Опубликовано в журнале День и ночь, номер 2, 2017
Первая публикация — «Красноярская газета», 5 мая 2015.
Вот уже скоро два года, как нет с нами Валентина Распутина. Сорок дней его душа бесприютно, а может быть, с надеждой ещё бродила среди русского народа, вглядывалась в настоящее и будущее: что-то будет? Оптимистических прогнозов у него не было, но, как у всякого любящего человека, оставалась надежда: а вдруг? И вот теперь ему уже больше не взглянуть на родную землю, не сказать в который раз своё веское слово в её защиту против ненавистников России и её супостатов. Но, я думаю, он и так сказал много и весомее всех остальных. Больше, чем любой другой из наших современников. И мы ещё не осознали всей важности и нужности им сказанного. Думаю, его книги и жгучие публицистические статьи будут перечитывать и осмысливать снова и снова. Ведь он последний и единственный наш заступник и молитвенник перед Господом Богом за русский народ.
В наше молодое безбожное время мы не очень-то оглядывались и вспоминали Господа. И сейчас мне по-иному припомнилось, как в самом начале семидесятых я разговаривал в Красноярске с Валентином, не так давно отъехавшим от нас обратно в родной Иркутск, о Божьем Слове, божественных делах. Он поведал мне о своих долгих беседах с православным иркутским епископом, умнейшим, по его словам, человеком, достойным всяческого уважения. Для меня, проработавшего перед этим пять лет на строительстве Красноярской ГЭС, «в нашей буче, боевой и кипучей» в знаменательные годы перекрытия Енисея и пуска первых агрегатов, все епископы казались, по меньшей мере, инопланетянами (в нашем крае епископами и не пахло). И такой разговор «о духовном» был у меня первым в жизни. И тогда, наверное, больше из любопытства или из-за впервые пробудившегося интереса к «неведомому», я попросил у Валентина «достать» мне Библию, не вполне запрещённую, но абсолютно недоступную для простого народа (позднее я не смог купить её даже в тогдашнем Загорске, Троице-Сергиевом посаде, центре русского православия, куда специально ездил из Москвы познакомиться с Троице-Сергиевой лаврой). Распутин пообещал посодействовать.
Как изменились жизнь и наше мироощущение с той поры! Особенно после 1988 года, когда вся Россия так торжественно и пышно отмечала тысячелетие Крещения Руси, тысячелетие русского православия.
Но сейчас речь не об этом, а о самом Валентине Григорьевиче Распутине, воплотившем в себе все лучшие качества русского человека,— истинном исповеднике русского народа.
Мы встретились с Валентином, когда ему только исполнилось 25 лет (первый «взрослый» юбилей!). То, что он человек необыкновенный, почувствовалось почти сразу после знакомства и двух-трёх мимолётных разговоров. Но вряд ли бы тогда нашёлся хоть один человек, представивший, что когда-нибудь этот молодой журналист взойдёт на ступени мировой славы. Мне запомнилось, как гораздо позже какой-то иностранный корреспондент на заре писательской карьеры Валентина, когда его пытались заинтересовать творчеством молодого писателя, только и спросил: «Он имеет отношение к Григорию Распутину? Нет? Тогда он нам неинтересен». «Восходящую звезду» обязательно надо было к кому-нибудь прислонить, с кем-то сопоставить. Нашему Валентину ещё предстояло создать собственную биографию и заставить зазвучать свою фамилию по-своему — несопоставимо ни с кем другим.
А ведь он и в самом деле имел непосредственное отношение к Григорию Распутину. Только совсем к другому. Григорий Никитич Распутин, тоже коренной сибиряк, был его отцом. Родился он в 1913 году, умер в 1974-м. Прожил сравнительно недолго — подкосили «колымские годы», где Григорий Никитич вскоре после возвращения с войны отбывал срок за утрату казённых денег (у начальника поселковой почты на пароходе срезали «денежную сумку») и вышел по амнистии только после смерти Сталина.
Помню также, что когда Валентин отработал несколько лет в «Красноярском комсомольце» и вернулся в родной Иркутск, я сообщил ему о моей находке в сибирских «Учёных записках», упомянувших некоего «Распуту», поселившегося в «первые русские» годы на Ангаре. И Валентина заинтересовал такой факт: «Может быть, это кто-нибудь из моих древних предков?»
Да, «Распуту» из средневековой Сибири могли связывать родственные узы с нашим Валентином Распутиным. Но никто и никогда не пытался найти общие родословные корни Валентина Григорьевича со знаменитым «старцем» Григорием. Очень уж несопоставимые исторические фигуры! Разве только иностранцу могло прийти в голову притянуть одного к другому.
…Впервые я увидел Валентина Распутина в редакции «Красноярского комсомольца» в 1962 году. Видимо, в конце августа или ранней осенью, потому что он приехал к нам вместе с женой Светланой, «распределённой» из Иркутска в Красноярск после окончания университета. Помнится, она была математиком и запомнилась мне женщиной красивой и строгой.
В ту первую встречу рядом с Распутиным «сопровождающим и направляющим» его в редакторский кабинет был собкор газеты «Известий» по Красноярскому краю Бессонов. Все «комсомольцы» невольно и в какой-то мере заинтересованно оказались рядом, пока собкор беседовал с редактором В. И. Полустарченко. Пока они разбирались с ситуацией, моя соратница по отделу комсомольской жизни Лиля Моисеева шёпотом объяснила мне, что Валентин работал в иркутской «Молодёжке», в чём-то проштрафился («написал какую-то «крамолу»), а «Известия» взяли его под свою защиту и добились справедливости в борьбе с ретивыми администраторами.
После «реабилитации» Валентин не захотел возвращаться на прежнее место и предпочёл отправиться вместе с женой в Красноярск — для «расширения кругозора». Красноярский край в шестидесятые годы, безусловно, был «передним краем страны», краем Всесоюзных ударных комсомольских строек, таких как Красноярская и Саяно-Шушенская ГЭС, «трасса мужества» Абакан — Тайшет, Ачинск — Абалаково, Красноярский алюминиевый завод и многих других пониже рангом. Это не могло не привлекать молодого журналиста.
