Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2017
Этот разговор состоялся в Цхинвале погожим июньским днём 2017 года. То, что день оказался погожим,— знак отменной удачи, ибо Северный Кавказ всю неделю — до и после — был полем ожесточённого столкновения атмосферных фронтов. Накануне на Владикавказ с окрестностями обрушилась поистине библейская буря — с ливнем, градом и электрическими разрядами, лупившими по деревьям, окнам и крышам, словно испытывая силу духа и степень терпения людей. По трассе, которая соединяет Северную и Южную Осетию, вышли из берегов горные реки, обрушилось несколько мостов… скептики утверждали, что это надолго. ТрансКАМ закрыт из-за угрозы обвалов и селей. Но… в тот день с утра ярко светило солнце, ветер лишь слабо шевелил листву, и дорога от Владикавказа до Цхинвала, если чем и поразила, то только своей невероятной красотой.
Громокипящие горные реки и водопады, заснеженные вершины — кажется, рукой подать — и буйная зелень по склонам… туннели… туннели… серпантин дороги прерывается ими как пунктиром… но вот уже и государственная граница. Минимум формальностей — и с той и с другой стороны — и вот она, Южная Осетия.
Цхинвал — по сибирским меркам, город совсем не большой. В нём веет откровенно провинциальным покоем — тихо, уютно, повсюду розы, фруктовые деревья и кустарники.
На улицах — редкие машины и пешеходы. Ни тебе суеты, ни спешки. Впрочем, лето, воскресенье. Народ отдыхает или занимается домашними делами. Такое чувство, будто над городком распростёрты Божьи длани. Благодать.
И не верится, что девять лет назад именно здесь совершилось одно из самых страшных преступлений против человечности в только что начавшейся истории ХХI века. В августе 2008-го Цхинвал был почти полностью разрушен. Но если бы не многочисленные раны, то здесь, то там напоминающие о трагедии, не найти бы, кажется, на свете более спокойного и благодатного места. И всё же… Остались ли на Земле — спокойные и благодатные, то есть безопасные, места? От кого зависит — мир или война, реальность жизни или фантасмагория национального эгоизма? Об этом и говорили мы в тот день в Цхинвале.
Наша маленькая писательская делегация — Марина Саввиных и Ирлан Хугаев вместе с другом-автомобилистом (профессиональным виноделом и стихийным историком) Славой Меладзе — прибыла в Цхинвал по приглашению Коста Георгиевича Дзугаева, философа и политика, пианиста и поэта, человека, для которого история грузино-осетинских отношений за последние 25–30 лет — не просто объект научного интереса, а сама жизнь, собственная судьба. Первый Председатель Парламента Республики Южная Осетия, позже — советник Президента, непосредственный участник и миротворческого процесса, и боевых действий, Коста Дзугаев мыслит масштабными категориями.
Впрочем, вот запись нашего разговора — почти без изменений. Итак, Коста Дзугаев (КД), Ирлан Хугаев (ИХ), Слава Меладзе (СМ), Марина Саввиных (МС).
КД. Если вам сказать о причинах моего осторожного исторического оптимизма, то я считаю, что с грузинами нам восстанавливать прежние отношения возможно только начиная с религии. Потому что это тоже ярко выраженный православный народ. Равным образом, как и с Украиной. Если западному влиянию удастся перекодировать это, то есть сделать из грузинского общества что-то другое… как бы европейское… сделать то, что всеми силами пытаются на Украине сделать — вот тогда, конечно, дело будет плохо. Тогда на обозримую историческую перспективу ничего восстановить невозможно будет.
МС. А в принципе Вы считаете — это возможно? Возможна такая перекодировка?
КД. К сожалению, возможна. Если этот процесс вовремя не остановить.
МС. А можно ли его остановить? Как его остановить? Кто это может сделать? Я уже не говорю — должен. Как это может происходить?
КД. В Грузии, насколько я вижу процесс, удалось самостоятельно сохранить собственный религиозный стержень. Там на самом деле влияние церкви очень велико. Хотя, может быть, не всегда так уж открыто. На Украине в этом смысле, мне кажется, всё-таки проблематичнее ситуация. Может быть, потому что там гораздо большие силы против церкви задействованы. А может быть, потому что там структура была не очень укоренённая по сравнению с Грузией. Но если Россия не окажет своего необходимого культурного духовного влияния… то, боюсь, эти процессы на Украине могут завершиться перекодировкой.
МС. Но ведь сейчас фактически все каналы влияния русской культуры на Украине перекрыты…
СМ. Года два тому назад я был в Тбилиси, обследовался по медицинской части, и обратил внимание — даже в самом маленьком кабинете врача обязательно есть уголок с иконой.
КД. Да, это сильная, исторически мотивированная традиция религиозно-духовная в Грузии, которая служила, конечно же, наиболее надёжным щитом от ассимиляции большими государствами, которые — то одно, то другое — политически контролировали Грузию. Вот они сумели сохраниться. Кстати, грузинский национал-экстремизм — оборотная сторона медали, то есть стремления к самосохранению. Защитная реакция. Другое дело, что она в исторически неблагоприятных условиях приобретает уродливые формы, это тоже надо понимать. Но если мы хотим оставаться на позициях добросовестного научного анализа, то, я считаю, что так это и есть: грузинский национализм, будучи использован и применён в надлежащем позитивном его направлении, может сыграть и должен сыграть по идее положительную роль…
МС. В последнее время всё чаще встречаю в литературе различение понятий «национализм» и «нацизм». Слово «национализм», как правило, теперь уже употребляется с позитивной окраской. Говорят: «Я — русский националист»,— например.
КД. Это давний терминологический спор. Большинство специалистов, по крайней мере в политологии, термин «национализм» негативно используют в соответствующих коннотациях. Но я его стараюсь отличать от «нацизма», действительно… И для себя в большей степени использую термин «национал-экстремизм», имея в виду именно уродливые формы. В известной мере национализм должен присутствовать и должен играть свою защитную роль.
СМ. Каждый любит свою родину. Очень важное значение имеет то, как себя поведёт элита. Потому что грузинский национализм, бытовой национализм, на почве которого потом возник конфликт — именно грузинская национальная элита и генерировала. С помощью газет, журналов, кино, театров… всё это было пронизано — я это хорошо помню, я учился на грузинском языке, в Тбилиси, в институте — грузинским национализмом. И вот сейчас: как их элита себя поведёт? Она окончательно продастся?
