(История издания романа Роберта Штильмарка «Наследник из Калькутты» в письмах Ф. Р. Штильмарка)
Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2017
…Начало шестидесятых годов прошлого века, сибирский посёлок, соответственно своему месторасположению носящий название Таёжный. К северу от посёлка на многие километры тайга, к югу — берёзовые перелески, поля. Зимой, сразу за огородами, по глубокому, чистому снегу, как в «Лесной газете», можно читать следы. Вот там пробежал заяц, рядом оставила следы лиса, вдоль забора частыми очередями прострочили снег полевые мыши. А на поляне среди берёз — лунки: это вспорхнула стая рябчиков, ночевавших в снегу…
До ближайших центров цивилизации, районного и краевого, далеко. Нужно ехать и автобусом, и поездом. Но Таёжный неспроста называется не просто посёлком, а посёлком городского типа. Здесь расположено не очень большое, но серьёзное горнодобывающее предприятие, имеется и леспромхоз. Благодаря чему в посёлке есть и двухэтажная школа-десятилетка, и Дом культуры — большой, каменный, в два этажа, каких не в каждом райцентре можно встретить. В Доме культуры в широких коридорах — красные дорожки, на стенах — картины Шишкина и Левитана в богатых багетных рамах, копии, конечно. Есть кинозал, комнаты для занятий музыкой и проч., библиотека.
Вот эта библиотека была, пожалуй, самым привлекательным местом в Доме культуры для подростка, впервые открывавшего для себя все те «нужные книги», которые и следует прочесть в детстве: «Дети капитана Гранта» и «Остров сокровищ», «Три мушкетёра», «Похитители бриллиантов», «Всадник без головы»… Тогда же в этом книжном приключенческом мире встретился подростку толстенный том, уже одним своим внешним видом обещавший увлекательнейшее чтение. Его обложку украшал мужественный человек в камзоле, с двумя длинноствольными пистолетами в руках, со шпагой на поясе. Обрамляли картинку оттиснутые золотом виньетки, мелкие картинки, среди которых можно было найти самолётик и воздушный шар, парусник и пальмы, кораблик и скрещённые сабли. Конечно, это была книга из «Библиотеки приключений и научной фантастики», знаменитой книжной серии, на протяжении многих десятилетий волнующей умы юных, да и не только, читателей.
Книга называлась «Наследник из Калькутты», на обложке фамилии авторов: Штильмарк и Василевский. Фамилия Штильмарк ни о чём не говорила, но в ряду имён писателей-приключенцев — Хаггард, Буссенар, Жаколио и даже Марк Твен — смотрелась, в общем, неплохо, подходяще. Фамилия Василевский тоже представлялась, несомненно, писательской, где-то уже встречавшейся, да подзабытой.
Чтение «Наследника из Калькутты» впечатление оставило неизгладимое. В посёлке, далёком от всяческой экзотики, под которой всем подросткам видятся исключительно южные моря, прерии и джунгли, посреди снегов, с натужно гудящими на главной улице лесовозами, вывозящими в район заготовленную древесину, роман про пиратов, виконтов и маркизов, захватывающие приключения на суше и на море казался чудесным посланцем из прекрасного и яростного мира…
Глубокие снега у посёлка Таёжный не раз растаивали вёснами, растекались вешними водами, а ранними зимами заваливали посёлок вновь. Иными словами, чередой шли годы. Подросток стал человеком взрослым и даже с университетским образованием. И случилось так, что выпало ему служить на редакторском поприще в книжном издательстве большого краевого центра — города Красноярска. Издательство называлось соответственно Красноярским краевым, других в то время в крае и не было.
Во второй половине 1980-х о нашей стране, как «самой читающей стране в мире», можно было говорить без всякой иронии. Достаточно было посмотреть на очереди к газетным киоскам за свежими газетами и журналами. На страждущих печатного слова в книжном обличии, толпящихся у дверей книжных магазинов и после их открытия наперегонки бросающихся к прилавкам. На так называемых книголюбов, что впивались в списки новых книг, печатавшихся «Книжным обозрением»: это мне надо, и это, и это, да и это тоже-е!.. Никаких тиражей, ни в 100 тысяч, ни в 300 тысяч, на страну не хватало. Как всё это читалось, вопрос отдельный. Но спрос был невероятный, и после продажи водки книгоиздание считалось едва ли не самым прибыльным делом.