Помню, как Бессонов живо объяснял что к чему, а Валентин молча, неулыбчиво и как-то понуро стоял рядом и не вставил ни слова в эмоциональный монолог своего «ведущего». Когда через полвека после нашего знакомства классик русской литературы В. Г. Распутин выступал перед красноярцами в гостеприимном Педагогическом университете имени В. П. Астафьева в компании с земляками-иркутянами и свердловской киногруппой, проехавшей с ним от истоков до устья Ангары (две серии документального фильма-репортажа «Река жизни» позже показывали по центральному телевидению), он вёл себя точно так же отстранённо и неэмоционально — прямая противоположность выступающему перед публикой азартному артисту-лицедею Виктору Астафьеву.
Осенью 1962 года вакантного места для Валентина Распутина в «Красноярском комсомольце» не нашлось, и его «первой ступенькой» в журналистской карьере в нашем крае стал «Красноярский рабочий». Он трудился там, наверное, с полгода и, говоря по правде, совсем измаялся. Наша молодёжная редакция располагалась тогда на верхнем, пятом этаже только что построенного в центре Красноярска «Дома печати» по проспекту Мира, 89, а «Красноярский рабочий» с полным комфортом устроился пониже. Мы были соседями, и Валентин по-соседски частенько заглядывал к нам «излить душу», насколько это было возможно при его природной сдержанности.
Как я понял, в иркутской «Молодёжке», где он раньше работал, были несколько иные взгляды на жизнь, чем в красноярской партийной газете. Точно так же «по-комсомольски» вольготно было и у нас в редакции. Валентин с первых «газетных» лет привык писать легко и без оглядки. Именно поэтому в «Красноярском рабочем» с первых же дней всерьёз взялись за его перевоспитание с чисто партийных позиций: учили уму-разуму, как писать «правильно». Валентин признавался: «Иногда я специально перебарщивал с затёртыми штампами или же выдавал полнейшую сухомятину, пародируя навязываемый мне стиль. И тогда в секретариате оживлялись: вот так, именно так и надо!»
К счастью, страдания будущего классика продолжались недолго, и он вскоре перешёл к нам в редакцию на правах «специального корреспондента». Его феерический стиль буквально ослепил всех. Ну, может быть, и не всех, но наша заведующая отделом комсомольской жизни Римма Иванова, добрейшей души человек, никак не могла уразуметь его ярких эпитетов и заковыристых метафор. Сама она писала свои корреспонденции только строго по-деловому и при оформлении меня в отдел литсотрудником по сельской молодёжи предупредила о себе: «Для души ничего не пишу».
А Валентин Распутин вскоре выдал одну из первых зарисовок о семнадцатилетней телятнице именно «для души». Называлась она, как сейчас помню, «Весна в распахнутых руках». Была в те годы у всех на устах такая жизнерадостная песенка: «Хорошо свою весну нести на распахнутых руках! Солнце нашей вечной юности не померкнет в облаках!» Вся зарисовка была — обаяние молодости, наив и радость жизни. Валентин весело, искренне и задушевно расхваливал семнадцатилетнюю простодушную телятницу, которая нигде не бывала, кроме родной деревни, но так много красоты видела вокруг! И заканчивалась зарисовка словами: «Завтра ей исполняется восемнадцать лет. О ней ещё никогда не писали в газетах».
Хороший подарок получила хакасская девчонка ко дню рождения! И даже наша строгая Римма Леонтьевна была покорена, хотя и несколько озадачена: «Разве можно писать в газете так несерьёзно!»
1963 год, когда Валентин пришёл к нам в «Красноярский комсомолец», ознаменовался для меня выходом первой авторской книжки «Работа наша такая». Перед этим мы с секретарём Бирилюсского райкома ВЛКСМ Олегом Андреевым по командировке крайкома комсомола объехали весь край от Таймыра с Норильском и Дудинкой и экзотическими факториями в тундре до Хакасии с её древними каменными памятниками-исполинами и Шушенским со знаменитым музеем сибирской ссылки В. И. Ленина. И написали об этом книжку «Работа наша такая», куда вошли одноимённая документальная повесть об ударных трудовых буднях Бирилюсской районной комсомолии, опубликованная в третьем «съездовском» номере журнала «Юность» за 1962 год, и наши путевые записки о многовёрстном путешествии по Красноярью на самолётах, оленях, поездах и автобусах. Первая страница книжки была посвящена нашим читателям-комсомольцам:
Это о вас, это о наших друзьях, это о нас самих.
О сибиряках коренных и потомственных,
О тех, кто приехал в Сибирь по путёвкам,
О тех, кто просто приехал.
О тех, кто приедет ещё.
Как только Распутину попала в руки наша «Работа…», он сразу ухватился за неё: «Обязательно надо написать рецензию». И написал. Старейший фотокор Игорь Венюков сфотографировал авторов, и через несколько дней рецензия Валентина «Привет от друзей с красноярских широт» появилась в «Комсомольце»: «У нас в редакции радость, и мы хотим поделиться ею с тобой… Вышла книжка…».
В первую очередь Распутин отметил нашу храбрость. Ведь мы вдвоём взялись рассказать о таком огромном крае, в котором «юг и север — это юг и север страны, а красноярские стройки — самые огромные и важнейшие в стране. Рассказать о самом необычном, чего нету нигде…».
И он тоже рассказал о том, что было в книжке. О фактории Усть-Авам в таймырской тундре, где в «красном чуме» молодёжь ставила пьесу Ивана Франко, а роли в ней исполняли долганин, нганасанка, дунганин, украинец, русская… Рассказал о страшном июльском пожаре 1962 года в Игарке, когда пылал весь город. Трижды загорался горком комсомола, но девчонки и мальчишки отстояли его. Игарка выжила. Рассказал об организованных для молодёжи вечерних курсах трактористов в Бирилюссах. А также о Дивногорске, Норильске, Красноярской ГЭС и других местах, где мы побывали…
«В Москве идёт ХIV съезд комсомола, а по краю идёт весна. Вот о чём эта книжка,— заканчивал рецензию Распутин.— В ней много имён, но герой в ней только один — красноярская комсомолия. Эта книжка о тебе: „Работа наша такая: всё делать и за всё отвечать“. Это строка из книги. Так она и называется „Работа наша такая“. Хорошая работа! И это уже относится к книге».
