Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2017
13 июля 2017 года исполнилось бы 80 лет писателю Борису Черных, чьи жизнь и творчество связаны с Сибирью, в том числе и с Красноярском.
Июль 1997 года. Из Белгорода я приехал в Дом творчества писателей в подмосковном Переделкино. Перед обедом зашёл в единственный на то время в посёлке магазин. Выхожу. Навстречу мужчина. Сталкиваемся взглядами. «Борис?» — то ли спрашиваю, то ли с удивлением приветствую я.— «Да. А ты… ты Валерий?»
Пожимаем друг другу руки. Сколько же мы не виделись? Мысленно подсчитываю: почти двадцать пять лет.
Борис приглашает: «Пойдём к Юре Карякину, там поговорим, повспоминаем».
1.
Первый раз Борис Черных появился в Благовещенске в редакции газеты «Амурский комсомолец», где я работал литсотрудником, осенью 1971 или весной 1972 года. Приехал по командировке журнала «Юность», в котором был напечатан или готовился к публикации его очерк «Весенние костры» об известном дальневосточном географе Владимире Михайловиче Питухине, он встречался с ним ещё в школьные годы. В редакции мы и познакомились. Тогда же я узнал, что детство и юность Бориса прошли в городе Свободном, а вообще он продолжатель казачьего рода, корни которого в селе Албазино — первом на Амуре русском поселении — крепости Албазин.
Через какое-то время Борис опять оказался в нашей редакции. Приехал он вместе с журналисткой Валентиной Юдиной, она стала ответственным секретарём газеты, его же почему-то долго не зачисляли в штат. По молодости я не очень-то интересовался ни их биографиями, ни анкетными данными, но слышал, что Валентина была экс-редактором владивостокской молодёжки, за острые публикации её сняли с должности, а за Борисом тащился «хвост» по линии КГБ за какое-то письмо в адрес XV съезда ВЛКСМ с предложением по реформированию этой молодёжной организации. (Много позже я прочитал это письмо в его двухтомнике, вышедшем в издательстве «Европа». Оно называлось, как и книга Н. Чернышевского и статья В. Ленина, «Что делать?». Ничего антисоветского в тексте не было, а только предложения по «оживлению» деятельности уже тогда «загнивающего» комсомола.) В Благовещенск, в «Амурский комсомолец» их пригласил первый секретарь Амурского обкома ВЛКСМ Владимир Бунин — земляк и школьный приятель Бориса.
С приездом Юдиной и Черных «Амурский комсомолец» резко изменился. Редактор Владимир Ермошин как бы отошёл в сторону, видимо, выжидая, что из такой «перестройки» получится. Газетой рулила Валентина. В тот период была пора комсомольских отчётно-выборных собраний и конференций, и если прежде материалы о них были в основном гладкими, то теперь стали более критическими. Я и сейчас помню названия некоторых: «Мы поднимаем мятеж», «Не стоять в стороне», «„Они“ и „мы“». Заголовки придумывали Валентина и Борис, он же стал готовить литературные публикации. Тогда в «Амурском комсомольце» впервые была напечатана большая подборка моих стихов, причём в неё вошли и верлибры — в то время, кроме меня, в области их никто не писал.
Я и Борис подружились, как могут дружить люди с десятилетней разницей в возрасте и разным жизненным опытом. Он читал мои материалы и стихи, подсказывал, советовал, и мне, журналисту-самоучке, такие уроки давали многое. Мой учитель был немногословен, о себе не очень-то распространялся, но чувствовалось, что за этой скрытностью есть достойная биография, есть знания и духовный багаж, которым он готов поделиться далеко не с каждым собеседником.
Кажется, в ноябре Бориса зачислили в штат редакции, но проработал он меньше месяца.
5 декабря был День Конституции СССР. Я написал очерк о делегате областной комсомольской конференции молодом лесозаготовителе из посёлка Дактуй Александре Чернове. Юдина поставила его в праздничный номер на всю первую полосу, заключив материал и фотографию героя в жирные рамки. Шапка «Сегодня — День Конституции СССР», насколько помню, была выделена красным цветом, а заголовок материала «Фортуна ни при чём» был чёрным.
