иван проверил её работоспособность. Потом проверил уровень топлива в баке и уровень масла. Вытер руки промасленной тряпкой.
— Смогу! — Иван тряхнул головой.
— Посмотрим.— Егорович был угрюм.— Пошли в рубку.
На мостике капитан вводил в курс дела нового члена экипажа. Не позволял руками ничего трогать.
Потом спросил:
— Стрелять умеешь?
— Стрелять? Из чего? В кого?
— Еды мало. Очень мало. Я взял на одного. И только в рейс. А тут ты мне на шею свалился. И сидеть сейчас будем на берегу пару дней, пока портовые у себя порядок наведут и нас загрузят. Вот и предлагаю смотаться на охоту. Тут недалеко. Сейчас утки должны прилететь. Набить штук пяток, забить холодильник. Как ты?
— Нормально. Но ружья у меня не было. Стрелять стрелял.
— Стрелял, говоришь. На-ка, собери!
В углу рубки стоял металлический ящик под замком. Оттуда капитан достал ружьё в чехле. Оно было в разобранном состоянии.
Иван покрутил его и с третьей попытки собрал в единое целое. Переломил, посмотрел в стволы. Потом защёлкнул замок, взвёл курки, нажал на спусковые крючки. Оба сухо щёлкнули. Прицелился на верхушку дерева, проверил, не сбит ли прицел и мушка. Передал ружьё Егоровичу.
— Так?
— Так. Вот тебе 4 патрона. Заряды береги. Мелкая дробь на птицу водоплавающую. Пошли! — он махнул рукой на выход. Потом достал большую связку ключей и запер все двери на судне. Спустились на берег.
— Михалыч! Михалыч! Ты здесь? — крикнул Егорович.
— Да здесь я! Кому не спится? — Михалыч вышел из-за штабеля досок.
— Михалыч! Я возьму у тебя лодку?
— Далече?
— Километров пять вниз, в заводь на утю.
— Бери! Бензина потом заправишь.— Михалыч махнул рукой и пошёл вновь за штабель.
— Пошли! Помогай!
Иван с Егорычем подошли к одной из лодок, в большом количестве вытащенных на берег.
— Вот его «Казанка». Давай на воду спускай!
Вдвоём они быстро столкнули на воду лодку. Веслом оттолкнули от берега. С третьего раза завёлся мотор. Пошли вниз по течению.
Перекрывая шум мотора и ветра, Иван прокричал:
— А за судном кто посмотрит? Всё в порядке?
— Всё в порядке. Михалыч и посмотрит. Он раньше был капитаном. Лютый был капитан. Баржи таскал по Енисею. Звериное чутьё. Ночью идёт. Где топляк, где «маломерка» с браконьерами чует. Обойдёт или по ГГС так обматерит, что те улетали на скорости от него. В какой-то год Ангара обмелела. Вода упала. Камни торчат. Никто не пошёл. А он провёл и туда, и назад. Даже не царапнул. Сам у штурвала стоял. «Синька» его сгубила.— Егорыч для наглядности шлёпнул себя тыльной стороной ладони по горлу.— Списали его вчистую на берег. Навсегда. Семья и распалась. Он всё оставил в Красноярске и сюда перебрался. Вот в порту и околачивается. Не может без реки и пароходов. Но на борт не поднимается. Вообще. Никогда. Я сам его звал и в гости и хотел в команду взять. Ни в какую. Стакан бросил. Только чай. Но от реки отойти не может ни на шаг. Браконьерничает по-тихому. За судном посмотрит. Его тут слушают. Кулак — что веслом огреет. Он и свою команду в своё время держал в узде. Никто чихнуть без его разрешения не мог. Все рвались к нему. Зазря никого не обижал, но чтобы был порядок флотский, и в деньгах не жадный был. Заработал — получи. Вот и у меня никто не будет пить в навигацию. Хозяину деньги нужны. И мне тоже. Только успевай, оборачивайся в рейсе. Зимой на ремонте отдыхать буду. Сейчас прибудем.
Показался плёс в небольшой заводи. Егорыч аккуратно, легко вывел лодку на песчаный берег. Выскочили, вытащили на берег. Он отдал Ивану ружьё, четыре патрона, сам тоже с ружьём.
— Значит, так. Ты — налево, я — направо. Встречаемся здесь через два часа. Если кто-то не вышел, ждёт час и идёт искать второго. Ступай вдоль берега. Не шуми. Смотри, что под ногой. Увидел утку — не бей на воде. В кустах может быть другой охотник. Поднимай её в воздух, влёт бей. Понял?
— Угу! — Ивану не терпелось пойти на охоту и проявить себя, принести добычу, доказать, что он достойный член команды Егорыча.
Через два часа Егорович вернулся к лодке, нёс двух селезней. Иван сидел за лодкой и что-то стирал в реке.
— Ты чего стираешь? Кровь застирываешь или грязь?
— Да, тут такое дело… — оторвался от стирки Иван.
Капитан увидел, что Иван ниже пояса голый и босиком.
— Иду я тихо. По берегу. Высматриваю уток. Готов стрелять. Тут слышу треск, шум, хрип. Утки взлетели, но далеко. Я вскинул, стал выцеливать. Сам думаю, что за злодей шумит. И сам смотрю краем глаза, что какая-то серо-коричневая масса в мою сторону ломится. Именно ломится. Деревья сухие валятся, живые деревья гнутся.
— Медведь? — капитан вскинул голову.
— Он самый.
— Забыл тебя предупредить. Они сейчас из спячки зимней выходят. Страшные. Голодные. И пробку из зада выдавить не могут. Экскременты у них в прямой кишке каменеют за зиму. Вот они давят из себя. Злые. Хоть и ослабли за зиму, но страшный зверь. И чего ты?
— Чего-чего! На дерево полез от него. Ветер от него шёл, он меня не учуял. Или учуял, но ему не до меня было. Залез повыше. А он в мою сторону идёт. И под моим деревом и присел…
— И чо?
— Чо-чо! Ничего! Один внизу просраться не может, а другой наверху остановиться!
Капитан стал смеяться, пополам сложился.
— И долго сидел?
— Пока он не ушёл. Чего ржать-то! Страшно же!
— У медведя получилось?
— Подо мной — нет. Он дальше пошёл. Я за двоих постарался. Потом сполз с дерева и сюда. Вот. Стираю. Немного осталось. В машинном отделении просушу.
Егорыч смахнул слёзы от смеха:
— Ладно, верхолаз, пошли на судно! Штаны одень! Не стрелял?
— Бекасиной дробью? В медведя? Не идиот. Ружьё в лодке, рядом патроны.
Против течения лодка шла натужно. Подошли к заправочному танкеру.
— Эй, живые есть на борту? Мармуда, ты там?
— Кто спрашивает? Дешёвого топлива нет! — послышался голос на палубе.
— А у тебя никто и не спрашивает дешёвого. Качественного отпусти!
Через леер перевесилась голова.
— Ой! Егорыч! Ты же вроде как с утра на своей посудине был, а сейчас на «маломерку» пересел? Махнул что ли?
— Ага. Не глядя. Ключ в ключ. Чего зубы сушишь? Конец кидай. Пару канистр зальёшь.
С борта свесился канат. Егорыч мастерски завязал его вокруг ручки канистры, дёрнул.
— Вира!
Канистра поднялась наверх. Через пять минут спустилась вниз. Капитан перелил бензин из канистры в бак двигателя, потом снова отправил на заправку канистру.
— На мой счёт запиши. Домой пойду — заправлюсь и эти две канистры оплачу.
— Сделаю! Лишнего тебе не запишу. Михалычу наше с кисточкой! А это что за парень у тебя?
— Моторист мой новый.
— А штаны чего мокрые? Обделался с испугу-то?
— Неудачно лодку от берега отталкивал вот и в воду оступился.
— Вона оно чо! Понятно. Бывает! Покедова!
— И тебе не кашлять!
Когда отошли на приличное расстояние, Иван спросил:
— Отчего вы не рассказали про меня, что я… это… медведя встретил.
— Зачем? Чтобы потом всё пароходство потешалось? И тебя называли «гадким утёнком»?
— Почему «утёнком»?
— Пошёл на утку охотиться и обгадился. Поэтому и «гадкий утёнок». Прозвища в армии и на флоте приживаются навсегда. Вон, на танкере Мармуда заправляет. А почему он Мармуда? Никто уже и не помнит. Но посмотришь на него и понимаешь, что иначе и не могли назвать его. Мармуда он и есть Мармуда. И откликается он на неё.
Вернули лодку. Поднялись на борт своего судна. Оставшееся время Егорыч обучал Ивана теории судовождения и жизни на судне. Гонял по всему судну, заставлял запоминать многочисленные названия, как действовать в аварийной обстановке.
Затем началась погрузка груза. Это были контейнера. Под замком, опечатанные. Сверху на контейнеры поставили два новых автомобиля. Оставшееся пространство на корме было забито коробками с консервами.
Егорыч лично смотрел, как опускали портовые докеры контейнеры. Крепил к палубе. Автомобили также лично крепил. Ворчал, что центр тяжести высок. Осадка низкая. На советы, чтобы убрал балласт с киля, посылал советников так далеко и виртуозно, что Иван поневоле пополнил свой словарный запас новыми идиоматическими выражениями.
Погрузка окончена. На очереди выстроилась уже вереница судов.
— По местам стоять согласно вахтенному расписанию! Отдать швартовы! Ну, с Богом! — капитан широко перекрестился и крутанул штурвал.
Иван принял канаты, которые сняли с портовых кнехтов, уложил на палубе, как его учил Егорыч. Потом бегом спустился в машинное отделение. Первым делом проверил, задраены ли иллюминаторы. Капитан строго-настрого запретил открывать. Никогда! Рассказал, как несколько судов на Байкале затонуло из-за открытых иллюминаторов, да и «Булгария» на Волге с людьми ушла на дно из-за этих открытых «окошек».
Казалось бы, ну, река, не море же! Но Енисей — единственная река в мире, которая течёт не по ходу вращения Земли, а наоборот. Амазонка тоже так течёт. Но всего 140 километров, а Енисей — 700. И не на Юг, а на Север. Четверо суток до Дудинки, или, как его называли речники «Лос-Дудинка», а если идут в Игарку — то это «Нью-Игарка». Ивану показались месяцем. Когда ночью Егорыч ему командовал:
— Парень! Отбой! На сон четыре часа! — Иван засыпал уже в полёте к своему топчану — рундуку.
Но как-то втянулся. Научился спать вот так, короткими паузами. Капитан строго требовал от него неукоснительного выполнения своих обязанностей. Поначалу он гонял по устройству двигателя, правилам его эксплуатации. Требовал, чтобы станки все были смазаны, обслужены. В машинном отделении он требовал почти стерильной чистоты.
Затем Егорыч перешёл к обучению Ивана устройству судна. От самой высокой точки — антенны до балласта, расположенного в киле.
И не просто, а назубок.
Мог внезапно показать огоньком зажжённой папиросы:
— Что это за хрень? Быстро! А это что за пимпочка, и на хера она нужна?!
Сидеть не было времени. Егорыч требовал, требовал, требовал.
Потом он начал обучать азам судовождения. И опять нещадно требовал. Когда Иван допускал ошибку, то получал подзатыльник или чувствительный удар в плечо, спину. Несколько раз ему хотелось всё бросить, но, помня, что его ждёт, закусывал нижнею губу и делал, что требовал капитан.
На третьи сутки, под вечер, внезапно налетел шквалистый ветер. Он начал раскачивать судно в бортовой качке. Капитан стал разворачивать судно, пытаясь поставить его носом к волне. С кормы раздался треск.
— Быстро проверь груз! — взревел Егорыч, ворочая штурвалом.
Иван рванул наверх, в дождь, качку, ветер. Непогода заливала глаза. Казалось, что вытяни руку — и не увидишь пальцев. Всё мокрое, осклизлое. Качка, ветер сбивал с груза тело Ивана. Он цеплялся, пыхтел, тужился, но лез наверх.
Большие коробки, расположенные наверху, еле держались. Удерживающие фалы лопнули.
Автомобили уцелели.
В машинном отделении лежали запасные цепи лебёдки.
Иван, чуть не сломав шею, скатился с груза, ринулся в рубку:
— Фалы наверху лопнули. Груз вот-вот сорвётся. Я сейчас цепи запасные… — сбиваясь, прохрипел он.
— Давай, давай, сынок! Давай! Сам! — кричал капитан, борясь с непогодой.
Ивану удалось, борясь ветром, качкой, закрепить груз. Он несколько раз поднимался наверх, рискуя сломать себе шею или просто вывалиться за борт.
Ветер стих, дождь пошёл тише, волна немного успокоилась.
Иван сидел на палубе, прижавшись спиной к грузу. Он выбился из сил. Не мог даже подняться, чтобы спуститься вниз. Просто сидел, положив руки на палубу, и тяжело дышал.
Вышел капитан. Он поставил судно носом к волне, отдал якорь. Не взглянув на Ивана, он подёргал цепи, остальной крепёж, поднялся наверх, проверил, как закреплён весь груз. Только после этого подошёл. Закурил, встал напротив Ивана.
— Сил нет?
Иван с трудом поднял голову. Не ответил.
— Ну, давай, помогу.
Закинул руку себе на плечо, подхватил и начал поднимать.
— Ну и тяжёл же ты, парень! Надо тебе пайку урезать, а то трудно мне тебя тягать. Схуднуть тебе нужно кило на двадцать,— обратил внимание на его кисти.— Ух! А что с руками-то?
Иван изодрал кисти рук. Во многих местах они были порваны. Кровь текла, смешиваясь с водой, растекалась по палубе.
— Эх, паря! И палубу изгадил кровью. И потом скажешь, что не можешь движку ремонтировать и вахту у штурвала стоять, палубу драить! Непорядок! Специально членовредительством занимался? Отдохнуть решил?
Егорыч выговаривал ему, сам внимательно рассматривал кисти, проверяя все ли пальцы на месте, сжимая его пальцы в кулак и разжимая.
— Симулянт, ты, Ванька, симулянт! Ладно. Будем тебя лечить. По-флотски.
Поддерживая, спустились в машинное отделение. В углу стояла жестяная банка с отработанным машинным маслом.
Егорыч взял Ивана за руки и быстро опустил кисти в чёрную жижу. Иван взвыл, пытаясь вырваться. Капитан удерживал. Тогда Иван попытался ударить головой в лицо. Но капитан легко отклонился, не выпуская рук. Усмехнулся — ощерился.
— Тихо. Тихо. Потом подерёмся, если захочешь. Терпи. Терпи. Бог терпел и нам велел.
Через пару минут он сам вынул руки, держа их над жестянкой, куда текло, капало масло. Внимательно осматривал.
— Вот и хорошо,— удовлетворённо кивнул он.
— Ты хочешь, чтобы у меня гангрена началась?
— Вот так ничего не будет. В нефтепродуктах никакая живность не живёт. Сейчас отмоем руки, зальём йодом, забинтуем. И всё заживёт. В рейсе, как сейчас, врачей нет, вот сам и крутишься, как можешь. Вызывать вертолёт санавиации тоже не всегда получится. Да и не всегда они прилетят.
Ивану приходилось постигать азы новой жизни, которую он только в кино и видел.
Выстояв очередь в порту Дудинки, встали под разгрузку. Грузчики, докеры приветствовали Егорыча. Было видно, что он им давно знаком. На Ивана они с любопытством смотрели.
— Хм! Очередной моторист у Жида! Не держатся они у него.
— Не понял,— удивился Иван.— А почему Жид?
— Увидишь. Он за копейку удавится. Гляди в оба! И мотористов он не любит. Дай-то Бог, чтобы кто-то выдержал с ним две навигации. Кто сам убегает, кого он выгоняет. Была у него одна история с мотористом… Он теперь их на дух не переносит. Будь его воля, так он вешал бы своих мотористов на мачтах как украшение. Так что не рассчитывай на вторую навигацию с ним!
— Да ну! — Иван недоверчиво покачал головой.— Куда же он без моториста-то?
— Мог бы он в одного управиться, так бы и сделал. А так… Необходимое зло. Терпит.
Пока стояли под разгрузкой, к Егорычу заходили в рубку люди. Они приносили какие-то пакеты, свёртки, пластиковые вёдра.
Потом Иван понял, что это была всевозможная рыба. Свежемороженая, плотно укутанная в пищевую плёнку. В пластиковых вёдрах — солёная. И несколько вёдер чёрной икры.
То, что в Енисее водится осётр и стерлядь, Иван уже видел, но чтобы вот так икру… Вёдрами… Не видел.
Из холодильника капитан выгреб все продукты. Засунул, запихал, забил рыбу и икру.
В обратный путь они пошли почти налегке. Шли почти неделю. Нелегко идти против течения такой могучей реки, как Енисей. Егорыч обучал Ивана мастерству судовождения. Руки почти зажили. Штурвал надо было держать крепко. Иван старался.
Питались они на обратном пути ничуть не лучше: макароны, тушёнка. Егорыч каждый день открывал холодильник и проверял, не съел ли чего Иван из северных рыбных запасов.
«Вот, ведь точно, жид!»,— думал про себя Иван, глядя на ежедневную ревизию припасов.
Не доходя до деревни Атаманово, Егорыч встал на якорь, кому-то позвонил. Было видно, что он нервничает. Стоял на палубе, осматривая в бинокль берега и русло реки, постоянно курил. Позвал Ивана:
— Слушай сюда, молодой. Если я крикну «Полундра», ты быстро метнёшься к холодильнику и всё, что там есть, вываливаешь по правому борту. Понял?
— Понял! — Иван кивнул.
Ему почему-то очень хотелось, чтобы так оно и случилось, и капитан лишился своего браконьерского товара и предполагаемого навара. Патологическая прижимистость Егорыча очень раздражала его. Макароны по-флотски у него уже поперёк горла стояли.
Но всё обошлось. К судну подошла одна моторная лодка, потом другая. Поднялись люди по верёвочной лестнице. Разговоров было мало. Поздоровались. Спустились на камбуз. Погрузили в сумки товар, рассчитались с капитаном. Тот тщательно пересчитал деньги, периодически внимательно рассматривая то одну, то другую купюры.
Иван прикинул, что немало денег. Очень даже прилично… На хорошую иномарку из автосалона хватит.
Попрощались. Люди погрузили товар в лодки и быстро отошли. На высокой скорости они скрылись за излучиной реки.
— Молчи! Ничего не видел. Понял? — капитан сурово посмотрел на Ивана.