Местные книжные издательства, не отставали от московских, тоже «поддавали жару» — стремились издать нечто такое, что даже при всеобщем книжном буме было бы замечено всей страной.
В темпланах издательств, помимо книг местных авторов, составлявших их обязательную основу, несколько позиций шли по разряду «Переиздания» — на выбор самого издательства в лице редакции художественной литературы. Ею в означенные годы в Красноярском книжном издательстве заведовала Г. Н. Ермолина, работали в редакции В. И. Ермаков, Е. Ю. Сыч, В. Д. Вагнер и пишущий эти строки — их фамилии можно найти в выходных данных редактировавшихся ими книг.
1988–1989-е годы в истории Красиздата явились, пожалуй, одними из самых ярких, если судить по именам изданных авторов. В эти пару лет здесь вышли: книга стихов В. Высоцкого «Клич» (1988), одна из первых в стране после знаменитого сборника «Нерв» (1981), коего в свободной продаже никто никогда и не видел; «Клич» вышел тиражом в 125 000 (!) экземпляров; сборник рассказов писателей-юмористов начала ХХ века «Круги по воде» (1988), в который вошли произведения А. Аверченко, Тэффи, А. Бухова, а ещё избранные «Солдатские сказки» Саши Чёрного, извлечённые из малодоступной периодики, впервые в стране издающиеся в книге; семисотстраничное «Избранное» Н. Гумилёва, включившее стихи, поэмы, переводы, очерки, рассказы, собранные по прижизненным изданиям поэта, дореволюционным журналам; сборник повестей, пьес М. Булгакова «Дьяволиада и другие невероятные истории» (1989), получивший, кстати, диплом Всероссийского конкурса искусства книги; сборник произведений Даниила Хармса «Летят по небу шарики» (это уже 1990 год), оригинальный по составу, хорошо оформленный, а в качестве приложения содержащий небольшую документальную повесть А. Александрова и Н. Кавина, посвящённую жизни и творчеству писателя.
В этот ряд можно, пожалуй, поставить и роман А. Дюма «Две Дианы» (1988), ставший ещё одной «ударной», как тогда говорили, книгой издательства. Ничего удивительного, если знать, что в советские времена классики приключенческого жанра — Дюма, Майн Рида и проч.— могли издаваться, и то нечасто, почти исключительно центральными издательствами. Так что Дюма этот являл собою как бы победу нового мышления над прежними госкомиздатовскими запретами.
Самой же громкой красноярской книжной премьерой 1989 года было издание романа «Нечистая сила» В. Пикуля. Его сокращённый вариант под названием «У последней черты» печатался в 1979 году в чётырех номерах журнала «Наш современник». Как известно, после критики романа главным идеологом страны Михаилом Сусловым секретариат правления СП РСФСР признал публикацию романа ошибочной. Журналы должны были быть изъяты из библиотек, чего не произошло, поскольку все их номера уже были «зачитаны» читателями…
Насколько помнится, немыслимую идею издать полузапрещённый роман подал Евгений Сыч (ныне проживающий в США). Но 1987-й (когда, собственно, и начиналась его подготовка к изданию) — не 1979-й, и роман утвердили. В советскую ещё Латвию, в Ригу, где жил В. С. Пикуль, была снаряжена издательская экспедиция в составе Галины Никифоровны Ермолиной, готовившей книгу к печати, и художника Виктора Бахтина. Общение их с писателем было плодотворным. Издатели получили рукопись полного варианта романа и одобрение подготовленного Бахтиным оформления книги.
Позднее Виктор Бахтин вспоминал: «На заре перестройки Красноярское книжное издательство расхрабрилось напечатать роман Пикуля „Нечистая сила“. В процессе иллюстрирования я побывал в гостях у писателя, порылся в его безумной библиотеке, помог ему в спорах с редактором, а он в отместку подарил мне родословную моей фамилии в 368 лет длиной». Необходимое пояснение: для героев своих произведений Пикуль составлял подробные генеалогические древа; одним из таких героев в романе «Моонзунд» был старший лейтенант, командир подлодки «Пантера» Александр Бахтин — дальний родственник талантливого художника Виктора Бахтина. К слову, ещё одного бывшего сотрудника Красноярского книжного издательства, с 1994 года жившего и работавшего в Штатах, скончавшегося от тяжёлой болезни в ноябре 2016-го…
Наконец, «Наследник из Калькутты». Вышедший тиражом 100 000 экземпляров в самом начале 1989 года, он начинал готовиться к изданию за два года до этого, в 1987-м. Во времена традиционного, т. е. государственного, книгоиздания процесс выпуска книги длился обычно около двух лет! Издательский «долгострой» был устроен таким образом: в один год книга задумывалась, на следующий она попадала в план редакционной подготовки, ну а на следующий год выходила, наконец, в свет!