В понедельник я пришёл на работу. Обычно в этот день утром проходила летучка, но на этот раз её отменили. Кто-то сказал, что Ермошина и Юдину вызвали в обком партии. Потом Валентина рассказывала, что тогдашний секретарь по идеологии по фамилии Карбивничий размахивал руками, топал ногами и орал: «Это что за похороны вы в газете устроили? И что, Конституция СССР — фортуна ни при чём?!»
Вероятно, эпизод с этой публикацией стал последней каплей терпения амурских властей и соответствующих правоохранительных органов. Через несколько дней мы провожали Бориса и Валентину на самолёт. Из редакции были только я и Саша Жданова (сейчас Александра Николашина — главный редактор журнала «Дальний Восток»). Улетали они куда-то на юг, работать в городской газете. Честно сказать, тогда я и не подозревал, что познакомился и общался с писателем, который в будущем скажет своё слово в современной отечественной литературе, с человеком, чья гражданская позиция достойна уважения, как бы кто к нему ни относился.
В «Амурском комсомольце» Борис опубликовал прозаическую миниатюру «Зажигалка Твардовского» (к моему удивлению, ни в одной его книге я её не нашёл, так что будущим исследователям творчества Черных есть поле деятельности). У него действительно была зажигалка, которая когда-то принадлежала Александру Трифоновичу.
2.
В конце 80 — начале 90-х годов в «Литературной газете», журналах «Огонёк», «Континент», других изданиях стали появляться рассказы Бориса Черных. Из аннотаций к публикациям я узнал, что он отбыл пять лет в заключении в лагере под Пермью, якобы за антисоветскую агитацию, за организацию «Вампиловского книжного товарищества», в деятельности которого усмотрели угрозу советскому строю. Он попал в последнюю, так называемую «андроповскую посадку». В настоящий момент живёт в Ярославле, редактирует газету «Очарованный странник». Я читал «Гибель Титаника» и другие его «Урийские рассказы», без всякого преувеличения восхищаясь тем, как Черных рассказывает о родном городе Свободном, о друзьях детства, о земляках-амурчанах.
О его прозе писатель Фазиль Искандер в предисловии к книге «Озими» сказал, в частности, так: «…Это зрелый прозаик. У него свой богатый сибирскими красками язык, свой мир, пронизанный любовью к людям, своя философия существования… Талант там, где не иссякает любовь». Перечитывая сегодня книги Бориса, в том числе двухтомник, вышедший в 2007 году в московском издательстве «Европа», и однотомник «Эрька Журо, или Случай из моей жизни», выпущенный уже после его смерти владивостокским издательством «Рубеж», понимаешь, насколько точны и ёмки эти слова.
Но любовь писателя, о которой говорит Искандер, вовсе не умилительно-благостная, а, я бы сказал, пронзительно-щемящая, а порой и трагически-печальная. Она во всём — в рассказах о детстве, юности и молодости, прошедшей в поисках смысла и цели жизни, о людях, с которыми встречался и которые близки ему по духу, в конце концов, о судьбе страны, о её прошлом, настоящем и будущем. Его произведения, как художественные, так и публицистические, не придуманы и не надуманы, они, как и герои, реальны, поэтому воспринимаются так, словно всё, о чём говорит писатель, произошло с самим читателем — волнуют, тревожат, заставляют любить и негодовать. Лично я такие чувства испытываю.
Похожие мысли и чувства, вероятно, испытал и известный критик Валентин Курбатов при прочтении рассказа «Мазурка», написав: «Это русский писатель с зорким и любящим сердцем, он пишет о русской судьбе — стремительной и долгой, как лучшие простые и печальные баллады и песни нашего много повидавшего народа… Они спеты доверчиво и открыто, как поёт обычно русский человек, бледнея лицом на горьких стихах и возносясь на счастливых… Эти слёзы при чтении — к свету. Значит, мы по-прежнему дома и не забыли заветов милосердной русской литературы — быть с человеком до конца».
Борис Черных так говорил о своём творчестве: «Я сам пленник собственной судьбины. Так сложилось. Год за годом, десятилетие за десятилетием наслаивались испытания. Я привык быть гонимым и даже тихо полюбил это всегдашнее состояние. Незаметным образом оно наложило отпечаток на ум и сердце. Не сделало их злобливыми, но нельзя же с незаживающей раной жить и здравствовать»; «Несмотря на то, что мои произведения достаточно рваные, я мог бы выделить рассказы „Мазурка“, „Это о матери“, „Плач перепёлки“, „Гибель Титаника“, „Маленький портной“. Мои произведения читали такие великаны, как Солженицын, Искандер, Астафьев».