МС. Удивительно, национал-экстремизм повсеместно льёт воду на мельницу глобализма. То есть работает в прямо противоположном направлении.
СМ. Засилье чужого. Приезжают арабы, приезжают индусы… земли выкупают — вот в чём самая опасность. А потом, завтра-послезавтра, когда ты теряешь землю… это уже частная собственность. А ты — страна, стремящаяся в Евросоюз. Тебе скажут: ты что? Ты же — в Евросоюзе. Закон превыше всего. Частная собственность неприкосновенна.
КД. Да, это один из процессов, угрожающих грузинскому национализму, государству, обществу. Посмотрим, как повернётся.
МС. Странно, почему-то, когда речь идёт о России, о русских, о влиянии русской культуры, русского языка на народы бывших советских республик — возникает это дикое неприятие, вплоть до военных столкновений. А когда идёт вот это влияние, западное и мусульманское, исламское — как-то ничего, все помалкивают, всё как бы само собой разумеется, так и надо…
КД. Вы знаете, тут я ещё хочу вот такое дополнение сделать. В Грузии всегда имелся некий узкий слой в элите — государственно-управленческой и интеллектуальной — всегда имелся слой подлинной национальной элиты. Я хорошо знаком с многими такими людьми. Это гордость нации. Не только грузинской. Любой. Но их влияния не хватало на то, чтобы в правильное русло направить общий процесс.
МС. Но почему? Почему самые яркие, самые талантливые, самые заметные в менталитете других народов люди не могут оказывать влияние на собственную элиту?
СМ. К великому сожалению, просвещённая часть элиты уступала своим оппонентам на уровне «если это хорошее — значит, это грузинское» — и по-другому не может быть. Я — как осетин — хорошо помню: смотрю концерт по телевизору, и диктор на полном серьёзе объявляет: а сейчас грузинский народный танец «симд»… «Симд» априори не может быть грузинским. Но почему это было сказано? Это не было ошибкой.
Исламскую же экспансию я называю «ползучей». Как плющ. Захватывает постепенно. Сначала одну ветвь, потом другую, третью и т. д. А у них… что определяет сознание человека? Его воспитание. В семье, в школе. Знание истории, предков. Уже оттуда — всё это генерировалось.
КД. Да, к сожалению.
МС. То же самое и на Украине, конечно. Спрашивается, почему же культура, один из столпов государственной безопасности, в таком запустении? Почему у нас — въезжаешь в любой город, даже в мой родной Красноярск, едва ли не на каждом заведении — вывеска на английском языке? Латиницей? Почему наши дети говорят на странном наречии, где русские слова постоянно перемешиваются с английскими, и вообще непонятно, на каком языке ребёнок говорит, и это часто поощряется в школе, распространяется всячески…
Когда я приезжаю на Кавказ, я тоже всё время слышу двуязычие: русско-осетинское, русско-кабардинское… это настолько естественно, это вызывает огромное уважение и радость. Потому что это как раз то, о чём Флоренский говорил — «нераздельно и неслиянно». То есть — нет подавления. Но с английским-то языком совсем другое. Это же захват национального духа западной ментальностью. И я часто думаю, почему всё-таки ислам… почему арабы? Почему поощряется процесс захвата Европы арабами? Мне кажется, это совершенно сознательно выстроенная политика. Нарочно устраивается так, что население Ближнего Востока, Северной Африки специально вбрасывается в Европу, чтобы народы Европы перестали существовать. Всё для этого делается. И при этом говорится, что это именно западное — западная идеология, западное влияние… Эти процессы очень сложны, но создаётся ощущение, что они из одного центра управляются…
КД. Здесь мы, конечно, в первую очередь о России болеем… Россия прямо на наших глазах коренным образом меняется. По мнению Русской Православной церкви, переломным годом был 2014-й. Целый ряд научных данных — данных нецерковного порядка, социометрических данных — меня лично тоже подводит к рубежу сегодняшних лет: 15–18-й года. В России, видимо, сейчас завершается борьба за государственную политику в области культуры. Мне представляется, что Россия возвращается на свой исторический путь.
МС. Но — очень медленно: шаг вперёд, два шага назад, два влево, четыре вправо…
КД. Колоссальные силы участвуют в противодействии этому процессу. Но тем не менее я вижу, что выздоровление происходит. И, конечно, тоже это связано в первую очередь со здоровым ядром народа. Которое хотя и эрозировало сильно за последние 20–25 лет, но всё же сохранилось. Сохранило традиционные ценности. Помню, несколько лет назад ростовские коллеги на одной из конференций докладывали очень интересные результаты своих социологических исследований — как раз по аксиологическому состоянию российского общества. Они это определили чисто научными методами. Несмотря на все эти страшные разрушительные удары, на процессы, которые прошли за эти 15-20-25 лет, тем не менее ценностное ядро сохранилось. И мы сейчас видим, как это ценностное ядро постепенно делает своё. Очень тяжело, Вы правы. С большими откатами, неточностями. Тем не менее тенденция, мне кажется, достаточно хорошо видна. Мы, находясь в орбите русского цивилизационного мира, можем только это приветствовать. Мы комплементарны в этом смысле, осетины. И здесь — Вы правильно это упомянули — не то что двуязычие: здесь всегда нормой считалось «триязычие». Осетинский, грузинский и русский. Владение этими тремя языками считалось само собой разумеющимся. Я в этом смысле даже некоторое исключение, потому что я грузинским плохо владею. Ну так, на уровне самого слабого разговора. А девять человек из десяти из моего поколения свободно владели и осетинским родным, и грузинским, и русским.
ИХ. Слава Меладзе — как раз такой пример, пожалуйста.
КД. Более того, половина ещё и английским владеет. То есть каким-то западным — французским, немецким — но больше всего английским, конечно. Вот в этом смысле я считаю, что культурное взаимодействие очень тесное…
МС. Коста, как сейчас в Южной Осетии обстоят дела? Девять лет прошло, как сейчас молодёжь, культура, образование?
