Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2017
* * *
Cентябрь, сентябрь, как плотен твой помянник!
Среди полян, затопленных слюдой,
о всех ушедших грезит конопляник,
о всех, утёкших за водой седой…
Тёплы их руки, бывшие оплотом,
нежны объятья, хоть и не видны.
Навстречу им — в стремлении бесплотном —
срываюсь, преисполнена вины.
И замечать так странно потому-то,
что ничего смертельный миг не стёр,
что не о них вздыхаю поминутно
и разжигаю мысленный костёр,
в котором не для них горят поленья,
а для тебя,— ушедший, но живой.
Да молишься и ты — вне озлобленья,
в душе не опустевшей и жилой.
Вспомни Алушту с улыбкою странною
Не Алушту сладчайшую летнюю,
одна тысяча девятьсот…
где больную тебя, шестилетнюю,
мама с пляжа «домой» несёт,
но Алушту недавнюю, зимнюю —
с солнцем мёртвых на пляжах твоих,
с мандаринно-январской корзиною
в крымубежище на двоих,
с той тоскою неубиваемой
от напитанной кровью земли,
со шмелёвской, неупиваемой,
синей чашей морской вдали,
с новогодним контентом из телика,
с контингентом в кафешках из зон,
и шестого — с террасы отелика —
Рождества колокольный звон.
И трёхдневную, непространную,
в недоверчивом сердце дрожь.
И разлуку, с улыбкою странною.
Впрочем, что же в ней странного, что ж?
* * *
Дом был другой, и заборчик — другой,
и тропинка, протоптанная, дугой,
и в снегу — тяжёлые ветки
и следки соседской левретки…
Но очнёшься случайно не там, а тут,
где подхватят тебя и несут, несут,
и поют на ходу, и смеются,
и бессмертными остаются.
Лист кленовый
Лист кленовый безголовый,
свежий, юный, неземной.
Ах, с какой надеждой новой
увязался он за мной!
И летает, и сияет,
и спасает, и поёт,
будто больше не зияет
смерти выход (или вход).
Неужель, бежавший тленья,
будет счастлив индивид?
Нету летоисчисленья,
как Георгич говорит?
Только жду не без опаски,
с непонятною виной,
что иссякнут эти сказки,
эти танцы под Луной.
Есть невидимы законы,
по которым навсегда
мрак бездонный заоконный
позовёт меня туда,
где заждавшуюся лодку
обнимает старый Стикс,
где найдёт свою находку
каждый игрек, всякий икс.
Явление цветущего абрикоса
1.
Он первый, он самый отважный,
он чует, что будет теплей,
и шмелик однофюзеляжный
поверил ему, дуралей.
И бабочка, la mariposa,
не зная прогноза вполне,
мерцает в столпе абрикоса,
на светлой его стороне.
Все вместе они обязались
втянуть меня в эти дела —
летать, любоваться на завязь,
сулить наступленье тепла.
2.
К старости становишься японцем.
И стоишь под солнцем, чуть раскос,
и глядишь: с тишайшим перезвонцем
помавает веткой абрикос.
Обогнал он яблоню с черешней,
посетил на миг земную клеть,
чтоб воздушной радостью нездешней
окатить, утешить, облететь.
Будто растворились двери рая,
и стоит в пристанище добра,
на тебя, заблудшего, взирая,—
дерева цветущая гора.
А вокруг — ристалища и квесты,
пёсий лай и человечий бег.
И летят, как «капельки» челесты,
абрикоса радость, сладость, снег…
3.
иногда ветка абрикоса —
это хокку
иногда —
пара строф
порой
встретишь дерево
которое тянет
на полноценное
стихотворение —
строф на пять
или даже
на семь
но что же тогда,
абрикос-поэма?
дорога ли это
под абрикосовой сенью?
или абрикосы-ворота
в дивный новый мир?
или просто крона,
опрокинутая в небо —
космос цветущий?
но никогда
знаете, никогда
мне ещё не попадался
абрикос-верлибр
такой где всё
с маленькой буквы
почти без знаков препинания
строка — два-три слова
неужели он не существует?
Война
Хочешь, скажу тебе, что будет на самом деле?
Война нас заставит забыть о нас, держать себя в чёрном теле,
выветрит все упоминания о любви из сна и яви,
выберет из всех — нас двоих и железной рукой задавит.
Это за то, что мы хотели увидеться в мае —
сфоткаться на мосту, из центра ехать в трамвае,
долго гулять над рекой, искать созвездие Девы,
засыпать под утро, не зная, кто мы и где мы.
Это за то, что много всего мечтали,
мало имели, тяжело трудились, были из стали,
и когда другие ломались, ты молился и я молилась…
Мы получим сполна за всё, и тут ни при чём справедливость.
Здесь работает высший закон, закон для Иова:
у других — безмятежный сон, плодоносит корова,
тучны стада у них, не пропадают дети,
лишь для таких, как мы, нет ничего на свете.
И когда друг друга жизнь случайно протянет: «на»! —
наступает конец, миру венец, война.