Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2017
«Ё-оошеньки…» — раздавалось из-за стенки. Это Васин папа так просыпался по выходным и сладко потягивался всем своим большим крепким телом. Потом неразборчиво — шепотки. Мама тихо смеялась — так, будто папа её щекотал, а она утыкалась от смеха носом в одеяло. Какая-то приглушённая возня и мамино: «Услышит же…». Потом папа расслабленно мурчал: «Проголодалась? Тебя кормить надо?» Мама не успевала ещё ответить, как Васька, вслушивающийся в родительское сладкое утро за стеной, кричал из своей комнаты: «И меняя!» «И тебя?» — с придуманным удивлением весело откликался папа, и они бежали на кухню жарить большую яичницу, на троих. «Ёшеньки — это мы»,— думал Васька.
Он их даже нарисовал как-то. Вот снег лежит — голубые загогулины внизу листа. Вот деревья вокруг — это лес, куда они ходили гулять в Жуковке, у деда. А вот и Ёшеньки — папа, мама, Васька, в шубках и шапках, мохнатые от голубых загогулин. Как ёжики, только иголки мягкие. А вокруг крутятся большущие, как вертолётные винты, снежинки.
Теперь Васька рисует марвелов.
«Вот ведь уродцы!» — в сердцах как-то сказала нянечка, Нина Фёдоровна. «Уродцев» принёс в садик Кирюха Малышев — сначала фигурки марвелов, потом журналы с комиксами. И пропал Васька. Или наоборот, спасся — не поймёшь. Раньше в садике минутки считал до маминого прихода, а теперь с утра утыкался в комикс — день и пролетал, будто не было.
Дома у Васи таких пластиковых героев тоже куча, но все китайские. Вот Кирюхе везёт, у него настоящие марвелы! Ему отец привозит из командировки, наверное, из самой Америки. Киря не жадный, даёт поиграть.
А ещё у Васьки марвелы на планшете есть — много серий, весь день можно смотреть. Человек-паук, Халк, Тор, Железный человек, Фантастическая четвёрка, Капитан Америка… А серия заканчивается — тоже не беда. Васька — выдумщик, и марвелы всегда с ним рядом — на улице, в поликлинике, у соседки в скучных «гостях», и когда папы долго нет. Мальчик представляет любимых героев и рисует их, рисует… Чаще всего любимого Росомаху, конечно.
Папа вчера опять пришёл поздно, Васька заснул почти. Сквозь сон слышал, как родители ссорятся на кухне. И утром папа ушёл рано-рано, не стал будить Васю. В зале на диванчике постель неубранная. Такое недавно стало случаться, до того как Васька с марвелами познакомился.
День начался плохо. Васька забыл вчера планшет на зарядку поставить, утром — тык! — не работает. Вот и сидит хмурый на подоконнике, смотрит на улицу. За окном снег. Не идёт — висит. Ветра нет совсем, и снежинки будто растерялись. Ветер давал направление, а сейчас они толкутся в воздухе, не понимая, куда лететь? Бестолково, потерянно.
Мама сейчас тоже напоминает Васе такую снежинку: бесцельно меряет комнату шагами, присядет, застучит спицами над недовязанной кофточкой и снова вскакивает. Походит — замрёт. Так тревожно от этого Ваське… Он хватается то за карандаш, то за комиксы. Скорее бы планшет зарядился, с ним веселее.
Куда-то пропали, растворились их весёлые выходные. Вася не слышит ссор, натягивает наушники. Иногда вроде родители мирятся, и мальчик откладывает планшет. Случаются тихие домашние вечера втроём — как раньше, с шутками и вкусным ужином. Мама смеётся Васиным и папиным рассказам, но как-то не по-настоящему: громко, заливисто, картинно встряхивая чёлкой — так, словно её для кино снимают. Папа мрачнеет, а потом опять пропадает допоздна. Порой от него пахнет вином, и мама потихоньку плачет в ванной.
— Вась, чего сидим-то? — вдруг спохватывается мама.— Одевайся бегом, в садик опоздаешь!
Васька морщится и нехотя сползает с подоконника: так надеялся, что мама забудет! «Терпеть не могу ваш садик!» — бурчит мальчик, напяливая свитер.