КД. Низшую точку мы прошли. Сейчас у нас, как и в России, постепенно начался подъём. Это касается и образовательного процесса как такового. Похоже, он начал восстанавливаться. Я это вижу по студентам, которые приходят учиться в университет. Да и со школами у меня хорошая связь: бываю в школах, разговариваю со старшеклассниками. То есть вот в этом смысле подъём идёт. Самая главная проблема у нас, я считаю, это перевод нашей жизни на нормальные гражданские рельсы. У нас выросло поколение, которое в гражданском смысле, то есть в мирном быту, жить не умеет и плохо понимает, что это такое. Они умеют только воевать, потому что именно это надо было. И практически всё дееспособное население мужское, которое способно носить оружие, поголовно было в вооружённых структурах. Вынужденно. Сейчас, в последние годы, государством начали предприниматься усилия для того, чтобы создавать какие-то рабочие места, чтобы туда молодёжь могла пойти. Конечно, в первую очередь мелкий и средний бизнес. Крупный-то здесь откуда? Этот процесс тоже очень тяжёлый и медленный, но начинается. Если нам удастся это сделать, хотя бы ощутимо, социально значимо поставить молодёжь в трудовые отношения, я тогда буду спокоен за дальнейшее — в обозримой перспективе.
ИХ. Как сказал наш Нафи, у нас много героев войны, теперь нам нужны герои труда.
СМ. Я думаю, сельскому хозяйству нужно уделить особое внимание.
КД. Да, это традиционный, самый мобильный, самый гибкий, самый легко окупаемый вид деятельности. Сейчас доходит до анекдота. Зелень нам азербайджанцы продают. Здешнее мясо очень вкусное, потому что луга экологически чистые; горное животноводство — это вообще уникальные возможности, но при этом привозим мясо в основном с Северного Кавказа.
СМ. Когда мы учились виноделию, наш профессор говорил нам, что здесь когда-то были исключительные виноградники.
КД. Здесь был грузинский анклав Курта — Тамарашени, вот там росли эндемичные сорта винограда. Исключительное вино было.
СМ. Великий Николай Гелашвили, профессор виноделия — можно сказать, львиную долю виноделов нескольких поколений он воспитал — так вот, он говорил: в Грузии есть несколько мест, где производят для шампанских вин хороший виноматериал. Особенно в западной Грузии. Но ничто не сравнится с Цхинвальским микрорегионом. Практически идентичны французским здешние виноматериалы. Это не я придумал. Это его слова.
КД. И фрукты здесь тоже всегда славились. Пиво цхинвальское — вообще уникальное пиво.
СМ. Здесь и молочный комбинат был. Даже в маленьком селе на шесть дворов минимум сорок голов крупного рогатого скота дети выводили на пастбища. Все поля были обработаны, любой клочок земли.
КД. Да, в советское время всё это было, конечно…
СМ. Коста, абсолютно согласен с Вами в том, что касается поколений войны.
КД. К сожалению, это социальная проблема №1. И если нам это не удастся переломить, то я, собственно говоря, перспективы не вижу. Прежде всего потому, что мы демографически неумолимо сокращаемся. Об этом власть очень не любит говорить, конечно. Потому что этот разговор не в её пользу — не в пользу любой власти, какая бы она ни была. Но в порядке гражданской ответственности, да и научной добросовестности, нам это надо проговаривать… Мы, к сожалению, демографически продолжаем сползать.
Во-первых, смертность сохраняется. И было бы странно, если бы её не было. После всего — включая 2008 год. Ужасающая буквально смертность. Во-вторых, отток населения. Все наиболее энергичные, дееспособные, верящие в свои руки и мозги — уезжают. В Россию — в Северную Осетию и дальше, находят себе там применение. И, наконец, третье: молодёжь, которая заканчивает школы, в наилучшей своей части тоже уезжает поступать в российские вузы или вузы других государств. И естественно, остаётся там. Возвращаются единицы, да и им трудно бывает найти работу. Эти факторы буквально убивают нашу демографию.
Переломить это можно только здешним социально-экономическим развитием. Это очень трудно решаемая задача. И здесь тоже, если уж говорить начистоту, я должен признать, что мы и сами недорабатываем. Нам не удавалось создать власть, которая начала бы развитие. Поэтому сейчас, вот сейчас, в эти месяцы, очень большие надежды связывают с новым президентом, которого народное большинство вынесло на эту позицию. С Анатолием Бибиловым. Мы надеемся, что ему удастся выстроить дееспособную государственную структуру. Задача, которая перед ним стоит, если её чисто политологически сформулировать, состоит в том, что ему буквально в ближайшие полгода надо создать принципиально новое государственно-управленческое ядро. Потому что то, которое было, худо-бедно справилось с задачей выживания, но сейчас… Я около двадцати лет работал в высшем руководстве нашей очень гордой республики, поэтому лучше многих понимаю: хватит, ребята! Моим коллегам я это часто говорю: дайте, наконец, дорогу молодёжи. Есть люди следующего поколения, которых если собрать и правильно поставить в работу, наладить функционально их деятельность — они потянут республику. Не то, что потянут, я уверен, что мы за три года можем сделать качественный скачок: убеждён абсолютно.
МС. Пять лет назад я задала вопрос достаточно высокопоставленному чиновнику в Северной Осетии, насколько интересны, важны перспективы соединения Южной Осетии с Северной, то есть, соответственно, с Россией. Мне был ответ: сейчас это нецелесообразно. Изменилось ли что-нибудь в этом смысле за пять лет? Каковы тенденции? Рассматриваются ли в республике перспективы воссоединения, а если да — то как это может быть?
КД. Марина, здесь я боюсь заговорить языком, который называют непарламентским… Да, есть у нас люди, которые не хотят заниматься программой воссоединения разделённого народа, ведут себя предательски. К сожалению, мы болеем этим, и довольно серьёзно. Это идёт из Москвы. Из кругов, противодействующих путинской программе создания большого евразийского могущества, которое может и должно вести дела на равных с другими мировыми центрами силы.
В России, как мы видим с чисто политической точки зрения, при Путине обострилась борьба между, с одной стороны, консолидационной тенденцией, которую он олицетворяет собой и своей политикой: ведь сборку-то страны он начал с чего? С акцентирования Победы в Великой Отечественной войне. Потому что это была практически единственная позиция, по которой был возможен консенсус 95 % российского общества. Но действуют и другие силы, которые пытаются наоборот усилить тенденцию дробления российского культурно-цивилизационного пространства. В первую очередь я тут вижу попытки создания этнорелигий. Для каждого небольшого народа ударными темпами создаётся своя «очень древняя и очень великая», независимая ни от чего другого религия. У осетин она тоже немалыми темпами сейчас создаётся. Идёт целенаправленная работа с целью отсечь от большой цивилизационно-культурной платформы отдельные кусочки. То есть рассечь её. Убить.