Валентин с женой Светланой и сыном Серёжей жили тогда в общежитии Сибирского технологического института. Светлане как преподавателю и молодому специалисту дали там комнату. В редакции с квартирами было туго. Наверное, именно в общежитии я и узнал кое-какие подробности из распутинской жизни. О родной деревне, об отце с матерью, о первых годах учёбы. Из всего рассказанного ярче другого запомнилось, как Валентин поступал в университет. Приехал за 400 километров из глухой деревни в Иркутск — первый увиденный им большой город.
«Шёл, озирался по сторонам. Всё казалось ново и дико. И надо же, когда все зашли в аудиторию, где писали сочинение, я умудрился зацепиться за гвоздь и порвал штаны. Повезло, в общей суматохе никто ничего не заметил. Я успокоился, сел за стол и всё написал, как полагается. Но как идти обратно с рваными штанами? Решил подождать где-нибудь в закутке до темноты. Мол, поздно вечером никто ничего не разглядит. А того не дотумкал, что в большом городе и ночью светло, как днём! Тем более дорог по закоулкам я не знал — только главную улицу! Так и добрался до общежития, шарахаясь от прохожих. Тогда я ещё не знал простой истины: в деревне всякий человек на виду, а в городе один для другого просто не существует! А мне тогда казалось: все только и глазели на меня!»
В общежитии «Технолаги» я познакомился и с первыми художественными творениями Распутина. Помню рукописные страницы рассказа «Я забыл спросить у Лёшки» — ещё недоделанный черновик. Считается, что он стал его первым опубликованным рассказом. Запомнились и другие: «Продаётся медвежья шкура», «Мама куда-то ушла», что-то ещё.
В то время Валентин ещё не был уверен в себе как писателе.
«После университета,— говорил он,— мне всё казалось нипочём. Казалось, всё смогу. Теперь же мои собственные оценки стали более осторожными».
Что же касалось газетной журналистики, мне чудилось: он уже считал её занятием не для очень взрослых людей. Помню, на время уборки урожая 1963 года его «прикрепили» ко мне. Я в отделе комсомольской жизни был единственным «ответственным» за сельскую молодёжь, и Валентин, видя мою озабоченность, подбадривал: «Не боись, всё будет хорошо. Увидишь, нас ещё хвалить будут». Не помню уже, хвалили ли нас, но точно не ругали.
Вообще-то в журналистике Распутин был мастером на все руки. Правда, сельской темой не увлекался. Зато по многу раз перебывал на наших Всесоюзных ударных комсомольских стройках: на «трассе мужества» Абакан — Тайшет, Красноярской ГЭС, на Талнахе и в Норильске, на Красноярском алюминиевом заводе и других. Из написанных им «ударных» очерков и составилась первая книжка Валентина «Костровые новых городов», выпущенная Красноярским книжным издательством в 1966 году. Одновременно в том же году в Иркутске вышла его другая очерковая книжка «Край возле самого неба» — о тофаларах, небольшом горном народе в Саянах.
К этому времени наши дороги уже разошлись, и только изредка сводила нас жизнь. Меня переманили в Дивногорск, на строительство Красноярской ГЭС, в редакцию только что реорганизованной из многотиражки городской газеты «Огни Енисея». Да я и сам больше тяготел к стабильности. Репортажный стиль газеты и вечные командировки — сегодня здесь, а завтра там — мне осточертели. А с краем, по моему мнению, я и так уже познакомился изрядно.
1965 год запомнился нам обоим юбилеем — тридцатилетием «Красноярского комсомольца». В один из январских дней я был приглашён на праздник как «ветеран» и нештатный корреспондент «молодёжки» из своих «Огней Енисея» — в новый красноярский ресторан «Огни Енисея» возле Коммунального моста; Валентин — как штатный сотрудник. Он недавно получил от редакции квартиру и уже «смотрел на сторону», в сторону родного Иркутска, раздумывая о вариантах обмена. Моей же главной новостью была женитьба, и я тоже задумывался о перспективах. О наших ближайших планах на будущее и был у нас разговор. Какую дорогу выбрать? Где работать и как жить?
Свершить свой выбор Валентину Распутину очень скоро помог организованный летом того же года в Чите зональный семинар молодых литераторов Сибири и Дальнего Востока. Валентина, понятно, пригласили туда. Приглашали и меня (ведь я уже мог похвастаться собственной книжкой!), но, увы! — редактор «Огней Енисея» А. В. Суходрев, чуждый всякой лирики, использовал право «вето»: «Ты будешь разъезжать, а работать кому? Для творчества и в газете хватает места — 200 строк в день! Твори, выдумывай, пробуй!». На сём и закончился мой неначавшийся вояж.
А Валентин Распутин стал «главным открытием» Читинского семинара наряду с другими красноярскими молодыми талантами: поэтами Романом Солнцевым и Вячеславом Назаровым. В русскую литературу вступало новое поколение писателей, и, как я потом осознал, именно Распутин стал знаменем этого поколения, хотя при его характере он никогда не был и не стремился быть лидером. Он просто стал совестью России. Не сразу, конечно, но зато на многие годы. И до сих пор (и не знаю, на сколько лет в будущем) некого поставить рядом с ним.
В середине шестидесятых лет, сразу после Читы, о Валентине Распутине много говорили в центральной печати. Неоднократно звучали слова о «немедленном издании» первой книги молодого автора. Но Москва далеко. И пока там, как положено в столицах, рецензировали рукопись, вставляли её в план редподготовки, а затем в тематический и уточнённый темпланы, Красноярское книжное издательство уже в 1967 году помогло ему дебютировать с первой книгой рассказов.
Первая «художественная» книга Валентина Распутина называлась «Человек с этого света». Много раз потом я встречал в печати при перечислении различных его изданий это название с характерной ошибкой — «Человек с того света». Извечный стереотип держал в плену некоторых критиков и рецензентов. Но наш автор был человеком именно «с этого света», и проблемы современной злободневной жизни были для него первостепенными.
Говорят, первое впечатление — самое яркое. Вот каким было моё впечатление о «Человеке с этого света», опубликованное в те годы в «Красноярском комсомольце»:
«Книга поразила меня необычной манерой письма. Вернее, разнообразием этой творческой манеры. Казалось, сборник написал не один, а несколько начинающих писателей, настолько рассказы были не похожи по стилю, по выбору темы. Автор словно демонстрировал свои творческие возможности со щедростью и озорством юности».
