Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2017
* * *
Наверно, смешно и нелепо
в закатную верить зарю…
Смотрю на вечернее небо,
спокойно и долго смотрю.
Мне волосы ветер полощет
и полнится взгляд синевой,
я вижу яснее и проще
прошедшее перед собой.
Ведомый велением вышним,
прорвал я соблазны греха.
Что было никчёмным и лишним,—
отсеялось, как шелуха.
Испытан земной маятою,
я с ней расквитался давно.
Всему пережитому мною
меня пережить суждено.
И вот, не забывший о многом,
судьбу разглядевший свою,
безропотно, как перед Богом,
под небом вечерним стою.
Внимаю сердечной надежде
на эту живую зарю,
с любовью, неведомой прежде,
в предвечное небо смотрю.
* * *
Я шагаю устало
от Москвы на восток…
Что-то птица сказала —
я расслышать не смог.
Сколько хватит мне силы,
столько буду шагать.
Голос неба России
я хочу разгадать.
Всюду прежние лица,
всюду голос родной.
Но о чём эта птица
говорила со мной?..
* * *
Свободу завоёвывают кровью.
Не признаёт она иных щедрот.
Она своей безжалостной любовью
на пьедестал ведёт и эшафот.
Свободу завоёвывают кровью.
Глуха к словам без жертвы и борьбы,
она, как смерть, не поведёт и бровью
на уговоры, просьбы и мольбы.
Свободу завоёвывают кровью.
Подкожный страх пред нею изживи.
Цхинвал, Донецк, Луганск и Приднестровье
познали яд и мёд её любви.
Свободу завоёвывают кровью.
Когда остры глаза, сердца и слух,
ни жалам пуль, ни чёрному злословью
не победить в крови свободный дух.
Жестокий мир овеян русской новью.
За русский новый мир идёт война.
Свободу завоёвывают кровью —
и лишь тогда навек она верна.
* * *
Ну вот, я пережил и это лето.
Теперь и осень как бы пережить…
Пусть за окном, померкшим до рассвета,
унылый дождик будет моросить.
Пусть ничего кругом не происходит,
дожди и ветры пусть одни шумят.
Для сердца есть покой в плохой погоде,
когда ничем не растревожен взгляд.
Пусть за окном дрожит и гнётся ива
под хмурым небом, от дождя темна.
Над ней ворона пусть летит лениво,
и лишь не шелохнётся — тишина.
Когда осточертеет всё на свете
и станет всё таким ненужным тут,
лишь ива за окном, лишь дождь и ветер
покинуть эту землю не дадут.
* * *
Своей привычки старой не нарушу,
уйду от грусти в тихий листопад.
Мне лишь природа успокоит душу,
и незаметно посветлеет взгляд.
Один в прохладном опустевшем парке
присяду над озёрною водой.
Закат осенний в облаках неярких
заронит в сердце временный покой.
И словно скажут мне для утешенья
трава, деревья, тёмная вода:
«Смотри на эту жизнь без сожаленья,
её не будет больше никогда».
Вослед за тихим голосом природы
я повторю себе и не себе:
за все под солнцем прожитые годы
будь благодарен Богу и судьбе.
И сколько б слёз ни пролил ты на свете,
какой бы горький ни проделал путь,—
ты жил на этой сказочной планете,
ты видел мир, который не вернуть.
Твоя печаль восполнится с лихвою
иною платой и теплом другим…
И если мир жестоким был с тобою,
то этим миром будешь ты любим.
* * *
Пасмурный вечер, тяжёлые тучи,
трепет листвы на кустах…
Нет, мне уже никогда не наскучит
серая муть в небесах.
Ветер и дождь в среднерусской природе
грустному сердцу нужней,
в этой холодной ненастной погоде
легче ему и вольней.
Взгляд мой оживший спокоен и светел.
Сладостно дышится мне.
Скоро и сам я как дождь и как ветер
буду в родной стороне…
* * *
Вырвусь я в своём пророчестве
из тоски лихих годин.
Даже в полном одиночестве
я на свете не один.
Пусть душа, ни с чьей не схожая,
словно комната пуста,
предо мною — матерь Божия
и спокойный лик Христа.
Лампа ночью долго светится
над застывшею строкой.
Есть мне, с кем глазами встретиться
и к кому прильнуть душой…
* * *
В Голицынском парке скамейки пусты,
в Голицынском парке — прохлада.
На клумбах широких сгорели цветы
в багряном огне листопада.
Аллеи безлюдны, качели — тихи,
устало-безмолвны деревья,
стада облаков, как немые стихи,
спешат в ледяные кочевья.