— Не моё дело,— он лишь пожал плечами.
В душе он надеялся, что тот поделится с ним малой толикой денег.
«Жид, он есть жид!», крутилось в голове у Ивана. Обидно было.
Не доходя Песчанки, считай, что уже Красноярск, наперерез их судну бросились два катера, с которых приказали остановить судно и принять досмотровую группу.
Капитан выполнил приказ. Сбросили ту же верёвочную лестницу вниз. Поднялось шесть человек. Представились. Россельхознадзор и Рыбоохрана.
Было видно, что Егорыча знают.
— Чего надо? — Егорыч был хмур.
— Досмотр, Егорыч, досмотр,— старший был улыбчив, поздоровался с капитаном за руку.
— Досмотр, досмотр. Всю палубу затопаете. У моториста клешни болят. Мне, что ли, за вами потом драить? Сейчас придём за грузом, там — хозяин. И он скажет, что я судно в грязи содержу? И уволит меня к чертям морским! Так?! И кто виноват?
— Не ворчи, Егорыч! Мы быстро,— примирительно ответил ему старший.— У тебя всё чисто?
— Было чисто, пока вы не пришли,— ворчал капитан.
— Незаконно перевозимая или незаконно выловленная рыба, икра есть? — это уже выступил лощёный из Россельхоза.
— Пара банок консервов внизу есть. Пойдёт? — хмур и напряжён капитан.
— Незаконная.
— Не было. Если вы с собой не принесли, чтобы потом найти у меня.
— Да ладно, ты же знаешь, что мы так не поступаем, Егорыч! Ты чего? — старший улыбался.
— Ты не поступаешь. Другие поступают. Я их впервые вижу,— капитан кивнул на остальную группу.— Вчера не поступал, сегодня поступишь. Начальство сказало «палок» нарубить, вот ты и будешь шкодничать. Не первый год живу, насмотрелся я таких групп.
Приступили к досмотру.
— Малец, дуй вниз, чтобы они чего не положили или не прихватили. Народу много. Мельтешить будут. Не люблю суеты.
Проверяющие с Иваном спустились вниз, Егорыч остался на палубе, опёрся о рубку плечом, хмуро смотрел вперёд и непрестанно курил, сплевывая за борт.
Через пятнадцать минут поднялись проверяющие.
— Ну что нашли? — хмуро поинтересовался капитан у старшего досмотровой группы.
— Ничего не нашли,— весело ответил он.— Я же сразу говорил, что зря время потеряем,— обращаясь к своим спутникам.— Спускаемся к катерам и снова ждём в засаде.
Досмотровая группа сошла с судна. Последним был старший. Протянул руку капитану:
— Извини, Егорыч, за беспокойство. До свиданья!
— И вам не болеть!
Егорыч пожал руку. В этот момент Иван заметил, что из одной ладони в другую перекочевали купюры. Краешек было видно. Старший быстро сунул руку в карман, помахал и ловко спрыгнул вниз.
Подождали, когда проверяющие уйдут за косу.
Капитан прикурил новую папиросу, посмотрел тяжёлым взглядом в глаза Ивану:
— Почему не сдал? Внизу были без меня. Почему не донёс?
— А зачем? — Иван недоумённо пожал плечами.— Мы с вами одна команда. Вы меня приняли. Есть общий знакомый. Да и идти мне некуда.
— Некуда идти,— вкрадчивым шёпотом произнёс Егорыч.— Некуда ему идти!
Срываясь на крик, выплюнул папиросу за борт, схватил Ивана за воротник и приподнял над палубой немного.
— Говори! От кого прячешься?! От закона или людей? Или ты этот… алиментщик?! Детей «настрогал», а сам — в Сибирь?
Потом немного успокоился, опустил на палубу Ивана.
— Нет. Не думаю, что от алиментов скачешь зайцем. Комок такого бы не отправил ко мне. Сразу бы за борт. Он знает. Так от кого бегаешь? Только честно!
— От людей,— признался Иван.
— Расскажи.
— Вам лучше не знать, капитан. Лучше не знать. Это моя ноша.
— Его ноша,— усмехнулся Егорыч, прикуривая новую папиросу.— Сказал бы, что твой крест. А тут ноша. Скажи, что правит миром?
— Деньги, секс! Или секс и деньги! Не знаю, что первично,— Иван чётко выпалил.
— Фрейда начитался. Тьфу на него! — Егорыч выплюнул длинную, жёлтую от никотина слюну в Енисей.— Ты хочешь сказать, что сибиряки с казахами в сорок первом за секс и деньги отбросили немца от Москвы? Или Егоров с Кантарией за деньги Знамя Победы над Рейхстагом подняли? А может, сибирские пацаны в Грозном в новогоднею ночь умирали тоже за секс? Дурак ты, как и твой Фрейд.
Перехватив недоумённый взгляд Ивана, пояснил:
— Дочка у меня на психолога училась. Тоже поначалу квакала, что Фрейд прав. Но жизнь всё по местам расставила. Эх,— тяжело вздохнул, затянулся,— лучше бы Фрейд был прав. Воруй и занимайся сексом. Вот и вся жизнь. Как у животных. Ладно. Отходим. Потом поговорим.
— Вопрос можно? — спросил Иван.
— «Можно козу на возу» и «Машку за ляжку тоже можно», а на флоте «прошу разрешения»,— буркнул капитан.
— Прошу разрешения задать вопрос.
— Валяй,— махнул Егорыч.
— Старший вас предупредил о засаде?
— Не твоего ума дела, но так и быть, отвечу. Да. Он меня предупредил. До нас несколько судов прошло, и никто не позвонил, по рации не шепнул, что впереди нас ждут. Вот и пришлось груз сбросить раньше. Обычно в порту разгрузки. Вот и верь после этого людям.
Пришли через несколько часов в грузовой порт Красноярска. На берегу уже ждал судовладелец.
Здоровый мужик, под метр восемьдесят, лет шестидесяти, пышущий здоровьем, улыбается во весь рот, полный фарфоровых зубов. На шее золотая цепь толщиной в большой палец. Большие швейцарские часы в золотом корпусе. Такие не у каждого хорошего коммерсанта в Москве увидишь, отметил про себя Иван.
Дорогой костюм от Армани сидел на нём как влитой. Дорогие туфли. И перстень на руке, крупный изумруд в обрамлении россыпи бриллиантов. Безвкусно, но было видно, что очень дорого.
Он легко взобрался на палубу. Поздоровались. Капитан представил Ивана.
— Виктор Иванович,— представился судовладелец.— А это что у тебя с руками?
Кисти у Ивана были частично ещё замотаны бинтами и лейкопластырем.
— Когда шли на Север, груз чуть не сбросило от ветра. Вот он и спас,— хмуро произнёс капитан.
— Молодец! — Виктор Иванович хлопнул Ивана по плечу.
Рука тяжёлая, чуть присел от неожиданности.
— Значит, обкатался парень с тобой, Егорыч? — обращаясь уже к капитану.
— Разберёмся! — хмур капитан.
— Ты его береги! Где я тебе в разгар навигации моториста найду? Этого ты случайно нашёл. Мотористов больше нет. Зимой можно найти, а сейчас — нет.
Хозяин и капитан зашли в рубку. Там бегло просмотрели судовой журнал. Хозяин развернул ежедневник и что-то читал. Потом капитан достал деньги, передал ему пачку.
Через час хозяин ушёл, пожелав удачи Ивану. Ещё через час судно встало под разгрузку того малого груза, что доставили из Дудинки.
Вечером, заперев все двери, капитан позвал Ивана.
— Поедем со мной. Поможешь отвезти гостинцы.
Рядом с КПП порта стояла старая машина. Егорыч открыл багажник, там лежал один из мешков, который сгрузили под Атаманово неизвестным.
Перехватив удивлённый взгляд, пояснил:
— Я им второй комплект ключей дал, чтобы они мне забросили. Садись, поехали.
Иван впервые был в Красноярске и крутил головой, обозревая улицы. Переехали через мост, приехали в район новостроек, спальный район. Иван запомнил адрес.
Первый этаж. Пыхтя, вдвоём, капитан и моторист подняли мешок на первый этаж. Егорыч своим ключом открыл дверь. Были слышны голоса, работал телевизор.
Вышла молодая женщина в фартуке, полотенцем вытирала руки. Густые русые волосы схвачены в хвост. На пол-лица огромные голубые глаза. Большие печальные глаза с множеством мелких морщин вокруг.
— О, папа! А мы тебя завтра ждали! Опять на сутки раньше управился?
— К вам спешил. Как дела?
Женщина подставила щёку, Егорыч, внешне суровый, чмокнул нежно дочь в щёку.
— А вы кто? — это уже к Ивану.
— Моторист у меня новый.
— Иван,— представился.
— Анна.
Из комнаты раздался детский возглас:
— Деда приехал!!!
— Иду, иду,— засуетился Егорыч.
Иван пошёл следом. В инвалидном кресле у стола, на котором стоял видавший виды компьютер, но с большим монитором, сидела девочка лет семи. Ручки её были скручены болезнью. Маленькие ручки были вывернуты к подмышкам. Ножки, тоже маленькие, были изуродованы болезнью.
Блондинка. Огромные, от матери, глаза небесного цвета на пол-лица светились от радости свидания с дедом.
На носу у девочки на тонкой резинке был нос, как у Буратино, из плотной бумаги. Заострённый, со смятым кончиком.
Дед подбежал к внучке. Аккуратно снял бумажный нос, обнял и долго не отпускал. Девочка, как могла, скрюченными ручками обняла деда за шею.
Ивану стало неловко. Не по себе. Вышел из комнаты.
Он хотел уже обуться тихо и выйти из квартиры, но его перехватила Анна:
— Вы куда?
— Да, это… Пойду я. Капитан просил помочь донести… Всё. Пойду. Подожду на улице. Покурю.
— Никуда я вас не опущу. Сейчас будем кушать. Почти всё готово. Знаю я отца в рейсах. Всё гонит и гонит. И сам не питается нормально и другим не даёт. И даже ничего слушать не хочу. Вон там ванна — мойте руки. Потом за стол.
Ивану было страшно неудобно. Как-то стыдно. И одновременно ему не хотелось никуда уходить. Вообще. Никогда. Его манили эти печальные глаза и запах этой женщины. Запах всей квартиры. Домашний уют.
Он сел на краешек стула на кухне. Женщина очень быстро перемещалась на небольшой кухне, казалось, что в руках у неё всё горит. Иван поймал себя на мысли, что ему нравится смотреть на неё. Сидеть и смотреть на Анну.
— Откуда вы, Иван? — не отрываясь от плиты, спросила Анна.
— Из Москвы.
— Ух ты! — Она быстро бросила через плечо удивлённый взгляд.— И что вас сюда привело?
— Так сложились обстоятельства.— Иван пожал плечами.
Пауза затягивалась.
— Извините за некрасивый вопрос… — начал Иван.
— Вы о дочке? — Анна не оборачивалась.
— Да.
— ДЦП. Врачи ещё в роддоме предлагали отказаться от неё. Я не отказалась. И папа, и мама меня поддержали. По всем законам медицины она не должна была дожить до трёх лет. А вот уже ей почти восемь. Живём, боремся. Надеемся на лучшее. Каждый день — это подвиг для неё. В ней столько жизни, такая тяга к жизни, что не я её поддерживаю, а она меня.
— А нос? Бумажный… Вы простите.
— Она же ребёнок. Ей общаться надо. А так… Ну в центре реабилитации, на прогулках редко с кем. От нас же шарахаются как от прокажённых. Пальчики плохо работают. Вот так она текст на компьютере набирает. Переписывается с ребятишками. У неё много виртуальных друзей. Сначала карандашом во рту набирала, но прикус быстро портиться начал. Дед и придумал. И глаза не сильно портятся.
У Ивана перехватило горло от нахлынувших слёз. Он с трудом проглотил этот комок. Сделал вид, что нос зачесался, смахнул слёзы, которые сами выступили в уголках глаз. Ему стало жарко. Оттянул ворот грязной футболки вниз. Анна заметила большие уродливые шрамы на кистях.
— Ой! Это откуда у вас? Как будто вас пытали.
Она подошла и взяла его руки, поворачивая, рассматривая рубцы.
Ивана как будто током ударило. Стало ещё жарче. Он жадно вблизи рассматривал Анну. Каждую чёрточку лица, изгиб шеи. Щёки, уши запылали у него, как у подростка. Вдыхал её запах.
— Так отчего такие шрамы? — ещё раз спросила Анна и посмотрела в упор.
Сухость в горле. Ивану захотелось утонуть, раствориться в глазах этой молодой женщины.
— Да… Случайно… Почти прошло,— сквозь пустыню в горле сумел выдавить из себя он.
— Я вам дам мазь. На ночь мажьте, быстро пройдёт. Она достала из холодильника початый тюбик мази.
Иван принял. И чуть дольше задержал её ладонь в своей.
Анна зарделась, резко отвернулась и быстро вернулась к плите, что-то помешивать на сковороде.
Зашёл Егорыч.
— Ну всё, пошли! — он махнул Ивану.
— Сидеть! — тихо, но властно приказала Анна отцу.— Покормлю, потом поможете вынести Машу на прогулку, вот тогда и пойдёте. А то сейчас маме позвоню.
Что-то ворча под нос, грозный, но как-то сразу ставший домашним, Егорыч побрёл в ванну.
— Вот и расти потом на свою голову, а она ещё потом и командует отцом,— бурчал под нос Егорыч.
Анна уже разливала уху по тарелкам. На второе были пельмени с осетром.
Иван и Анна сидели друг напротив друга, отчего-то пунцовые. Не смотрели друг на друга. Егорыч молчал, только исподлобья бросал быстрые тяжёлые взгляды то на дочь, то на своего моториста. Как будто что-то подозревал.
Иван ел быстро. Давился горячей наваристой ухой. Точно также и проглотил пельмени из осетрины. Никогда ничего вкуснее он не ел.
Анна положила себе очень мало еды. Потом быстро всё положила в раковину и, пока мужчины заканчивали трапезу, уже перемыла почти всю посуду.
— Вы идите, покурите, а я Машу покормлю,— она пошла в комнату.
Егорыч махнул Ивану. Вышли на улицу. Закурили. Капитан зло, прямо в глаза смотрел Ивану.
— Значится, так, кобелёк московский! Ты свой норов умерь. Ширинку застегни. Был у меня один такой моторист… А потом убежал так, что пятки сверкали. И ни алиментов, ни привета, ни ответа. И плевать ему, как дочь там. Жива или нет! И я не позволю тебе ещё раз мою дочь несчастной сделать. Ещё раз так посмотришь на неё… Или в снова в Москву уматывай и разбирайся со своим делами, или в Енисее утоплю. Понял? Отвечай! В глаза смотри, гад! Жеребчик хренов! За дочь и внучку я зубами грызть буду! Понял?
— Понял,— кивнул Иван.
— Ну раз понял, тогда смотри у меня! — капитан поднёс тяжёлый кулак к лицу Ивана.— Пошли. Поможешь.
Когда снова вошли в квартиру, ребёнок был почти готов к прогулке.
Иван хотел взять инвалидное кресло, но Маша сама протянула к нему ручки.
Он посмотрел на Егорыча, тот кивнул, разрешая ему. Иван поднял на руки девочку. Она, как могла, обхватила шею Ивана и доверчиво прижалась к нему.
Неведомое чувство нежности охватило Ивана. Он понял, что самое дорогое и хрупкое он нёс. Ничего ценнее в жизни он не носил. На шее ощущал исковерканные болезнью руки. Они не могли обхватить толком шею. Ножки тоже болтались в такт движению. Иван придерживал их.
И стало стыдно ему. До слёз стыдно. Девочка каждый день борется за жизнь, цепляется за каждый день, за каждый час жизни. Как там Анна сказала? Что каждый день — это подвиг.
А он сам — здоровый жлоб, промотал, спустил в карты такие квартиры, столько денег! Малой толики хватило бы, наверное, чтобы Машу отвезти за границу и вылечить её. А он… Стыдно! Обидно! Ему хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Исчезнуть, раствориться. Ему было стыдно и страшно неудобно перед ребёнком, которого он нёс на руках.
Егорыч спускал кресло.
На улице девочку посадили в кресло, и Анна стала толкать. Неровности тротуара трясли ребёнка в кресле. Было видно, что каждая выбоина доставляет ей неудобство, боль. Она немного кривила личико, но терпела, ничего не говорила.
Егорыч подошёл к внучке, поцеловал её. Та долго не отпускала деда.
Анна положила свою руку на кисть Ивана, посмотрела в глаза:
— Спасибо вам! — проникновенно сказала.— Заходите к нам.
Горячая волна прокатилась по телу Ивана.
— Да. Конечно! — и осторожно убрал свою руку.
Не хотел, чтобы капитан увидел.
— Поехали! — Егорыч пошёл в сторону машины.
— Пока! — Маша помахала Ивану ручкой.
Иван в ответ помахал ребёнку.
Долгое время в машине молчали. Первым заговорил Егорыч:
— Думаешь, не знаю, как меня за глаза Жидом называют? Знаю. И не получаю я удовольствия от браконьерского улова. Воротит. Но ради внучки я всё сделаю. На себе экономить буду во всём. И в волну, и в шторм пойду, на мелководье, к чёрту на рога, лишь бы денег заработать дочке и внучке. Вот поэтому и Жидом кличут.
Помолчали.
— Я не мог понять,— Иван закурил.— А теперь всё встало на свои места. Всё понятно. Вопросов нет.
Подъехали к воротам грузового порта. Капитан достал ключи от судна.
— На, держи. Отсыпайся. Буду после обеда. С женой побуду,— посмотрел на руки Ивана.— Сможешь — сделай приборку. Хотя… Отдыхай, отсыпайся. Работы будет много. Да, вот ещё… — из-за пазухи достал деньги.— Твоя первая получка. Но не пей. Унюхаю — спишу на берег. Усёк?
— Ясно.
Иван попрощался и пошёл на судно.
Заварил чай. Пошёл к двигателю, проверил уровень масла, топливо. Обтёр ветошью.
Не знал, куда себя деть. Улёгся спать. Ворочался с боку на бок. Не спалось. Вышел покурить. Ходил по палубе. Не находил себе места. Снова курил. И опять пил чай. Помыл руки. Намазал руки мазью, что дала Анна. Там, где плохо поджило, пощипывало, ещё сильнее отгоняя сон.
Замкнул замки на судне, вышел за ворота. Рядом стояли такси, назвал адрес дочки капитана.