Наиболее значительным в небольшой книжке на 120 страниц мне показался рассказ «Василий и Василиса». Именно в его героях были заметны ростки распутинских характеров сибиряков и сибирячек из будущих повестей «Деньги для Марии», «Последний срок», «Живи и помни», «Прощание с Матёрой» — людей несгибаемых, обаятельных и ярких.
Редактировать книгу дебютанта выпало на долю старейшего и наиболее опытного редактора Красноярского книжного издательства Ольги Александровны Хониной, «поставившей на крыло» не одного начинающего красноярского писателя.
На этот раз опытнейшая и поднаторевшая в литературных делах Ольга Александровна была в совершенной растерянности.
«Впервые встречаю такого автора,— откровенно признавалась она.— Да мне с этой рукописью совершенно нечего делать: ни советовать, ни улучшать её. В ней и так всё совершенно!»
Таким было профессиональное мнение опытного литератора о «пробе пера» будущего классика русской литературы. Редакторы могли отдыхать!
Может быть, именно поэтому при следующем посещении Красноярска из Иркутска в начале семидесятых Валентин был изумлён, увидев меня за столом редактора книжного издательства:
— В любом месте был готов тебя увидеть, но только не здесь!
Он, видимо, судил всех приходящих издаваться авторов по себе: написал человек — и издавай! Зачем посредники? Или просто думал: гораздо достойнее быть творческой личностью, чем тенью за её спиной? Разговор об этом у нас как-то не случился. Но, может быть, именно поэтому много позже Распутин так ответил на присланные мною циклы стихов «Сретенье», «Россичи» и «Беловодье»: «Удивлён и обрадован».
Первая повесть Валентина Распутина «Деньги для Марии», изданная в Москве, сразу обратила на себя внимание. Её прочли все и единодушно одобрили: здесь русский дух, здесь Русью пахнет! Запомнилось мне замечание, высказанное о повести кем-то из родни или земляков-односельчан Валентина: «Молодец! По-нашему написано! Русским языком, всем нам понятным». Валентин писал для народа на народном языке. А большинство писателей писали и пишут на языке писательском — друг для друга или же сами для себя. Сердце не ворохнётся.
После первой же изданной в Москве книги стало ясно: появился новый народный русский писатель. Народным был язык его прозы. Народными были и созданные им характеры. В 1967 году после издания повести «Деньги для Марии» Валентин Распутин был принят в Союз писателей СССР, стал профессиональным писателем.
Правда, уже в следующих повестях распутинские герои и задуманные автором коллизии не вполне соответствовали жёстким канонам социалистического реализма, были не совсем такими, какими им «положено быть» в советской литературе. Серьёзная «накладка» у писателя вышла с дезертиром из следующей после знаменитого «Последнего срока» повести «Живи и помни». Вначале она была опубликована в журнале «Наш современник» (1974, №10, 11), накануне 30-летия Великой Победы — и встретила глухое молчание.
Пресса не знала, как реагировать, как совместить юбилей Победы и злосчастного дезертира. Похоже, что и власть предержащие были в замешательстве, какую отмашку дать своей команде? Но поскольку никаких «руководящих указаний» на сей счёт не поступило, я ничтоже сумняшеся написал рецензию на понравившуюся мне повесть в «Красноярский комсомолец» и отослал газету в Иркутск (Валентин, получив квартиру, почти сразу обменял её и переехал из Красноярска на родину). Помню, рецензию я назвал, как и книгу — «Живи и помни»,— и в письме запоздало каялся, что лучше бы назвать её «Настёна»: ведь именно Настёна — центр и смысл всей повести.
«О Валентине Распутине,— писал я,— в последнее время много говорят и пишут, хотя им самим создано ещё немного. Но, видимо, не по количеству изданных книг определяется подлинное значение писателя. Глубоко современный и в то же время глубоко чуждый поверхностным поделкам на „злобу дня“, Распутин берётся за самые коренные, изначальные человеческие проблемы, выбирая сложные, часто трагические, но всегда бесконечно жизненные ситуации. То, о чём он рассказывает тебе, не надо запоминать — оно само западает в душу. Автор словно даёт тебе в руку ниточку, по которой ты вместе с ним входишь в доселе неведомую, но такую близкую для тебя жизнь, как будто всё случившееся с его героями касается лично тебя. И вот уже судьба этих незнакомых людей тревожит тебя, не отпускает душу. Они входят в твою жизнь и остаются в ней. Ты учишься у них жизни, переживаешь за них, чувствуешь себя с ними богаче и крепче на этой земле. А расставаясь с ними, уносишь с собой неназойливый авторский завет: живи и помни. И помнишь их».
Валентин ответил очень быстро. В первые годы после переезда мы переписывались весьма активно, и у меня до сих пор хранятся «авиа» и обыкновенные конверты с письмами, открытки, написанные мелким филигранным неповторимым распутинским почерком. Вот что он тогда написал мне в письме от 26 января 1975 года (даты на корреспонденциях Валентин ставил обязательно — и одним этим любое сообщение превращалось в документ времени):
«Володя, здравствуй! Рад был получить от тебя письмо, а с газетой — рецензию, первую рецензию на «Живи и помни». Прочитал я её и ещё раз убедился, что самые лучшие и искренние рецензии пишутся не критиками, которые любое человеческое чувство зафразировали до того, что невозможно понять, о чём речь,— а умными и понимающими людьми. Спасибо тебе, Володя, особенное спасибо за Настёну, которую ты совершенно верно понимаешь. Я ведь ради неё и затевал и писал эту вещь. Обидно будет, если станут говорить о дезертире. Он здесь лицо пусть не самое второстепенное, но и не самое важное.
Прочитал я твоё письмо и захотелось в Красноярск, захотелось собраться старыми „комсомольцами“, посидеть за рюмкой или даже без рюмки и говорить, говорить… Вспоминать чудачества, жалеть, что были мы осторожными и скупыми в отношениях друг с другом,— а время-то ведь было самое золотое. Оно, очевидно, не так сложно и в Красноярск попасть, да всё как-то недосуг. Сейчас вот пишу тебе из своей родной деревни, а это от Иркутска 400 км.
Недавно похоронил отца. Мать осталась одна. Я и приехал к ней хоть на месяц. Отдохну от суеты. Может быть, немного поработаю, да и опять туда-сюда, когда не понимаешь, что ты делаешь и зачем делаешь. Что тебе жаловаться? — ты всё это сам прекрасно знаешь. Всё-таки в этом году (разбередил ты меня) я собираюсь показаться дня на два, на три в Красноярске.