У мамы опускаются руки. Она растерянно, с отчаянием каким-то смотрит на него и вдруг совсем неожиданно говорит:
— Вась… а поехали в Жуковку? Я отпуск взяла — поживём на свежем воздухе. Ты же давно там не был…
Как вспышка — в Жуковку! Васька аж зажмурился. Вот здорово, никакого садика! Но что-то словно царапает его изнутри:
— А папа как же? Без нас?
— Папа потом, наверное, приедет, в выходные,— торопливо отвечает мама.
Три часа ехали в жаркой электричке. Поначалу Ваське было скучно: пассажиров мало и все сердитые какие-то, окна грязные, не видно ничего. Но потом в проходе неожиданно возник Магнето и напал на них! Росомаха сразу подскочил, закрыл Ваську с мамой и лезвия из рук вырастил. Но у него же весь скелет из металла, Магнето его сразу и обездвижил, примагнитил к месту. Васька не растерялся и накинул на Росомаху специальное антимагнитное одеяло — он давно его придумал, даже рисовал несколько раз и Кирюхе в садике показывал. Росомаха закутался в одеяло и кинулся на злодея. Магнето понял, что ничего сейчас сделать не сможет, и удрал.
Тут как раз объявили Жуковку. Васька с мамой, увешанные сумками, спрыгнули из духоты поезда на низкий, присыпанный гравием перрон и с удовольствием вдохнули осенний холодок. Электричка сомкнула за ними двери и стала деловито набирать ход, раздвигая пространство полосатыми боками. От поднятого ею вихревого потока Васька прикрыл глаза: наполненный «машинными» запахами воздух бил в лицо, лохматил волосы — и это было приятно. Электричка уходила, оставляя в ушах странный, будто сглатывающий звук: «гл-гам, гл-гам, гл-гам» — так колёса проглатывали стыки рельс.
Возле покосившейся билетной будки сидела маленькая рыжая Жучка. Васька обрадовался старой знакомой: собака всегда встречала электрички, улыбаясь прибывающим добрыми карими глазами. Обходчики её подкармливали, но она была ничья — сама по себе. Мама говорила, что, наверное, её забыли хозяева, снимавшие здесь на лето жильё, а она всё ждёт, ходит встречать. Но Васька не верил, что можно забыть такую хорошую собаку. Наверное, она просто любит поезда.
Мальчик погладил лохматые уши — Жучка зажмурилась и вильнула хвостом. Мама ни за что не согласится взять собаку к себе, опять скажет: «Неприученного пса — в городскую квартиру? Не выдумывай».
Они скормили Жучке пряник, перешли пути и направились к посёлку мимо чуть подёрнутого дымкой озерца. Накрапывал дождь. Он расчертил озеро рябыми полосами, и оттого оно стало напоминать старый шифер на деревенской крыше. Скопа билась об него, пытаясь сквозь толщу полосатой воды ухватить добычу. Росомаха бы пару раз ткнул в воду своими лезвиями, как гарпунами, и наловил бы кучу рыбы… да куда до него глупой птице.
Грязюка была совсем непролазная. В межсезонье дорога здесь вспучивалась высокими глинистыми колеями, заполненными красноватой жижей. Васька с мамой затоптались на вязкой обочине. А чего топтаться? Через дорогу мостов нет. На той стороне Капитан Америка обмывал от грязи сапоги у колонки. Струя била в красную сапоговую резину, и комья налипшей глины слетали с неё тяжёлыми плюхами. «Эгей!» — крикнул мальчик, Капитан поднял голову, улыбнулся и махнул рукой — узнал. Кэп тут же вытащил из кустов маленькую лодочку, поднял свой щит, как парус, и, скользя меж колеями, ловко стал править в их сторону. «Так и людей можно возить туда-сюда»,— подумал Васька. И вот уже он стоит в лодке бок о бок с Капитаном Америкой, рядом сидят соседский Санька, директор лесхоза дядя Юра и бабка Свиятиха. «По пять рублей за проезд»,— важно говорит Васька и морщит в строгости брови. Монеты приятно тяжелят ладонь, Капитан улыбается и запевает их любимую песню…
— Олька, ты, что ли? Чего в городе в такую погоду не сидится? — Капитан Америка у колонки вдруг превратился в дядю Митю-соседа.
— Здравствуйте, Дмитрий Александрович! Да вот, отпуск взяла, думаю здесь пожить пару недель, дом в порядок привести.