Сел во дворе, курил, смотрел на тёмные окна квартиры. Дом уже давно спал. Во дворе молодые люди тихо о чём-то шептались. Потом достали пиво и стали выпивать.
Иван и сам не знал, что он здесь делает. Хотел уже ехать обратно. Но чего-то ждал.
К подъезду подошёл мужчина и стал открывать электронный замок, Иван резко встал, и рванул к двери, успел её ухватить в последний момент, чтобы она не закрылась. Боль в пальцах вспыхнула в теле, чуть не отпустил тяжёлую железную дверь.
Подождал, когда захлопнется дверь в квартиру за мужчиной. Не хотел компрометировать Анну.
На одном дыхании взбежал по ступенькам. Первый этаж, но задохнулся, как будто на десятый бежал. Сердце колотилось, в глазах пляшут разноцветные круги, дыхание — воздуха мало! Пот со лба на глаза льёт. Щиплет глаза.
Вдох-выдох. Тихо постучал в дверь…
Шаги. Хочется бежать! Сбежать! Что делать?! Руки предательски дрожат. Пот по спине.
Не спрашивая «кто?», дверь распахнулась. Анна, чуть заспанная, в ночной рубашке и наброшенном халате.
— Господи! Как я тебя ждала! — только и прошептала она.
Иван шагнул в квартиру…
В 6.00 будильник в телефоне Анны мягко промурлыкал.
— Иван, вставай!
— Я не сплю,— откликнулся он.— Я не спал.
— И что ты делал?
— Ждал, когда ты проснёшься, боялся пошевелиться, вдруг разбужу.
Анна села на кровать и с интересом посмотрела на него:
— Спасибо. Я выспалась. Очень хорошо!
Ивану показалась она ещё более красивой.
Он вернулся на судно к 8:00. Летал на крыльях любви. И начал драить палубу, рубку, машинное отделение.
Его страшила встреча с капитаном. С Анной они решили пока ничего не говорить Егорычу. Сами ещё не поняли, что было между ними. Ивану же хотелось снова увидеть Анну. Обнять, прижать. И защитить, заслонить Машу. Он заглянул к ней в комнату, смотрел как она, разметавшись по кровати, спала, чему-то улыбаясь во сне.
Закончилась навигация.
Иван признался капитану, что они с Анной любят друг друга и хотят пожениться.
Егорыч с ненавистью посмотрел на Ивана. С такой ненавистью, что она пронзила всё тело. До копчика дошла. Лишь сплюнул за борт и ушёл в рубку.
Через три месяца они поженились. Иван взял фамилию жены. А через год родился первенец. Мальчик. Назвали Егором. Здоровенький бутуз.
Комник не сумел приехать на свадьбу, но приехал на крестины. Вышел покурить с Иваном на улицу.
— Вот видишь, в Сибири ты счастье своё обрёл. В Москве тебя не ищут, но не советую возвращаться. Что фамилию поменял — правильно. Бережёного Бог бережёт. Вижу, что любите друг друга. И это хорошо! Идём, я вам подарок сделаю.
Снова вернулись за стол. И Комник объявил, что купил Ивану и Анне большую квартиру в новостройке.
У Егорыча текли слёзы:
— Что же ты, сукин сын, делаешь, Комок?! Я только тебе долг отдал, а ты меня снова в обязанности загоняешь, а?
— Дурак ты старый! Какие долги?! Никто никому не должен. А подарок — он и есть подарок. Радуйся, расти внучку и внука! А деньги… пустое. Забудь!
Маша умерла через год…
Используя возможности и связи Комника и Егорыча, Иван выучился по профилю.
А через пять лет капитан передал управление судном своему зятю Ивану. Егорыч купил небольшой домик недалеко от Енисея. И когда Иван проходил мимо, то звонил тестю, тот выходил на берег в капитанской фуражке и отдавал честь. Иван подавал звуковой сигнал, в нарушение всех правил.
Через год родился второй сын.
Ивана стали звать за глаза «Младший жид».
Перед своим семидесятипятилетием Иван умер. Анна пережила его на десять лет.
Осталось два сына, шесть внуков и восемь правнуков.
Ментор
Иван очнулся снова в белой комнате. Бестелесный. Он долго молчал, приходя в себя, вспоминая, что он снова прожил жизнь, которой у него не было.
— Зачем? Зачем ты меня так мучаешь? Отпусти.
— Зачем? Сам знаешь. Ты прожил только две жизни из многих, которые мог бы прожить. Всё впереди. И каждый раз тебе будет тяжелее возвращаться сюда. Ты поймёшь, какие возможности ты упустил. Навсегда.
— Отпусти. Прекрати. Мне плохо.
— Отпустить? Куда? Ждать — вот твой удел до скончания дней. Ждать и мучиться. Муки адовы — это манна небесная по сравнению с тем, что тебе предстоит. Я буду с тобой недолго. Потом я уйду. И ты будешь сюда возвращаться. И будешь один. А потом будешь переживать жизнь за жизнью. И снова сюда. Осознавать весь ужас, что ты наделал. И поговорить не с кем. И снова убить себя ты не сможешь. И так снова и снова. Zusammengenommen alle immer wieder.
Затарахтел на немецком Ментор.
— Это только начало. Ты в каждой жизни сам волен, что делать. Сам выбираешь свой путь. Каким бы он ни был, самое страшное — это здесь. Поэтому — вперёд! Я буду здесь, ждать тебя. Пока буду ждать.
Вариант №3
Иван сидел и курил неподалёку от своего университета, который окончил не так давно. Декабрьский день был не по-зимнему тёплым. Казалось, что уже весна началась. Спешить некуда. Дома нет. Денег почти нет. Только и остаётся, что сидеть на лавке, предаваться ностальгии, вспоминать студенческие годы, да те возможности, что ты упустил навсегда.
Рядом плюхнулся молодой парень, худой, как палка. В куртке с глубоким капюшоном, надетым на голову, скрывающим почти всё лицо. Протянул руку.
— Здорово!
— О! Привет! Тихо подошёл! — Иван поздоровался.
— Работа такая! Ты чего здесь делаешь? — парень в капюшоне оглядывался по сторонам.— Клиентов мне пугаешь.
— Ничего не делаю. Сижу. Курю.— Иван пожал плечами.— А ты чего тут забыл? Тоже потянуло в альма-матер?
— У меня тут иной интерес. А ты народ пугаешь, когда они закладки забирают или устанавливают.
— Тю! Ты здесь наркоту толкаешь что ли? — Иван оглянулся. Но никого рядом не было.
— Тихо! Чего орёшь! Сиди, кури. Но лучше не здесь. Как дела-то?
— А! — Иван потянул, неопределённо махнул рукой.
— Понятно. Наслышан. Ты, конечно, осёл. В покер сел играть в подпольном казино. И всё поставил на «старшую карту», когда у крупье был «Ройял стрит флеш». Феерично. Непостижимо!
— Да,— протянул Иван.— Думал, что он сбросит карты. Сам дурак.
— Конечно! — кивнул «капюшон».— У них там всё в камерах. И какая у тебя карта, известно всему персоналу. У казино может выиграть только владелец казино!
— А ты откуда знаешь про камеры?
— Я много что знаю. Вот эта парковка — для нищих,— он провёл рукой. Здесь я и работаю. Моя территория. А вон там — для богатых. Там и камеры получше, и запись полгода хранится. А эту землю я специально очистил. Кирпич в боковое окно, и на «рывок» всё, что хранится в салоне. А если ничего нет — ножом по сиденью. Вот всё — и не клиенты, и убежали. А камеры здесь старые, аналоговые — не записываются. Изображение мутное, в непогоду вообще ничего не видно.
— Хитро. Это точно?
— Один из системных администраторов охраны — мой клиент. Понятно, что приходится делать ему скидку. Но это уже издержки бизнеса. Накладные расходы.
— Сам-то чего пришёл? Курьеров же у тебя полно.
— Понимаешь… — «капюшон» закурил — Дело такое. Богатых машин тут нет. Но девка стала тут свою «тачку» ставить. Вон она.
Через две машины от них стоял немецкий внедорожник серебристого цвета. В народе его называют «кирпичом».
— Ничего себе.— Иван присвистнул.— Хорошая машина. И номера не кислые. «777». Да и серия тоже… Из серии «вездеход».
— Вот поэтому я и здесь. Кто на таких машинах катается да ещё с такими номерами? Дети ментов или чиновников. А рядом, значит, охрана крутится или наблюдатели. Могут и моих клиентов напугать или «срисовать». Не пальцем они деланы. Я эту площадку три месяца готовил. Надо выгонять с моей земли.
— Твоя земля.— Иван невесело усмехнулся.— Давно ли она твоей стала?
— Это ты про то, что я из приезжих? «Лимита»? «Понаехали тут! Москва не резиновая»? Я тебе благодарен за поддержку. Особенно на первом курсе. Когда местные пытались меня нагнуть. Ты тогда встал за меня. И потом поддерживал. И на работу устроил. Это я помню. А сейчас? Ты был богатым. Высокий, красивый, видный. Девки по тебе сохли, пачками вешались. Ты их вниманием не обделял… А я зубрил. По ночам пахал как проклятый. А сейчас? Ты в бегах от Карабаса-Барабаса. А я имею свой не слабый гешефт. Пусть так, но — это всё моё.
— Не западло людей травить и убивать вот так? Они тоже, небось, воруют, грабят, чтобы у тебя дозу прикупить? Спишь-то хорошо?
— Сплю хорошо. Не жалуюсь. Я же не с пистолетом у виска стою, чтобы они у меня дозу прикупили. Я их вообще не знаю. Всё обезличено. Они скидывают деньги, потом им указывают, где забрать товар. Кстати, прикупил по случаю базу телефонных номеров и банковских карт, так очень много с нашего потока мне деньги переводят. Так что нормально сплю. И на меня работает много народу. И тоже они не знакомы друг с другом. Если кого-то и повяжут, то он и не сможет толком рассказать. «Логистику» нам хорошо преподавали. Пригодилось. А чего это ты про совесть заговорил? Раньше не замечалась за тобой.
— Спала она. Пока деньги были, она, получается, и не нужна была. Я так думал. Была бы совесть, наверное, и деньги с недвижимостью уцелели бы. Эх! Тьфу! — Иван зло сплюнул.
— Да не веди себя как фраер! Сопли распустил. За тобой охотятся, а ты сидишь и ждёшь, когда тебя примут. На работу не зову. Тебя Карабас всё равно найдёт. А он «тему» не любит. Старой, алкогольной закваски. Хотя наши дела и не пересекаются, но всё равно, кто попал к нему из барыг, никто их больше не видел. Робин Гуд внештатный. Так что тут наши пути расходятся. Да, вот ещё.— «Капюшон» залез в карман, вынул приличную пачку разнокалиберных купюр.— На. Тебе сгодятся. Вали из города. Люди Барабаса умеют город прочёсывать. Наслышан. Я так несколько «жирных» клиентов потерял. Бери деньги, чего морду воротишь! Ты не в той ситуации, чтобы недотрогу из себя строить. Деньги не пахнут.
— Я не смогу тебе вернуть.— Иван протянул руку.
— И не возвращай. Ты мне тоже деньги давал безвозвратно. Считай, что я тебе возвращаю долг с процентами. Я тебе не должен, а ты — мне. Квиты. Мне пора!
Парень в капюшоне встал, попрощались за руку. И он пошёл. Лёгкий, гибкий. И походка у него была такая же лёгкая. Даже какая-то кошачья. Он сделал круг по «его» стоянке, потом присел у «кирпича», сделал вид, что завязывает шнурок на кроссовке, быстро достал нож и пробил покрышку на переднем левом колесе. Быстро встал и ушёл.
Ивану стало интересно. Он продолжал сидеть и ждать. Курил.
Закончились занятия. Студенты стали выходить, выбегать из здания. Вот и к машине подошла девушка. Высокая, изящная фигурка, тонкие черты лица, почти нет косметики, чёрные густые волосы схвачены резинкой в хвост. На носу очки в чёрной металлической невесомой оправе.
Иван хмыкнул. Такие очки стоят как комплект резины с дисками на эту дорогую иномарку.
Оценил одежду. Вроде ничего особенного. Узкие джинсы, заправленные в сапоги. Приталенная короткая кожаная куртка. Иван понимал толк в вещах. Вся одежда на ней была известных марок и стоила очень даже неплохих денег. Девушка открыла заднюю дверь и бросила дорогую сумку с учебниками на заднее сиденье. Потом обратила внимание на спущенное колесо. Достала из куртки тонкую сигарету, зажигалку, прикурила. Пнула колесо.
Иван поднялся.
— Девушка, помощь нужна?
Она оценивающе снизу вверх посмотрела на него.
— Помоги, если сможешь. А то отцу звонить не хочется.
Иван подошёл, осмотрел колесо.
— Домкрат, балонник есть?
— Не знаю,— девушка нервно повела плечами.
— А запасное колесо?
— Без понятия!
— Понятно. Я посмотрю?
— Да,— девушка посторонилась и показала кистью в сторону багажника автомобиля.
Иван, проходя мимо неё, внимательно рассмотрел.
«Хороша! Ой, хороша!» — подумал он.
Открыл багажник. Домкрат и баллонный ключ были на месте. Не пользованные. Запасное колесо тоже было на месте.
Через пятнадцать минут колесо он поменял. Вытер руки влажной салфеткой, которую подала ему девушка.
Всё это время она стояла рядом, внимательно наблюдая за работой Ивана.
— Сколько с меня?
— Чего?
— Сколько я тебе должна денег за замену колеса? — она нервно повела плечами.
— Нисколько.— Иван усмехнулся.— Тебе нужно на шиномонтажку. Заделать прокол. Хочешь — покажу. Там рядом неплохая кофейня. Пока делают, можно выпить чашку кофе. Я угощаю. Вот и будет оплата моих хлопот. Пойдёт?
Девушка наморщила лобик. Очаровательно. Ивану она всё больше нравилась. Посмотрела на часы.
— У меня есть сорок минут. Успеют сделать колесо?
— Если нет очереди. Но стоит попробовать.
— Садись, показывай. И имей в виду…
— Что?
— Без фокусов всяких! Потом пожалеешь! — она даже притопнула носком сапога.
— Я девушек не обижаю. А таких красивых — никогда! Клянусь! И чтоб я сдох! — Иван поднял правую руку, как при клятве.
— Поехали! — она впервые улыбнулась.
Исчезла нервозность, и оказалось, что она очень обаятельная.
Несмотря на большие габариты машины, водитель ловко вывела её со стоянки.
В двадцати метрах от места парковки «кирпича» в большом внедорожнике сидели двое мужчин. Один на месте водителя, второй — на заднем сиденье.
— Заснял? — спросил водитель?
— Ага,— пассажир с заднего сиденья стал убирать большой фотоаппарат с длинным объективом.— И в фас, и в профиль. Видео тоже есть. Сейчас отправлю «диспетчеру» фото, пусть устанавливают это тело. Поехали за ней.
— Понял,— водитель стал лавировать на парковке, не выпуская из виду машину с девушкой и Иваном.
Пассажир достал радиостанцию и забубнил в неё:
— Диспетчерская! Приём! «Аварийная» отъехала от второго адреса. «Третьему» и «четвёртому» быть в готовности.
— Третий принял.
— Четвёртый понял.
— Диспетчер принял.
— В «Аварийную» пассажир погрузился.
— Какой пассажир? — откликнулся диспетчер.
— Поди, его разберёт, сейчас физию отправлю. Разбирайтесь.
— Угроза «Аварийной» есть?
— Не знаю. Но надо поближе держаться. Беседовали мирно.
— Баба или мужик? — «третий».
— Ты каким местом слушаешь? Сказал же, что пассажир, а не пассажирка. Чуть за двадцать. Крепкий. С домкратом и балонником лихо управляется. Одет не бедно. Может, просто «клинья бьёт», а может, и иное. Шут его разберёт. Долго сидел, курил. Не похоже, что ждал «Аварийную». Колесо у неё спустило. Он вызвался добровольцем. До этого времени к машине не подходил. Не он пробил. Может, сама где «шпиона» поймала.
— Кончай базар в эфире! — диспетчер резко оборвал.— Работаем по ближнему контакту. «Третий», где «Аварийная»?
— Я спереди, думаю, что на шиномонтаж катит. Там ещё кофейня рядом.
— «Приклеишься» рядом. И фото чёткие, максимальное количество «пассажира». Если будут пить кофе — чашку с отпечатками на базу! Понял?
— Есть понял.
— Если объект неадекват, то нейтрализовать, удалить от «Аварийной» под благовидным предлогом. Как понял?
— Понял.
Иван вынул запаску, оттащил мастерам в щиномонтаж, сам проводил девушку за столик.
— Как тебя зовут, дитя прелестное? — Иван в упор рассматривал её. И любовался.
— Инга.— представилась она.
— А меня — Иван.
— Иван! Хм! Ты, что, из деревни приехал? — девушка нервно дёрнула плечами.
— Нет. Коренной. Чёрт знает, в каком поколении. Неужели такое имя деревенское? На Иванах Россия держится. И Москва тоже стоит. Хорошее имя. Мужское.— Иван даже обиделся.
— Не могу понять,— девушка в упор посмотрела на Ивана.— Домкратом ты здорово орудуешь, а одет не как работяга. И руки не рабочие. Как так?
— А, это! — Иван рассмеялся.— Я же эту «бурсу», в которой ты учишься, закончил пару лет назад. Вот и научили гайки крутить и движки перекидывать. А ты там учишься? С таким маникюром? Не понятно,— теперь уже Иван откровенно смеялся.
— Папа мне сказал, чтобы я шла учиться туда. В России никогда не будет хороших дорог. Потом сказал, что устроит в министерство. Говорит, что на каждодневную чёрную икру и дважды в год отдых на Багамах мне хватит до самой смерти.
— Понятно. В чиновники готовят.
— А ты чем занимаешься? — Инга снова с вызовом смотрела на Ивана.
— Сейчас — ничем. Свободен как ветер в поле. У нас же свободная страна. Никому нет дела до другого.
Инга молчала, рассматривая Ивана. Принесли заказ.
— Значит, ты свободен по времени? А ты женат?
— Я свободен во всех отношениях. И в пространстве, и во времени, и в брачных узах тоже.
— «Брачные узы». Так уже никто не говорит. Как будто тебе сорок лет.— Инга явно дразнила Ивана.
— Такой уж есть. Какой есть.
Они поболтали ни о чём, пытаясь вытянуть информацию о другом, мало рассказывая о себе.
