Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2017
Между небом и землёй
Петрович проснулся с тяжёлой головной болью. «Эх, не надо было вчера мешать водку с пивом!» — с раскаянием подумал он.
И тут в черепной коробке у него что-то взорвалось, и Петрович под оглушительный звон в ушах устремился в кромешной мгле к какой-то светлой точке.
«Ни фига себе, лечу куда-то!» — отстранённо подумал он.
И внезапно догадался: да это же он дуба дал! А светлая точка всё расширялась и становилась ярче. И скоро Петрович обнаружил себя в хвосте огромнейшей очереди, змеившейся на поверхности небес.
Перед ним стоял кто-то очень рыжий и знакомым жестом нервно чесал пальцами одной босой ноги волосатую икру другой.
Рыжий обернулся. И Петрович заулыбался: точно, Иван Сахнюк. Он работал трактористом в райжилкомхозе, но потом куда-то пропал.
— Ты как здесь? — спросил Петрович Сахнюка, пожимая ему руку.
— Да как? Ехал поддатым на тракторе, свалился с моста в реку…— пожаловался Иван.— Захлебнулся. Сам-то как сюда?
Петрович досадливо дёрнул плечом:
— Считай, тоже захлебнулся. Ты мне скажи, долго здесь торчать-то придётся?
— Некоторые уже годами топчутся. Ты знаешь, сколько здесь народу? Миллионы! Подожди, вон как раз Аркашу-блатаря опять в конец очереди архангелы волокут. Помнишь его?
Два дюжих типа в длинных хламидах, треща крыльями, проволокли болтающего босыми ногами грузного мужика и свалили его к ногам беседующих.
— Ффу! — выдохнул мужик, потирая ушибленный крестец.— Опять двадцать пять! Да когда же этот беспредел кончится, а?
Петрович узнал их поселкового урку Аркашу, убитого чёрт знает ещё когда в пьяной драке.
— А, Петрович! И ты преставился? — нисколько не удивился тот и деловито высморкался вниз, под облако.— Ну жди своей очереди. Тут, земеля, не всё так просто.
— А ну, расскажи.
— Да я же в последней драке двоих зарезал. Вот за это душегубство меня каждый раз архангелы в конец очереди передвигают. Уже пятый год так…
— Во, глянь-ка! — радостно перебил его Сахнюк.— Юрка Ибрагимов! Да как-то странно он выглядит.
— Здорово, Юра! — приветливо сказал Петрович.— Ты чего это… какой-то некомплектный?
— Здоровей видел! — угрюмо ответил Ибрагимов.— Чего, чего! Под поезд попал, перерезало вот.
— Гляньте-ка, мужики! — заблажил Аркаша.— Наш глава пожаловал! Три дырки в груди.
— Никак грохнули всё же делягу,— с сочувствием сказал Петрович. И тут же возмущённо фыркнул:
— Ты глянь, чего-то архангелам шепчет! Вот сволочь, и здесь хочет без мыла пролезть. Не выгорит!
— Это у него-то не выгорит? — хохотнул Иван.— Вон, смотри, архангелы уже полетели с ним в начало очереди. А ты, Юрка, чего в нашем конце стоишь? Ты же, получается, как мученик загнулся, так ползи вперёд.
— Если бы! — вздохнул Ибрагимов.— Я, когда рельсу отвинчивал, прозевал поезд-то. Так что и сам сюда вознёсся, и ещё человек сорок с собой прихватил.
— Слышь, корефаны! — отвлёк собеседников Аркаша.— А вы заметили, что только в нашенскую, рашенскую, часть очереди все мужики, считай, молодыми поступают. А вот соседи, гляньте, что немцы, что итальяшки, япошки там всякие, сплошь развалины. То ли дело мы — кровь с молоком! Мужики ещё хоть куда!
— Хоть куда! — эхом повторил за ним Петрович, заплакал и… пришёл в себя.
Он лежал на полу, рядом валялась неоткрытая бутылка пива. Петрович потянулся, было, к ней, но вспомнил, где только что побывал, помотал гудящей головой и потянулся к телефону.