— Это правильно, дом без хозяина не может. Вы левее перейдите, к пригорку, там колея помельче. Да мальца на руки возьми — у нас тут вчера телёнок увяз, целую операцию по спасению устраивали. Погоди, я тебе сейчас с сумками помогу.
Васька насупился: что он — телёнок, в грязи завязнуть? Сосед уже месил жидкую грязь мытыми красными сапожищами, пробираясь на их сторону. Мама подхватила Ваську под мышки и, прижав его к бедру, начала переправу. Он молча терпел этот женский произвол, разглядывая отпечатки тракторных шин в колее. «Как удавы ползали»,— подумал Васька. Лодка всё плыла по жидкой грязи, но Капитан вдруг насторожился и оборвал песню: над поверхностью стали вспучиваться рыжими пузырями блестящие удавьи бока. Узоры на чешуйчатой шкуре напоминали следы протекторов. И тут Васька увидел, что зубастая тварь заходит Капитану за спину! Мальчик схватил весло, замахнулся и…
— Приехали! — тяжело дыша, сказала мама, опуская Ваську возле колонки.
Они обмыли сапоги — мама от налипшей грязи, а Васька просто так, за компанию — поблагодарили дядю Митю за сумки и пошли вверх по улице. Мальчик увидел высокую крышу дедова дома и в нетерпении прибавил шаг. Представил, как стукнет железная тяжёлая щеколда на воротах, как они заскрипят, как гулко затокают под их ногами ступени крыльца…
— Погоди, нам ещё к Свиятовым зайти, ключи забрать,— сказала мама.
— Маам, ну давай я у деда в ограде подожду! — заныл Васька. Он побаивался строгую бабку Свиятиху.
— Не выдумывай. Мы ненадолго.
Постучали в калитку, звонко отозвалась мелкая собачонка в глубине двора.
— Кого там нелёгкая несёт? — откликнулись из дома.
«Какая такая „нелёгкая“»? — удивился Вася.— Может, электричку так называют?» Мальчик вспомнил тяжёлую, грохочущую громаду поезда, принёсшего их на станцию. Да, наверное, она Нелёгкая и есть.
— Ксения Ивановна, здравствуйте! Это Оля. Я за ключами!
— А, проведать приехала. Да заходите, нельзя через порог ключи-то отдавать,— бабка Ксеня уже манила их в дом.
Разулись в маленьких сенках, ступили за порог. Их сразу обдало жаром, как из бани. Большая белёная печь посередь кухни была так натоплена, что казалось, воздух вокруг идёт маревыми пластами, плавится.
— Вот и заходите. Жарковато у меня, да я так люблю, а то кости от сырости ломит. Сейчас и чаю вскипячу.
Мама взглянула на расстроенное Васькино лицо и сказала:
— Ой, Ксения Ивановна, спасибо, мы к вам на чай завтра зайдём. Нам бы сейчас до дому добраться, печь протопить.
— Ну, смотри, не забудь. А то Васю у меня пока оставь — чего ему в холодной горнице сидеть? Вечером и заберёшь.
Васька замотал головой.
— А чего не хочешь? Я тебе курочек покажу: вот они у меня, за печкой — Ряба и Перуша. Из курятника-то их переселила — холодно.
Васька заглянул в отгороженный досками угол кухни. Там, ошалевшие от жары, сидели две пёстренькие курицы. Бабка ухватила ту, что поближе — серенькую, и протянула мальчику — на, мол, держи. Вася испуганно и неловко взял это мягкую, пахнущую пылью птицу и замер от неведомого раньше ощущения: в его ладонях часто-часто билось маленькое сердечко. Курочка была почти невесомая, тёплая от печки и от своей внутренней теплоты. Она спокойно сидела в руках, поглядывая на мальчика чёрным глазом. Васька осторожно опустил её на пол, она чуть взмахнула крыльями для равновесия и спокойно отошла, что-то поклёвывая на полу.
— Видишь, не боится. Значит, понравился ты ей.
Вася смущённо улыбнулся: правда? Мама наконец взяла ключи, и они выбрались на прохладную улицу. Мальчик шёл, глубоко задумавшись, руки всё ещё ощущали лёгкость и тепло живого существа — такого хрупкого и доверчивого. Маленькие орлята, которых они с Железным человеком нашли в гнезде на северном хребте Скалистых гор, поглядывали также, но глаза у них были жёлтыми в коричневых крапинках. Васька и Железный Тони Старк спасли то гнездо от нападения горного ягуара, а потом полетели дальше. Но стучат ли орлята сердечками, когда держишь их в руках, Вася почему-то не смог представить.