Проблему воссоединения осетин я рассматриваю в этой оптике. Да, при Советском Союзе она не стояла столь остро. Хотя и тогда были попытки воссоединения: и в 20-м году, и в 25-м, и в 36-м при принятии «сталинской конституции», потом при Хрущёве была попытка в 54–55-м годах. Когда началась очередная российская смута, фактически всё движение здесь, начиная с 89-го года, шло под лозунгом воссоединения Южной и Северной Осетии. На сегодняшний день мы продвинулись довольно далеко в этом направлении. Собственно, признание нашей республики… большинство не верило в это. И не ожидало этого. Верил и знал авангард, который сжёг за собой мосты: нам предстояло или победить, или умереть. В самом прямом смысле этого слова. Физически. Многие погибли; некоторым повезло — выжили. Я один из тех, кому повезло. И мы дожили всё-таки до признания. Всё-таки 2008 год. Это этап, который нужно было пройти.
Сейчас надо двигаться к следующему этапу. К воссоединению. Потому что иначе… другого выхода просто нет. Этому противодействуют весьма влиятельные силы. В том числе те, которых нашли среди самих осетин. Есть очень велеречивые общественные деятели, которые заботливо уверяют нас, что «не время», «не сейчас», «Москва к этому не готова», то есть буквально теми же словами, которыми нас уверяли в том, что Россия никогда не признает Южную Осетию в качестве независимого государства. Что не надо на это надеяться. Что нельзя ради этого сражаться и работать. Что надо думать о более реалистичных вещах. А сейчас вот — бах… и вдруг признали.
СМ. Я помню были такие мнения — лучше уж в конфедерации с Грузией…
МС. Та же самая история, что сейчас на Украине.
КД. Я писал об этом в своих политологических изысканиях. У меня была даже составлена таблица вариантов. С грузинскими коллегами мы часто встречались. Кстати, я высоко оцениваю экспертно-политологический уровень в Грузии. Ну, одно дело, что там есть, конечно, ангажированные политологи, которые проплачены и говорят и пишут то, что им заказано. Но там есть и серьёзные учёные — люди, которые самостоятельно мыслят и действительно выдают результаты, которыми можно гордиться. Это мои многолетние коллеги по политологической деятельности. В этом смысле мы всегда находили научное взаимопонимание. При том что они политически, естественно, всегда оставались на позициях грузинских патриотов (и было бы странно, если бы они с этих позиций отходили). Равно как и я оставался, естественно, на позициях сторонника развития отдельного югоосетинского государственного образования.
Что происходит на территории бывшей Грузинской Советской Социалистической Республики? По их представлениям, это грузинская земля, на которой осетины — пришельцы. Они пытаются это исторически обосновать. По нашим представлениям, это земля, на которой мы автохтоны. Кстати, один из наших ведущих историков, Юрий Сергеевич Гаглойти, в обосновании национальной осетинской версии истории южной ветви осетин много ссылается на грузинские же источники. Все наши историки пользуются грузинскими источниками, где Южная Осетия рассматривалась как отдельная страна. Другое дело, при Советском Союзе было принято решение большевистским руководством, чтобы Южная Осетия была включена в состав Грузинской ССР.
После Великой Отечественной войны относительно нормально жили! Вот здесь — в окружении осетин — нормально жили грузины. На другой половине дома, где я живу, жила грузинская семья. Была нормальная жизнь, которая успешно развивалась. Нет такой семьи в Осетии, у которой не было бы грузинских родственников. У меня тоже есть грузинская родня. И на этом уровне никаких проблем никогда не было.
СМ. Боюсь показаться националистом, но есть такое мнение, что мы жили дружно потому, что мы простили.
КД. Сильно сказано.
СМ. Мы не простили?
КД. Наверное, так тоже можно сказать…
СМ. А это не было национальным достоинством? У меня такое мнение, может, я не прав. Я человек совершенно ненаучный, простой… это меня как осетина интересует.
КД. Ты рассуждаешь с позиции этики. Если сформулировать это этически, то, наверное, это правильная формула. Если рассуждать об этом политически, то пока сохранялось большое государство — Советский Союз — межнациональных проблем не было, потому что была разумная рациональная межнациональная политика. И осетинское общество, и грузинское общество были очень глубоко интегрированы друг в друга. Естественный процесс интеграции шёл, но был насильственно прерван с распадом Советского Союза.
В условиях 89–90-х годов здесь раскачка ситуации шла более полутора лет. Народы упорно не хотели ссориться! И понадобилась целая серия провокаций, нагнетания напряжённости, вплоть до убийств — в центре города были эти кровавые провокации, пока, наконец, всё-таки не стравили… Грузины и осетины не хотели воевать!
А потом уже… особенно когда в январе 91-го года, в первый раз тогда вошли в Цхинвал грузинские национал-экстремисты, захватили центр, сразу начали убивать — тогда уже ситуация приняла необратимый характер. Сейчас об этом мало кто помнит: республику-то мы провозглашали в составе Грузии. Мы попросили Тбилиси: дайте нам этот статус, которого мы были лишены во время образования Грузинского государства в составе Советского Союза. Ведь абхазам дали автономную республику. Аджарцам дали. А нам — нет. Подавили до области. В ответ на это наше обращение было принято решение вообще о ликвидации Южной Осетии, её разрайонировании.
Часто на уровне даже такой общественной публичной дискуссии высказывались уверенные мнения, что если бы грузинское руководство повело другую политику, приблизительно такую, какую Назарбаев сумел повести в Казахстане, то не было бы никаких межнациональных конфликтов. И может быть, и сохранили бы тогда страну в советских границах.
ИХ. Вот и вспоминается сейчас опять то, что на Украине происходит. Донбасс тоже был готов остаться частью Украины. На определённых условиях.
КД. Да, та модель, о которой упоминалось, конфедеративная, она тоже обсуждалась. У нас был председатель правительства, который эту идею высказывал. Правда, это было ещё в конце 90-х годов. Мы были готовы к такого рода разговорам. Но из Тбилиси другое слышалось. После прихода к власти Саакашвили, ухудшенной копии Гамсахурдиа, нам всем стало понятно, что тут уже никуда не деться — здесь надо это как-то решать окончательно.