Инга достала банковскую карточку, чтобы рассчитаться, но Иван замахал руками. Рассчитался из денег, что дал ему «капюшон», оставил чаевые.
Когда молодые люди вышли из кафе, из-за соседнего столика выскользнул мужчина неприметного вида. Такого встретишь на улице — пройдёшь и не заметишь. Средних лет, средней полноты, среднего роста, одет, как все в метро,— во всё серое.
Мужчина показал удостоверение официантке, отдал деньги за кружку, блюдце и ложку, которыми ел Иван, всё аккуратно разложил по нескольким чистым пакетам с замками сверху, уложил в рюкзак и быстро вышел.
Инга быстро ехала по московским улицам. Иногда бросала быстрые взгляды на Ивана. Тот равнодушно смотрел на дорогу. Было время, они устраивали гонки с друзьями, и то, что показывала Инга, походило лишь на детское ребячество. Она и не сильно лихачила.
Видя спокойное лицо Ивана, Инга предупредила:
— Если хочешь — пристегнись!
— Зачем?
— Если подгузник не одел, то пристегнись!
— Успею! — Иван усмехнулся.— Я лучше покурю. А ты, если хочешь — удиви меня,— он приоткрыл окно, закурил и стал выпускать дым в щель.
— Ну, держись, дерзкий мальчик! — Инга азартно стала крутить рулём.
Машина стала вести себя агрессивно на дороге, перестраивалась под носом других водителей, выскакивала на встречную полосу, выталкивала другие машины со своей полосы. Когда выехали на проспект Мира, то Инга вырулила на выделенную полосу для спецавтотранспорта и давила на педаль газа, при этом сигналила тем машинам, которые также нагло ехали перед ней.
Только сигнал у неё был не обычный гудок, а «крякалки», которые стоят у Федеральной Службы охраны. Машины послушно разбегались перед ней. Это ещё больше добавляло ей азарта, скорость возрастала. Иван снисходительно смотрел на эти манёвры.
Но Инга, желая произвести впечатление, вырулила на тротуар и, распугивая пешеходов, продолжила движение по пешеходной зоне.
Вот тут Иван реально испугался.
— Ладно, ладно. Убедила! Хватит! — он вцепился в поручень на передней панели.
— Ага! — она торжествовала.
— Выезжай в поток!
— То-то!
Инга вырулила через газон, бордюр на проезжую часть.
— Тебя куда подбросить? — она уже заинтересованно смотрела на него.
— Без разницы.— Иван пожал плечами, закурил.— Времени много. Никуда не тороплюсь. Дел нет.
— Поехали ко мне? — она предложила.
— Поехали,— голос был равнодушен.— В магазин заедем, что-нибудь купим?
— Хм,— она хмыкнула.— А поехали!
Ловко, нагло перестраиваясь, она подъехала на Большую Якиманку к торговому центру.
В душе у Ивана похолодело. Здесь находился один из самых модных, престижных и, соответственно, самых дорогих продуктовых магазинов Москвы.
Одно дело угостить девушку кофе на шиномонтажке, и совсем другое — посетить дорогой магазин.
Можно было попрощаться и уйти. Но… что-то удерживало его рядом с этой нервной красавицей. Её что-то глодало изнутри. Съедало. Мучило. И одновременно было томительно-сладко находиться рядом с ней. Ивана тянуло к Инге.
Он набрал полную грудь воздуха, готовый сразу пресечь любую попытку девушки набрать очень дорогих продуктов и выпивки. В этом магазине и шампанское есть по две тысячи долларов за бутылку. А если перевести в русскую национальную валюту, то получалось, что чертовски дорого.
На удивление, девушка взяла водку, сок, сыр, колбасу. Иван посмотрел. Несерьёзная закуска под такой основательный напиток. Кинул пару пачек замороженных пельменей.
— Ты любишь пельмени? — она удивлённо смотрела.
— Люблю. А под водку — первое дело,— Иван кивнул.
— Странный ты какой-то. Все мои знакомые крутили бы сейчас носом, глядя на водку. А про пельмени бы сказали, что это «не комильфо», еда плебеев и крестьян.
— Да и в рот им потные ноги.— Иван психанул.— Я русский, и мне нравятся пельмени. Бабушки очень вкусные пельмени готовили. Их вкус я буду помнить.
— А где они, бабушки? Может, им позвонить, чтобы они сделали нам пельменей? — невинно спросила Инга.— Купим всё и отвезём им?
— Нет их. Умерли они,— глухо, не глядя в глаза, ответил Иван.
— Понятно. Плохо,— вздохнула Инга.
Молодые люди, немного побродив по магазину, пошли на выход. За ними вышли порознь двое мужчин, они наблюдали за Иваном с Ингой на почтительном расстоянии.
Поехали к Инге. Большая квартира на Тверской. Иван лишь крякнул, осматривая высокие потолки с фреской в виде неба. Его проигранные квартиры не стоили и половины этой.
В зале была увеличенная фотография молодой женщины в форме стюардессы времён Советского Союза. Лет двадцати пяти, слегка наклонив голову, красивая блондинка улыбалась в объектив. Инга была очень похожа на неё.
Иван поближе подошёл, разглядывая фото. Инга стояла в проёме двери и наблюдала:
— Это мама.
— Я понял. Ты на неё очень похожа. Её нет?
— Да.
— Извини.
— Да, нормально всё. Она когда погибла, я маленькая была. Мы в Сочи жили. Я нечётко её помню. Только порой она мне снится. Как её запомнила в детстве. Один и тот же сон. Там я счастлива, так не хочется каждый раз просыпаться.
— А папа?
— Папа… — она задумалась.— У него свой бизнес. Своя жизнь. Я стараюсь с ним меньше общаться. Он откупается от меня. Конечно, он любит меня. Не женился больше. Но он… очень тяжёлый человек. Понятно, что приехал в Москву из Сочи с маленьким больным ребёнком, меня вылечил, сам поднялся. Но какой ценой. Наверное, если бы была мама, то всё было иначе. Ладно, идём на кухню, пельмени сейчас сварятся. Хозяйка я не очень, но пельмени варить умею,— она как-то виновато улыбнулась.
Лицо её стало другим. Добрым. Домашним. Как будто слетела маска той нервной надменности, что была одета всё это время. И тут Иван понял, что влюбился. Окончательно. Бесповоротно. Он шагнул вперёд, обнял и поцеловал долгим поцелуем. Она ответила. Потом оторвалась.
— Идём на кухню. Пельмени «убегут».
Два дня они не выходили из квартиры. Отключили телефоны.
Группа наружного наблюдения поначалу забила тревогу, но технари, которые прослушивали квартиру, успокоили их, что объекты наблюдения живы и здоровы. И очень активны.
Два одиноких человека во Вселенной под названием «Жизнь» нашли друг друга.
На третий день Иван включил свой телефон, Там было много пропущенных звонков и смс. В том числе что его позвали на работу в «Мерседес-центр» на Кутузовском. Пока лишь слесарем, но с хорошим окладом и перспективой роста.
Это был его знакомый по игре в покер. Он был одним из директоров этого центра. Точно так же, как и Иван, он проигрывался, но имел голову на плечах и сумел остановиться. С Иваном у них установились дружеские отношения. Сказал сразу, что в менеджеры по продажам он его не возьмёт, потому что того ищет Карабас-Барабас, а вот слесарем — можно. Сказал — сделал! Мужик!
Ивану было стыдно признаться, что он работает простым слесарем Инге. Утром она уходила на учёбу, а он — на работу. Иван получал удовольствие от работы. С удивлением нашёл, что многие его коллеги — выпускники МАДИ. И коллектив его принял хорошо. Вечером его встречала Инга, обнимала, целовала, иногда ворчала, что от него пахнет мазутом. И загоняла в ванну. Вечером она брала его ладонь и осматривала её. Было видно, что руки не офисного работника.
Иван как-то залез в клиентскую базу, вбил номер автомобиля Инги и отшатнулся от монитора. Получалось, что машина зарегистрирована на Карабаса-Барабаса, а она управляет по доверенности. И отчество Инги совпадало с именем его врага. Вот это оборот!
Получается… Получается, что сам того не ведая, Иван затеял смертельную игру. Карабас такого не простит.
Иван несколько раз порывался сказать Инге кто он. Что должен её отцу деньги. Скрывается. Что любит её.
Но не сказал. Не нашёл в себе мужество признаться.
Как-то лежали в постели, Инга оперлась на локоть, и пальцем водила по груди Ивана, иногда целуя его. Палец упёрся в родинку. Она имела форму звёздочки. Она поцеловала родинку:
— Ты моя звёздочка, Иван! Нет, не так! Ты мой мужчина со звезды!
В феврале Инга сказала, что они с отцом улетают в Сочи. Традиция такая. На день смерти мамы. И позвала его с собой.
Иван задумался. Лететь с тем, от кого он бегает… Но посмотрел в глаза любимой девушки. Она хотела этого, тем более что накануне они отпраздновали своё четырёхмесячное знакомство. И Иван нашёл ещё что-то в квартире, что перевернуло его восприятие Инги.
Иван отпросился с работы, и полетели с Ингой в Сочи. Отец уже был там. Он встретил их, приехали в дом. Хостинский район, ручей Видный. Да и дом… тоже видный. Даже завидный. Современный стиль. Три этажа, на крыше — терраса. И вид на Хостинский залив. Море штормило.
Отец Инги, по совместительству «Карабас-Барабас», был здоровенный мужик, немногим за пятьдесят. Было видно, что с дочкой он общался очень нежно, пытался ей угодить. Ивана же он демонстративно не замечал.
Только после обеда, обратившись к Ивану:
— Ты золото любишь?
— Украшения — нет. А если в слитках — уважаю.
— Ну, поехали, посмотрим, какой ты удачливый. Заодно и поговорим. Познакомимся.
Инга с улыбкой посмотрела на Ивана, поцеловала его, шепнула:
— Не бойся. Это с виду он грозный, а в душе он очень добрый. Подружись с ним!
Отец Инги крикнул, вошёл старик, который присматривал за домом. Он прошептал что-то на ухо ему. Старик кивнул и молча вышел. Минут через десять старик вошёл и доложил, что всё готово.
Приехали на пляж между Хостой и Сочи. Ветер. Волна. На пляже никого.
«Вот сейчас он меня и притопит»,— подумал Иван.
Карабас открыл дверцу багажника импортного кроссовера и достал оттуда металлоискатель. Сноровисто сдёрнул с него чехол.
— Знаешь, что такое?
— Миноискатель?
— И мины тоже ищет. Но здесь после шторма золото можно найти. Отдыхающие его теряют летом. А зимой его море возвращает местным. Бери, расчехляй, догоняй! Аккуратно только!
Легко закинув на плечо металлоискатель, пошагал в сторону моря. Иван, памятуя, что нужно обращаться нежно с техникой, долго возился с извлечением из чехла.
Карабас уже неспешно шёл, поматывая перед собой металлодетектором. Иногда он откладывал его в сторону, опустившись на колено, переворачивал камни, что-то рассматривал.
Махнул Ивану, чтобы тот шёл ему навстречу.
Иван включил прибор, одел наушники, оттуда раздался ровный тон звука. Через несколько шагов тон изменился. Иван присел, стал переворачивать камушки. И нашёл монету в десять рублей.
«Наверное, кто-то бросил в море, чтобы вернуться»,— мелькнула мысль. Очистил от грязи и песка, положил в карман.
Через десять шагов тон изменился. Но уже резче, жёстче. Карабас внимательно наблюдал.
Иван перевернул камень. И нашёл огромный перстень с огромным камнем. Было видно, что он старинной работы и, наверное, цены немалой.
Карабас подошёл поближе. Взял перстень, покрутил.
— Фартовый ты. Хочешь, продай мне. Или могу подсказать пару ломбардов в Сочи, там купят. Но лучше в Москву. Там тоже пару адресов подскажу. Возьмут без вопросов. И дороже чем здесь.
— Оставьте его себе.— Иван был хмур.
— Ты его нашёл — он твой.— Карабас протянул перстень.
— Он слишком чистый. Думаю, когда пошли вперёд меня, то и подложили на пути. Я тут десять рублей нашёл. Они все в песке и грязи были, а этот перстень сияет чистотой. Только хлоркой не пахнет.
Карабас посмотрел тяжёлым взглядом.
— А ты наблюдательный. Не зря, что игровой. Давным-давно жена у меня в аварии погибла. Дочка была между жизнью и смертью. Времена тогда тёмные были, тяжёлые. Сам не местный. Работы нет. Не сезон. Хоть в море топись или в петлю лезь. Собрал я тогда сам металлоискатель, аккумулятор автомобильный у соседа в аренду взял, в армейский вещевой мешок за плечи и пошёл на этот пляж. Как Бог или Дьявол надоумили. И нашёл этот самый перстень. Продал его. Сейчас понимаю, что за пять копеек продал, но тогда не до этого было. Дочку вывез в Москву и вылечил её. Вон какая красавица она у меня! — в голосе была гордость отцовская.— Когда на ноги встал в Москве, то нашёл этот перстень, выкупил его за большие деньги. Потом к Инге пара кавалеров клеилась. Я точно так же их проверил как тебя. У одного сам купил на месте, а другого к своему ювелиру отправил. Потом у него и забрал перстень. И ты тоже — забирай деньги, мотай отсюда подальше, покуда цел.
— Мне не нужны ни деньги ваши, ни перстень. Я сам для неё кольцо приготовил.
Иван достал из внутреннего кармана коробочку, раскрыл её и показал обручальное кольцо.
— Ишь ты! Наш пострел везде поспел! — насмешливо посмотрел Карабас на Иваново кольцо.
— Я люблю вашу дочь и хочу на ней жениться.
— Знаешь, моя дочь терпеть не может, когда я лезу в её жизнь. Устроила несколько раз истерики, чтобы я убрал от неё охрану. Убрал. Но несколько экипажей за ней катаются постоянно. И квартира под негласным наблюдением. Чтобы чего не вышло. И как только ты появился в поле зрения, я думал, что просто фраер залётный. Ан, нет. Оказывается ты мой должник. Мои коллекторы ноги стоптали по колено, разыскивая тебя по всей Москве, а ты, значит, в дамки сразу. С краплёного туза в рукаве пошёл. Когда я своих коллекторов построил на подоконниках с тумбочками, они хотели тебя на органы разобрать. Без продажи. Ради удовлетворения своих амбиций чтобы. Не дал. Остановил. Потом ты даже на работу устроился. И все разговоры твои с Ингой слушали и анализировали. Думал, что ты ей правду расскажешь. Что денег два вагона должен мне. Молчал. Сказки какие-то рассказывал. Я тебе в мусорное ведро тогда и два теста на беременность подбросил. Знаю, что она терпеть не может мусор выносить, ты выбрасываешь. Вот сверху так они сверкали. Два. Простой и электронный. Контрольный в голову. Чтобы не сомневался. Полагал, что ты сейчас дашь дёру от девки. А ты, эвон, крепкий оказался. И даже замуж зовёшь. Молодец! Не ожидал от тебя такой прыти. Ва-банк, значит, пошёл. И я тоже. Пока мы с тобой тут золото ищем, Степаныч, тот старичок милый с богатым боевым прошлым, после нашего отъезда передал Инге папочку с досье на тебя. Она ненавидит две вещи в жизни: ложь и игроков. А ты и то и другое. В папке есть всё на тебя. И фото твоё за игровым столом. С копиями расписок долговых, с договорами купли-продажи квартир. Там же и характеристика на тебя от психолога моего штатного. Что ты конченный игровой неизлечимый. Мания, заболевания, фобии, склонность к насилию, обману, и много чего он сочинил. Чтобы показать, какой ты мерзавец конченый. Вот так, юноша. У казино может выиграть только хозяин казино.
Иван молча курил. Слушал, но был погружён в свои мысли.
— Поэтому в последний раз предлагаю. Первое. Я прощаю твой долг и даю реальную стоимость перстня при условии, что я никогда не увижу тебя, поганца, ни у своей дочери, ни у дверей моих заведений. Живым не выйдешь. Билет электронный на самолёт на твоё имя заказан и оплачен. Второе. Отказываешься — будешь жить долго и плохо в очень тёплом климате. Продам тебя в рабство своим партнёрам за пределами России. Выбирай.
Иван поднял глаза:
— Сколько тестов на беременность вы подкидывали?
— Тебе какая разница?
— И всё-таки?
— Один раз два теста. Простой, на бумажке, и электронный, где было написано, что срок четыре недели.
— Второй раз не подкидывали?
— Нет.— Карабас задумался.— Один раз. Тут строго, что касается дочери, никакой самодеятельности,— потом засмеялся, погрозил пальцем.— А ты не сдаёшься. Теперь пошёл блеф! Я недооценил тебя! Другой бы уже на такси мчался в аэропорт. Жаль, что раньше я с тобой не познакомился. Работал бы на меня «каталой», азартных на деньги бы разводил.
Иван затянулся, выбросил окурок, сплюнул под ноги:
— Был ещё один тест на беременность. Электронный. Срок — четыре недели. Через три дня после первых.
— Врёшь! — Карабас качнулся к Ивану, но сдержал себя.
— Не вру,— отрицательно покачал головой Иван.— Это легко проверить. Спросим у Инги. И я люблю её. Вне зависимости от вашего решения. И я сделаю ей предложение. Пусть сама решает.
— А ну, поехали, щенок! — Карабас почти бегом двинулся к машине.
Иван следом. Не зачехляя, бросили дорогостоящие детекторы в багажник машины. Шоссе было пустым, Карабас гнал как ошпаренный. Молчал, только сопел, лицо было красным. За несколько минут долетели до дома.
Вышел встречать Степаныч.
— Папку отдал? — зло прошипел Карабас.
— Так точно! Как было велено,— по стойке «смирно» доложил старик.
— Где Инга?
— Она прочитала. Встала вся бледная. Пошла к себе в комнату, велела не беспокоить.
Карабас огромными шагами помчался в дом. Иван, не отставая, следом.
На одном дыхании взбежали наверх, оставляя грязные следы. Дверь была заперта. Карабас дёрнул и заорал:
— Инга, открой сейчас же! Или дверь вынесу!
Из-за двери ни звука. Карабас плечом с налёта вынес дверь. Инга лежала на постели, глаза смотрели в окно. На столике стоял пустой стакан и несколько упаковок из-под снотворного. Лист бумаги, на котором было написано «Прости, мама!». Ручка рядом.
