Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2017
Волга, Вятка, Ока и Кама
Волга, Вятка, Ока и Кама —
вот четыре родных сестры.
Между этими берегами пращур мой разжигал костры.
Волховал, приготовясь к
севу, и поглаживал оберег,
Чтоб вовек родовое древо пило воду из этих рек.
Чтобы бьющийся слева бакен направлял бы уключин скрип,
И горел бы огонь прабабкин и прадедов на спинах рыб.
…Начинала цвести ясколка, разливался в лугах апрель,
Лучше няньки качала Волга лодку — мамину колыбель.
Знали слово «война» с пелёнок, но хранил беззащитных Бог,
И от «воронов» да воронок он судёнышко уберёг, —
Только омуты да стремнины, но недаром родня ждала:
Скоро доктором станет Нина, будет новая жизнь светла.
…Вечный зов соловьиной Вятки, зачарованный край отцов:
Здесь писал угольком в тетрадке душу русскую Васнецов.
Здесь грозила судьба расстрелом в сорок первом за колоски…
По сестрёнке, навеки в белом, плакал Ванечка у реки…
И остались они живые, целых пятеро, мал мала…
Славный врач из Ивана выйдет, будет новая жизнь светла.
…Первый скальпель, уколы, грелки и родительский непокой:
Это я родилась на Стрелке, между Волгою и Окой.
Если есть у свободы запах, это запах родной реки.
Напиши-ка, смеялся папа: наши с Вятки-де вы с Оки.
Вслед за мамою ехал Грека через реку, а в реке рак,
И молочными были реки, и кисельными берега…
Утка в море, хвост на заборе, Волга зыбает корабли,
В Жигулях Жигулёвским морем нарекли её журавли,
Натянув тетиву рассвета на Самарской Луки изгиб, —
Это красное пламя ветры зажигают на спинах рыб,
Это посвист далёкой Стрелки, что почувствовал печенег
По вибрации крупных, мелких — всех впадающих в Каму рек.
«Ты — река! И теперь ты — Кама!» — крикнут белые берега.
Может, это такая карма? Может, это одна река?
Может, это игра течений? Может быть, по воде круги —
Многоточия изречений той одной, родовой реки?
…Волга, Вятка, Ока и Кама,— и щепотью ведомый перст
На груди четырьмя штрихами, как судьбину, выводит крест.
Бабье лето
Шмеля запрягай, пока у погоды
льгота,
Махнём к сентябрю в лесок.
Для нашей телеги пятое время года —
Не пятое колесо.
Пропишет тебе движение мегаполис
С компьютера на диван.
Здесь доктор иной: ничто не сравнится с пользой
Целебных осенних ванн!
Ещё не утихли звуки лесных оваций,
Рябиновый пир — горой.
И хочется плакать раньше, чем любоваться
Последних цветов игрой.
И музыкой дышит даль, рассыпая флейты,
Опятами дышит близь.
О пятое время года, о бабье лето,
Ещё на чуток продлись!
Все автобусы — братья
Все автобусы –
братья:
неразрывные узы дорог.
Зыбче зыбкого ради
я опять оставляю порог.
И с киванием мудрым
под сурдинку усталых рессор
с октябрём рыжекудрым
мой автобус ведёт разговор.
Вот, казалось бы, довод,
что поблизости, может быть, ждут,
только, как заколдован,
повторяется старый маршрут.
Под прикрытием неба,
и под локоть ведут дерева,
фонари будто слепы,
расстилается в ноги трава.
Мой ненастный, цветастый,
обучён волхованью ресниц,
обещает всё царство
милый нищий, и всё-таки принц.
Ибо горы и долы –
самый подлинный вид из окна,
ибо всё-таки долог
путь до счастья во все времена.
Влажной ночью зажжённый,
этот красно-зелёный восторг,
словно флаг, отражённый
в зазеркалье умытых дорог.
Бег серебряных капель
не удержишь на чёрном стекле.
Я уже умолкаю,
по знакомой ступая земле.
Март
Где ветка касается робко
Горячей щеки фонаря,
Вела меня быстрая тропка
От прожитого февраля.
И были дома у обочин
В вечернем прищуре слепы,
Но даже в преддверии ночи
Я видела марта следы.
Резные балкончики зданий
И дерево в истинный рост
Взлетали уже над Казанью
Под звоны оттаявших звёзд.
И эти, и те, и другие —
Весь город вставал на крыло, —
В какие края дорогие,
Куда эту стаю несло?
Летели куда переулки
Над городом светлым моим?
Тянулся за ними, как руки,
Котельных серебряный дым.
Дирижёр
Андресу Мустонену
Кристоферу Мулдсу
В шестом ряду второе место —
Счастливый вытянув билет,
Обожествляю спинку кресла,
Каких на свете больше нет.
Он вышел в чёрном. И взмывала
Смычковых стая голубей.
О дирижёр, ты сердце зала
Навылет музыкой пробей!
Толкай, раскачивай качели,
До неба головокружи
На той струне виолончели,
Которую не заглушить.
Когда рояль играет жизнью,
А скрипку обнимает альт,
В одном движенье тонкой кисти —
Такая боль, такая даль,
Такие колоколят бездны
На люциферовой трубе,
Что отрекаться бесполезно
От безрассудного в тебе.
И ты, в неудержимой страсти,
Все дни и ночи напролёт
Отдашь за чуткое запястье,
За тонкой палочки полёт.