СМ. На низовом уровне я часто это слышал, живя в Грузии; в Грузии очень много осетин было, и даже самый простой человек понимал, что совместная жизнь бок о бок две тыщи пятьсот лет — это нельзя просто так перечеркнуть. И наилучшим выходом — простые люди об этом говорили — была бы конфедерация. Будем в одном государстве, но, чтобы права и обязанности были определены…
КД. Договориться, видимо, было возможно. Но… кстати, это тоже очень важный момент для понимания менталитета здешнего: во время августовской войны 2008 года по городу работало одних только установок залпового огня 27 штук. Что такое «град», вы себе представляете? И не только «грады» стреляли по Цхинвалу. Плюс ещё десятки батарей ствольной артиллерии. Это был ад в самом прямом смысле этого слова. Ад! Вот та короткая улочка, где я тогда жил — мы сейчас проедем по Цхинвалу, я вам покажу — на этом коротком участке шесть домов было сожжено полностью, а восемь было полуразрушено, в том числе и дом моей тёщи, ветерана ВОВ. И всё это привело осетин к окончательному выводу: с Грузией — никогда больше. Опыт массовых убийств — жестокий опыт.
МС. Я никогда этого не пойму.
КД. То есть это был ужас, что тогда творилось. И после войны эти люди, которые остались без всего… многие даже в пижамах выбегали из горящих домов.
МС. Россия помогла погорельцам…
КД. Россия и помогла, кто ж ещё… Гуманитарная помощь — это отдельная история. Представьте себе переживания погорельцев, видящих, что гуманитарная помощь, которая должна к ним поступать, разворовывается чиновниками. Первые шесть человек, которые были назначены в Гуманитарный фонд, не справились с работой. Включая, кстати, одного бравого генерала и ещё кое-кого из тех, кто бьёт сейчас себя кулаком в грудь.
И вот тогда мне президент Кокойты, мой боевой соратник, сказал: «Коста, возьмись». А я понимал, что это страшное дело. Такого рода работа влечёт за собой, мягко говоря, неизбежные репутационные издержки. Тем не менее после довольно тяжёлых колебаний, я всё-таки согласился — потому, что я видел воочию этих несчастных людей. Я составил список первой категории, то есть тех людей, которые потеряли всё. Полностью сожжённые дома. По «горячим следам» их было 450 человек, затем цифра возросла. Вторая категория — их свыше двух тысяч было — полуразрушенные дома с большими потерями имущества. Это был чрезвычайно мотивированный социальный контингент, резко недовольный бездушием и бездеятельностью власти; ну и — плюс сразу нашлись люди, которые их начали собирать и поворачивать против власти. Дело шло к антиправительственным митингам, чего мы тоже никак не могли, конечно, позволить в республике, пережившей «ожог» геноцидной агрессии. Поэтому я взялся за эту работу.
Тут мне нужна была сила. Без силового сопровождения там невозможно было ничего решить и сделать. К чести президента, он выделил мне людей, тогда я поставил там уже реальную охрану и остановил разворовывание; стало возможным этим несчастным людям реально начать помогать. Около двух тысяч шестисот адресатов мы тогда обслужили. Причём помощь предоставляли по 30–50-ти позициям, начиная от еды — частенько людям просто есть было нечего — и заканчивая постельным бельём. Большую помощь, кстати, оказала Русская Православная церковь тогда, хорошо рассчитанную и продуманную гуманитарную помощь: прислали большие такие сумки, где было всё для людей, потерявших полностью жильё, то есть это было с таким расчётом, чтобы сумку эту взять, войти в какую-нибудь комнату и начать там жить. Там было всё для начала жизни. Первые бытовые принадлежности. Потом Церковь прислала уже комплекты бытовой техники, причём высшего качества — 120 полных комплектов бытовой техники. То есть это тем, кому государство уже выделяло жильё. Погорельцам. Или восстанавливало.
Этой работой удалось прикрыть проблему, недовольство критической массы пострадавшего народа нам удалось как-то разрядить. Это мне стоило (усмехается.— МС) 10 кг веса и, наверное, пяти лет жизни, не меньше. Работать приходилось, что называется, с семи утра до потери сознания. До двух-трёх часов ночи. Почти четыре месяца. Люди, которые со мной работали, валились с ног буквально. Мы даже сегодня, когда видим друг друга — такое чувство, что родные друг другу: которые не воровали, а людям помогали.
По хищениям гуманитарной помощи, в том числе и махинациям со спецсчётом, где собирались деньги на помощь Южной Осетии, было возбуждено несколько уголовных дел. И по сегодняшний день так и тянутся…
СМ. Основные тяготы этой войны легли на плечи Цхинвал-Знаурского района. А есть Ленингорский район, он практически был уже утерян, интегрирован в Грузию большей частью. А как сейчас обстоят дела? Сейчас же обратный процесс интеграции идёт. Что для этого делается? По-моему, это очень важная часть процесса.
КД. Конечно. И очень показательная. Там грузинскому и осетинскому сообществам удалось в целом сохранить между собой гражданский мир. Это было всегда примером того, что такое возможно. Здесь, в бывшем грузинском анклаве возле Цхинвала, это, к сожалению, оказалось невозможным: они не смогли найти в себе — в своём сообществе — моральных сил, чтобы не зверствовать. А в Ленингорском районе — да, смогли… хотя туда точно так же ездили национал-экстремистские эмиссары из Тбилиси, накручивали их, пытались стравить. Нет. Тамошние люди сказали: мы тут сами разберёмся между собой. И разобрались. Там не было столкновений. Ленингорский район в этом отношении — такая уникальная колба, что ли. Пример того, что реально возможно было такое течение событий.
И когда после того, как в 2008 году в Цхинвал вошли российские войска, и туда в Ленингор тоже поехали, чтобы восстанавливать там контроль, то без единого выстрела это было сделано. Просто приехали и объявили, что вот так теперь. Там даже грузинская милиция ещё какое-то время работала, уже при нашей власти. Но потом, конечно, выехали. То есть всё было мягко, культурно, цивилизованно, без всяких глупостей.
Сейчас там идёт процесс, как правильно сказал Слава, реинтеграции. В чём он заключается? Во-первых, конечно, в установлении законности нашей. Потому что до того там было, естественно, законодательство грузинское. Во-вторых, более или менее отрегулирован сейчас уже порядок пересечения границы. Раньше это было хаотично. Оно и сейчас не очень-то нормализовано, «серенькая» торговля там всё-таки ведётся. Не облагаемая налогом. Ну, людям жить надо как-то, пусть они там какую-то копейку свою зарабатывают… С другой стороны, государство это должно упорядочивать. Вводить в цивилизованные рамки.