Мужчины бросились к девушке, тормошили, пытались сделать искусственное дыхание, непрямой массаж сердца… Тщетно. Иван схватил телефон и вызвал скорую»
Карабас стоял на коленях у кровати, он целовал руку дочери и плакал. Потом поднялся. Глядя сквозь слёзы на Ивана:
— Это всё из-за тебя! Из-за тебя моя девочка ушла!
Быстро выдернул пистолет из наплечной кобуры и сделал два выстрела в лицо Ивана.
Ментор
Снова белая комната. Иван ещё не отошёл от стремительного перехода.
— Что это было?! Зачем?! Я люблю её! — поправился.— Любил!
Ментор помолчал, потом ответил:
— Не надо врать. Никому. Особенно женщинам.
— Ты можешь меня снова вернуть?! Пожалуйста! Я очень прошу! Я всё исправлю! Я люблю её! Умоляю!
Снова Ментор помолчал и ответствовал ему:
— У тебя был выбор. Несколько месяцев подряд, по двадцать четыре часа каждый день. Твой монолог составил бы полчаса. Вот сколько возможностей ты упустил. А ты лукавил, изворачивался. Вот и итог таков. Ты не сделал выводов, не усвоил урок. Значит, продолжим воспитательный процесс.
— И долго?
— До Страшного Суда. Вечность.
Вариант №4
Иван сидел на крыльце дома и курил. У ног лежал большой пёс непонятной породы. Он положил голову на ногу хозяину и преданно смотрел в глаза. Иван, казалось, не замечал собаку. Невидящим взглядом смотрел в тайгу и курил. Заканчивалась одна сигарета, он от спички прикуривал другую.
Два года назад, когда Иван обосновался, он отбил щенка от стаи собак в деревне, которые травили, драли его. Щенок вырос в большого лохматого кобеля, преданного своему хозяину. Кличка у него была Барабас, а сокращённо — Барс.
Два года назад Иван обосновался на железной дороге в Сибири. Обходчиком пути и искусственных сооружений. По старому — путевой обходчик. Дорога выделила ему служебное жильё — небольшой домик, который был в плачевном состоянии.
За два года Иван привёл его в приличное состояние. Перекрыл заново крышу, перебрал полусгнивший пол, сделал внутри ремонт, пробил скважину на участке и даже поставил баньку. Где сам, где приглашал мужиков из деревни, что была недалеко, по сибирским меркам, всего-то десять вёрст.
Иван осел здесь надолго, так он для себя решил. Мобильной связи нет, интернета нет. Только тайга кругом и железная дорога 1-й категории — Транссибирская магистраль.
И участок ответственности по четыре километра в одну и другую сторону. Восьмичасовой рабочий день. Идёшь в одну сторону и выявляешь неисправности. А их много может быть. Для обычного человека, казалось бы, что такого, ну два рельса, положенные на бетонные шпалы. Чему там ломаться-то?! Красота! На свежем воздухе топаешь и топаешь. Ан, нет. Крепление гаек проверь, затяни, костыли подбей, зазор в стыке между рельсами посмотри. Целостность рельсовых нитей, за состоянием стыков между уравнительными рельсами и рельсовыми плетями, рельсовых соединителей и заземлений. Много чего, очень много. Это не считая того, чтобы грунт не обваливался, не подмывался. Летом скашивай траву, подправляй противопожарный ров. Выявил неисправность и не можешь сам устранить — вызывай ремонтную бригаду.
Но Иван не любил общаться с людьми, только по необходимости, старался всё делать сам. Обо всех выполненных работах записывал в журнал и докладывал «ПЧ» — начальнику дистанции пути.
Аббревиатура ПЧ пришла ещё с начала железнодорожного сообщения в Российской империи и означала «путейная часть», от слова «путь».
Иван в передовики не рвался, на глаза не лез начальству, не лебезил. Просто работал и сторонился людей на сколько возможно.
За два года выросла борода. Морозный ветер и солнце выдубило кожу на лице. Хоть и до тридцати лет ему было далеко, он выглядел в два раза старше себя. Постоянная физическая работа раздала его в плечах. Он не пил. Только курил.
Раз в две недели он ходил в деревенский магазин, чтобы купить еды себе и псу. А также заглянуть в школьную библиотеку. У него появились две страсти. Первая — читать книги. Классику. Он проглатывал Достоевского и Толстого, открывая заново то, что в школе входило в обязательную программу. Учитель русского языка и литературы, по совместительству и заведующая школьной библиотекой, Светлана Ивановна, с удовольствием общалась с Иваном.
Молодая учительница, приехала по распределению из города, сама родом из соседнего района, не получилось прижиться в городе. Ей был симпатичен этот с виду неотёсанный бородач, но знающий многие тонкости городской жизни, с удовольствием обсуждающий прочитанные книги, но замыкающийся, как только разговор заходил о нём. В разговоре употреблял сложные причастные и деепричастные обороты. Построение фраз показывало, что у Ивана было высшее образование.
В своём воображении она рисовала себе героя из категории народовольцев, которые отринули городскую жизнь и поехали в деревню, чтобы просвещать народ. Она и себя видела также в этом свете.
Только Ивану было не до народа. Он с удовольствием общался с юной девушкой, которая краснела в его присутствии и смущалась, сдавал книгу, брал новую, расписывался в библиотечном формуляре и шёл назад. Иногда брал с собой Барса. Тот шёл рядом с левой ногой хозяина и скалился на деревенских собак, готовый, по разрешению Ивана, бросится на них.
Второй страстью, которая появилась у Ивана, стала фотография. Он с удовольствием снимал пейзажи и лесных обитателей. Очень часто на обходе пути встречал летом белок, бурундуков, лесных коз, косулей. Зимой нередко видел лосей, лисиц, зайцев, глухарей. Вот тогда он бросал инструмент, доставал из-за пазухи фотоаппарат, который привёз с собой, и снимал.
Во дворе его служебного дома росла большая сосна, Иван сделал скворечник. Весной прилетали скворцы, выводили птенцов. Иван с удовольствием делал снимки этой большой семьи.
Зимой он каждый день подкладывал в скворечник орешки, семечки. Прибегала белка, юркой лентой проскальзывала в птичий домик, забивала защёчные мешочки и выходила на ствол сосны.
Барс уже бесновался внизу, видя такое нахальство. Белка давно уже знала, на какую высоту может допрыгнуть собака, спускалась вниз и начинала верещать. Барс прыгал, лаял, рычал. Пытаясь достать наглую морду, но та, зацепившись когтями на задних лапах за ствол, передними била по дереву и ещё громче верещала в двадцати сантиметрах от собачей морды.
Барс буквально свирепел, но ничего сделать не мог. Вдоволь поиздевавшись, хвостатая легко взбегала вверх по стволу, прыгала на соседнее дерево и убегала в лес до следующего дня. Иван с удовольствием наблюдал за этим представлением, когда был дома. Фотографировал, как белка дразнит собаку.
Он заново для себя открыл, что есть иной мир, а не то с чем он сталкивался в Москве в прежней жизни.
К нему часто заглядывал биолог из краевого центра. Расставлял по тайге фотоловушки, чтобы отслеживать популяции зверей. Пару установил недалеко от путей, Иван сам ему показал, где часто видел животных, переходящих железнодорожные рельсы.
Биолога звали Арсений. Лет сорока, бывалый таёжник. Любитель поговорить, знаток множества анекдотов, не прочь поволочиться за каждой юбкой. Вот и в деревне у него было пара зазноб. Постоянно звал Ивана выпить или сходить в гости к девушкам в деревню.
Иван отказывался, лишь ухмылялся в усы и бороду, слушая очередную историю Арсения, как тому пришлось удирать от мужа, который внезапно прибыл домой. Вроде и мужик уже не подросток, но истории его были полны того самого юношеского задора и азарта.
Арсений ещё преподавал по несколько часов в университете. И мечтательно причмокивал:
— В жизни меняется всё! Только красота и притягательность третьекурсниц неизменна, как египетские пирамиды! Время перед третьекурсницами бессильно!
Иван лишь усмехался и прихлёбывал горячий чай. Ему-то и не знать! Но всей это было в прошлой жизни за четыре тысячи триста километров. Интересно слушать истории Арсения, понимая, что больше всё это лишь фантазии.
Иван показывал на старом ноутбуке фотографии живого мира, которые ему удалось сделать. Арсений некоторые закачивал на свою карту памяти. И с удовольствием делился фотографиями с фотоловушек. Конечно, там не художественные фотографии были, а скорее документальные, но тем и ценны они были. Животные вели себя естественно, не встревоженные присутствием человека.
Арсений же живо интересовался железной дорогой. Просил фотографировать поезда, локомотивы. Даже был готов платить за фото. Рассказывал, что помимо любви к животным, у него страсть — поезда. Дед у него был железнодорожником.
Иван лишь хмуро отмахивался. С первых часов работы стажёром ему вдалбливали в голову, что самое главное — это безопасность. И что нельзя фотографировать ничего на дороге, если только это не улучшит безопасность. До сих пор нельзя снимать вокзалы и всё, что касается путей.
Изначально это казалось паранойей. При наличии интернета, спутниковой съёмки — анахронизмом.
Но с годами наступила профессиональная деформация личности. Он уже смотрел на вещи точно так же, как и его коллеги. Трезво, взвешенно с точки зрения безопасности движения. Всё только для безопасности движения.
А фотографировать не стоит на дороге. И примета такая есть нехорошая. По ней, как раньше говорили, литерные поезда ходят. Воинские эшелоны, которые в сцепке тянут два мощных электровоза. А были такие составы, перед проходом которых за трое суток весь технический персонал дистанции пути выгоняли на работу для проверки. Носом проверяли каждое соединение и механическое и электрическое. ПЧ было всё равно, какой день по календарю. Выходной или праздничный. Какое твоё состояние здоровья. Все на пути!
И ночью прошёл «поезд на особом учёте». Сначала один электровоз. При этом шла жёсткая установка, что запрещено переключать любые стрелки после прохода электровоза.
На всех переездах дежурили машины ГАИ. Поезд было слышно издалека. Вернее, даже не слышалось, а чувствовалось. Задолго до прибытия, земля дрожала, посуда жалостливо позвякивала в столе. Два локомотива шли в голове состава. С виду ничего особенного. Состав как состав, кроме массы. Не видно ни охраны, ни военных. Обычные с виду грузовые вагоны.
Не было даже мысли сфотографировать этот состав.
Арсений даже как-то подарил Ивану короткие охотничьи лыжи, подбитые мехом. Удобно зимой без палок ходить в деревню за продуктами. Назад не катятся, не скользят. Короткие, широкие. И в свежий снег не проваливаются, и в горку спокойно идёшь. И по насту, гладкому как лёд, тоже идут уверенно.
Давно уже Ивану не делали таких роскошных и нужных подарков.
В Москве он бы только покрутил бы в руках да посмеялся бы. Зачем такие лыжи? Сел в машину и проехал в магазин. А лыжи нужны горные, чтобы кататься с горок. А эти… Для крестьян в тайге, чтобы пропитание себе добывать. Денег же у них нет, вот и зверей стреляют!
Иван, хоть и посмеивался над Арсением, но был ему благодарен. И за подарок, и за внимание, что тот ему уделял. Хоть и сторонился Иван людей, но всё равно ему не хватало человеческого общения.
Три дня шёл дождь. Для обходчика нет плохой погоды. Понятно, что не все работы можно производить под проливным дождём, но на маршрут выходить обязан. И вот сегодня первый сухой, солнечный день. ПЧ орал в трубку, чтобы все топали и проверяли, нет ли промоин, не стоит ли вода.
ПЧ, он же Семёныч, был мужик около сорока, маленького роста, не дотягивал и до метра шестидесяти. Вечно взъерошенные, торчащие в разные стороны волосы, маленькие очёчки на носу. Когда он орал, а это он делал постоянно, казалось, что линзы очков треснут от крика или запотеют. Истеричный мужик. Брал всех воплем, или, как говорят, «горлом». Считал всех своих подчинённых бездельниками и тунеядцами. За каждую провинность нещадно штрафовал. По каждой мелочи писал докладные начальству, выпячивая свои заслуги в выявлении каких-то нарушений.
Вот и при постановке задачи своим подчинённым он орал так, что мембрана в служебном телефоне резонировала. Не нужно было держать возле уха.
Иван пошёл привычным маршрутом. Нельзя было сказать, что он в «лицо» знал каждую гайку, контактный провод, костыль, но все изменения замечал.
Небольшую промоину под шпалой заметил издалека. Промоина — это плохо. И не могла появиться. И не здесь. Не на землю укладываются шпалы. А на специальную «подушку». И вода уходит с полотна, не причинив ему никакого вреда. А в местном климате, когда зимой минус пятьдесят, а летом может до плюс сорока, почти в сто градусов перепад температур, при наличии промоины пути придут в негодность быстро. А всё это нарушение безопасности, так и до крушения не далеко.
Иван быстро подошёл, стал осматривать промоину. Странная какая-то. Узкая. Вертикальная.
Присел на корточки, стал ковырять смесь из щебня, песка, земли под шпалой. Тускло блеснул металл. Металлический цилиндр цинкового цвета. Высота — семь сантиметров. Измерил спичечным коробком. Сверху и снизу прокладки из толстой пластмассы толщиной по три сантиметра.
Первая мысль: «Бомба»! Стоит давно, хотела бы взорваться — взорвалась. Отрыть землю под шпалой — это ещё надо постараться. Если бы не сильные дожди, то могла ещё долго простоять незаметно.
Иван поднял глаза, осматриваясь. Взгляд зацепился за фотоловушку. Она смотрела прямо на то место, где был расположен этот непонятный цилиндр.
Вторая мысль:
— Уф! Испугал Арсений!
Иван сам ему показал это место. Здесь часто лоси, козы переходили пути. Вон и их тропа, еле заметна в лесу.
Иван подошёл поближе к ловушке. Помахал руками. Она должна сработать на движение. Было бы видно, что она никак не отреагировала. Не сработал автофокус объектива. Просто висела мёртвая железяка.
Иван, в нарушение всех инструкций, сел на рельс, ноги внутри полотна. Закурил, рассматривал металлический цилиндр. Потом встал, откинул далеко окурок. Сфотографировал закладку под шпалой, фотоловушку.
Накидал грунта в промоину, утрамбовал ногами. Прошёл участок. Иных нарушений не нашёл. Сделал запись в журнале о пройденном маршруте. Доложил ПЧ.
Сидел на крыльце и молча курил сигарету за сигаретой, смотря вдаль, не видя этой дали. Пёс сидел рядом, положив голову на колено.
Послышался звук мотора. Старая «Нива». Арсений за рулём. Как всегда один.
— О! Ты дома! — Арсений помахал рукой.
Барс принял стойку, зарычал, потом загавкал, периодически посматривая на хозяина, чтобы тот оценил его сторожевой порыв.
— Фу! Место! — резко сказал Иван, с трудом вставая.
Затекли ноги от долгого неподвижного сидения.
Арсений был возбужденный, но старался это скрыть. Его резкие, порывистые движения, не характерная суетливость выдавали его с головой. Голос ломался.
— А ты чего такой невесёлый? — спросил притворно-радостный гость.
— Поскользнулся на путях, грохнулся об рельс,— соврал Иван.— До конца даже не дошёл. Кое-как добрался до дома.
— Поломался?
— Ерунда. Ушибся.— Иван скривился.— Отлежусь. К утру оклемаюсь. А ты чего приехал?
— Да вот, пока дождей нет, проверю свои ловушки. Тебя, может, в больницу подкинуть? — Арсений был само участие.— Далеко же, наверное, возвращался, да ещё и с инструментами.
— Нет.— Иван мотнул головой в сторону железной дороги. Метров триста отмотал, не больше.
— А-а-а! Это недалеко.— Арсений чуть заметно, облегчённо выдохнул.— Ну давай, выздоравливай! Я пошёл!
— Потом ко мне зайдёшь? На чай?
— Нет! Надо домой вернуться! Меня пассия будет ждать! — Арсений попрощался, быстро пошёл по путям, в сторону, где Иван нашёл металлический цилиндр.
Подождал, когда Арсений удалится на приличное расстояние, снял трубку телефона, набрал номер ПЧ:
— Семёныч! Это я. Да. Иван!
— Чего тебе?! Авария? — задребезжала мембрана.
— Никакой аварии. Завтра мне отгул нужен.
— С какого… какого перепугу?!
— Зуб болит.
— Содой прополощи.
— Два дня болит. На стенки лезу. И сало прикладывал, содой полоскал, зубную пасту втирал. Не помогает. Весь анальгин слопал. К доктору завтра. Отпустишь или нет — твои проблемы, я еду.
— Ты мне не угрожай! — взвился Семёныч.
— Никогда не отказывал тебе. Я уже не помню, сколько у меня неиспользованных отгулов, и ни разу в отпуске не был.
— Я получил за твои отпуска по шее.— Семёныч начал жаловаться.— Приходила трудовая инспекция, отдел кадров поставили в позу «бобра», а они меня за твои не отгулянные отпуска.
— Так не прошу у тебя отпуск, только день отгула.
— Отгул за прогул,— ворчал Семёныч.— А кто работать будет? Пушкин?
— Нормально я всё проверил. День простоит, ничего не случится.
— Ладно! Но только день! Не знаю чего у тебя там, но только один день! Лечи, нервы удаляй там сразу, коронки ставь! Всё что угодно, но только один день!
— Понял.
Иван курил, пил чай на крыльце, смотрел в темноту. На душе было тревожно. Барса спустил с цепи, хотя обычно так не поступал на ночь. Запер дверь, подпёр стулом ручку. Дверь открывалась внутрь.
Не раздеваясь, лёг спать, рядом положил ключ трубный рычажный. Это как газовый, только раз в пять больше и тяжелее. Большой хлебный нож под матрас. Не сон был, тревожное забытьё. Встал затемно, на пару часов раньше привычного. Умылся, быстро позавтракал, накормил пса. Надел брезентовый дождевик.
В петельку-вешалку воткнул молоток осмотрщика вагонов. Небольшой молоток на длинной, шестьдесят сантиметров, деревянной ручке вдоль позвоночника. При умелом обращении — опасная штука.
В брезентовую сумку положил трубный ключ, пару бутербродов. Вышел на крыльцо, замкнул дверь, глядя в небо, перекрестился и тихо сказал:
— Господи, проводи! Богородица, встреть!
— Ангел мой, Хранитель мой! Ты — впереди! Я за тобой!
Потрепал по загривку Барса, который вышел провожать хозяина:
— Жди! Скоро буду,— подумал.— Надеюсь! С Богом!