О том, почему «Наследник» не переиздавался три десятка лет, как и о самой истории написания романа, представления были самые смутные. При этом все хитросплетения сюжета романа в памяти у меня основательно затуманились, однако общее впечатление о нём прочно сохранялось как о произведении совершенно необыкновенном, своего рода «романа романов», как называл «Наследника» один из литературоведов… А вот почему бы и не переиздать его?
Когда уже «Наследник из Калькутты» занял свою позицию в плане редподготовки, который должен был утверждаться Госкомиздатом РСФСР, в журнале «В мире книг» (1987, №4) появилась статья «Небольшой детектив о большом романе» Феликса Штильмарка, сына Роберта Александровича Штильмарка. На нескольких страницах в ней впервые, наверное, в печати рассказывалось, где и в каких обстоятельствах рождался роман. Статья Феликса Штильмарка явилась ответом на письмо читателя журнала С. Афанасьева, врача-хирурга из Красноярска (!), с просьбой рассказать о книге и её авторах. Было ли это письмо, что называется, организовано, нет ли, судить не могу, однако написавший его читатель — лицо вполне реальное.
Но пора, наконец, перейти к основной части этой публикации, письмам Феликса Робертовича Штильмарка, связанным с изданием «Наследника из Калькутты» в Красноярске, да и не только с ним. Переписка началась с моего письма к Ф. Р. Штильмарку (его черновик сохранился).
30 октября 1987 г.
Уважаемый Феликс Робертович!
Пишет Вам редактор Красноярского книжного издательства, а повод для этого письма вот какой.
В начале нынешнего года при составлении издательского плана редподготовки 1988 года (темплан 1989 г.) мною был предложен для переиздания роман Вашего отца «Наследник из Калькутты». Роман в план был включён, и, более того, в отношении романа впоследствии не было сделано никаких замечаний Госкомиздатом РСФСР. Таким образом, роман «Наследник из Калькутты» перешёл в темплан 1989 года и должен быть сдан в производство в 1988 году (квартал сдачи определится, видимо, до конца этого года). Пока роман не прошёл контроль Госкомиздата, сообщать Вам о включении его в план издательства было бы преждевременно, поэтому и пишу Вам обо всём этом только сейчас.
Теперь о конкретных делах.
1.
Сейчас
издательство располагает одним экземпляром романа (Детгиз,
1958), достать который было чрезвычайно трудно. Однако из Вашей публикации в ж-ле «В мире книг» мы узнали, что более совершенное издание
— алма-атинское, 1959 года. Но где его взять?! Тем более что для расклейки1 нужно 2 экземпляра!! Тут бы очень хотелось рассчитывать
на Вашу помощь.
2.
Вашу
статью «Небольшой детектив о большом романе» мы хотели бы включить в качестве послесловия
к роману. А до выхода книги статью желает опубликовать — по рекомендации В. П. Астафьева,
от которого Вам привет — наш альманах «Енисей». Если в ж-ле
«В мире книг» опубликован сокращённый вариант статьи — дополните её; подробнее,
может быть, стоит рассказать о жизни и творчестве Р. А. Штильмарка.
3.
Кроме
того, для использования в книге нужна ещё и хорошая, качественная фотография Р.
А. Штильмарка. <…>
Более всего меня как редактора беспокоит отсутствие алма-атинского издания. Какого рода переделки коснулись предисловия книги?
Прошу Вас, Феликс Робертович, ответить как можно быстрее.
Всего Вам доброго!
В. Чагин,
редактор издательства.
Ответ на моё письмо пришёл незамедлительно, но не от Ф. Р. Штильмарка, а от его жены Н. К. Штильмарк.
4 октября 1987 г.
Уважаемый Владимир Васильевич!
Только что пришло Ваше письмо и я решила ответить на него, поскольку Феликс Робертович в отъезде и будет в Москве не скоро (самый конец ноября — начало декабря). Он вот уж, пожалуй, тридцатый сезон проводит в тайге — обычная охотничья пора — октябрь-ноябрь. Нынче он в Бурятии, в бассейне Чикоя. Никакой связи с ним.