Ну и культурная политика, конечно. До самого последнего времени там даже учебники истории были грузинские. Наша власть здесь предельно мягко действует. Мы даже закрываем глаза на их двойное гражданство. Пусть люди живут, ездят друг к другу. У них, естественно, родственники по обе стороны границы — что же, это пресекать, что ли? Наоборот. Надо стараться нормальную человеческую жизнь устраивать. Сейчас туда проведена хорошая дорога, асфальт. И если раньше приходилось добираться до Ленингора, примерно как отсюда до Владикавказа, сейчас это уже абсолютно беспроблемно. 70 км буквально за сорок минут можно одолеть. То есть трасса сделана. И хозяйственный оборот между Ленингором и центром вполне успешно развивается. Кстати, и грузины тоже довольно часто в Цхинвал ездят. Я встречаю на вокзале, по дороге в университет, ленингорских грузин, которые здесь делами занимаются, в Цхинвале. Происходит естественное восстановление человеческих, хозяйственных связей…
МС. А вообще «постсаакашвилиевская» Грузия как-то трансформировала своё отношение к Южной Осетии, или всё то же самое?
КД. Официальная политическая установка, конечно, вряд ли в обозримом будущем будет изменена. То есть Южная Осетия считается оккупированной Россией, как вы понимаете. Временно, как они говорят, оккупированной территорией. Осетинам отказывается в праве на какое бы то ни было национально-государственное позиционирование. Вместе с тем единственная площадка — Женевские дискуссии — где происходят периодически встречи сторон, там тоже тупик. Потому что грузинская сторона, отказываясь нас рассматривать как сторону, естественно, никаких бумаг подписывать не собирается.
Что касается того, что принято называть realpolitik, то тут надо, конечно, признать, что подвижки происходят. При Бидзине Иванишвили там всё-таки произошли довольно серьёзные изменения, на мой взгляд. У нас здесь в Осетии многие утверждают, что ничего не изменилось. Есть такие мои коллеги, которые очень жёстко в этом смысле высказываются. Но я думаю, что всё же грузинское общество находится в процессе трансформации. Конечно, в начальной стадии. Это, в конце концов, видно и по тому, как оживлённо происходит обмен людьми. Россияне сейчас в Грузию ездят массово. Равным образом, как и грузины в Россию. Такого оголтелого антироссийского накала, который характеризовал раньше грузинское общество, сейчас всё-таки не наблюдается. Равно как и акцентированной антиосетинской риторики. По крайней мере, на официальном уровне такого нет. Так что более вменяемой, что ли, стала политика.
ИХ. И тот факт, что они требуют себе товарища Саакашвили под суд…
МС. Да… человек себя показал.
КД. Он государственный преступник. Военный преступник. И его, безусловно, надо судить. Он лично ответственен за развал грузинского государства. Это все понимают в Грузии, даже самые их упёртые нацисты. Именно его решения привели к реальному развалу грузинского государства.
Но я должен вам ещё сказать, что всё это время единственным грузинским политиком, который понимал, как нужно вести дела с осетинами, был Эдуард Шеварднадзе. Он, во-первых, с самого начала предупреждал национал-экстремистов: нельзя с осетинами воевать. Потом, когда он пришёл к власти (а пришёл он через применение силы, центр Тбилиси был сожжён в ходе боестолкновений, погибло очень много людей, тогда тоже, кстати, тщательно замалчивается размер потерь, потому что режим Гамсахурдиа был силён и был довольно укоренён, в военном плане у него было немало ресурсов; Шеварднадзе пришлось задействовать в столице войска Южно-Кавказского военного округа, чтобы его свергнуть), принял власть уже в постсоветской Грузии, то первое, что он фактически сделал по отношению к южным осетинам, это — произнёс на большом митинге в Гори: «То, что мы сделали с осетинами — это пятно позора на нас. Мы ошиблись». И в Осетии это было услышано. При нём началась осторожная, аккуратная, неторопливая политика умиротворения. Это тоже была одна из упущенных возможностей по сущностному урегулированию конфликта. Опять-таки, видите, большая политика вмешалась. Видимо, какие-то западные высокие центры силы признали нецелесообразным…
МС. Всё время эта волосатая рука видна за спинами экстремистов всех мастей… это в великой «Илиаде» описано ещё Гомером. Греки думали, что это боги. Но мы-то знаем, какие боги.
КД. Да знаем, конечно, кем взращён был Саакашвили, который его сверг в свою очередь… И тогда всё уже стало до конца понятно и ясно. Заднего хода уже быть не могло.
В 2004 году была первая попытка вооружённым путём решить юго-осетинский вопрос. Она была отбита. Нашими силёнками. Правда, Россия тогда тоже очень решительное заявление сделала. Как раз 19 августа состоялся, я помню, пролёт самолётов, и по дипломатическим каналам, видимо, тоже было доведено до Саакашвили — и он отдал приказ отвести войска. Но в боестолкновениях, особенно в вооружённой борьбе за ключевую высоту Паук, которая угрожала перерезать дорогу на туннель, по которой грузинские войска намеревались, выйдя к Дзау, перерезать ТрансКАМ и блокировать сообщение Цхинвала с Россией, вот тогда мы своими силами справились.
Но с 2004 по 2008 год они непрерывно наращивали свою армию с совершенно ясной задачей решить вопрос силой. А в промежутке убивали и убивали — с тем расчётом, чтобы мы не вылезали из похорон. Приблизительно каждые сорок дней убивали. Были специальные диверсионные группы, которые убивали людей с периодичностью часового механизма. Кого угодно. И гражданских, и в форме людей… Кто подвернётся. И вот в 2008-м решились всё-таки…
Знаете, я всегда настойчиво говорю о том, что здоровая часть грузинского общества, конечно, такой войны никогда не хотела и не хотела этих крайностей. И конфликта как такового не хотела. Но обстоятельства развала большой страны… Почему программа Путина является единственно спасительной всё-таки? Восстановление большой упорядоченной общности. Конечно, это не Советский Союз будет номер два. Это мы все понимаем. Конечно, это не диктат Москвы, как это было в советской системе. Но некое новое единство должно быть восстановлено. Обязательно. Иначе жизни не будет.
МС. Ведь это вопрос выживания человечества.