«Нет, позвоню-ка я сначала в „скорую“,— подумал он.— Пусть ещё разок откачают, а там видно будет…»
Самое ОНО
В пятницу Валентина позвонила Пятайкину на работу и попросила по пути домой зайти в аптеку и купить какой-то чепухи — то ли от кашля, то ли от головной боли. Григорий прикинул: если взять на вечер не шесть, а три банки любимой «Балтики», денег на эту чепуху должно хватить.
В аптеке Пятайкин долго ходил от витрины к витрине, разглядывая разноцветные и разномастные коробки и упаковки, пузырьки. И тут Григорий увидел неприметную коробочку с крупной надписью «Самое ОНО», и ниже помельче: «Мужчина становится неотразим! Все женщины в восторге! Эффект — 24 часа».
«Интересно»,— подумал Григорий. Он уже принимал и виагру, и вуку-вуку, но всё это было не то. То есть ему-то нравилось, а вот Валентине — нет. Попробовать, что ли, это самое «Самое ОНО»? И Григорий купил две упаковки многообещающего средства.
Дома он отдал жене её лекарства, а своё оставил в кармане куртки. И забыл про него — по ящику допоздна шёл хоккей, а что может быть лучше хоккея с пивом? Валентина уже посапывала в их супружеской постели, когда Пятайкин наконец угомонился. Забравшись под одеяло, он потянулся было к спящей жене, но вспомнил, что забыл принять «Самое ОНО». Впереди же были выходные, и Пятайкин решил перенести своё законное домогательство к жене на субботу.
Утром он проснулся первым («Балтика» своё дело знала!) и пошлёпал в туалет. Уже когда умылся, вспомнил про «Самое ОНО». «А приму-ка я его с утра!» — озорно подумал Григорий.
Он распаковал коробку, там оказалась всего одна таблетка. Григорий подумал и распечатал вторую упаковку — чтобы уж наверняка! Запил обе таблетки водой из-под крана. И тут же почувствовал, что на него накатила волна необыкновенной нежности и желания позаботиться о жене, он даже весь содрогнулся от охватившего его чувства.
Григорий хотел, было, тут же пойти в спальню. Но ноги его понесли почему-то на кухню. А там Пятайкин неумело, но споро пожарил яичницу с колбасой, заварил свежего чая с лимоном, поставил всё это на поднос. И понёс в спальню!
— Вставай, милая! — хрипло, но нежно сказал Григорий, сам не понимая, что говорит.— Я тебе завтрак принёс. В постель. Вот!
Валентину как будто кто подбросил.
— Пятайкин,— сказала она тонким голосом.— Это ты? — Да, милая, это я,— подтвердил Григорий, целуя Валентину в тёплую и розовую со сна щёку.— Завтракай, дорогая. А я пока пойду, помою посуду.
Чашка с чаем выпала из рук Валентины на простыню.
— И простынку постираю, ты не беспокойся,— поспешно сказал Пятайкин и, оставив жену сидеть с открытым ртом, пошёл мыть посуду.
А ещё он в тот день пропылесосил квартиру, развесил на балконе бельё на просушку (стирку Валентина всё же отбила для себя) и сварил обед, правда, пересолив его. При этом каждый раз, когда их пути в квартире пересекались, Григорий без конца обнимал и тискал свою жену и говорил ей такие комплименты, что Валентина просто вся светилась от удовольствия. Надо ли говорить, что вечером телевизор в доме Пятайкиных остался не включённым, и супруги до самого утра в постели выделывали такое, что никакой камасутре и не снилось…
Выходные пролетели как сон. Впереди были однообразные будни. А Пятайкину хотелось продолжения праздника. После работы он вновь заехал в аптеку, подарившую ему два незабываемых счастливых дня.
— Мне «Самое ОНО», на все,— сказал Григорий, протягивая сидящей на кассе матроне в белом халате всю свою заначку — пятьсот рублей.
— Нету, молодой человек, кончились.
— А как же теперь… — растерянно пробормотал Пятайкин.— А когда мне зайти?
