Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2017
К восьмидесятилетию со дня смерти моего прадеда Павла Епифановича Орлова, который был арестован 24 сентября 1937 года Екимовичским РО УНКВД и приговорён к расстрелу тройкой УНКВД Западной области 29 сентября 1937 года. Прадед был обвинён по 58-й статье части 8, 10, 11 УК РСФСР. Расстрелян 2 октября 1937 года. Реабилитирован 19 апреля 1989 года прокуратурой Смоленской области. Запись о нём хранится в «Книге памяти Смоленской области».
Часть I
Барин
Орлову Павлу Епифановичу
Фуражка конвоира сбилась набок,
И прадед вдруг задел ногой ведро,
И защемило чуткое нутро,
И раскатились три десятка яблок.
И были скороспелые плоды
Так зелены, коричневы, пунцовы,
В семье к аресту были не готовы,
Но прадеда шаги всегда тверды.
Скрипя, прощались прочные ступени,
И свет из дома плыл ему в лицо,
И падали под ноги на крыльцо
Три строгие, подтянутые тени.
Дела велись по-пролетарски бойко,
Был оглашён бесчинный приговор.
Он был, как ветер, холоден и скор:
Решала в полутьме чекистов тройка.
И высшая ему досталась мера,
И меток был комбедовский стрелок,
Когда нажал на спусковой крючок,
И засмердело дуло револьвера.
А сколько было на Руси таких,
Которых до рожденья звали «барин»,
И каждый был хранителем окраин
И оставался в памяти живых.
Где он лежит? На дне какого рва?
Как успокоить родовую совесть?
Поэму написать мне или повесть?
Ведь память моя русская жива.
Часть II
Епифань
Орлову Александру Павловичу
Приснилось мне, что дед сказал: «Пора!» —
И поманил к себе сквозь колкий валеж.
Я знаю, дед, меня ты не оставишь,
Ты вновь зовёшь с той стороны Днепра.
Ты помнишь лето, мальчика босого,
Который мог с обрыва прыгнуть вплавь,
И ты зовёшь его к себе всё снова,
Но встречу нашу ты пока оставь.
Я знаю: мы с тобою в кровной связке,
Моя ладонь сжимается в кулак,
И до сих пор я не могу никак
Без чести жить, по вековой указке.
Я знаю: там, где свет в чащобы свален,
В Дуброво, где тебя крестила мать,
Ты ждёшь меня у временных окраин,
Чтоб книгу снов со мной перелистать.
Ты мне раскроешь родовые сини,
Покажешь мне наш сад, и особняк,
И земли, что достались от графини,
И где теперь возвысился орляк.
Я духом жив, душой, словами, телом,
Взирая на неезженый большак,
Мой прадед здесь гулял перед расстрелом,
И братья деда гнали молодняк.
Дед, я приду к тебе! Твой мир бессрочен,
Пройду по пустошам, пройду по сосняку.
Я верую — на правом берегу
Ты мне представишь лучшую из вотчин.
Часть III
Пустошь
Орлову Александру Сергеевичу
Заброшены дома, оставлены молельни,
Всё заросло кругом: дороги, хуторки…
Я помню, как сейчас: мы приближались к Ельне,
Как много лет назад к наделам — барчуки.
Дивились долго мы суровой глухомани,
Бежали люди прочь, хозяйства не щадя,
В молитвах и слезах бросали всё миряне,
Боялись буйных слуг оспатого вождя,
Нам показался свет, он был неяркий,
И мы решили разузнать, что было там —
Изба, коровник или Божий храм,
И, может, ждут вдали нас перестарки.
Мы шли мятежно, встали у развилки,
Был ветер, как едун, расчётлив и солощ.
И вот в брюшине обгорелых рощ
Наткнулись мы на травные могилки.
Мы думали, должно что измениться?
И почему светло на дальнем том юру?
Быть может, это смерть, немая прикосница,
Затеяла с одним из нас игру.
А может, где-то там, в излучине Десны,
Где скрылось эхо в круговерти дупел,
И дуб монаха взгляд скупой насупил,
Хохочут громко призраки войны.
И я тот призрак, отблеск, отголосок,
Пронзающий затменье лет и зим,
Я сил небесных огневой набросок,
Несущий правду мёртвым и живым.