Думаю, что он будет очень польщён (как и все мы, родные покойного Роберта Александровича) решением Красноярского изд-ва издать «Наследника». Сейчас (после публикации «В мире книг» возникают предложения и от других издательств. Но если вы издадите в начале 1989 года, то безусловно опередите всех. И Красноярское издательство и должно было определить всех, ведь роман создавался там.
К великому сожалению, нет у нас (и у других родственников — я всех обзвонила) ни одного экземпляра Алма-Атинского изд-ва, и всего единственный, с надписью Роберта Александровича — детгизовский (1958 г.). Все книги, которые были в доме, постепенно «зачитаны», как Феликс Робертович не дорожит книгами вообще, а этой — особенно. «Наследник» имеет это свойство — он „зачитан“ во многих библиотеках и вообще куда-то исчезает бесследно.
Но будем искать. Феликс Робертович напишет Вам сразу, как только будет возможность связаться с ним и сообщить о Вашем письме. (Я ещё страшно боюсь — нынче в Забайкалье не залегли в спячку медведи — масса шатунов.) <…>
Фотографии Роберта Александровича, безусловно, будут.
Я скоро буду в Сибири — в Саяно-Шушенском заповеднике, в Абакане, в Абазе и на днях — в Красноярске (очевидно, это будет 14 ноября), и, с Вашего разрешения, позвоню Вам домой (день воскресный).
Спасибо Вам большое за все хлопоты, участие, внимание. Большой привет Виктору Петровичу. Мы знаем о его большом горе (смерти дочери). Как-то они с Марией Семёновной переживут это?
Надежда Константиновна Штильмарк.
Охота Феликса Робертовича в бассейне Чикоя закончилась вполне успешно, и даже медведи-шатуны не смогли ей помешать. Но прежде чем продолжить публикацию писем, следует, хотя бы кратко, сказать о самом Ф. Р. Штильмарке, хотя в различных вполне доступных источниках сведений о нём и его работах можно найти предостаточно.
Феликс Робертович Штильмарк, старший сын Р. А. Штильмарка,— учёный-биолог, эколог и охотовед. Он был одним из тех, кто приложил немалые усилия к созданию в стране природных заповедников, в частности, Сохондинского, Малая Сосьва, Таймырского, Юганского, Центрально-Сибирского…
Академик РАЕН, доктор биологических наук, профессор В. В. Дёжкин, хорошо знавший Ф. Р. Штильмарка, писал о нём:
«Известный учёный и общественный деятель, один из основателей современного заповедного дела, писатель-публицист и популяризатор, биолог-охотовед, человек со страстным бескомпромиссным характером… Главный научный труд Ф. Р. Штильмарка — „Историография российских заповедников“ — стал настольной книгой для всех, кто занимается этой категорией ООПТ…
Ф. Р. Штильмарк написал сотни научных работ о проблемах экологии, зоологии, охраны природы, охотничьего хозяйства, заповедного дела, о судьбах отечественных мучеников-природоохранителей. Он был ярким публицистом, упорно сражавшимся за близкие его душе дела. Долго будут привлекать внимание читателей его научно-популярные книги, содержащие впечатления о многочисленных странствиях автора по пространствам России, в которых его преданным и терпеливым спутником часто была жена — Надежда Константиновна Носкова. Это „Таёжные дали“ (1972), „Свидание с Таймыром“ (1979), „Лукоморье — где оно?“ (1993). В этих книгах — свежесть взгляда, достоверность очевидца, боль от встреченных надругательств над родной природой, попытки найти выходы из создавшихся тупиков».
Увы — написано это уже после смерти Феликса Робертовича, последовавшей на 74-м году жизни в январе 2005 года в отделении реанимации московской городской больницы — остановилось сердце…
В том же 2005 году был основан Фонд памяти Ф. Р. Штильмарка. В 2006 году московское издательство «Логата» (кстати, Логата — река на Таймыре, на территории Таймырского заповедника; надо думать, в название издательства она попала не случайно), при финансовой поддержке друзей и коллег Феликса Робертовича, выпустило в свет большой том его воспоминаний «Отчёт о прожитом». Воспоминания охватывают всю жизнь учёного, буквально до последних дней. Мне кажется, давно не было столь обстоятельных, честных, хорошо написанных, да и просто очень интересных воспоминаний. В них много событий, имён, и не только биологов, охотоведов, экологов, но и писателей, литераторов, своеобычных людей, встречавшихся автору на его жизненном пути. Немало страниц воспоминаний отведено Красноярскому краю, Хакасии, где Феликс Робертович работал как охотовед, занимался организацией заповедников, жил, охотился. «Отчёт о прожитом» Ф. Р. Штильмарка достойно продолжает, стоит в одном ряду с мемуарным романом-хроникой «Горсть света» его отца.