— Не знаю,— пожала плечами матрона.— Насколько мне известно, остановили производство этого лекарственного средства. Лицензии у них не было. Да вы лучше «виагру» купите…
— Нет, это совсем не то,— грустно сказал Пятайкин.— Валентине моей не это нужно. Вернее, не совсем это…
— Здрасьте-пожалуйста! — насмешливо хмыкнула матрона.— Можно подумать, что вы, мужики, всегда знаете, что женщине нужно.
— Я, пожалуй, знаю,— убеждённо заявил Григорий.
По пути домой он завернул не за пивом, как обычно, а зашёл в гастроном и купил готового фарша и макарон. Уже совсем перед домом заглянул и в цветочный павильон.
Открыв дверь, Валентина ахнула: Пятайкин протягивал ей цветы и невыразимо нежно улыбался. И привлекательнее, сексуальнее мужчины для неё в этот момент просто не существовало. А когда Григорий ещё и заявил, что на ужин сегодня будут макароны по-флотски, Валентина расплакалась прямо у него на груди.
— Милый, что с тобой? — всхлипывая, спросила она.— Ты не заболел?
— Да, милая моя, я вновь заболел. Тобой! — ласково сказал Григорий, целуя жену в завиток на виске.
— Тогда не выздоравливай. Никогда! Хорошо?
— Я постараюсь…
Последняя серия
Баба Тоня преставилась. Тихо, во сне. Ни дочка, ни балбес-зять, ни такой же внук ничего не слышали. Лишь утром потрогали её — а баба Тоня уже не дышит. Хорошая была. Никому не вредила, с пенсии зятю всегда на водку занимала, внуку на фанту давала, а обратно денег никогда не требовала. Под ногами ни у кого особо не путалась, то на лавочке у подъезда часами сидит, то по телевизору сериал за сериалом глотает, переживает.
Ну, как полагается, отпели её, в гроб уложили. Ждут катафалка. А баба Тоня лежит себе тихохонько посреди зала, свечку в узловатых пальцах держит. Её любимый телевизор, все зеркала занавешены тёмными платками. Вокруг гроба подружки её чинно сидят. Шамкают чего-то, слёзки с дряблых щёк мятыми платочками собирают.
Потомки бабы Тони на кухне колдуют, к поминкам готовятся. А внук Сергунька заскучал, ушёл в детскую и врубил свой телевизор. Поскольку дверь он прикрыл неплотно, бабки, что нахохленными воронами сидели вокруг своей усопшей товарки, услышали, как дикторша сказала: «А после рекламы смотрите заключительную серию фильма „Страсти-мордасти“».
Одна из подружек, Баба Дуся вдруг сморщилась и сказала:
— Ой, бабоньки, чегой-то живот у меня разболелся, сил нет. Пойду я. Ты уж прости меня, Тонюшка…
Тут и баба Параша засобиралась:
— Охти мне, как же я так забыла, дырявая моя голова, что сейчас внучек из школы должен прийти, а у него ключа нет.
И только баба Вера открыла рот, чтобы выдать свою причину отлучки от печального одра подружки, как тут же захлопнула его, а глаза её полезли из орбит. Потому как покойница ухватилась руками за край гроба и села в нём.
— А ну, подыми мне веки! — приказала она сидящей рядом ни живой, ни мёртвой бабе Лизе. Та трясущимися пальцами раздвинула ей смежённые веки и без чувств грохнулась на пол.
— А ты, Веруня, найди пульт и включи телевизор,— отдала следующее распоряжение баба Тоня.
— Ой, не могу! Ноги не идут! — проскулила баба Вера.
На шум из детской вышел внук Сергунька.
— Оба-на! — сказал он и заскрёб в затылке.— Бабуля, ты че, передумала кони двигать? Клёво! Пойду мамку с папкой обрадую.
— Никуда ходить не надо,— загробным голосом произнесла баба Тоня.— Иди-ка, включи телевизор. Фильм досмотреть хочу.
— А-а, вон чё! Ну, это святое,— уважительно сказал Сергуня и взял в руку пульт.
Баба Тоня смотрела последнюю серию «Страстей-мордастей» с непроницаемым лицом, в гробовой тишине, не считая голосов из телевизора.
Лишь в конце фильма сказала: «Ну я так и думала, что это он!»,— вздохнула и торжественно опустилась в своё последнее пристанище.