И зашагал в сторону деревни широким размашистым шагом. На развилке остановился. Закурил, покрутил головой. Что-то терзало в груди. Птицы над лесом кружили. Может, крестьяне поехали, а может, что иное встревожило лесных обитателей.
Иван пошёл кружной дорогой в деревню. На два километра дальше, но тогда сразу выходишь к молочной ферме. Оттуда утром молоковоз в райцентр уходит. А там — на автобусную станцию и в краевой центр.
Через метров триста дорога ушла в лес. А через полкилометра сбоку раздался треск в лесу, Иван успел отреагировать, и дерево упало буквально в полуметре от него, повалив на землю ветками.
На секунду Иван потерял сознание. Выбрался из-под веток. И тут же получил удар по рёбрам. Ой-ё! Больно!
Откатился, быстро встал на ноги, бок болел, жгло.
Поискал глазами сумку. Она осталась под деревом. К нему быстро подходил Арсений.
— Куда же тебя понесло, Иван? А? Чего дома не сиделось-то?
— Зуб заболел. Видать вчера ударил его. Тьфу! — Иван сплюнул в сторону, отёр тыльной стороной кисти рот.— А тебя куда понесло спозаранку? У тебя же баба дома ждёт.
— Кураж пропал.
Арсений кружил вокруг Ивана, схватил какую-то палку с земли, попытался атаковать, Иван отскочил.
— Прыткий ты. С виду-то не скажешь.— Арсений скалил зубы.
— А чего ты в шпионы подался-то? Чего Родину-то продаёшь, а? Задорого хоть?
— Не твоего ума дело. Бабы и алименты очень дорого стоят.
— Когда идёт дождь, я резиновые сапоги обуваю, а ты не пробовал, когда с девками любишься?
— Ха! — выдохнул резко Арсений, нанося прямой рубящий удар по голове Ивана.
Иван успел сделать шаг вправо и вперёд и нанёс удар под дых левой рукой, затем правым хуком снизу в челюсть.
Арсений упал. Иван прыгнул на него, пару раз ударил в голову. Выдернул у Арсения ремень из брюк. Рывком перевернул на живот. Кисти тыльной стороной одну на другую, «цыганским узлом» стянул руки за спиной. Обшарил карманы. Нашёл ключи от машины. Придавив коленом поверженного, пощёлкал брелком. Прямо по дороге машина ответила гудком, из-за деревьев не видно.
Рывком взвалил на плечо Арсения, головой назад. Оглянулся на поваленное дерево, ища взглядом брезентовую сумку. Не нашёл. Вздохнул. Пошёл в сторону машины.
Арсений тем временем пришёл в сознание. Застонал, попытался дёрнуться, ударить ногой Ивана. Иван бесцеремонно скинул с плеча ношу, так чтобы противник упал лицом вниз. Пару раз несильно ударился по рёбрам. Достал из-за шиворота молоток, помахал перед глазами шпиона.
— Не шали, не дёргайся. Один раз по темечку ударю, и всё. Понял.
— Убью! — шипел на земле Арсений.
— Убивалка ещё не выросла!
Перевернул на спину, Арсений попытался вскочить, Иван снова придавил его. Схватил за ворот и поволок по земле в сторону машины. Тот ещё снова решил попытаться вывернутся. Иван сбоку ударил по бедру.
— Могу молотком коленные чашечки разбить. Лежи тихо.
Иван был сосредоточен и хмур. Дотащились до машины. Открыл багажник, там лежала автомобильная аптечка. Достал медицинский жгут. Положил Арсения на живот, крепко связал ноги. Медицинским бинтом связал руки и ноги, свободный конец — вокруг шеи. Теперь, если пошевелить конечностями, непременно удавишь сам себя.
Вот в такой позе «козла», с ногами и руками за спиной, головой вздёрнутой назад, Иван погрузил Арсения на заднее сиденье «Нивы». Пару раз ударил его в процессе погрузки о внутренности автомобиля. Дверей сзади нет. Не выберется.
Завёл машину.
— Куда везёшь? — прохрипел сзади пленный.
— Там разберутся,— крутил руль Иван.
— Тебе никто не поверит! Ты сам в розыске!
— Меня люди ищут, а не закон.
— Ошибаешься! Когда тебя люди не нашли, они написали заявление о разбойном нападении, у них же везде знакомые, вот ты и в розыске уже за разбой. А это уже лет на восемь потянет.
— Там разберутся.— Иван лишь настроил зеркало вида не на заднее стекло, а на Арсения.
Усмехнулся.
— А какой поезд-то караулил? Воинские эшелоны?
— БЖРК,— буркнул связанный.
— Не знаю такого. Литерный какой-то? — пожал плечами Иван.
— Ага. Баллистический железнодорожный ракетный комплекс.
— Да ты вправду шпион! Я думал, что просто чудак, а оказывается, что гад.
— Ты-то чего о Родине печёшься-то? Чего она тебе хорошего сделала? Живёшь в глуши. Москвич!
— Знаешь, я, когда по казино и кабакам гулял, так и не думал о России. О Родине. Не было времени. Родина для меня была там, где деньги. А здесь пожил, подумал. Поработал руками, а не языком, вот и осознал, что, кроме России, у меня и нет никого. От этого и ненавижу тебя.
Арсений резко дёрнулся, пытаясь разорвать путы.
Иван, не глядя куда, ударил молотком Арсения через спинку сиденья.
Лежи уже, Иуда!
— А у тебя нет на меня ничего! — снова начал Арсений — Ловушку я снял, цилиндр убрал. У тебя пара фотографий, которые ничего не объясняют.
— Плевать! Там разберутся. А если будешь упорствовать, я тебя сейчас в реку головой буду макать, пока ты явку с повинной не напишешь мне. А тогда я тебя с ней и отвезу. Или сам там будешь писать.
— Ха! — весело откликнулся Арсений — Вези! Любой адвокат меня вытащит в пять секунд. Мы с тобой поссорились из-за библиотекарши. Ты меня избил, пытаешься «пришить шпионаж». Ничего не выйдет! Вези меня извозчик по гулкой мостовой! Щенок ты ещё!
— Не зли меня! — предупредил мрачно Иван.— А то ведь не довезу. Мне за страну обидно и нервы ни к чёрту. Может, взять грех на душу? Поменьше бюрократии. Деньги казённые сэкономлю. Так что заткнись лучше. Отпустят — их дело. Пусть разбираются.
До ближайшего города было километров семьдесят. Трасса пустая. Рано ещё.
На въезде в город только два одинаковых тонированных микроавтобуса обогнали.
Иван не знал, где расположен городской отдел ФСБ, но решил, что где-то рядом с центральной площадью. Не ошибся.
Огороженная территория. Глухой забор, глухие ворота. Посмотрел на часы. Семь утра. Ладно, не ждать же два часа. Решительно вдавил кнопку звонка. Переговорное устройство ожило:
— Слушаю вас.
— Заявление хочу подать.
— Приходите через два часа.
— У меня в машине шпион кровью истекает. Понимаю, что звучит глупо, но он настоящий.
— Вы пьяны? Я сейчас наряд полиции вызову.
— Вызывай, кого ты хочешь! Я за тебя работу делаю. Поймал суку, что Родину продавал, а ты зад оторвать не хочешь! Пойду сейчас утоплю его на хрен в Кане, чтобы обидно не было! Тьфу! — психанул Иван.
Щёлкнул замок в калитке.
Иван вернулся к машине, взвалил на плечо пленного и пошёл в здание.
На удивление, в здании было много людей. Больше половины были в чёрной форме, в масках, в бронежилетах, некоторые были с короткими автоматами.
Его встретил дежурный.
— Слушаю вас.
— Дежурного офицера дайте. Желательно, кто отвечает за железную дорогу. Чтобы долго не пришлось объяснять.
Подошёл немолодой мужчина в костюме.
— Я — подполковник Колбик. Начальник городского отдела ФСБ. Слушаю вас. Может, вы всё-таки спустите на пол человека,— он кивнул на Арсения.
Голос у мужчины был сух, требователен.
— Могу вам рассказать.— Иван аккуратно спустил на пол Арсения.
— Я лучше вам дам сотрудника, кто отвечает за транспорт. Вот он,— подполковник кивнул на лежащего Арсения.— Майор Арсентьев. Знакомьтесь. Хотя вы уже знакомы, как я посмотрю.
Иван оцепенел. Подходили сотрудники, стоявшие чуть поодаль, и откровенно смеялись.
— А… А как же так? — всё ещё не мог поверить в происходящее Иван.— Я же.. Он же… — развел недоумённо руками.
— Идёмте ко мне в кабинет,— начальник махнул рукой.
Тем временем сотрудники подняли на ноги майора Арсентьева, распутали, вернули ремень, тот вставил его в опавшие брюки.
Коллеги похлопывали по плечу. Майор, прихрамывая, пошёл кабинет начальника. Ивана, на ватных ногах, чуть подталкивая вперёд, сопровождали сотрудники.
Начальник наливал чай по трём чашкам. Жестом показал на стул напротив себя, майор устроился чуть сбоку.
— Что это было? — выдавил из себя Иван, беря кружку.
— Проверка,— ответил Колбик.— По всей стране расставляются подобные устройства, чтобы проверить, как бдительно работают службы на транспорте. И как потом ведут себя. Некоторые извлекают самостоятельно. Их, правда, ожидает сюрприз. Небольшой хлопок и дым. Полные штаны страха. Учёба на будущее, чтобы не проявляли самостоятельность в таких вопросах. Многие докладывают начальству. Сами-то, как полагаете, для чего это устройство, будь оно боевое.
— Кх-кх,— закашлялся Иван.— Полагаю, что сигнальное, управляющее. Рассчитано на большую массу. Больше, чем обычный вагон. И подаёт сигнал на фотоловушку. Та фотографирует в скоростном режиме состав. Так мыслю.
— Правильно мыслите. Нечто подобное, только уже не проверочное, а настоящее некоторые разведслужбы противника пытались у нас установить. Не только на вес, но и на повышенную радиоактивность. Вот и мы тренируем ответственных.
— Я же это… мог убить майора,— тяжело сглотнул Иван.
— Не получилось бы,— усмехнулся подполковник.— Арсентьев один лучших рукопашников нашего Управления. И то что он тебе правдиво поддался — хорошо. Ты же поверил. Это раз. Второе, то, что в пяти метрах от тебя лежали бойцы спецназа, которых ты видел в коридоре. Ах, да! — подполковник полез под стол, вытащил брезентовую сумку, что осталась под деревом.— Это, кажется, ты обронил.
Иван молчал.
— Дерево тоже мы убрали. Не нужно мешать движению,— пояснил начальник.
— Так значит, всё это время я был «под колпаком»?
— Получается так.
— А зачем? Ну поставили закладку — прокладку. Ну и всё. Пришёл я к вам. Рассказал о своих подозрениях. А нападать-то зачем? Не понял. Честно, не понял.
— Это инициатива майора Арсентьева,— обращаясь уже к «Арсению».— Просветите, Николай Иванович, зачем вы устроили интерактивный спектакль одного актёра и одного зрителя.
— Иван, мы тебя долго изучаем. Когда ты появился ниоткуда на дистанции пути, я уже заинтересовался. Не местный. Сторонится людей. На транспорте. Время-то сейчас лихое, в воздухе грозой пахнет. У тебя, оказывается, и высшее образование присутствует. А ты скрываешь. И люди отзываются хорошо. Готов прийти на помощь. И пить бросил вообще, книги читаешь запоем. Русскую классику. Вжился в роль на чужой земле, так что комар носа не подточит.
— Есть за мной грехи. Вы же знаете… — Иван неопределённо мотнул головой в сторону окна.
— Вот поэтому тебя и проверяли в деле. Каков ты. И что тобой двигает. Корысть, хотел скрыться за нашими спинами или патриот.
Майор криво усмехнулся, потирая ушибленное бедро.
— Можно два года изучать человека и не понять его. Ошибиться можно. А можно за два часа добраться до самого нутра, заглянуть в душу человека. И разобраться, свой или чужой он. Можно ли на него положиться в трудную минуту. На тебя — можно. Не робкого десятка. Дерёшься, правда, не очень, но направление верное. Думаешь наперёд. Просчитываешь ситуацию. Есть внутренние убеждения. Стержень. Так что мы рассматриваем тебя кандидатом на службу. Проверки ты прошёл. Ну а то, что было у тебя в Москве… там оно и останется. Мы все можем ошибиться. Главное, потом сделать вывод. Так что скажешь?
Иван ошарашенно посмотрел на Колбика и Арсентьева.
— Голова кругом. Час назад был шпионом, готовым меня убить, а сейчас предлагает поступить на службу в органы государственной безопасности.
— Тебе нужно время обдумать? Но учти. Не всё от нас зависит. Может получиться, а может и не получиться. А то мы тебя сейчас обнадёжим, а не случится. Будешь потом обижаться на нас. Так что скажешь?
— Я согласен! Если такая служба — отчего бы не послужить!
— Ну и молодец!
Подполковник встал, Иван и майор следом. Колбик пожал руку Ивану. Потом они пошли в кабинет к майору Арсентьеву и ещё долго разговаривали, Иван писал автобиографию, подписал расписку о неразглашении, много чего ещё писал, подписывал.
После обеда поехал домой. По пути зашёл в столовую, пообедал. Хотелось выпить. В заштатной забегаловке на пыльной стеклянной полке среди початых бутылок водки в самом углу стояла нетронутая бутылка когда-то его любимого сорта виски. Как бриллиант среди бижутерии. Искушение велико. Но передумал, взял чай.
Вернулся домой. Пёс радостно скакал вокруг.
Всё вернулось на круги своя. Иван поначалу вспоминал шпионскую историю. Ждал, что его вызовут и его жизнь изменится. Но прошло два месяца, лето к закату, по утрам иней на траве.
Иван истопил баню, пришёл в дом, послышался шум мотора. Выглянул. Майор Арсентьев.
— Здорово!
— Здравия желаю, товарищ майор,— с иронией в голосе ответил Иван.
Майор мялся, не зная как начать. Иван закурил и молча дымил.
— Иван. Не получилось,— на выдохе сказал Арсентьев.
— Понятно. Бывает,— кивнул Иван.
— Плохо. Не пропустила комиссия.
— Да я особо не надеялся.— Иван махнул рукой.— С моей биографией шансов не было. Ну что же. Ничего не меняется. Здесь,— он обвёл комнату рукой,— мой дом. Я баню истопил. Чай с кипреем заварил. Веники берёзовые с душицей запарил. Пойдём… — осёкся, поправился,— пойдёмте, попаримся. Потом чаю попьём.
— Спасибо, Иван. Тороплюсь. В следующий раз. Я тут твоё дело кандидата на службу начал готовить в архив и решил, что в архивном деле копий хватит, а тебе пригодятся оригиналы.
Майор достал из портфеля бумаги, положил на стол.
Иван стал читать. Руки задрожали. Там были нотариально заверенные его расписки о долге перед Карабасом-Барабасом. Оригиналы с синими печатями. А дальше были нотариально заверенные расписки, что долг погашен. Всё как положено. Подписи одинаковые. Слёзы наполнили глаза, горло перехватило. Он смотрел на майора Арсентьева.
— Как? — выдавил он из себя.
— Секрет фирмы,— подмигнул оперативник.— Всё, Иван. Всё! Ты свободен от обязательств. И вообще полностью свободен. Можешь домой возвращаться. В Москву! — он резко махнул в сторону запада.
— Спасибо! За всё спасибо! За лыжи спасибо! За то, что поверили в меня! Ну и за расписки! Поклон. Должник на всю жизнь! — Иван схватил ладонь обеими руками и крепко сжал.— Век не забуду!
Растрогался, обнял, прижал к себе.
— Хватит! Раздавишь, медведь! Был бы ты другой — не стал бы ничего делать!
Пошёл на выход. Обернулся, улыбнулся:
— А вот что не стал пить виски в столовой — вдвойне молодец! Счастливо!
Помахал рукой, сел в машину и поехал.
Иван подошёл к небольшому зеркалу, стал внимательно рассматривать себя, поворачивая голову вправо, влево. Обращаясь к своему отражению:
— Ну что? Домой? Домой! В Москву!
Собрал чистое бельё, залез в шкаф, достал бритву, ножницы. В бане долго парился, долго мылся. Бороду кромсал ножницами, потом намылил лицо и долго брился.
Вошёл в дом, налил чаю. Снова подошёл к зеркалу, посмотрел, как выглядит лицо без бороды. Мял голый подбородок.
— Домой. Домой?
Сел за стол. Достал лист бумаги и написал заявление об увольнении. Оставил на столе.
С кружкой ароматного чая вышел на крыльцо, закурил. Подбежал Барс. Иван гладил его, курил, пил чай. Оглядел двор.
— Домой. А кому я там нужен? Домой,— затянулся, выпустил дым.— Так я и так уже дома. Да, Барс? Я же дома? И куда я без тебя преданного балбеса? В Москве мне жить негде, да и тебе там места мало будет. Да и мне после Сибири тоже. Тесно там, душно там. Людей много. Толку мало. Суета одна. Маета. Так что, дружок мой, будем здесь с тобой жить да добра наживать! И семью заведём! А то когда два мужика-кобеля под одной крышей живут — нехорошо. А то ведь нельзя было семьёй рисковать, когда за тобой охотятся. Нельзя. А теперь мне можно всё! Свободен! Я дома!
Иван посмотрел на часы. Заявление об уходе смял, бросил в печку. На растопку пойдёт. Оделся. Достал бутылку с туалетной водой, побрызгался, взял библиотечные книжки и пошёл в деревню…
Иван сдал в отдел кадров копию своего диплома о высшем образовании. Через год его повысили. Ещё через год он занял место Семёныча. У того случился инфаркт на работе. По протекции майора Арсентьева Иван и поднялся по карьерной лестнице.
Он женился на библиотекарше Светлане. Она родила ему двух девчонок. И жизнь пошла нормальным чередом. Пару раз Иван был в Москве, ходил по знакомым улицам, останавливался под окнами квартир, которые он проиграл. Но сердце не щемило. Всё это было в прошлой жизни. Ему стало тесно и душно в Москве.
Ментор
Иван снова оказался в комнате без окон и дверей, без пола и потолка. Просто белое пространство. Снова там, где небытие. Снова с мерцающим Ментором, который не преминул тут же поинтересоваться. Голос без эмоций:
— Странно ты повёл себя. Неожиданно. Если бы у меня были эмоции, то я бы сказал просто, что удивил. Так. На будущее, чтобы понять природу людей, скажи, зачем ты осознанно стал защищать Родину? Пусть так, методом сопоставления и анализа.
