Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2017
В бассейне
Уменьшенная копия морей.
Мы плаваем, одолевая скуку,
вытряхивая воду из ноздрей,
лелея праздность.
Нам эти дни — как белые стежки
на ежедневном полотне из драпа.
И тонут, тонут мелкие грешки,
водою смыты.
Пока мы здесь, над нами нет беды.
Пока мы здесь, всегда прозрачна влага.
Минутный след прочертит гладь воды —
и сразу гаснет.
А за стеной бурлит привычно жизнь:
хрипят авто, пугают светотени.
А мы плывем, счастливые моржи,
в объятьях лени.
* * *
Вот оно, предчувствие пороши:
небо собирает белизну,
ветерок, как дуновенье прошлого,
языком сырой асфальт лизнул.
И пошёл гулять по голым кронам,
сучья гнуть, сучочками трещать…
Никогда я не был невлюблённым.
Я влюблён.
В кого?
В тебя.
Опять.
Ветерок снежок швыряет в лица,
топит город в снежной бахроме…
Как нам быть?
Как в стужу не свалиться?
И не повредиться бы в уме.
Как пройти достойно эту зиму,
как поймать пороши парашют?
Белый город.
Ночь неотразима.
Как нам жить?
Кого-нибудь спрошу.
Оле и Мише
Живите, дети! Радуйтесь всему,
что вас отныне радовать возьмётся:
и дальним — нам, и ближнему — тому,
в ком признаки слепого благородства.
Дивитесь хлебу — он теперь для вас
черней и солоней, белей и слаще.
Живите всласть! И ваше was ist das? —
пусть будет тем уверенней, чем чаще.
* * *
И мечется по кругу
отчаянный вопрос:
как нам понять друг друга?
Как нам понять друг друга?..
Есть ветер и дорога,
и тихий стон колёс.
Всё видно только Богу.
Всё видно только Богу.
Мы сами — словно ветер:
порывисты и злы.
И мы за всё в ответе.
И мы за всё в ответе.
И вяжем, как ворожим,
Гордиевы узлы,
а развязать не можем.
А развязать не можем.
А разрубить — не смеем!
И всё торопим срок,
когда поможет нам —
нам кажется — дорога…
И верим — и не верим.
И произносим: «Бог…»
Но не увидеть нам
того, что видно Богу.
И мечемся по кругу,
и смотрим на дорогу.
Как нам понять друг друга?
Всё видно только Богу.
Столбы. Такмак
И тишина! Такая тишина!
И белизна! И свежий снег на ветках!
И даже неба серая салфетка
уже не так уныла и скучна.
Тропа скрипит, виляя и резвясь,
чиня шагам посильные препоны.
И мы стрижём счастливые купоны
и с суетой утрачиваем связь.
И дребезжат сосульки на усах,
и бархатится иней на ресницах…
И этот день, что бесконечно длится,—
всего лишь миг у Бога на часах.
Грузия. Фрагменты
О, горы Грузии! Языческий восторг
и христианский трепет неподдельный!
Горел сентябрь. Наш отпуск двухнедельный
стоял в зените. Плавился восток,
а вечерами запад напоказ
катил закат на алой колеснице.
И нам порой казалось: только снится
нам вольный край по имени Кавказ.
Тифлис дышал покоем и родством,
струил вино и аромат хинкали.
И «мамин хлеб» из дедовых пекарен
был так пахуч, что пахло волшебством!
И волшебством дышало всё: река —
её валы желтели под мостами,—
и над рекой волшебный Пиросмани
держал барашка в бережных руках.
Волшебно пел булыжник под ногой,
мы шли наверх, к короне Нарикала.
И синева прозрачно намекала,
что пропустить пора бокал-другой.
Пылал в стекле рубиновый пожар.
Бокал вскипал лозою Алазани.
И мы у груши сердце вырезали —
нас грушей щедро одарил Важа.
И это было тоже волшебство —
грузин Важá (хоть правильнее — Вáжа;
порой, ища изящного пассажа,
мы не щадим буквально никого!),
и виноград, и сливы сизый бок,
и спелой груши мякоть — как истома!..
Нам хорошо. Мы далеко от дома.
Тифлис дышал.
И плавился восток.
Подобие стансов
Целый мир я обойти не могу.