— Баба, баба, погоди! — заторопился Сергуня.— Спросить чего хочу!
— Ну, чего ещё? Некогда мне!
— А если бы ты сериал сегодня не досмотрела, что бы было?
— А я бы, внучек, к тебе сегодня же ночью наведалась и попросила рассказать, что и как там было. Тебе это надо? То-то же! Ну, покедова, внучек! И вам, товарки, до скорого!
Баба Тоня снова пристроила меж пальцев потухшую свечу и удовлетворённо смежила веки. На лице её застыла блаженная улыбка…
Сидоров и Маузер
Сидоров упал со стремянки, когда полез за чем-то на антресоли. А когда очнулся, услышал у себя в голове:
«И чего это он разлёгся средь бела дня на полу?»
Сидоров сел, огляделся по сторонам. Вокруг никого не было. Рядом сидел лишь кот Маузер и презрительно щурился.
«Что-то с головой после удара»,— решил Сидоров. Встал, пошёл на кухню — снять стресс. Налил себе стопочку, достал колбаски, маслинок. Только собрался вкусить, как опять в голове раздался тот же вредный голосишко:
«А мне? Вот эгоист-то!»
На пороге кухни сидел Маузер. «Чёрт, неужели это он телепатирует? — изумился Сидоров.— Или это я так сильно ударился?»
«Да, это я, твой кот Маузер,— неожиданно подтвердил его мурлыка.— Кстати, за что ты меня так обозвал?»
— Это как? — наконец решил вступить Сидоров в диалог со своим котом.
«Ну Маузером каким-то дурацким».
— Потому что у тебя хвост всегда пистолетом торчал, когда ты ещё маленький был.
«Понятно. Ну не будь жмотом, дай колбаски!»
— А я что буду с этого иметь? — вдруг решил Сидоров поторговаться.
«Что-что… Я тебе за это глаза кое на что открою»,— нагло сощурился Маузер.
— Например? — насторожился Сидоров.
«Да, в общем, ничего особенного,— зевнул Маузер.— Как только ты за порог, к твоей жене сосед ныряет. А я в это время — к его Муське».
— Так, значит, вы тут все вместе блудите, пока меня нет дома! — рассвирепел Сидоров.— И ты ещё за это у меня колбасу просишь?»
«Ой, а сам-то, сам-то!» — изобличающе запульсировал в его голове Маузер.
— А я чего? Я ничего,— стушевался вдруг Сидоров.
«Как это ничего? А кто на той неделе два раза приводил домой баб, когда хозяйка увозила сына твоего Кешку в деревню? Да ещё страшных, хуже драных кошек! — завозмущался Маузер.— Так что гони, хозяин, колбасу! А не то я хозяйке сдам все твои заначки!»
— А что, ты и с ней так же беседуешь? — неприятно удивился Сидоров.
«Пока нет,— честно признался Маузер.— Да ведь она или сама может обо что-нибудь головой удариться, или ты её, например, огреешь после нашего разговора. Вот тогда, глядишь, и с ней контакт налажу».
Сидоров молча проглотил последние слова кота, а также стопку водки, закусил её маслинкой, колбасу же отдал Маузеру.
«Давно бы так! — довольно заурчал Маузер.— И вообще, хозяин…»
Тут выпитое ударило Сидорову в голову, и голос кота в ней пропал. Похоже, она, голова эта, встала у Сидорова на место. Но с тех пор Маузер у него ни в чём не знает отказа. Особенно когда начинает пристально всматриваться в глаза Сидорова…
Тапкин и НЛО
Тапкин вёз с дачи первые плоды своего непосильного труда: огурчики, помидорчики. И вдруг на грунтовку перед его стареньким жигулёнком с неба свалился странный агрегат: то ли тарелка, то ли сковородка.
Тапкин сразу смекнул: «НЛО!». И по тормозам.
У НЛО откинулась крышка, и на землю спустился кто-то. В сверкающем комбинезоне и прозрачном скафандре, через который можно было разглядеть треугольную зелёную голову с огромными красными глазами.
— Мама! — прошептал Тапкин и включил заднюю скорость. Но жигулёнок лишь взвыл, а с места не тронулся.