— Так я же считал, что он шпион. Он хотел нанести вред моей Родине.
— И ты был готов погибнуть за это?
— За Родину? Конечно! — Иван был в ярости.
Была бы возможность, он бы врезал бы этому куску плазмы.
Ментор молчал, как будто размышляя, переваривая информацию.
— А когда ты по-настоящему жил на Земле, до твоего самоубийства, ты мог вот так… Быть готовым погибнуть за свои патриотические идеи?
Тут уже задумался Иван. Он вспоминал, как бездарно и бесцельно прожигал жизнь в погоне минутными удовольствиями.
— Нет. Я бы даже внимания не обратил. А если бы и заметил, пожал бы плечами, мол, это не моё дело, и я Родине ничего не должен.
— То есть физический труд на свежем воздухе, частичная самоизоляция, чтение классической литературы сделали тебя патриотом? Я интересуюсь с чисто академической точки зрения. Получается, что богатство не способствовало твоему патриотизму? Или что-то другое?
Иван подумал:
— Богатство, пожалуй, не самое главное, а вот зашоренность, мусор в голове, отношение к жизни… как в магазине. Захотелось что-то — пошёл и купил. И тогда Родина — Россия тебе и не нужна. Ума не хватало.
— Если бы свершилось чудо, оно редко, но бывает, дают второй шанс, ты бы также распорядился своей жизнью? Пьяным в море?
— Конечно же, нет! — голос Ивана дрожал от сдерживаемых слёз.
Душа хотела рыдать.
— Я бы каждую секунду ценил. Я бы дышал воздухом. Смотрел бы в небо. Благодарил Бога каждый день за это чудо — жизнь! И помогал бы людям. Как мог. Кому бы смог. И сам бы жил по совести. Глупость я сделал. Непоправимую.
— Это хорошо, что понимаешь, но ничего не исправишь. Раньше надо было думать! Вперёд!
Вариант №5
— Отдыхаем! Обед! — Валера поставил бензопилу, разогнулся, потирая спину, первым пошёл в сторону костра.
Иван поплёлся следом.
Уже больше года он был на лесозаготовках. Не по своей воле. Его отловили ищейки Карабаса-Барабаса. Долго били, пытаясь узнать, осталось ли у него имущество или деньги для уплаты долга, даже рот осмотрели на предмет наличия золотых коронок.
Потом его продали в качестве раба на лесозаготовки. Обменяли на лес. У Карабаса была фирма, которая занималась поставками леса за границу. Так Иван и оказался в непролазной чаще. Только дорога для лесовозов связывала эту делянку с Большой Землёй.
Двести километров вокруг переломанного бурелома. В распутицу лесовозы ни один день везли лесины до станции погрузки или на фабрику для переработки. Бежать никуда. Летом мошкара и комары. Клеща тоже много. И день световой длинный. Зимой мороз трескучий, пробирающий холодной лапой внутрь груди, до сердца. Но световой день короткий. Когда мороз давил до минус сорока, работа прекращалась. Техника не выдерживала и ломалась. Люди не в счёт.
Народ здесь в основном был по найму. Ивану запрещено было общаться с кем-либо, кроме его напарника Валеры.
Здоровяк лет тридцати, ростом под два метра, и косая сажень в плечах. Он был надсмотрщиком. Несколько раз поначалу двинул Ивану по печени, так, что тот, схватившись за живот, осел на землю и хватал воздух ртом. Кулак у Валеры был величиной с гирю. Он был не злой. Немного недалёкий мужик, преданный как собака хозяину. Ради него он был готов и в огонь и в воду. Слово хозяйское для Валеры — закон. Он просто выполнял приказ, не задумываясь ни секунды. У Ивана была уверенность, что скажи Валере хозяин убить его, тот не колеблясь, сделал бы это.
Иван жил на краю временного посёлка лесорубов. Там было человек двадцать. Все жили в вагончиках. Люди иногда менялись, но большинство костяка менялось. Это уже была пятая площадка. Но постоянно вагончик Ивана стоял поодаль ото всех. Если всех кормили на кухне, и с собой давали обед. То Ивана кормили так: буханка хлеба на целый день — и всё. Хочешь — ешь сразу, хочешь — растягивай на сутки. Давали много заварки, но спитой. Для бригады заваривали чай, а заварку затем передавали через Валеру Ивану.
Иван бросил курить. Сигарет не было. Поначалу пытался курить высушенную заварку, но быстро бросил эту затею. Стали шататься зубы из-за отсутствия витаминов — стал жевать еловые иголки, сосновую и лиственничную смолу. Делать отвар из еловой или от лиственницы коры и пить его.
Летом собирал грибы урывками. Работали до глубокой темноты. А там уже не до грибов и ягод, да и не видно ни зги. Если рядом — нагнулся, сорвал — в карман. Сыроежку — плёночку со шляпки содрал — и в рот. Сначала было горько и невкусно без соли, потом привык. Ягоду тоже в рот. Вечером чистил грибы, что-то сушил, что-то в суп. Кастрюли не было, но были жестянки на помойке с кухни из-под консервов. Некоторые банки были большими, они шли вместо кастрюль.
Но голод Ивана преследовал всегда. Пусть через год он притупился, но есть хотелось всегда. И днём и ночью. И летом и зимой. И до этого рабства Иван не был толстым, а сейчас, похудев на двадцать килограммов, он выглядел измождённым. Глаза ввалились в глазницы. Нос торчал из лица. Даже борода не могла скрыть ввалившиеся щёки.
Если поначалу Иван подумывал о побеге, то сейчас у него даже этой мысли не возникало. Он реально понимал, что не пройдёт всего пути. Да и что скажет властям? Что его удерживают против его воли? Так он не на цепи. Может в ночь уйти. Но, как говорят здесь: «Прокурор — медведь, тайга — закон!»
Иногда прилетал хозяин, иначе его здесь не величали. На вертолёте. Свой или арендованный, Иван не знал. Но он обязательно приходил к Ивану в вагончик.
Вот и сейчас застрекотала небесная машина, было слышно, как вертолёт стал снижаться. Народ побежал встречать начальство. Дверь распахнулась. Валера держал её, пропуская вперёд босса.
Хозяин весело, пьяно, вызывающе смотрел на Ивана:
— Ты ещё жив, доходяга?! Ну-ну! Специально позвоню Карабасу, похвастаюсь, насколько ты живуч,— оборачиваясь к Валере, который стоял за спиной.— Норму делает?
— Конечно, Николай Харитонович! С этим у нас строго! Если что не так, так мы всегда… — подобострастно лебезил Валера, показывая свой кулак-молот, которым он «воспитывал» Ивана.
— Это хорошо! — похохатывая, выходил из вагончика Ивана Николай Харитонович.
Остановился на пороге, достал телефон, сфотографировал измождённого Ивана.
— Чуть не забыл! Я обещал Карабасу, что буду отправлять твоё фото при каждой встрече с тобой. Он, наверное, так пугает других должников. Галерея у него такая с твоими метаморфозами. Был красавчик, стал узником Бухенвальда! Каторжанин! Ну бывай, игрок!
Вышел. Ушёл в административный вагончик, иногда он ночевал, бывало, что дня на три задерживался, проверял выруба, документацию, осматривал технику. Часто ругался. Иногда и поколачивал в гневе бригадира, если находил какие-то упущения. Было видно, что, несмотря на свой щегольской вид, он хорошо знает дело. Был дотошен во многих вопросах. Запросто общался с рабочими, но без панибратства. Его интересовало всё.
Иван вздохнул, стал варить себе чай из спитых нифилей. Из дневной буханки осталось только горбушка в тряпице. На балке лежали высушенные ягоды. Там была и лесная земляника и малина. Малину Иван берёг на случай, если заболеет. Что-то ему подсказывало, что от местных он не дождётся медицинской помощи.
Снова послышался шум вертолёта. Как-то быстро Хозяин сегодня управился. Хотя звук шёл не с земли, а с неба. Усиленный динамиком сверху раздался голос:
— Всем оставаться на местах. Стреляем без предупреждения! Работает Росгвардия! Работает ОМОН!
Ивану пару раз приходилось попадать в облавы в ночных клубах. Один раз работал нарконтроль, другой — ОМОН. Ничего хорошего не было.
Иван бросил взгляд в окно. От большого вертолёта, севшего неподалёку от первого бежало много людей в форме, бронежилетах, касках, с оружием наперевес. Сзади за ними шли в штатском, но в бронежилетах, с папками в одной руке и пистолетами в другой.
В сторону его вагончика направилось двое ОМОНовцев.
Иван запихнул горбушку хлеба в рот, следом — сушёную землянику, обжигаясь, сколько мог,— кипятка в рот. Ещё пережёвывая, упал на пол, руки на затылок.
Дверь чуть не слетела с петель. Один спереди в полуприсяде, второй страхует через плечо.
— Всем стоять! Руки вверх! — заорал страшным голосом первый.?Иван не шевелился.
Первый перешагнул через него.
— Ты здесь один?
— Да.
— Оружие, наркотики, другие запрещённые к свободному обороту вещи, предметы есть?
— Нет ничего. Сами смотрите.
У него и смотреть нечего было. У бомжей в городе хозяйство побольше, чем у Ивана.
Первый перевернул кровать, посмотрел по углам, посмотрел одежду на вешалке. Понюхал чай в консервной банке.
— Одевайся! Медленно! — второй всё это время держал Ивана под прицелом.
Подталкивая вперёд, руки на затылке, Ивана быстро сопроводили ко всем, кто был в лагере перед административным вагончиком.
ОМОН встал по кругу. Автоматы направлены внутрь круга. На всех маски. Разговоры запрещены. Кто открыл рот, больно били прикладами. Иван стоял впереди всех на коленях, руки за головой.
Открылась дверь вагончика, вышел Хозяин в сопровождении четверых в штатском и двух ОМОНовцев.
Один из штатских громко:
— Внимание! Сейчас будет произведён осмотр территории лагеря на предмет обнаружения запрещённых предметов. Например, оружия! — обращаясь к ближайшему ОМОНовцу — Нужны двое понятых.
Тот, не долго думая, толкнул тех, кто был рядом. Среди них был Иван.
— Двигайте. Быстрее! Не до утра же с вами тут зависать!
Оперативник в штатском пошёл в сторону вагончика Ивана. Остальные в штатском, пять вооруженных ОМОНовцев, понятые, Хозяин следом.
Оперативник, подсвечивая мощным фонарём, уверенно подошёл к поленнице дров у вагончика, где жил Иван, стал откидывать в сторону дрова.
— Вот, товарищи понятые! — позвал он.— Можете убедиться, что справа, под вторым поленом лежит пистолет! Прошу подойти поближе и зафиксировать этот факт! Товарищ эксперт, прошу задокументировать установленным порядком!
Иван подошёл ближе. Не снижая скорости, быстро взял пистолет в руку:
— Это мой пистолет! — уверенно заявил он.— Я его нашёл в лесу, хотел передать в полицию, когда будем перебираться на новое место.
— Ты что сделал, гад?! — растерянно произнёс ошалевший от происходящего опер.
Иван тут же получил прикладом по спине, упал вниз лицом, пистолет выпал и закатился под вагончик.
— Ты, что?! Ты отпечатки стёр!
— Не переживай, Семён, может, внутри остались или на патронах,— успокаивал его эксперт.
Ивана затащили, подпинывая, в его вагончик. Швырнули на пол.
— Колись, мерзавец! — орал Семён.— Ты кого выгораживаешь? Ты понимаешь, что ты операцию сорвал?! Сознайся, что ствол не твой!
Иван твёрдо стоял на своём. Упёрся, и всё тут. Пистолет он нашёл. Никому не сказал. Не было мысли присвоить его или применять, использовать. Поэтому и положил в поленницу, чтобы никто не нашёл.
Получил несколько затрещин от вооружённых людей. Всем было понятно, что мероприятие было сорвано.
Иван вспомнил, что всякий раз, когда Хозяин прилетал, то начинал свой визит с его посещения и перед отлётом всегда заходил к нему, стучал в дверь и кричал с издёвкой:
— Ты ещё не сдох, доходяга?!
И уходил к вертолёту.
Иван понял, что пистолет Хозяин прятал всегда в его поленнице дров по прилёте, а с отлётом забирал. Никто к Ивану не приходил. Но кто-то видел, вот и сообщил в компетентные органы.
Тем временем другие опера составили акт осмотра места происшествия. Пистолет упаковали в полиэтиленовый пакет. Опечатали. Другие понятые расписались. На Ивана надели наручники, руки назад, пригибая голову за шею к земле, почти бегом повели к вертолёту.
В вертолёте продолжили уговаривать и стращать Ивана, но он твёрдо стоял на своём. Летели почти час. Потом погрузили в машину и везли в отдел.
В отделе тоже велись беседы, чтобы Иван сознался. Он лишь угрюмо молчал. Сняли наручники. Налили чаю, пододвинули пачку печенья… Иван, молча, в минуту слопал печенье. Выпил чай. Густой, ароматный, чрезвычайно вкусный, из пакетика. Как из прошлой жизни.
— Ты пойми, дурья башка,— задушевно начал опер Семён.— зачем тебе чужие грехи на себя брать? Судьбу себе поломаешь. А так, скажи правду и домой поедешь. Ты откуда? Из Москвы же? Я тебе слово даю, что поедешь в плацкарте бесплатно до Москвы. Подумай.
— До Москвы? — озадаченно спросил Иван.
— Да. Домой. В Москву!
— Мой пистолет! — Иван жёстко ответил.
В Москву ему не было резону возвращаться. Там Карабас-Барабас со своей бригадой, быстро продаст в новое рабство.
— Тьфу! — Семён сплюнул.— Ну сядешь! Поедешь лес валить.
— А вы откуда меня привезли? Дело привычное. И под охраной от медведей. И котловое довольствие.
— От каких медведей? — усомнился Семён.
— Летом обеденный перерыв. Я приглядел малиновые заросли. Отошёл, ем да на зиму в шапку собираю. Слышу, с противоположной стороны тоже кто-то сопит и собирает малину. Да так шумно, с треском. Думаю, чего он кусты-то ломает. Ну отодвинул, а ломать-то зачем? И ору, мол, ветки не ломай! Оттуда ещё громче треск. Дай, думаю, гляну, что за вредитель такой. Высовываю голову, а там медведь кусты ломает и ягоду ест. Сломал ветку, сел на зад и обирает губами малину. Меня увидел — взревел. Я оттуда ходу. Наверное, поставил мировой рекорд. За три секунды метров триста по пересечённой местности. Может, и больше. Не замерял время. Мужики говорят, что и медведь в другую сторону от меня побежал. Вот. А на зоне охрана от медведей меня сторожить будет.
— Ты здесь дурака не валяй! — второй опер, «злой», дал подзатыльника Ивану.
Привезли паспорт Ивана, он у Хозяина в офисе хранился.
Несколько раз предложили ещё сказать правду. Пришли результаты предварительного исследования пистолета. С внешней стороны чёткие отпечатки пальцев Ивана. На внутренних поверхностях и патронах — не пригодные для идентификации фрагментарные следы пальцев и ладоней.
Вызвали дежурного следователя, адвоката. Начался допрос. Адвокат накоротке переговорил с Иваном:
— Деньги есть?
— Денег нет, и не будет. Родственников нет. Имущества нет. Я полностью признаю вину.
— Ты понимаешь, какие последствия? Тем более говорят, что ты чужую вину берёшь на себя. Подумай, парень.
— Мне не о чем думать. Пистолет нашёл. Хотел сдать в полицию. Спрятал в поленнице. Всё.
— Как хочешь,— адвокат пожал плечами.
За окном светало. Адвокат откровенно дремал, спал, откинув голову назад.
Следователь несколько раз предложила Ивану рассказать правду. Но он стоял на своём.
Потом его повезли в СИЗО. Удушливый запах, смрад в коридоре. Камера обделана белым кафелем.
— Заходи, голубок…
Два дня Ивана били по телу. Не по лицу. Бросали тетрадь в лицо, требовали, чтобы он написал чистосердечное признание, что он дал ложные показания. Он молчал. Несколько раз пытался ответить на побои, но его сбивали на пол и пинали ногами. Не давали спать.
Через полтора суток повезли в суд, избирать меру пресечения. Хоть там бить не будут, а в машине можно немного поспать.
Конвой его сразу отделил от остальных сидельцев, молча повёл по коридорам суда и завёл в пустое помещение зала судебных заседаний.
Там его встретил моложавый мужчина в ослепительно белой рубашке. Дорогом костюме, лакированная обувь отражала свет люстры, золотые тонкие часы. Одеколон просто манил своим дорогим ароматом. Он улыбался во все свои тридцать два фарфоровых зуба белоснежной улыбкой.
— Я — ваш новый адвокат. Вот договор, подпишите.
— У меня нет денег.
— Всё уже оплачено.
— Кем? — Иван насторожился.
Такой адвокат стоит дорого. И его оплатить мог, пожалуй, только Карабас-Барабас. А к нему в ещё большую зависимость попадать Ивану не хотелось.
— Не переживайте. Вам необязательно знать. Но вы не должны никому за мои услуги. Так просили передать.
Иван подписал. Молча смотрел.
— Проходите. Это мой стол на время заседания,— он показал рукой. Там был накрыт стол. Нехитрая еда. Варёная картошка, жареное мясо, кофе, хлеб с маслом, конфеты.— Кушайте. А я буду говорить.
Ивана дважды приглашать не нужно. Он быстро, жадно ел, пропихивая почти целые картофелины в рот пальцем.
— Придерживайтесь той линии, которую вы избрали. Повторяйте как попугай, что и раньше говорили. А мы облегчим максимально вашу участь. Понятно?
— Угу,— с набитым ртом лишь сумел промычать Иван.
— Да, вот. Это вам с собой.
Адвокат показал на большой пакет, набитый продуктами, чаем, сигаретами.
— Я не курю.
— Это не вам, а в новую камеру. Там представиться надо. Да, на ваш счёт арестованного, положили необходимую сумму. Так что вы можете в камере пользоваться телевизором, холодильником наравне со всеми.
— Меня переведут из «пресс-хаты»?
— Вы туда не вернётесь.
Иван быстро всё съел, крошки собрал аккуратно и забросил в рот.
Суд продлил содержание под стражей на два месяца.