Не могу я обойти целый свет.
Но описывает солнце дугу
и за ночью обещает рассвет.
Замерла река, закована в лёд.
Льдом захвачена, река замерла.
Я вздыхаю: «Это скоро пройдёт!»
Усмехаюсь: «Вот такие дела…»
Что же делать? Остаётся одно:
до зари подушку в прах проминать,
ждать, когда звезда заглянет в окно,
и не спать, и всё о ней вспоминать.
В этом мире я давно не один.
Не один я в этом свете давно.
Серый пепел моих редких седин
для кого-то — золотое руно.
Вздует вечер над рекой фонари.
Воронёнком встрепенётся душа.
До звезды тебе не спать. До зари.
Всё вздыхать: «Ах, как она хороша!»
Стынет ночь, дневного света белей.
Палачом моим — часы на стене.
Да воздастся мне по вере моей.
По любви моей — воздастся вдвойне.
* * *
Во мне поселился чужой.
Чужой мной и крутит, и вертит.
Нет-нет, не доводит до смерти,
но где-то проходит межой.
Он с кошкой поссорил меня.
Он струны расстроил на гуслях,
и звуки зашлись — и погасли.
И струны, дрожа, не звенят.
…Меняется смысл бытия.
Гримаса фортуны обидна,
поскольку вполне очевидно:
чужой — это я.
Это — я.
* * *
Уже почти по-стариковски заложив за спину руки,
бреду тропинкой, ловлю вращенье
оси земной.
Но ещё не скоро, ещё не скоро момент разлуки
меня с этим миром
и этого мира — со мной.
Я ещё не слепил свой образ.
Я его ещё
не закончил.
И, значит, не время.
Значит, рано куда-то спешить.
…Сидит во мне стих и словно кузнечик — стрекочет.
И пока он во мне стрекочет,
я буду жить.
Апрельский снежок
Куда ты идёшь? Для чего ты на землю ложишься?
В зените апрель, и пора уж на май уповать.
Ты скоро растаешь, тебя не оценят, дружище.
И в грязь тебя втопчут. И слёз не дадут проливать.
Зачем этот снег? Для чего этот ветер колючий?
К чему эти серые тучи над тёмной горой?
В зените весна, и снежок запоздалый летучий
напрасно летит.
Он умрёт, как последний герой.
* * *
Если я уйду внезапно —
это не беда.
Не сегодня и не завтра —
как-нибудь потом.
Если ты уйдёшь внезапно —
будет серый день.
Я поплачу. Дождь поплачет.
Солнце не взойдёт.
Если мы уйдем внезапно —
грянет пустота.
Кто над нами станет плакать?
Кто прольет слезу?
* * *
Восстановление контуров тела.
Из перечня услуг
Контур тела уже неопределён. Уже размывается.
Мы уже почти бестелесны, похожи на облака.
Дискантом детским скулит метель, поземкою извивается.
Жизнь удивительна! Жаль только, что коротка.
Жизнь удивительна. Мы не берём её подлую сторону —
только ту, что в нас трепещет и в нас дрожит.
И контур тела её бережёт, хранит до последнего вздоха, после которого
он и сам уже восстановлению не подлежит.
* * *
Плывут по речке утки —
я слышу их смешки.
Уже какие сутки
не пишутся стишки.
Не выдавить ни строчки
из тюбика души.
Пересыхают ручки,
тупят карандаши.
Хотя б глагольной рифмы
постыдный моветон —
но нет: сплошные рифы,
подводные притом.
И утки… вот и птица,
смеясь, стремится вдаль.
И мне почти не спится.
И мне почти не жаль.
Какая жизнь? Какая?!
Куда течёт опять?
Мы, как тяни-толкаи,
то вскачь рванём, то вспять.
Кого согреют строки?
Наш путь, как ни реки,
от слова и до срока —
едва длинней строки.
…Река, спеша, катает
траву и голыши.
Какая жизнь? Такая!
Не спрашивай — пиши!
Пиши, меняя ручки,
чиня карандаши!
Но всё-таки на случай
на всякий — поспеши.
Не с тем, чтоб плюнуть желчью
в того, кто точит желчь,—
чтобы успеть обжечься.
Обуглиться.
Обжечь.