В 2008-м то же издательство «Логата» переиздало составленную и прокомментированную Ф. Р. Штильмарком «Поэтическую экологию» — стихи русских, в основном, поэтов, посвящённых природе, да и не только; они собирались в антологию в 1990-е годы и ранее.
«Тайга и книги — вот лучшее, что было в минувшей жизни»,— написал Феликс Робертович, завершая свой «Отчёт о прожитом». Эти две темы, тайга и книги, будут не раз возникать на страницах его писем.
3 декабря 1987 г.
Дорогой Владимир Васильевич!
Вчера я вышел из тайги, где пробыл более месяца, и получил письмо от жены о намерении переиздать в Красноярске «Наследника из Калькутты». Очень радостно, что это будет именно в Красноярске, городе, и ему — отцу — и мне очень близком, где он освобождался после отбытия срока, где мы с ним встретились в 1954 г., когда я впервые побывал и прочувствовал Сибирь (потом жил и работал, и Красноярск мне — вторая родина, часто жалею, что не там живу).
Теперь главное — о статье моей «В мире книг». Она вся насквозь деловая, её цель одна — снять наложенный Госкомиздатом строгий запрет с книги. А исходит он ещё со времён первого издания книги, когда врагам книги не удалось её остановить, но зато они дали залп антирецензий, которые и закрыли путь переизданиям. Об этом в моей статье, были и письма отца, и фактология, но это всё заменено одной фразой — «книга издавалась трудно». Всё до — вплоть до предсмертной (и неудачной) тяжбы отца с Госкомиздатом можно рассказать, но лучше в узком кругу или статье, а не в самом переиздании книги. Для Вас, думаю, будут интереснее подробности самого сочинения — они ведь сильно сокращены. Один из коллег отца тех времён2, умнейший человек, ведущий мудрую переписку с В. П. Астафьевым, очень резко отозвался о моей статье как подхалимской в адрес «органов», принижающей труд отца как протест против произвола, возвеличивающей гнусную личность Василевского, узурпатора и лжеавтора. Но я тут не во всём согласен. Житейски Василевский всё же помог, и отец это ценил. Как понять истину, как не ошибиться — это сложно очень. Короче говоря, я бы охотно написал для Вас заново, используя отклики родных и друзей отца на мою статью, но для этого нужно время. <…>
Ваш Ф. Штильмарк.
20 декабря 1987 г.
Дорогой Владимир Васильевич!
Высылаю Вам переработанный и дополненный вариант статьи для книги и «Енисея»3. В нём я восстановил отчасти тексты отцовских писем, сокращённые «Миром книг», изменил несколько свои трактовки с учётом замечаний на публикацию «Небольшого детектива», хотя и не в той может быть степени, как следовало. Во-первых, мало времени, во-вторых, я всё же считаю, что фактологическая основа мною соблюдена и акценты расставлены верно. Есть мнения, резко осуждающие Василевского и всю его затею, но ведь всё-таки без него книги бы не было, и отношение отца даже после всего происшедшего было неоднозначным. Разумеется, текст мой может не во всём удовлетворить Вас, и я предоставляю Вам возможность выбора между ним и уже опубликованным. В принципе не исключаю помещение в книге статьи («небольшой детектив»), а новый вариант («…это чудо») тогда предложите «Енисею». Заранее согласен с возможными купюрами (частое упоминание ГУЛАГа, фразы отца о реакции на выход в свет фельетона, упоминание реального полковника Штанько как виновника грустных событий, о Госкомиздате, Е. Парнове и т. д.). Прошу Вас только в случае публикации прежней статьи изменить неудачную фразу о том, что отец «не терял литературных навыков». Надо сказать «не утратил, но развил своё литературное мастерство». И в суд обратился Детгиз, а не он сам.