Кстати, тема «Астафьев и Черных» ждёт своих исследователей. Писатели встречались и вероятно не один раз. Есть фотография, на которой запечатлены Виктор Петрович и Борис Иванович, сделанная в январе 1966 года в Ярославле, когда там проходило Всероссийское совещание молодых писателей. Его организатором был Черных, он и пригласил Астафьева руководить одним из семинаров прозы. А в книге «Нет мне ответа…», в которой собраны письма Виктора Петровича респондентам, вышедшей в Иркутске уже после смерти писателя, опубликованы несколько посланий Борису Черных.
В 2007 году в Красноярске вышла брошюра «Дело было в прошлом веке… Штрихи к портрету Б. Черных». В ней немало интересных подробностей о жизни и творчестве писателя, в том числе и о том, как он был узником советского режима.
3.
На даче писателя Юрия Карякина в Переделкино мы проговорили несколько часов. Вспомнили молодость, знакомых. Борис подарил своё фото с юбилейного вечера (накануне он отметил 60-летие), книгу прозы «Озими» с дарственной надписью «В память об Амуре», а ещё сказал, что с семьёй собрался переезжать в Благовещенск. Это меня удивило. Стал говорить, что на родной земле приживаться ему будет непросто, что чем дальше от столицы, тем литературная и вообще жизнь, за редким исключением, больше похожа на тихий омут, если не на зловонное болото. Но он ответил, мол, не такое испытал, выбор сделан, и он не отступит. И, насколько знаю, о том, что вернулся на малую родину, Борис не жалел никогда.
Тогда же я познакомился с Майей Черных, дружеские отношения с которой мы поддерживаем и теперь.
Приезжая на малую родину, я всегда встречался с Борисом. Особенно запомнилась встреча летом 2002 года. Тогда он задумал сделать обо мне передачу для одного из местных телеканалов. Для съёмок выбрал небольшой затон на Зее, где некогда стояло много речных судов, а теперь торчал из воды одинокий полузатопленный катеришко как символ наступившего времени. Несколько часов мы — я, Борис, Майя и их сын Митя, тогда младшеклассник,— пробыли вместе. На память о той встрече у меня осталось несколько фотографий, а ещё появились такие строки в записной книжке: «Общаясь с Борисом, понимаешь, насколько полно он жил и живёт, и совсем не для себя, а ради справедливости и правды, за которую, увы, долго выдавалась кривда, а то и явная ложь. Да и сейчас такое зачастую происходит».
Конечно, когда я это писал, то имел в виду не только литературное творчество Бориса, но и его, так сказать, общественную деятельность. Живя на Амуре, он открыл и несколько лет выпускал общественно-политическую и историко-культурную газету «Русский берег», в которой не гнушались печататься лучшие российские поэты, прозаики, критики. Основал литературно-педагогический альманах «Чистая лампада» — при нём увидели свет несколько выпусков. Под его началом проходили областные Дни русской духовной поэзии. Он добился того, что на железнодорожном вокзале Свободного установили мемориальную доску Александру Солженицыну (он проезжал этот город, когда возвращался из эмиграции в Россию. В «Архипелаге ГУЛАГ» Свободный несколько раз упоминается), а на одном из старых зданий Благовещенска — памятную доску в честь купца Ивана Чурина, которому дореволюционный город был во многом обязан своим развитием и процветанием. Черных — автор больших документальных телефильмов о Павле Флоренском и Валерии Приёмыхове, жизнь которых была связана с Приамурьем.
И о Флоренском. Однажды, будучи в гостях у Черных, я увидел на столе в его рабочем кабинете объёмистый зелёного цвета том отца Павла, выпущенный издательством «Эксмо» в серии «Антология мысли». Полистал. Страницы книги были испещрены пометками Бориса, сделанными чёрными чернилами. Хозяин, когда вошёл в кабинет, заметил, что я держу эту книгу, и, не дожидаясь моего вопроса: «Почему Флоренский?»,— сказал примерно так: «Меня и за него, за статьи его свободы лишили».