— Да успокойся ты! — услышал вдруг Тапкин скрипучий голос у себя в голове.— Не трону я тебя. Видишь, авария у меня случилась. У тебя, случайно, ключа на шестнадцать нету?
— Найдётся,— осторожно сказал Тапкин.
Пришелец залез под тарелку, полязгал там ключом, опять взобрался внутрь. Корабль мелко задрожал, но взлететь так и не мог.
— Вот блин, и у вас такая же чехарда! — удивился Тапкин.
Пришелец походил вокруг тарелки, пнул по одной из её стоек и спросил Тапкина:
— Может, дёрнешь?
— Сейчас поищу трос,— хмыкнул Тапкин.
Он зацепил его за одну из стоек НЛО.
— На счёт «три» трогай,— скомандовал пришелец.— Сильно не газуй.
— Сделаем! — деловито отозвался Тапкин, и легонько тронул жигулёнок с места. Трос натянулся, дёрнулся, и тарелка воспарила над землёй. Она плавно поравнялась с машиной Тапкина. Через иллюминатор виднелась зелёная физиономия пришельца, разъехавшаяся в неземной улыбке.
Тапкин отцепил трос.
— Ну, землянин, пока! — телепатировал ему инопланетянин.— Спасибо за помощь.
— Погоди, брат! — крикнул Тапкин.— Возьми-ка гостинцев с собой.
Он вытащил из багажника вёдра с огурцами и помидорами и подошёл к висящей в полуметре над землёй тарелке.
— Куда их тебе поставить? Открывай!
— Да неудобно как-то,— телепатировал ему пришелец.— Мне-то тебя отдарить нечем.
— Ерунда,— сказал Тапкин.— Я знаю, что вы у нас постоянно шляетесь. Вот и завезёшь в другой раз, что вы там у себя на дачах выращиваете. Заодно и вёдра вернёшь…
— Ну хорошо,— сдался инопланетянин, и в боку тарелки открылся небольшой проём, куда Тапкин затолкал оба ведра с помидорами и огурцами.
— Спасибо, друг! — растроганно прозуммерил пришелец.— Ну, бывай! Через неделю жди меня тут!
И НЛО стремительно взмыл в бездонную синеву неба.
Проводив его взглядом, Тапкин сел за руль жигулёнка. На лице его блуждала мечтательная улыбка.
«А вот интересно: приживутся ли у нас на Земле их овощи?» — думал Тапкин, подъезжая к своему дому. И решил: непременно должны!
С потолка
Чуклайкин по протекции устроился на непыльную должность в городской администрации. Два месяца и три недели он бил на новом месте баклуши, да так умело, что в его исполнении это вполне сходило за служебное рвение.
За неделю до окончания квартала он сел за составление первого своего отчёта. Однако дело сразу застопорилось: Чуклайкин решительно не знал, что же писать в отчёте, потому как конкретной работой он фактически и не занимался. Не с потолка же, в конце концов, брать показатели?
А впрочем, почему бы и нет. Ведь многие так поступают. И Чуклайкин с неясной надеждой посмотрел вверх. Вдруг — о чудо! — на потолке вспыхнуло невесть откуда взявшееся табло. На нём появились цифры и текст, поясняющий, что и куда заносить.
Чуклайкин лихорадочно принялся переписывать всё в отчёт. Заполнил он его за полчаса и сдал своему куратору. Всё обошлось как нельзя лучше: по итогам квартала Чуклайкин был признан одним из лучших сотрудников администрации, его премировали солидной суммой.
И Чуклайкин зажил припеваючи. Он бездельничал, лишь в самом конце очередного квартала садясь на полчаса для составления отчёта. Стали поговаривать, что Чуклайкина скоро должны повысить в должности, возможно — до начальника отдела. Но примерно через год случилось непредвиденное.
В тот день Чуклайкин, как обычно, уселся у себя в кабинете за отчёт. Взял ручку и привычно уставился в потолок. Табло на этот раз почему-то долго не загоралось. Наконец оно медленно наполнилось зыбким светом, появилась дрожащая надпись: «Потолок вышел из строя. Иссякли элементы питания».
Чуклайкин побледнел и шёпотом спросил:
— А где их можно достать?