У „Комсомольца“ был недавно, слышал я, юбилей. Ко мне в начале января подходил какой-то парень из редакции (он, видимо, учится заочно на журналистике у нас) и сказал, что редакция пришлёт просьбу что-нибудь сказать в юбилейном номере. Но от редакции я ничего не дождался — там и народ-то, наверно, сплошь новый,— а присылать самостоятельно свои воспоминания и поздравления я не посмел. Да дело не в этом, конечно, а вот очутиться там было бы здорово. Приди приглашение, я бы, пожалуй, не сдержался: чтобы посидеть с вами, посмеяться с Аидой и Таней, в тёмном уголке шлёпнуть с Капусто лишнюю рюмку. Ну да, не уйдёт. Пусть только подольше живёт Капусто.
Выйдет книжка, Володя,— пришли, пожалуйста (речь шла о моей книге „Слушайте Дивногорию!“ — о молодых строителях Красноярской ГЭС, вышедшей в 1975 году и получившей потом первое место на Всероссийском молодёжном конкурсе.— В. З.). А я тебе потом „Живи и помни“. Она, если всё будет благополучно, должна появиться летом. Ещё раз спасибо за то, что помнишь. Сердечные приветы от меня всем нашим „комсомольцам“. Ваш В. Распутин. 26 января 1975 г. Аталанка, то бишь Атамановка».
Свою рецензию на «Живи и помни» я заканчивал такими словами: «Военные годы — суровые годы. Но разве кто выбирает время, чтобы родиться? Нет! Мы родились и живём, как того требует время».
Именно так и жил Валентин Распутин. Он жил так, как того требовало время, и, мне кажется, в конце концов Время стало равняться на него. Он был нашим Правофланговым. И был достойным представителем нашего поколения — поколения детей войны.
У меня в руках книга «Живи и помни» («Современник», 1975) с тёплым автографом и наклеенными на вторую страницы обложки поздними вырезками из газет о присуждении писателю Валентину Григорьевичу Распутину Государственной премии СССР в области литературы за повесть «Живи и помни» за 1977 год и с высказыванием председателя Комитета по Государственным премиям Николая Тихонова: «Это глубоко патриотическое произведение, посвящённое проблемам нравственности, <…> страстный призыв быть верными Родине, честно служить родному народу».
Молодцы «комитетчики»! Выдержали паузу — и наградили! Вполне заслуженно. Хотелось бы добавить, что о проблемах нравственности никто не говорил и не писал так страстно и с такой болью за русский народ, как Валентин Григорьевич. Он, наверное, единственный человек в России за все последние «клятые» десятилетия, который мог бы по праву принимать наши исповеди. За весь русский народ. Наш исповедник.
В той книге, изданной «Современником», кроме повести, напечатаны рассказы «Рудольфио», «Василий и Василиса», «Уроки французского». Все они наряду с многими другими произведениями В. Г. Распутина экранизированы, любимы народом. Распутину есть о чём рассказать, есть что показать. А в маленьком герое «Уроков французского» узнало себя всё наше поколение «детей войны». Так же как в «Прощании с Матёрой», отождествил себя с жителями «Матёрой» весь русский народ, уходящий в небытие, на дно под победные звоны «великих строек коммунизма».
Переписка с Валентином Григорьевичем у нас начиналась из Красноярска в Дивногорск, потом перешла на линию Красноярск — Иркутск, Красноярск — Москва и снова в Иркутск и Москву. О чём писалось?
Первая из тощей пачки писем — открытка в Дивногорск, в редакцию «Огней Енисея» от 30 декабря 1963 года. Наверное, открытку послали с редакционной новогодней «вечеринки» «Красноярского комсомольца». Три подписи моих друзей-«комсомольцев»: В. Распутин, Л. Моисеева, Р. Иванова, но текст и адрес написаны неповторимым «ювелирным» почерком Валентина. Видно, просто больше его маленьких, словно игрушечных, буковок входило на малюсенькую площадь для письма. И почему-то поздравление было в стихах: «Зыкову Владимиру свет Павловичу. Люди нынче в бога верят мало. Люди больше верят в Новый год. Мы ждём его, как поезд у вокзала. А он придёт, потом опять уйдёт. Мы остаёмся. Мы полны желаний. Мечтаем мы о том и о другом. Всё тише стук, и тишина, как рана, сосёт и давит нас. Мы снова ждём».
13 февраля 1976 года: «Извини меня за молчание. Я больше месяца жил в деревне и запустил всякую переписку. Спасибо за книжки. Посылаю и свою. Давно следовало это сделать, но я в своё время не запасся тиражом и стреляю, где только могу. Живу сейчас сложно: то водку пью (пока не подорожала опять), то сижу за столом по 18 часов. Этакий образ жизни ни к чему хорошему, разумеется, не приведёт, но уж не до хорошего, было бы как-нибудь. Что-то не хочется становиться на правильную и разумную дорогу, и без меня лжеправедников достаёт. Как у тебя? Пиши иногда и не обижайся, пожалуйста, коли отвечать буду не сразу. Приветы всем, кто помнит меня. Твой В. Распутин».
Валентин прислал тогда книгу «Живи и помни», которую обещал. С надписью: «Володе Зыкову с неизменным товарищеским верно. В. Распутин, февраль 1976».
25 января 1977 года: «Спасибо за новогодние поздравления. Я только-только вернулся из Москвы. Даже новогодние открытки не успел разослать… Что-то ничего не стал успевать — ни работать, ни жить. Сейчас пишу тебе из деревни, где живёт мать. Тоже прособирался сюда целый год и наконец выбрался. Хотел поработать, но такие стоят морозы, что успеваю только дрова рубить да печку топить. Наверное, и у вас зима та же — есть, значит, ещё у матушки Сибири характер. Сейчас вот пишу тебе, и руки стынут, а всё утро топили… Избёнка, правда, холодная, мать в ней одна, а в город никак не решается. На следующую зиму придётся, наверное, её всё-таки увезти. Как вы? Нынче были ваши из издательства во главе с Ритой Николаевой. Договорились по телефону о встрече — и не получилось. Надо как-нибудь всё же приехать, посмотреть в доброй памяти, что стало с Красноярском. Пиши иной раз, Володя. Близким твоим — приветы. Ваш В. Распутин».