КД. По большому счёту, так и есть. Эта борьба и ведётся сейчас. Или удастся это сделать — и тогда на огромной территории Евразии будет установлен нормальный жизненный порядок. Или будет продолжаться хаос перемещений, конфликтов, то в одном, то в другом месте опять всё будет взрываться… сейчас нам Среднюю Азию будут поджигать. Это уже всем понятно. Такая борьба сейчас всё определяет.
МС. Очень важен выбор национальных элит. От них же зависит — дать поджечь или нет. На чью сторону они склоняются. Бог или…
ИХ. Это вопрос продажности и непродажности.
МС. А бывают непродажные люди?
(Тут мои собеседники дружно возроптали.)
К сожалению, их мало. И они лишены тех возможностей, которыми наделены, скажем так, «коллаборанты»…
КД. Марина, знаете, здесь тоже всё определяется объективными историческими обстоятельствами. В Южной Осетии, например, оказалось достаточно людей, которые не продались. Хотя мы и на самом краю были. А в каких-то других местах недостаточно оказалось этого ресурса. Их скупили — и всё, пропали люди.
ИХ. Значит, всё дело в качестве человека. И если действительно так посмотреть — от каждого отдельного человека зависят судьбы мира. Если ты лично не продался, то ты уже спас человечество. Ты уже победитель. Даже если десять продались и не спасли. Ты уже победитель, если себя сохранил в чистоте и не продался, ты уже победитель. И спас.
МС. В этом огромная роль литературы, искусства… вот чему они должны служить! Должны! Потому что продавшийся художник — это страшная болезнь. Заразная, чудовищная.
ИХ. Вот Светлана Алексиевич: она теперь как великий художник заявляет такие вещи… она же лауреат! Её слушают, её смотрят, её тиражируют. А она вещает страшные, разрушительные вещи.
МС. Таких очень много. Театралов некоторых (не буду пальцем показывать) возьмите: это не то что искусством назвать нельзя — это разрушение! Банда агрессоров и ворюг под штандартами бесовщины. Выходит, на самом высоком уровне в нашей стране есть субъекты, которые целенаправленно вкладывают средства, силы в уничтожение культуры как ресурса, который обеспечивает не только национальную безопасность, но и — в принципе — будущее человечества.
КД. Конечно. Псевдолиберальное космополитическое крыло. Оно располагает колоссальными финансовыми возможностями, медийным ресурсом, да и административным, к сожалению, всё ещё большим ресурсом располагает…
МС. Но супротивный процесс уже идёт. И наш маленький журнал — тому прямое подтверждение.
КД. Могу предсказать с этой точки зрения — которую Ирлан озвучил — как решится судьба Грузии. Хотите — скажу? Кстати, не могу не похвастаться (осетины же любят похвастаться): в 2006 году в интервью агентству Regnum я высказал некоторое предупреждение Грузии… Оно было политологически, конечно, сформулировано — что Грузии надо вовремя остановиться. Потому что в 2006 году у меня было отчётливое ощущение, что состоялось принятие основных решений в тех центрах, которые вели дела по нашему направлению. И я уже тогда ощутил, что всё идёт к вооружённому столкновению. Мы всегда надеемся на лучшее — и я надеялся, что его ещё удастся избежать, и тогда это высказал, предупредил: надо вовремя остановиться. Конечно, они не остановились. И случилось то, что случилось в августе 2008-го.
Вот сейчас я делаю очередной прогноз. Вам — эксклюзивно. Первым.
Итак, судьба Грузии решится в неразрывной и определяющей связи с тем, как будет осуществлён процесс смены руководства Грузинской Православной церкви. Вот ключевой пункт прогноза. Это мы пронаблюдаем уже в ближайшее время. Там очень непростая в этом смысле ситуация. И я боюсь, открыто говорю, что если возобладают силы, нежелательные с точки зрения православного культурно-цивилизационного единства, то, я боюсь, что судьба Грузии тогда будет очень тяжела и негативна. Примерно такова, как писали грузинские интеллектуалы о печальной судьбе Грузии после великого века Давида и Тамары. Они даже сравнивали Грузию тогдашнюю с концентрационным лагерем; она тогда действительно попала в очень тяжёлый исторический период. Почти погибла. Этот народ исчезал, пропадал… и если бы не Ираклий Второй с его решением о союзе с Россией, то, конечно, пропали бы грузины. И сейчас мне представляется, что это ключевой пункт. Грузинская Православная церковь — это единственная институция социальная в таком мирском срезе, которая способна спасти Грузию. И как государство, и как народ. Ничто другое её спасти не может. При Саакашвили была проведена массированная кампания против Грузинской православной церкви. В открытую повалить её не удалось. Но, к сожалению, мы видим там очень опасные внутренние проявления.
ИХ. А что они могут? Они что — альтернативу предлагают какую-нибудь православию грузинскому? Или — что?
КД. Как обычно это бывает, просто подмену сделают, которая не сразу будет распознана.
СМ. Европа — христианская? А что осталось в Европе христианского?
КД. Практически почти ничего.
ИХ. Речь идёт о деградации Православия как такового…
КД. Об угрозе начала этой обвальной деградации по европейскому сценарию.
ИХ. Теперь понятно. Коста, я знаю, что у тебя докторская… готова она или готовится?
КД. Моя научная биография переплетена с биографией Южной Осетии. Сначала я работал по философии. Я кандидат философских наук и, естественно, докторскую хотел по философии писать. Занимался самым передовым краем философского знания, теорией самоорганизации; в естественнонаучном её направлении она сейчас называется синергетика. Я один из специалистов в России по этой проблематике — парадигмы самоорганизации. И первая монография, с которой я хотел выйти на защиту, по этой тематике, была по вопросам самоорганизации.