Если время позволяет, то можно продолжить работу над текстом послесловия, пишите мне Ваши замечания и предложения.
Не подумайте только, будто бы я «наталкиваю» на сокращение. Ни от чего мною написанного не отказываюсь.
Внутренний голос подсказал мне послать всё-таки 2-й экземпляр В. П. Астафьеву. Думаю, несложно потом соединить с первым. Зато буду знать, что он прочитает в первоначальном виде. В нынешней суете трудно надеяться, чтобы все частые просьбы исполнялись, не обижайтесь на меня, пожалуйста…
P. S. Если время позволит, можно дополнить очерк за счёт писем отца, документов Василевского и др. Я всё экономил, а получилось 21 стр. вместо 24-х…
Прилагаю 2 фотографии.
Ваш Ф. Штильмарк.
10 апреля 1988 г.
Дорогой Владимир Васильевич!
Очень благодарен Вам за «Красноярский библиофил»4— книгу, весьма насыщенную по содержанию, выполненную со вкусом и любовью, содержащую так много славных имён и названий. Не имея возможности собирать редкие книги, я навсегда отравлен книжным искушением и надеюсь, что когда-нибудь дерзну поделиться на эту тему с окружающими… В рукописи большой книги, которую я сдал изд-ву «Мысль» (условное название её «В поисках Лукоморья») есть большая глава о путешествиях книжных (связанные со словом «Лукоморье», но это географически — Западная Сибирь).
План 1989 г.5 вызвал общее восхищение в нашем семейном клане (он довольно обширен, ибо родитель был неравнодушен к слабой половине рода). Сообщите, пожалуйста, каким образом оформить официальную заявку на 100 (если для всех нас!) экз. «Наследника», а также по 2–3 экз. Булгакова и Пикуля (последнего лично я не жаловал, однако и не читал как следует, надо посмотреть, а обрести невозможно; это не обязательно, если сложно, а вот «Наследника» надо!)
Автографы отца прилагаю к письму — выбирайте…
Теперь (кстати о книгах!) хочу Вас спросить в отношении издания произведений Елены Александровны Крутовской6 (я не раз писал о ней для журналов, кое-что печаталось), которая заслуживает не меньшей известности и внимания, чем столь вознесённая московскими издателями Джой Адамсон (не говоря уже об окончательно забалованном Дарреле!) Я знаю, что в издательстве что-то намечалось, но когда и что из того будет, кто этим занимается? Виктор Петрович обещался о ней написать для Детгиза, но там мало шансов на реальное издание. Она, т. е. Е. А., право, достойна самой благодарной памяти, а уж хорошая книга и есть таковая, это наш общий долг, чтобы не забыть в суете.
Писать ли заявку на «Наследника» в издательство или же в магазин (и какой)? Пожалуйста, дайте знать.
Очень интересные есть у меня сибирские (енисейские) описания отца — ужо доберусь до них! <…>
Искренне Ваш Ф. Штильмарк.
4 мая 1988 г.
Дорогой Владимир Васильевич!
<…>
Передав в издательство («Мысль») большую рукопись «В поисках Лукоморья», я теперь планирую длительные поездки, в частности, на Алтай. Хочу немного «проветриться».
Меня смущает размер своего «заказа» на 100 книг «Наследника», но это ведь на весь наш «клан» (если будут приходить заявки на книгу от других лиц нашей фамилии, их уже можно не принимать). Наверное, надо адресоваться куда-то в книготорг или рано ещё?
И что слышно об альманахе?7 Если они не будут давать текст послесловия, я бы мог туда послать что-нибудь своё, например, отрывок из книги. Узнайте при случае.
Ещё раз благодарю за «Альманах»8.
Ваш Ф. Штильмарк.
10 августа 1988 г.
Дорогой Владимир Васильевич!
Перво-наперво хочу Вас поблагодарить, ибо Аделаида9 обнадёживает меня насчёт Высоцкого. Ценя его талант, однако не будучи восторженным поклонником того, что слышится из местных магнитофонов, я очень хотел бы ознакомиться с его подлинной поэзией, а это в Москве нереально.