24 декабря 1977 года: «С Новым годом тебя и твоих близких! Всего вам доброго — большим и маленьким! Спасибо за письма и поддержку. Извини, что отзываюсь мало и редко, но знай, что помню, люблю и чувствую, а кроме того, верю, что удастся посидеть и поговорить ещё и в этой жизни. Передавай привет нашим из „Комсомольца“. Жив ли он, „Комсомолец“-то? И что за поколение там теперь, о чём оно хлопочет? Твой В. Распутин».
В письме от 19 января 1979 года Валентин рассказывает о борьбе за чистоту Байкала, природы России, её экологии, своём противостоянии «великим стройкам», калечащим нашу Землю. Этот добровольно принятый на себя крест он безропотно нёс до конца. Он пишет: «Я уже довольно далеко зашёл в своём консерватизме по поводу старого и нового. И не только в книгах, но и в устных всяких высказываниях и заявлениях и считаю, что так и нужно, если даже не совсем прав. Вреда, по крайней мере, от этого никому не будет. В таких случаях лучше перегнуть в пылу палку, чем в осторожности не догнуть: чересчур могуча и неостановима та, другая сторона… Книжку отправляю тебе. Твою получил… Спасибо за выписку о Распуте. Она наверняка мне пригодится. Так далеко своего однофамильца, а возможно, и предка я ещё не видывал. Пиши… Хотел вложить эти листки в книжку, но решил отправить отдельно».
Книжка эта (может быть, самая лучшая из всех распутинских книг) передо мною: Валентин Распутин. Повести. Прощание с Матёрой. Живи и помни. Последний срок. Деньги для Марии. М.: Молодая гвардия, 1978. С дарственной надписью: «Володе Зыкову с дружеской и светлой памятью о „комсомольских“ годах наших. В. Распутин, январь 1979».
Поздравительная новогодняя открытка от 30 декабря 1981 года, Иркутск: «Дорогой Володя! Тебя и близких твоих — с Новым годом! Да сбудутся ваши главные желания, будьте все здоровыми и в меру весёлыми и благополучными! Собирался нынче по осени в Красноярск — не получилось. Теперь, видимо, до весны… Вспоминаю часто и тебя, и редакцию, и Красноярск. Жму руку. В. Распутин».
После этого новогоднего поздравления в нашей переписке наступил перерыв. Но зато была одна неожиданная встреча в 1984 году — в мой первый рабочий день, когда я до 1998 года «заступил на вахту» главного редактора Красноярского книжного издательства, сменив на этом посту тоже «воспитанницу» «Красноярского комсомольца» шестидесятых лет Маргариту Ивановну Николаеву. Я только приготовился устроиться поудобнее в кресле «главного», как вдруг открылась дверь и в кабинет вошли Валентин Распутин и Владимир Крупин, бывший главный редактор журнала «Москва», больше мне известный по «вятским корням» — я тоже родился и провёл детство на Вятке.
Поражены были мы оба: я и Валентин. Хотя, кажется, Валентин был поражён меньше, чем когда увидел меня впервые за редакторским издательским столом. Я с тех пор уже менял места работы, но судьба (или просто дружно высказанные пожелания красноярских писателей) снова привела меня в эти стены. А приезд Распутина и Крупина был связан с юбилеем — 60-летием Виктора Петровича Астафьева, который после переезда из Вологды в Красноярск стал не просто у нас ведущим писателем, но и постоянным арбитром и «палочкой-выручалочкой» во всех издательских-писательских делах-спорах и оратором-подарком для зональных семинаров сибирских и дальневосточных книжных издательств Госкомиздата РСФСР.
Следующая весточка от Валентина — новогодняя открытка от 31 декабря 1990 года: «Дорогой Володя! С новым годом тебя и твоих близких! Дай-то Бог и тебе и всем нам в это тяжкое время. Хотя Бог-то Бог, но и сам не будь плох, как замечено давно. Во всех смыслах будем, будем и будем!.. Рад, что твоя книжка стихов выходит, и буду рад получить её от тебя. Удач тебе и за домашним письменным столом (теперь и про кухонный нельзя забывать), и за служебным. Искренне, В. Распутин. Р. S. Пишу из Москвы, но скоро опять в Иркутск».
17 марта 1995 года, Иркутск: «Володя, добрый день! Спасибо за новогодние поздравления…
Вернувшись из Москвы почти месяц назад, прежде всего поехал к матери в Братск, где она живёт у моей сестры и в 84 года чувствует себя всё хуже и хуже. А я уже и сам чувствую себя глубоким стариком. В последние года год выходил за пять. Приехал сейчас на Байкал в санаторий, куда раньше не раз уезжал поработать и где ещё узнают меня — так узнают, всплёскивая руками: Вы ли это?.. И сам не знаю. Сказались пять операций под наркозом, моя былая беспутная жизнь, мой консерватизм по отношению к переменам и прочая… Не буду больше жаловаться, дело это невесёлое.
В Москве пока остаётся казённая квартира — пока до мая (видимо, как для депутата прежнего Верховного Совета.— В. З.). Держался за неё из-за дочери, которая нынче заканчивает консерваторию, по специальности музыковед, вторая специальность — органист, но на работу консерватория приглашает в издательский отдел, там же в Москве. Сын у меня окончил Иркутский иняз, отслужил в армии и теперь зарабатывает вместе с женой курсами английского языка.
Почти не пишу. То есть пишу, занимаюсь подёнщиной. В прошлом году вышел трёхтомник (издавали совместно „Молодая гвардия“ и „Вече“, но деньги были последнего), заплатили по старым понятиям копейки. И так всюду. Коммерческие издательства не хотят платить, некоммерческим платить нечем. В демократы не вышел — сам виноват. Спасают изредка зарубежные журналы, заказывающие статьи. Я со своими взглядами для них — нечто экзотическое. Напечатают рядом с цивилизованным человеком меня, чтобы показать, какие экземпляры на Земле ещё остались,— читателю забавно. Скоро, пожалуй, будут показывать живьём из вольера, не говоря ни слова.