Вот добрались и до дома. Васька знал, конечно, что дед умер ещё весной, хоть мальчика и не брали на похороны. Но он всё время забывал, что деда нет и уже не будет — ему казалось, что тот просто уехал куда-то или ушёл в свой лесничий долгий маршрут. Вот и знакомый дом, и улица — всё, как прежде. Казалось, сейчас дед выйдет навстречу, поцелует маму, защекочет, подхватит на руки Ваську и понесёт в дом. Но не вышел.
Они с мамой вытирали грязные сапоги о металлическую скобу возле крыльца, как вдруг услышали слабое мяуканье. На крыльце сидела дедова кошка, когда-то пушистая, а теперь мокрая, сделавшаяся от этого очень маленькой.
— Муська-гулёна, опять вернулась! — ахнула мама. Кошку после смерти деда отдали знакомым на другой конец села, но она всё время убегала в свой старый дом, ловила здесь мышей, жила под крыльцом — наверное, ей тоже казалось, что дед просто уехал на время и скоро вернётся.
Мама открыла тяжёлый замок, и они втроём шагнули в выстывший дом. Обычно Васька сразу начинал носиться по комнатам, проведывать свои любимые места: лез в этажерку с подшивками журналов, в заветный ящик комода, где перекатывались дробинки, похожие на горошины перца, и лежали стреляные гильзы охотничьего ружья, гладил чучело глухаря в прихожей, прыгал на упругой сетке кровати — и всё ему было весело, всё будто внове. Но теперь почему-то не бежалось. Тихо было в доме, совсем тихо. Васька даже испугался этой тишины. Словно всё здесь замерло и забыло, как это — звучать и двигаться. Воздух в комнатах стоял недвижим многие дни — никто не нарушал его слоёв, не наполнял движением. Никто не открывал дверцы шкафа, не ронял книг, не гремел заслонками печи, не скрипел половицами. И часы замерли, будто притормаживая время — давно их не заводили, они и забыли, как стучать. Даже любимая дедова картина над письменным столом вдруг показалась Ваське мёртвой. Поэт Пушкин стоял на берегу моря, за спиной его скала, а перед ним плескалась и разбивалась брызгами великая стихия. Дед говорил «витийствует», а Васька так и не понял, про кого это — про Пушкина или про море? Но даже само это слово было очень живым, и живыми были волны, и плащ развевался почти также красиво, как у Человека-паука. А теперь на картине — нарисованный поэт, нарисованное море… Всё не так.
Но грустить было некогда. Мама помогла Васе раздеться и велела сушить Муську. Мальчик забрался на диван, закутал мокрую кошку в старое полотенце, усадил на колени и стал вытирать лапы, грустную морду… Муська не вырывалась, только вздрагивала всем телом — это холод выходил из неё постепенно, будто длинными волнами. Наконец осенняя промозглость в маленьком тельце истаяла, кошка распушилась и замурлыкала. Мама гремела чем-то на кухне, печка уже нагрелась, пахло жареной картошкой — дом наполнялся теплом и жизнью. Тягостное впечатление первых минут забылось. Васька тоже пригрелся на диване и стал клевать носом. Рядом сидели дед и поэт Пушкин, а чуть дальше, у стола, Росомаха в дедовых очках читал грустное и гордое стихотворение про анчар — или это было муськино мурлыканье?
— Василёк, да ты заснул, что ли? Просыпайся, с утра ведь ничего не ел,— мамин голос выдернул мальчика из мягкой дремоты.
Тело после короткого сна было уютным и неуклюжим. «Я, наверное, сейчас похож на Мишлена»,— подумал Васька, вспомнив смешного человечка из рекламы шин. Мысль показалась ему забавной, он даже попытался изобразить, как ходит Мишлен.
— Ты чего косолапишь, как медвежонок? Иди, умывайся.
Поужинали картошкой с любимыми «поджарками» и солёными огурцами из дедовых ещё запасов. Потом играли в домино, и Васька к месту — не к месту кричал «Ррыба!». Мама смеялась, как маленькая девочка — по-настоящему, а не как дома, и так же, как Васька, залезала в азарте коленками на стул.