Много позже я прочитаю статью Бориса «Флоренский — государственник». Вот из неё две цитаты: «Из всех когда-либо прошедших по земле Приамурья с середины XIX столетия самой загадочной личностью является, несомненно, Павел Флоренский»; «Отец Павел сумел сохранить в невероятных испытаниях и в течение многих лет страшных тягот в первозданной чистоте лучшие помыслы и порывы… Остался строгим воителем за добро». Последние слова в полной мере можно отнести и к самому автору статьи.
Кстати, это был чуть ли не единственный случай, когда Борис заговорил о своём заключении в неволе. Второй раз об этом периоде жизни он обмолвился, когда я прочитал ему своё стихотворение «Свободный», предваряющееся эпиграфом из Анны Ахматовой: «Пересылкою в лагерь Свободный» (строки посвящены Осипу Мандельштаму). Он тогда сказал, что при обыске у него изъяли и ахматовскую поэму «Реквием», запрещённую в те годы в СССР. Ещё, помнится, однажды Борис открыл письменный стол и достал из ящика выцветшую, помятую пачку «Примы» и сказал: «Это последняя пачка, которую я выкурил в лагере». На ней стояла дата освобождения. Это пожалуй, всё, что слышал я из уст старшего товарища о его заключении.
К слову сказать. Борис намеревался издать двухтомник о БАМлаге, столицей которого был его родной город, словно по злой иронии названный Свободным (до 1917 года — Алексеевск). Собирал документы, публицистику, стихи, прозу, но эта задумка, увы, не осуществилась, как и ещё многое. К примеру, он хотел создать в Свободном Сад искусств, но при его жизни на эти деяния не нашлось средств, а после его ухода достойных продолжателей этого начинания пока не наблюдается.
Трудно перечислить всё, что сделал Борис Черных, но надеюсь, что просвещённые и благодарные потомки-амурчане сохранят память о его добрых деяниях.
Мы переписывались, обменивались книгами. Так, на отдельном издании рассказа «Мазурка» он написал «Валерию Черкесову — наша малая родина». А на двухтомнике: «Валера, на Амуре ходят тучи хмуро. Но по всей России тоже. На память от семьи Черных». Под надписью дата: 3.04.2012 г. Через два дня Борис ушёл из жизни. Позже Майя сказала, что это был его последний автограф. Педагогический альманах «Чистая лампада» с сочинениями школьников Амурской области об А. С. Пушкине, который составлял и редактировал Борис, передала мне в Белгород уже Майя.
Он простился с земным миром очерком «Отче Наш», который в 2011 году был опубликован в журнале «Москва» и в двух альманахах — владивостокском «Рубеже» и благовещенском «Амуре». Это даже не литературное произведение, а поистине реквием — так определил жанр сам автор. Пронзительный рассказ о фамильном древе рода Черных, корни которого в родной почве, они питают силами и верой мощный ствол, а ветви шумят молодой листвой. Сегодня особенно больно читать: «…Зажился я на белом свете».
В одном из интервью Борис сказал «Начиная с 1987 года я напечатал всё. Точнее, почти всё — одну вещь я держу для посмертной публикации… Это повесть „Садовник“, кстати, мне её тоже в приговор вставили. Решили, что антисоветчина. Хотя там ничего антисоветского нет — там моя биография, написанная правдиво».
Будем ждать появления в печати этой повести. Правда — она всегда актуальна и необходима читателям, народу.
Осенью 2012 года я вновь оказался в Благовещенске. 5 октября было полгода, как я потерял старшего друга,— смею так сказать, ибо наше душевное притяжение, надеюсь, было взаимным. Утром в храме, где меня крестили более шестидесяти лет назад, прошла панихида по Борису. Я и Майя стояли рядом. За упокой Бориса Ивановича Черных молились незнакомые люди, в том числе молодые, и мне подумалось: это его читатели, нынешние и будущие.
В очерке Бориса «Чистая лампада» Александр Вампилов — ныне русский литературный классик, с которым Черных дружил в молодости, назвал автора Дон-Кихотом. Да, возможно, некоторые его поступки и можно отнести к донкихотству, но в целом его творческий и жизненный путь осознан, прям, бескомпромиссен, как ни высокопарно это звучит. Лучшее подтверждение вышесказанного — его книги.