Красноярск стал слишком далеко, гораздо дальше Москвы. В прошлом году, едучи поездом, сошёл на перрон, наобещал встречавшим, что потом обязательно приеду,— и исчез. Ехало не повезло. Вместо Енисея отправился опять на Лену, да и то недалеко. Намеревался, собираясь продолжать книгу о Сибири, проплыть всю Лену, но на первом же (горном) этапе жёстоко простудился, четырежды отлежал в больницах с двумя операциями и теперь уже никаких обещаний не даю. Надеюсь всё же, что встретимся ещё и на этом свете. Прости, письмо невесёлое, но уж так „наехало“… Да, встретил в конце января в Колонном зале на праздновании 60-летия Союза писателей Лилю Моисееву и Тамару Назарову. Легко узнаваемы, по-прежнему великодушны, особенно Лиля… В. Распутин».
Хотелось сказать хотя бы несколько слов об уникальнейшей и драгоценной для сибиряков да и для всего нашего народа книге очерков Валентина Григорьевича «Сибирь, Сибирь…». Именно о ней и упомянуто в письме. Только читая такие книги, начинаешь по-настоящему понимать и принимать сердцем свою Родину-Отчизну — страну отцов и дедов. В книге, альбомно, празднично изданной иркутским книгоиздателем Сапроновым, представлены все «святые» заповедные места Сибири, составляющие от древности до современности нашу гордость и величие. Так здорово и проникновенно никто никогда ещё не писал о Сибири. В недавней беседе за «круглым столом» ТВ по каналу «Культура» советник президента Владимир Толстой с придыханием говорит о распутинском очерке о Русском Устье:
«Валентин Распутин заново открывает для нас Сибирь, её историю, её истоки. Да кто из нас знал раньше о затерявшемся в глубине веков русском посёлке на берегу Ледовитого океана в устье Индигирки, где поселились русские первопроходцы (безусловно, из давних новгородцев) задолго до „открытия Сибири“ Ермаком и сохранившие свой древний язык и культуру в вековой изоляции буквально до наших дней? Валентин Григорьевич открыл для меня Русское Устье, и я после знакомства с очерком специально съездил туда. Правда, прежней старины, которую успел „прихватить“ писатель, не увидел, но всё оставшееся поразило меня. Нет, это не просто „этнографические очерки“. Это наша „самая суть“».
Следующее письмо — от 2 ноября 1995 года в мой юбилейный 60-й год, вклинившийся в самую середину проклятых девяностых. У Валентина этот год также выдался тяжёлым.
«В августе хватил меня удар, вызванный, как потом выяснилось, всего-то спазмом мозгового сосуда, но меня он напугал. Только пришёл в себя — инсульт у матери, которая живёт у сестры в Братске. Пришлось ехать туда. С трудом „откачали“ мать, но она с той поры уже больше не поднимается.
Думаю, в 60 лет ты морально чувствуешь себя даже лучше, чем в 55. Во-первых, потому, что за эти пять лет удалось и отстоять себя, и показать, что и впредь мы сдаваться на милость всякой шушеры не собираемся, и, во-вторых, от физического достижения высоты, свидетельствующего о твоих силах. Теперь, после „подведения итогов“, дальше. Как пелось в комсомольских песнях: „Покой нам только снится“. Хотя он уже и не снится. Обнимаю. В. Распутин».
Мать В. Г. Распутина умерла 12 марта 1996 года, о чём он сообщил мне в следующем письме от 26 марта из больницы, куда уложили его самого «с болячками, которые чересчур начали тревожить… Тут потихоньку успокаиваюсь от всех прелестей жизни».
Мы в эти дни — 21 марта — отмечали 60-летие издательства, и Валентин Григорьевич нашёл силы поздравить нас: «Ваше издательство уже тем достойно уважения (и удивления), что оно живо и не скурвилось. Наше (видимо, речь об иркутском Восточно-Сибирском издательстве.— В. З.) скурвилось, решив в своё время расцвести на нечистотах, и теперь вынуждено было распустить всех редакторов и ничего, кроме двух-трёх заказных книг, произвести не в состоянии… Я живу подёнщиной, но большой частью статьями. Книги нынче не кормят. Книги едва хватает на месяц, и издавать их можно только от сытости. Я потихоньку пишу и буду писать прозу, но, как мне кажется, пишу для близкого круга друзей… Но это моя судьба. Бог с ней! А издательству подниматься в рост и печатать лучшее и необходимое надо. Это мы можем уходить. Издательство не может. Сейчас опять начинают писать. Опять идут рукописи, и я вижу, что русская литература жива. Хотя многие, в том числе и известные, поддались на наживки, с помощью которых сделалось принято подцеплять писателей. Будь здоров. Спасибо за память. Твой В. Распутин. P. S. С пасхой и весной!».
Из письма от 18 февраля 1996 года: «Опоздал с новогодним поздравлением. Но это уже по правилам моей жизни. Я слишком опаздываю от тех событий и явлений, которые происходят у нас — с той же литературой. Литература во всю мочь старается стать американской или, на худой конец, европейской, а я всё ещё застрял на русской. А с такими пристрастиями и вкусами не проживёшь.
Не собираюсь я отмечать свою очередную круглую дату (60-летие в 1997 году.— В. З.). Не потому, что не признаю её, а больше потому, что не признаю себя в этой дате. Хвастаться нечем, работаю в год по капельке, передовые методы не усвоил… Но день рождения свой не скрываю — 15 марта. Поздравлению твоему буду рад, если даже придёт оно в июне. Хорошо, что ты по-прежнему в издательстве,— так прочнее мир стоит. Искренне твой, В. Распутин».
Последние наши встречи с Валентином Григорьевичем были в какой-то мере случайными. Хотя вряд ли можно назвать случайною его постоянную тягу к Красноярску и хотя редкие, но регулярные приезды на Енисей. В последние годы писатель по приглашению ректора Красноярского педагогического университета Николая Ивановича Дроздова трижды приезжал к нам пообщаться с преподавателями и студентами. По-моему, в последний раз в 2009 году, когда В. Г. Распутин по инициативе иркутского книгоиздателя Сапронова с киногруппой полюбившегося красноярцам кинорежиссёра Сергея Мирошниченко и известным литературным критиком Валентином Курбатовым совершали незабываемое турне на теплоходе по Ангаре — от истоков до устья. Об этом был снят документальный двухсерийный фильм «Река жизни», который мы позднее смотрели по Центральному телевидению. Тогда же Распутину были вручены мантия и прочие атрибуты почётного профессора Красноярского государственного педагогического университета имени В. П. Астафьева.