Потом пили чай с пряниками. Вдруг погас свет — в Жуковке такое часто случалось. И стало совсем здорово! Они с мамой смотрели в окно, будто в телевизор — там, на тёмном экране неба, показывали приход зимы. Ещё утром кругом была осень, слякоть, «грязина непролазная». А сейчас, к ночи, похолодало, и с низкого неба посыпалась невесомая крупка. Будто кто невидимый там, за тучами, чуткими пальцами присаливал землю первым снегом — чтоб сохранить до весны.
На оставшихся на ветвях крупных ранетках вырастали снеговые шапочки. Так и смотрели на неслышно ступающую зиму Васька, мама и гномики-ранетки в пушистых колпачках. Было уютно, грустно-приятно и немножко таинственно. Вот бы кто-нибудь из марвелов сейчас достал гитару и… Но в темноте комнаты Васька почему-то не смог различить знакомых силуэтов.
Всё равно хорошо. Вот бы всегда так…
— Мам, а зачем в город? Можно и тут жить. Как Санька.— Васька вспомнил соседского мальчишку, с которым играл летом.— И папа бы приехал. И Жучку к себе возьмём.
— Можно бы. Да такая тут глухомань… — задумчиво ответила мама. Она тоже хотела вернуться в Жуковку, где всё с детства так просто и понятно.
Васька опять почувствовал в её голосе ту городскую тоску, которая тревожила его и делала маму похожей на бестолковую снежинку в безветренную погоду. Мальчик сунул голову маме под руку, обхватил руками крепко. Она улыбнулась, ероша светлые волосы. «Странное слово — „глухомань“. Будто здесь глухие Маньки какие-то живут»,— удивился про себя Васька. И вот уже картинки заскакали перед глазами: Манька-старая носки вяжет на лавочке, Манька-средняя пироги в печь ставит, а девчонка Манька из подполья картошку достаёт…
— Мам, а эта вот… глухомань — это что? Лес?
— Ну и лес тоже. Так любое глухое место назвать можно. Значит, далеко от цивилизации, от города.
— Это плохо?
— Да уж чего хорошего.
Васька задумался. Неправильное какое-то объяснение. Жуковка — хорошее село, и люди здесь хорошие, и природа. Деда вон сколько раз в другие лесхозы звали на работу — начальником, а не простым лесничим, а он из родной Жуковки никуда.
Глухомань… Мальчику представилось, что пелена снега обложила горстку жуковских домов невесомым ватным облаком, и не доходит сквозь него шум города, гул машин. И Интернета нет, и в телевизоре пять каналов всего. Вот поэтому, наверное, и говорят: «глухо». Но что-то манит сюда, не даёт забыть. Будто шепчет-зовёт кто сквозь снег: «Глухомааань…»
Спали с мамой на широкой дедовой кровати, вдвоём под тяжёлым ватным одеялом. Пришла Муська, забралась к ним, заурчала, как моторчик. В печке уютно потрескивало, будто огненные кузнечики прыгали по ломким прогорающим поленьям, и мерцали красными крыльями сквозь щели в дверце. По потолку ходили длинные тени, было тепло и совсем не страшно. Васька прижался поплотнее к маме и стал представлять, как усталый от подвигов Росомаха входит в сени, садится у печки, долго, по-дедовски стягивает сапоги, разматывает портянки. Придвигает большое лукошко, снимает навязанные сверху тряпки, а под ними — тронутые морозцем рябина да калина, коряжки, на зверей похожие, смешной гриб трутовик — гостинцы «от зайчика». Натруженными руками герой перебирает лесные богатства и рассказывает, как он сегодня… Васька уже не понимал, Росомаха это или дед — потолок, и печка, и Муська вдруг сдвинулись, поплыли, и Васька поплыл во сне неведомо куда, так и не услышав лесных рассказов.
И снилась ему рыжая Жучка со станции. Она лизнула Ваську в лицо и, не торопясь, побежала в сторону дедова дома. Иногда она оглядывалась, по-доброму посматривая на мальчика, словно проверяя — идёт ли? В отдалении прогудела «нелёгкая» электричка, папа спрыгнул на перрон Жуковки и зашагал по улице. За ним, тихо похрустывая снегом и вспугивая сонных птиц, на мягких лапах брела большая медведица-зима.