Но эти намерения были ещё в хорошие советские времена. А потом, когда здесь всё это началось, то чисто физически было уже не до этого. Хотя я, конечно, старался минимальное участие в научной деятельности сохранять — статьи какие-то готовил, публикации. Но в основном пришлось переключиться всё-таки на политологию. Тем более тогда, в начале 90-х, это было остро актуально политически. Надо было осознавать то, что делается, и выдавать соответствующие рекомендация, решения. Тем более когда я сам начал работать во власти, это стало уже и политической практикой. Поэтому политологией пришлось заняться уже всерьёз; ещё и в университете её преподавал до недавнего времени. Международную экспертную известность я получил как политолог. К сожалению для меня, потому что мои научные амбиции всё-таки с философией были связаны. Тем не менее политологию пришлось всё-таки двигать, это было вызвано необходимостью позиционирования нашей провозглашённой республики как таковой. И в этом отношении кое-что удалось, конечно, сделать. Десятки, сотни публикаций в этом плане, начиная с Японии (сюда даже приезжал профессор Кимитака Мацузато, с которым я поддерживал научные контакты) и заканчивая Америкой, где всегда был традиционно большой интерес к нашим делам. Основная работа ведётся с российскими коллегами: я состою в Сети этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов (руководитель — академик РАН В. Тишков) — одной из лучших экспертно-аналитических организаций в мире.
Вместе с тем по мере того, как шло развитие нашей государственности и по мере того, как менялись условия, я всё больше начал заниматься историей тоже — на стыке истории, политологии и философии. И на сегодняшний день основной научный акцент — исходя из текущих обстоятельств — я вынужден делать на исторических исследованиях. В докторантуре был три года в Северо-Осетинском госуниверситете — там я приобрёл то, что называется «школой». Без «школы» нельзя никакой наукой заниматься. В историческом плане освоил необходимый объём знаний. Потом начал уже готовить ту докторскую, о которой меня спрашивает Ирлан. Собственно, автореферат у меня давно написан. Но жизнь вносила свои коррективы. Я хотел её выстроить именно на анализе развития нашей государственности с точки зрения парадигмы самоорганизации, потому что там очень хороший инструментарий есть для того, чтобы дать этот анализ — показать, что вот так оно и шло: в Южной Осетии в чистом виде произошла самоорганизация нашего государства. В январе 91-го года старая власть разбежалась. Все эти люди просто бежали из своих кабинетов. И мы, вот мы — здесь живущие — остались просто сами по себе, люди. И вот вам в чистом виде процесс социальной самоорганизации, который здесь прошёл.
Начался он, естественно, с образования боевых отрядов. Я входил в руководство боевого отряда, где командиром был наш студент, выпускник физмата (я-то постарше был, так что особенно старался не светиться). Процесс самоорганизации, который здесь прошёл, представляет собой большую научную ценность, и должен быть изучен. Более того, многие московские коллеги это тоже подчёркивают: у вас там уникальный материал, потому что вам удалось сделать невозможное. То что мы пробились со своим дерзко провозглашённым государством… это никем не планировалось, не рассчитывалось и не учитывалось. Примерно так же, как никакими военными сценариями не учитывалось, что Цхинвал мы сможем отбить в 2008-м. Это сейчас уже и озвучено: нам прямо говорили, что ожидался захват города, массовые жертвы, а потом уже российская армия катком пройдёт обратно. А тут вдруг — бах: осетины отстояли город. Нас горстка была… не буду озвучивать эти цифры, чтоб никого не обижать. Но вдруг получилось, что сумели сами. Двое суток держались. Сами. Конечно, долго не продержались бы без спасительной помощи России.
Так что наша новейшая история сама по себе — очень интересный объект для научного анализа. И сейчас я свою докторскую выстраиваю несколько другим порядком: делаю стержневой темой проблематику воссоединения разделённого народа. Так как сегодня Россия является государством, нас признавшим и спасшим, и фактически на сегодняшний день мы обязаны существованием и хоть каким-то благоустройством и развитием России, то речь идёт, естественно, о воссоединении осетин в составе Российского государства. Моя научная деятельность сейчас определяется этой стратегией. Это история борьбы осетинского народа за воссоединение. Базируется всё это как раз на парадигме самоорганизации, которая на сегодняшний день даёт наиболее глубокую и точную научную возможность осознания и, самое главное, вырабатывания решений и прогнозов. Опираясь на эту парадигму, я, собственно, до сих пор и давал свои прогнозы. Потому меня и признали эксперты-коллеги, что прогнозы сбываются. Они реализовывались. Перед этой поганой войной 2008 года я точно так же грузинским коллегам говорил: вот так идёт и так будет. Кстати, там тоже есть один очень интересный момент. Последний раз перед войной мы встречались в Турции. Это было в конце июля — начале августа. Примерно так. И я им говорил, что война в ближайшие дни начнётся. Они, высокоинформированные люди с отличным аналитическим аппаратом — мои грузинские коллеги, эксперты, меня уверяли, что это невозможно! Что это безумие совершенное… И никогда ни Саакашвили, никто из его окружения на такое не пойдёт, потому что это самоубийство. Тем не менее, к сожалению, реализовался мой прогноз.
ИХ. Как будто никто никогда не совершал самоубийств…))
КД. Я их тоже могу понять, потому что на их месте, может быть, тоже не осмелился бы сделать такой прогноз. Может быть. Это мне легко было — с нашей стороны им об этом сказать. Но они были очень искренни в своём отторжении самой возможности такой войны. Тем не менее она состоялась. К нашей общей трагедии.
ИХ. Слава Богу, она теперь в прошлом…
КД. Надеюсь.
ИХ. Да будет мир.
КД. Мой научный прогноз по этой проблематике — воссоединение обязательно состоится. В кратко- или среднесрочной исторической перспективе. Сумма научных данных, которыми я сегодня располагаю, к такому выводу приводит. Этот прогноз не стопроцентен, мы же это понимаем, конечно. Могут такие привходящие обстоятельства обнаружиться, которые снова отодвинут это событие на какой-то исторический период. Как это было с предыдущими попытками. Возможно. Но, считаю, это наиболее вероятное развитие событий. Причём с высокой степенью вероятности. Что я называю кратко- или среднесрочной перспективой? Где-то 5–8 лет.
МС. У меня почему-то ощущение, что и с Украиной будет точно так же. Им некуда деваться.
КД. Там масштабирование другое. Там процесс массово-утяжелённый.
МС. Может быть, не кратко- и среднесрочная перспектива, а достаточно долгосрочная, но рано или поздно это будет. Исходя не из научных данных, а чисто интуитивно.
КД. Русская цивилизационная платформа всё-таки восстанавливается. Этот процесс самоорганизации там тоже идёт. Хотя и с зигзагами, замедлениями, откатами. Но всё-таки он идёт.
МС. С нами Бог.
КД. Я часто говорю нашим младшим коллегам: пока мы за нашими застольями первый тост поднимаем за Бога — у нас остаётся шанс!
Цхинвал
25 июня 2017 года