На одной из этих встреч я в последний раз разговаривал с В. Г. Распутиным. И получил в подарок его новинку — книгу «Дочь Ивана, мать Ивана», изданную в Иркутске издателем Сапроновым с послесловием Валентина Курбатова. Кстати, именно Сапронов оказался тем самым ангелом-хранителем, который представил в последние годы немало книг Распутина в наилучшем виде. Всё-таки писателю повезло под конец жизни — его признали «в родном Отечестве». С самим Сапроновым мы тоже встречались в Красноярске после завершения «ангарского вояжа» и были потрясены, узнав через несколько дней о его скоропостижной кончине.
В книгу «Дочь Ивана, мать Ивана» вошли несколько новых рассказов. Из них самым запоминающимся безысходным трагизмом показался мне «В ту же землю». Трагизмом веяло от всех последних произведений писателя. Он ничуть не обольщался насчёт будущего России, русского народа: «Люди теперь живут не ожиданием спасения, а ожиданием катастрофы». Так он сказал. И ещё несколько его печальных-прощальных слов: «Слово исчезает в народе. Его вытесняют радио и телевидение».
А заголовок повести «Дочь Ивана, мать Ивана» подсказала Валентину в одном из писем давняя знакомая по «Красноярскому комсомольцу» Маргарита Ивановна Николаева (именно при ней, когда она была главным редактором нашего книжного издательства, издали большой том В. Г. Распутина в серии «Писатели на берегах Енисея»). В своём письме она упомянула, что её стойкость держится на крепком фундаменте: ведь она дочь Ивана. И мать Ивана.
«Да это же готовый заголовок книги!» — воскликнул Валентин Григорьевич. Так и появилась повесть именно с этим названием.
Своими произведениями Валентин Распутин призывает не сдаваться. Призывает к сопротивлению, к борьбе. Призывает не сгибаться перед трудностями, а жить да жить. Наверное, именно поэтому в мою поддержку он и начертал на последней подаренной книге: «Володе Зыкову — дружески и с радостью при виде после долгой разлуки крепкой твоей фигуры и твёрдого голоса. В. Распутин. 8.07.04.».
Нельзя складывать руки и жить благодушествуя. Нельзя быть спокойными, когда «горит, горит село родное… Горит вся родина моя». Именно такой эпиграф поставлен впереди повести В. Распутина «Пожар»: «Горит вся родина моя…». Об этом пожаре — горит Россия! — бил в набат все последние десятилетия своей жизни Валентин Григорьевич. Он кричал о «пожаре» всем своим творчеством. И особенно пронзительным и громким был голос его публицистики. Он бился за народ. За русскую землю. За экологию. За Байкал. За Русское Устье. За Тобольск и Кяхту. За всю страну. Именно Валентин Распутин, как сказал наиболее авторитетный наш критик Валентин Курбатов, «писал „красную книгу“ русской жизни». И все русские воспринимали и воспринимают Валентина Распутина не только как борца за Байкал, за экологию, а как радетеля за весь русский народ. Народ в опасности! Он на грани исчезновения! На грани «рассеянья».
Помните давние слова писателя в статье «Полная чаша злата и лиха»? Прочтите их снова: «Двадцать лет назад моя статья в газете „Известия“ о плодах хозяйствования (тоже двадцатилетнего со времени запуска комбинатов) называлась предостерегающе: „Байкал у нас один“. Многие и многие сотни писем-откликов получила тогда редакция, я их храню до сих пор. Теперь впору говорить с одышкой после множественных отступлений от былого величия: Россия у нас одна! Другой, запасной, нет».
Эти слова были сказаны в 2006 году. Десять лет назад. Вряд ли вы припомните, что в России хоть что-нибудь изменилось в лучшую сторону…
Наверное, большинство центральных, республиканских, краевых и областных газет России (и, думаю, многих зарубежных тоже) напечатали слова соболезнования об уходе из жизни Валентина Григорьевича Распутина — нашего самого близкого человека. Я не читал никаких некрологов, кроме как в «Красноярском рабочем», первом месте работы будущего писателя в Красноярске, и в «Красноярской газете». «Красноярский комсомолец», где когда-то мы работали вместе с Валентином, давным-давно утоп в волнах рыночных штормов.
«Красноярский рабочий» посвятил ему всю первую страницу: «Ушёл последний классик… 14 марта, за несколько часов до своего 78-летия… скончался знаменитый русский писатель Валентин Григорьевич Распутин, Герой Социалистического Труда, дважды лауреат Государственных премий СССР и Государственной премии России, лауреат многих других литературных премий».
Тепло написал об ушедшем писатель Эдуард Русаков: «Особенно грустно, что именно в этом году, который объявлен Годом литературы, от нас ушёл последний классик русской словесности, писатель-сибиряк, автор таких всемирно известных произведений, как „Деньги для Марии“, „Последний срок“, „Прощание с Матёрой“, „Живи и помни“, „Пожар“, „Дочь Ивана, мать Ивана“».
И в «Красноярской газете» также прозвучало: «Прощай, Валентин Распутин! Вечная память!»
Обратило моё внимание и высказывание Александра Проханова в газете «Завтра»: «В литературном, духовном, идейном отношении я не близок Распутину. В каком-то смысле — даже антагонист… Мы никогда не были близки и ни разу не общались, что называется, по душам. Он был певцом народа, а я — певцом государства». Что тут скажешь? Каждому — своё.
22 апреля 2015 года накануне, как мы отметили 40 дней ухода Валентина из «мира тварного», я смотрел о нём передачу (нечто вроде «круглого стола») на ТВ по каналу «Культура». Мне показались интересными некоторые высказывания выступающих, совпадающие с моим мнением.
Владимир Толстой, советник президента России: «Совестливость — самое главное в человеке. Об этом все книги Валентина Распутина. А какой у него язык! Когда я читаю его произведения, мне кажется, я с ним разговариваю. У него нет ничего случайного и ни капли фальши, всё естественно… Это человек огромного общественного звучания».
Алексей Варламов, ректор Литературного института: «Валентин Распутин — самый высший уровень литературы ХХ века. Роль этого писателя будет только возрастать».