И вновь я простился с травой и листвой,
и лету сказал «до свиданья».
В Голицынском парке над хмурой водой —
небес и тепла угасанье.
Стою над водой и не холодно мне,
и прежнего нет сокрушенья.
Угрюмому сердцу спокойно вполне.
Бесслёзны души сожаленья.
Дорога осенняя жизни моей,
недолгие годы земные
и сумрак остывших, увядших аллей
сошлись и слились, как родные.
Меч и камень
Тротил джихада и Дары волхвов…
Две веры, две надежды, две стихии.
Явленья духа этих двух миров
слились в пространстве и в судьбе России.
Сошлись непримиримые миры,
как жизнь и ложь, как Истина и нежить.
Шахидки пояс и волхвов Дары…
И лишь одно из двух должно утешить…
Несовместимы пламя и вода.
Нас вновь столкнули и легко и быстро.
Остра их вера, но у нас — тверда.
И меч о камень высекает искры…
Цветок звезды
В лесной тиши, в глухом затоне
речной воды
я взял в холодные ладони
цветок звезды.
Вонзился в руку, словно жало,
её огонь,
звезда, шипя, в затон упала —
прожгла ладонь.
Тогда, склонясь над зыбкой глубью
ночной воды,
ладони свёл я и пригубил
глоток звезды…
И мне с тех пор во тьме кромешной
светло всегда,
в моей душе, земной и грешной,
горит звезда!
* * *
И ныне Божий Сын унижен и распят.
«Что истина?» — спросил с усмешкою Пилат.
Философ, он не знал: она не «что», а «Кто».
Его глазам прозреть не помогло ничто.
Был в слепоте своей Пилат неумолим.
А Истина живьём стояла перед ним.
Пушкин
Летящий сквозь громады лет,
огнём небес отмечен,
поэт в России, он — поэт,
не больше и не меньше.
Он и творец, он и боец,
певец, гонец победный,
а выше — только лишь Отец
и Сын, и Дух Заветный.
Есть слово-символ, как пароль
для всех в России,— Пушкин.
За вечную любовь и боль
нальём по полной кружке.
Когда земные времена
погрязнут в общем блуде,
его строка, хотя б одна,
но в русском сердце — будет.
И пусть во власти высших сил
течёт веков громада,—
останется: «Я вас любил…»,
и большего — не надо.
Победитель
…Дрожали языки огня,
и ночь застыла глухо.
«…Один из вас предаст Меня,
но вы крепитесь духом».
И было ждать совсем чуть-чуть
Земле, чтоб стать иною…
«…Я истина, и жизнь, и путь,
идите вслед за Мною».
Свет на лице. Чело в венце.
Веков минувших стержень.
«…Отец во Мне и Я в Отце,
и Мною мир повержен».
Была святая ночь тиха.
Предатель время выждал.
Ещё до крика петуха
Пётр отречётся трижды.
Нет больше в мире ничего
до крайнего предела,
весь этот мир — лишь Крест Его,
лишь Кровь Его и Тело.
Поэт
Бога об одной просил награде.
Ждал одной любви до седины.
Всё отдал, со всем расстался ради
высоты духовной глубины.
Этот свет сберёг в себе до гроба.
Были вопли недругов смешны —
не слышна была чужая злоба
в небесах духовной глубины.
Должен был и смог не оступиться,
встав на самом гребне крутизны,
чтобы не упасть и не разбиться
с высоты той самой глубины.
Голос моих предков
Это ж сколько ушло поколений
и сожглось отстрадавших сердец,
чтоб для ясных души озарений
я пришёл в этот мир наконец!
Чтобы эти души озаренья
воспылали из тьмы вековой,
чтоб убитые мраком забвенья
наконец встали рядом со мной.
Чтоб отважно, спокойно, сурово
голос предков из праха восстал,
чтоб заветное русское слово
я жестокому свету сказал.
Да, трудились они не напрасно
до меня на российской земле.
И страдали они не безгласно,
и не сгинули глухо во мгле.
Вино и хлеб
Как много лет, мой друг, поверь,
В потёмках я блуждал.
Христос в мою стучался дверь,
но я не открывал.
Я оставался глух и слеп,
мне было знать смешно,
чьим телом был мой чёрный хлеб
и кровью чьей — вино.
Себя изжил я, как беду.
Открыта настежь дверь.
Я нашей скорой встречи жду.
И горько мне теперь…
Я знаю, кто спасал меня —
чья кровь и тело чьё.
И отсвет горнего огня
изжёг лицо моё…
Как много, друг, больших потерь,
как сердцем я устал…
…Христос в мою стучался дверь,
и я — не открывал…