Иван прибыл в новую камеру. Зашёл, перекрестился на образа. За столом в центре камеры сидели люди.
— Иван. Статья 222 УК РФ. Незаконный оборот оружия. Православный.
Народ молча смотрел. В центре крепкий мужчина:
— Статья нормальная. Не «кефирная». Проходи, парень. Вон там твоя шконка.
Он кивнул на свободную. Не возле унитаза.
— Подходи к столу, рассказывай,— продолжил «смотрящий» за камерой.
Иван молча поставил пакет на стол, пододвинул к старшему.
— Молодец. Это правильно.
Из чая тут же начали варить чифирь.
Иван рассказал свою историю, как он сел. «Смотрящий» лишь ухмылялся молча. Когда все потянулись за кружками с варевом из чая, старший прошептал Ивану в ухо:
— Не знаю, кто за тобой стоит, но очень авторитетные люди,— он показал пальцем в потолок.— сказали, чтобы тебя в хате никто пальцем не трогал. Очень уважаемые люди. Так что, Иван, ничего не бойся. Тут тебя пальцем никто не тронет, но и не хами сам. Усёк?
— Да.— Иван кивнул.
Ивана вызывали на допросы. Адвокат всегда присутствовал на них. Всякий раз передавал пакет со снедью Ивану. Всякий раз добивался отдельного помещения и кормил от пуза. Спустя три месяца состоялся суд. Был адвокат. Был даже представитель от трудового коллектива. Мужик потрёпанного вида, но с доверенностью, всё чин-чинарём. Вот он и вдохновлённо рассказывал, как Иван работал в бригаде и как тащил на себе пять километров по пояс в снегу на волокуше раненого товарища, которого привалило сосной. Как он в голодную неделю, когда из-за непогоды не могли привезти продукты, а вокруг бегали стаи голодных волков, отдал последнюю краюху хлеба. Если бы не судья, то этот «представитель», которого Иван в глаза не видел, ещё часа два рассказывал бы, какой замечательный человек и работник Иван. Судья прервал монолог.
Адвокат зачитал характеристику с места работы, ходатайство коллектива, чтобы Ивану дали условный срок и отбывал он его в бригаде. На возражение государственного обвинителя, что невозможно проконтролировать местонахождение Ивана, тут же появились два документа. Один из полиции, второй из системы исполнения наказания, что одни и другие не возражают отбытия Иваном наказания в бригаде и обязуются обеспечить контроль.
Суд вынес приговор — два года условно. Отбывать в бригаде на лесоповале.
Иван приготовился опять к голодной участи.
Его доставили в бригаду на вертолёте полиции. Он был единственным пассажиром. Пилоты ещё долго качали головами, мол, как это, ради одного зека гонят винтокрылую машину чёрт знает куда.
Ивана встретила вся бригада во главе с Хозяином. Тот его обнял за плечи и отвёл в административный вагончик. Там стоял шикарный стол. Икра красная, чёрная. Коньяк, водка. Рыба, мясо, сыры… Много чего из тайги и из-за границы.
— Присаживайся! — Хозяин был щедр, широким взмахом руки он повёл в сторону стола.
— Спасибо, конечно.— Ивану было как-то боязно.
Пропади сейчас Иван в тайге — концы в воду.
— Давай, давай.— Хозяин подталкивал Ивана к столу.
Усадил за стол, сам стоя налил ему и себе по полной стопке коньяка.
— Спасибо тебе! Спас! Век не забуду! Давай! — первым чокнулся с ним и стоя залпом осушил стопку.
Подцепил мочёный груздь, захрумал. Иван не спеша выпил. Зажмурился. Давно он не пил спиртного. А вот такой качественный коньяк пятнадцатилетней выдержки — очень давно. В прошлой жизни. Пододвинул к себе чашки с икрой и стал прямо ложкой есть оттуда.
По второй.
— Скажи. Зачем?
— Что зачем?
— Мы в тайге. Ментов рядом нет. Зачем ствол на себя взял?
— Кушать хотелось.— Иван перехватил удивлённый взгляд.— Очень хотелось. Вам не понять. А в тюрьме хоть плохо, но три раза в день кормят горячим. И после буханки хлеба в день и спитого чая — очень даже прилично кормят.
Хозяин откинулся на спинку стула, внимательно посмотрел на Ивана.
— Я другое думал. Но… неважно. Молодец! — хлопнул по плечу.— А потом. Потом, когда наелся, ты же ни в камере, ни следователю ни слова не сказал. Отдали бы тебе паспорт, и кати на все четыре стороны. Отчего молчал? Из-за еды?
— Ну отдали бы. И что? Куда ехать? В Москву? Там меня Карабас снова кому-то продаст, да ещё в стукачи запишет. Не привык я по жизни мнение менять. Вперёд, значит, вперёд!
Долго ещё они говорили.
— Понимаешь, бригадир меня вломил ментам. Он воровал. Я стал разбираться. И работяг обманывал. И меня обворовывал. В ту поездку я приехал с ним разобраться окончательно. Пистолет я с собой давно таскаю. Но привычка — его прятать поблизости. Чтобы на тебе не было. Так научили ещё в дурные девяностые. Вот и прятал я у тебя в поленнице. К тебе никто не ходил. Изгой. По моей команде. Прости меня, ради Бога! А бригадир прежний и присмотрел это. Сидит этот бригадир сейчас. Если к тебе в камере хорошо относились, то к нему очень плохо.
— Понятно. А что Карабасу скажете?
— Да пошёл он! — пьяно махнул Хозяин.— Я с ним рассчитался, как ты сел. Позвонил. Сказал, что ты тоже свободен. Он поначалу взбрыкнул. Я ему сказал, что ты в камере. Тот и успокоился. Сказал, что долг прощён. Даже твои расписки прислал. На! — он протянул Ивану его долговые расписки.— Силён. Я меньше был должен. И то под дело занимал. А ты?
— А-а-а.— Иван протянул.
Он научился держать язык за зубами.
— Не хочешь говорить, как хочешь.
Иван внимательно прочитал свои расписки. Они были все. Подошёл к печке, там горел огонь, кинул. Молча смотрел, как корёжится бумага, сгорая в печке. Достал кочергу, пошерудил в печке, чтобы бумага сгорела вся. Искрами она взметнулась в трубу. Сел на место, молча налил себе и собеседнику.
— За новую жизнь, Иван?
— За новую жизнь! — Иван встал со своего места, чокнулись, выпили.
— А кто был от общественности на суде? Говорит, что из бригады, но я его не видел. Новенький какой-то?
— Что понравился? — засмеялся Хозяин.— Хорош, правда? Актёр чертовски талантливый, но весь талант в стакан слил. Вот и уволили его отовсюду. Я его по театру помню. Не пропускаем с женой и дочкой ни одной премьеры. Нравился он мне очень на сцене. Не играл он на сцене, а жил ролью. Потом узнал, что выгнали его. Нашёл его. Закодировал. На работу к себе в цех мебельный взял. Дочке даёт уроки актёрского мастерства.
— Актрисой будет?
— Да ну! — он махнул рукой.— Она на экономическом учится. Отличница. Умница. Красавица. Но робеет перед людьми. А выступать на публике — хуже каторги для неё. Голова у неё светлая. Но робкая. Вот он и помогает. А артист этот попросился на две недели сюда, на выруба, в бригаду, чтобы вжиться в роль. Убедительно выступил?
— Я и сам поверил, какой я замечательный и какие подвиги совершал,— рассмеялся Иван искренне.
Посидели, помолчали.
— Завтра ты заступаешь командовать бригадой. Бригадиром будешь.
— О! Как! — удивился Иван.
— Да. Тебе здесь всё равно два года быть. Под условным сроком. Вот заодно и покомандуешь. Образование у тебя высшее. В машинах и механизмах соображаешь. Как лес пилят — знаешь. В помощники Валеру я тебе определил.
— Валеру?
— Он как собака преданный. Что скажешь — то и сделает.
— Преданный? А чего он пистолет на себя не взял? Команды не было? Или своя рубашка ближе к телу?
Хозяин долго молча смотрел в глаза Ивану.
— Сам найдёшь себе помощника. Карт-бланш тебе в руки. Ни в чём не ограничиваю. Разворачивайся. Не воруй.
— А зачем? Чтобы сесть? Оплата как будет?
— По совести.
Посидели, поговорили ни о чём.
Спали здесь же. Поутру собралась бригада. Ивана представили как бригадира. Через час Хозяин улетел на вертолёте. Он оставил большую сумму денег для жизнеобеспечения бригады.
Иван начал осваиваться в новой должности. Валера поначалу лез к нему в друзья, но Иван быстро поставил его на место. Долго присматривался, кого взять в помощники.
Глянулся ему Мара. Фамилия его была Мараукин, но все его звали Марой.
Мужику около шестидесяти. Всю жизнь был водителем. Но попался пьяным за рулём, вот и подался на лесосеку, пока прав не было. Он был добр к Ивану, когда тот числился в изгоях. Пытался ободрить парня. Ему не позволяли, шикали на него. Однажды Маре удалось тайком сунуть Ивану буханку хлеба. Иван не забыл этого.
Мара был отменным рассказчиком. Ивану запомнилась история, когда Мара рассказывал, как его до слёз обидели.
Дали в середине девяностых ему задание. Съездить из Красноярска в Волгоград на машине за оборудованием. И снабженца посадили в кабину. Вот и залазит молодой да ранний. В белой рубашке, галстуке. И это в КРАЗ-«лаптёжник»!
— Я — Владимир Петрович! — говорит снабженец.
— Это я — Владимир Петрович, а ты ещё молодой! Волохой будешь у меня! — Мара хлопнул снабженца по плечу.
Поехали! Мара взял с собой ящик портвейна. Скорость движения максимум сорок километров в час. Кирпич на педаль газа. Сам вино потягиваю. Предлагаю Волохе — тот морду воротит. Так вот и телепаемся. А скучно одному пить. Вот я его и всё подбиваю. Мол, давай, выпьем. А он всё упирается. На пятый день сдался. Говорит, что у него от гула двигателя голова раскалывается. Спать даже не может. Мара ему и предложил анестезию. Выпил он. Молодой ещё. Ему бы лишь влить в себя побольше, нет бы, чтобы медленно тянуть, долго быть в одной поре.
Вино в голову ударило. Всё равно говорит, что голова болит. Я ему и говорю, а ты — пой! Радиомагнитолы у меня в машине не было тогда. Вот и едем. А он поёт! Красота! Весело! А Волоха скулит, что голова раскалывается. Взял я газету, нажевал её, да и забил в уши ему пробки, чтобы не так голова болела. Ору, мол, как? Голова прошла. Тот палец большой вверх. И песни ещё громче горланит. Ничего же не слышит.
Остановились на заправке, я пошёл талоны отдавать, кричу снабженцу:
— Пистолет в баке держи, тюха-матюха!
А у него газета в ушах. Не слышит. Да и развезло того основательно. Показываю ему жестами. Кивает головой, мол, понял. Взялся он за ручку топливного пистолета. Он всё с себя пылинки смахивал, костюм берёг. А тут струя солярки хлестанула. Не удержал Волоха пистолет. Двумя пальчиками. Стоит весь в соляре, стекает по нему, капает. И так рубашка из белой стала серой давно, а тут и солярой сверху окатило.
Мара психанул, стал вырывать у него из ушей газетные пробки. Не вытаскиваются. Достал из ящика отвёртку, выковырял:
— Хрен тебе! Пусть башка болит, но слышать будешь!
Так, попивая вино, и добрались до Волгограда. Приехали после обеда, заселились в гостинице. Мара в магазин сбегал, купил ящик портвейна. Ну и жахнули!!! От души так выпили. А Волоха цедил. Я его учил так пить в машине, а не в гостинице. Тут надо так, чтобы усталость снять!
Утром проснулся Мара один в номере. Нет Волохи. Заглянул в туалет, ванную — нет его. Даже под кровать заглянул. И записку на столе увидел. А там написано: «Пошёл ты к чёрту! Я улетел домой!» И заплакал Мара:
— Я о нём же как о родном заботился! Всю дорогу! А он! Сбежал!
Загрузил Мара оборудование на заводе и мелким шагом отправился в обратную дорогу.
А снабженец Волоха уволился с предприятия ещё до приезда Мары.
И когда рассказывал в лицах Мара у костра, заново переживал обиду, у него натурально скатывалась скупая мужская слеза по небритой щеке.
Вот Мару и поставил своим помощником Иван.
Иван пересмотрел весь рабочий цикл производства. Сидел, думал, пил чай, кофе, думал. Выходил на делянки. Чертил. Думал. Вызывал самых опытных рабочих. Мара всегда был под рукой, готовый посоветовать и прийти на помощь, наорать на ленивых. Несмотря на его балагуристость, он давал толковые советы.
Иван распорядился изготовить клеймо — медведь с топором. И стали отмечать брёвна с обеих сторон. Клеймили только отборную древесину. Своеобразный знак качества. Постепенно вырос авторитет брёвен с клеймом. Как у отечественного, так и зарубежного потребителя. Готовы были платить больше за качественный товар.
Пересмотрел логистику вывоза древесины. Вышел с предложением на Николая Харитоновича, так он теперь называл Хозяина. Чтобы за счёт государственных дотаций вырубленные делянки засаживать новыми саженцами. Тот ухватился за эту идею. За полгода Ивану удалось утроить выручку предприятия, при этом заработки рабочих в его бригаде выросли в полтора раза. Повысилась производительность труда вдвое.
Теперь уже с других участков просились под его начало. Никакого панибратства, никакого воровства, сухой закон. Но уважительное отношение ко всем, зарплата прозрачна. Стоит доска закопчённая перед административным вагончиком, и каждый день Иван мелом записывал напротив каждой фамилии, кто сколько заработал. Если у кого-то были вопросы, он чётко, ясно излагал, кому и за что. Никаких любимчиков, никаких поблажек.
Через полгода прилетел Николай Харитонович. Не один. С ним была дочь. Высокая, хрупкая девушка, с длинными светлыми волосами, правильными чертами лица. Ивана поразила не красота её. Он был знаком со многими красивыми девушками. Но в этой было очарование. Тот самый романтический флёр, которым были окутаны барышни, описываемые Пушкиным, Тургеневым.
Конечно, в лесу Иван не видел никаких девушек и истосковался по женскому обществу, но именно, Ирина, так звали дочь Николая Харитоновича, очаровала его.
Иван, хоть поправился, но всё равно выглядел бирюком. Борода, одежда, как у всех рабочих. Пах костром, лесом.
При знакомстве и общении старался быть максимально галантным. Он давно не ухаживал за девушками, и порой у него получалось это очень неуклюже, но он не терял надежды.
Вспомнил, что она учится на экономическом, улучив момент, когда отец её отправился на рыбалку, стал задавать вопросы по экономике. На его удивление, она, пусть смущаясь, очень толково стала рассказывать.
Тогда Иван достал документы. Рассказал, как было, какие усовершенствования он сделал, спросил, что бы она посоветовала, чтобы снизить издержки.
Ирина, стала изучать бумаги. Потом достала телефон, сфотографировала, сказала, что подумает.
Иван начал пытаться разговорить Ирину, памятуя, как отец говорил о её смущении. Потихоньку ему удалось.
Когда отец пришёл с рыбалки, неся ведро рыбы, то был поражён, как дочь щебетала с Иваном, а тот шёл рядом, показывая нехитрое хозяйство. Из-под небритых щёк пробивалась краснота смущения.
Визиты Николая Харитоновича стали чаще. Но он только здоровался с Иваном, спрашивал, как дела, и уходил на рыбалку. Иногда с ночёвкой… Прилетал он всегда не один… С Ириной. Она подсказала Ивану, как оптимизировать расходы, уменьшить убытки. И с каждой встречей Иван с Ириной всё больше влюблялись друг в друга.
Через полтора года Николай Харитонович привёз Ивану добрую весть, что заточение его кончилось. Забрал с собой. Мару Иван поставил бригадиром вместо себя.
А Иван стал заместителем на большом хозяйстве Николая Харитоновича. Он стал ему доверять как самому себе.
Ещё через полгода Иван и Ирина поженились. Родился старший сын. Через три года Николай Харитонович отошёл от дел. А Иван с Ириной стали безраздельно властвовать на фирме. За пять последующих лет они увеличили товарооборот тысячекратно. Ирина оказалась талантливым экономистом и очень жёстким переговорщиком. И куда делось девичье смущение?
И всего у них было четверо сыновей. Девочку не удалось родить.
Они купили большой дом в Испании на море, куда и поселили стареющего Николая Харитоновича с супругой, к нему в гости на всё лето приезжали внуки, и часто приезжали Иван с женой Ириной.
Ментор
Иванова душа снова оказалась в «отрицательном пространстве». Ни пола, ни потолка, ни окон, ни дверей, через которые можно было ускользнуть, вырваться, удрать, даже с боем пробиться.
Дошло до сознания, что с каждым разом ему будет всё тяжелее возвращаться. Что упущены те возможности, которые он навеки потерял. Если бы можно что-то исправить!!!
Вздохнул тяжело. Если можно так выразиться.
Ментор молчал. Ивану не хотелось вновь улетать в параллельную реальность, испытывать то, что он упустил. Он оттягивал время. Ментор молчал. «Мхатовская пауза» явно была затянута. Ментор демонстрировал своё безразличие.
Иван не выдержал:
— Зачем ты мне такое?
— Ты не испытывал при жизни и сотой доли того, что нормальный человек, зарабатывающий своим трудом деньги, получает. Самое сильное эмоциональное напряжение, которое у тебя было,— это азарт игрока. Например, ты не знал, что такое голод. Голод, который сводит тебя с ума. Это ты ещё один. А когда голодает вся твоя семья, и ты как мужчина, как добытчик, ничего сделать не можешь. Вот это — испытание. А вот теперь ты понял, что ты сможешь сделать из-за голода. На какое безумие способен. Но ты тут же почувствовал и что такое благодарность. А мог отвернуться. Ну взял ты на себя чужой грех, взял чужой крест — вот и неси его сам. Повернулся к тебе лицом, почуял в тебе опору. Доверился.
— И как же теперь? Что теперь? — без надежды спросил Иван.
— Устал? — голос Ментора был равнодушен, но Ивану почудилось, что сквозило злорадство.
— Устал смертельно.
— Не можешь ты смертельно устать. Ты уже мёртв.
— Душа устала… смертельно устала.
— Душа не может устать. Она должна трудиться денно и нощно. Ну что же… — Ментор торжествовал.— Иди. Трудись!
Окончание следует…