Потолок сокрушённо промигал: «Нигде».
А табло между тем всё тускнело и тускнело. И тогда Чуклайкин в отчаянии закричал:
— А откуда мне теперь брать показатели для отчётов?
Потолок коротко, в последний раз сверкнул своим табло. Чуклайкин успел прочесть:
«Из пальца. А лучше — рабо…»
Чуклайкину не хотелось опаздывать с отчётом — он полюбил свою «работу». И так как привык безоглядно верить таинственному помощнику, воспользовался его последней рекомендацией.
Кто-то из зашедших в кабинет Чуклайкина сотрудников застал его за странным занятием: Чуклайкин, с багровым лицом и безумными глазами, поочерёдно обсасывал свои пальцы, отплёвывался и сдавленно ругался.
На «скорой» его отвезли в «психушку». А в городской администрации ещё долго сочувственно вздыхали: сгорел человек на работе…
Фокусник
Цирк в наш городишко приезжал. Ну и мы с соседом Петровичем пошли туда. Вот сидим, согласно купленным билетам, зеваем. А что здесь такого? Ну, ходят циркачи эти по канатам. Ну, заставляют дрессировщики бороться медведей облезлых, а котов ездить верхом на собаках. И что? Скукотища.
Но тут на арену вышел фокусник. И давай из рукавов таскать голубей, из цилиндра — крольчат, из ушей — шарики. Да ловко так. Ему захлопали в ладоши. А Петрович смотрел, смотрел, и краснеть начал. Потом как закричит:
— Это всё ерунда!
Фокусник обиделся:
— Ну если вы можете что-то лучшее, выходите!
А Петрович и пошёл. И тут такое началось! Петрович только повёл взглядом, как на передних рядах исчезли кресла. Прямо из-под зрителей. Фокусник аж позеленел от зависти.
А
Петрович чудодействует дальше. Вынул из кармана калькулятор, потыкал в его кнопки
—
в проходах начали сами собой сворачиваться в рулоны ковровые дорожки и пропадать
из виду! Тут цирк перепуганно замолчал.
Петрович же разошёлся не на шутку. Он вынул из кармана мобильник и кому-то сказал негромко: «Слышь, корефан, тут у меня большая партия одежды и обуви образовалась. Принимай!»
Раздалось многоголосое «Ах!». И все зрители остались… в трусах и босиком. Фокусник тоже. В семейных таких, в горошек.
— Петрович,— наконец пролепетал я.— Прекращай свои фокусы. Это же чистая уголовщина!
— Вот именно! — жёстко сказал пробравшийся к нам из соседнего ряда какой-то седой мужчина в сатиновых трусах, с негражданской выправкой.— Смотрю, вы, Василий Петрович, опять за старое взялись… А ну-ка, возвращайте всё обратно. Иначе я вас определю туда, где вы уже давно не были!
Смотрю, Петрович мой как-то сник сразу.
— Не надо, товарищ майор! — жалобно попросил он.— Сейчас же всю недостачу верну.
И правда, только он опять повёл взглядом, как всё вернулось на свои места: исчезнувшие кресла, улизнувшие ковровые дорожки, упорхнувшая одежда зрителей.
— Слушай, где ты научился таким чудесам? — уже на улице спросил я своего соседа.
— Эх, то ли я ещё выделывал лет …надцать назад! — мечтательно сказал Петрович.— Я ведь заведующим торговой базой был. Какие мы там дела проворачивали с Мартиросом (это я ему звонил!). Жили как у Христа за пазухой! У меня ведь до того, как я переехал в вашу хрущёвку, и особняк свой был, и крутая тачка, и несколько счетов в Сбербанке. Правда, замели нас, как и полагается, и впаяли на всю катушку. Отсидел от звонка до звонка. А теперь всё, я честный гражданин. Хотя руки-то всё помнят!
Тут у Петровича кто-то завозился под мышкой. Сосед расстегнул пиджак и вынул… белоснежного крольчонка с тёмненькими ушками!
—
Ишь, чертёнок! — ласково сказал Петрович и погладил зверька
по спинке.— Со мной будешь жить, а не с этим липовым фокусником…