А теперь мне хотелось бы с Вами скорее посоветоваться, чем сразу о чём-то ещё и опять просить. Когда я был в больнице, получил письмо от сотрудника музея А. В. Виноградова10, который просил дать им что-то к юбилею. Тут я стал думать — ведь мне в самом деле есть что рассказать о крае, но я не могу себе позволить писать, а тем более печатать на машинке «просто так» для отвлечённо-познавательных или благотворительно-юбилейных целей. Возникла мысль написать обо всём, что связано с Енисеем так, чтобы можно было опубликовать. Оттолкнулся я от отцовских подлинных писем… и убедился, что замысел мой трещит по всем швам. Ведь первоначально я мыслил об очерке в 1–2 листа всего, а только самая малая выборка из писем родителя заняла прилагаемых 30 стр. машинописи. Я же ещё в санатории начал набрасывать дальнейшее — свои воспоминания о переезде Института11 леса из Москвы в Красноярск (к сожалению, здесь придётся опять говорить не очень лестно о Красноярске, хотя я ему душевно предан), маршрутах водно-саянских (пороги до ГЭС), участии в проектировании Саяно-Шушенского, Таймырского, Центральносибирского заповедников, республиканского заказника «Малый Абакан» и косвенно при этом — о Лыковых (моя жена из Абазы, и многое я слышал издавна). Ну, ладно, Таймырская тема особая, и книжка была, но вот уж о чём необходимо писать, так это про мои туруханские впечатления 1963 года, когда я много общался с потомками ссыльных (в особенности — немцев Поволжья) и записал немало трагических историй тех времён. Правда, об этом, вполне возможно, расскажут и сами участники событий, тогда мои планы надо пересмотреть. В моей книжке «Таёжные дали» есть «Туруханская глава», но она написана почти без намёка на подлинные драмы с выселением, переселением, а также горестного процесса опустения таймырских деревень. Я писал об этом, но ничего не удалось опубликовать… Ну и совсем пока незатронутая история Центральносибирского заповедника, мои впечатления 1981–1983 гг., а также попытки создания степных заповедников в Хакасии и Туве (неудачные) тоже представляют нек. интерес.
То есть, если продолжить то, что я Вам высылаю этим конвертом, получится минимум порядка 100 страниц машинописи (с учётом 30 высланных). Вот я и подумал — будет ли кто-нибудь, где-нибудь это печатать? Ведь Деля говорит, что в «Енисее» №6 пойдёт моё послесловие (надо бы текст мне всё же взглянуть, м. б., пришлют?), и я уже подготавливаю некий комментарий, отклик, в частности, В. М. Довбни, астафьевского корреспондента из Усмани, друга отца, который обругал меня за написанное «В мире книг» и дал блестящий анализ «Наследника» как литературно-общественного явления, это именно то, чего не хватает в моей публикации.
Так вот, захочет ли и сможет ли не столь уж толстый «Енисей» вновь обращаться к Р. А. и Ф. Р. Шильмаркам? Я бы не стал и спрашивать, тем более всё же чувствую себя «беглецом» по сравнению с теми бывшими москвичами, с которыми когда-то вместе ехали, а до того работали в Москве (в частности, это нынешний директор Женя Петренко). Но просто материал и отца, и мой представляется объективно всё-таки нужным, интересным для местных читателей. Посмотрите сами…
Вот взять хотя бы отцовские письма — ведь он в них выразил себя именно как писатель в то время, когда работал геодезистом, нормировщиком или просто был изгоем. Мы стосковались по немудрёным, но честным описаниям, а спустя полвека это будет отдалённо, как сейчас Чехов и Короленко. Какова была Сибирь этого времени — сер. ХХ в.— где узнают потомки? Слава Богу, возник Астафьев с его «Царь-рыбой», но эта высокохудожественная проза не даёт полного бытописательского и краеведческого познания.
Почему возникает у меня мысль — не предложить ли письма родителя из Енисейска и Маклакова для книжного издательства? Ведь Вы можете судить о них по отрывкам в моём тексте (ледоход, дорога в Енисейск и т. д.), а общий объём весьма значителен. Правда, м. б., книжка будет тонкая (я не замахиваюсь на все имеющиеся письма с его поездками по стране при работе над книгой «Образы России»), но — уверен — стоящая.
В общем, Вы видите, что вариантов «енисейских» немало. М. б., не надо соваться в «Енисей», а уповать на какие-то краеведческие сборники, но работает ли соответствующий раздел в издательстве?
Что делается с книгой Е. А. Крутовской? Кстати, «Столбы» должны непременно войти в мою «енисейскую летопись», я всё-таки много с ними возился и писал про них (последнее — см. сборник «Лес и человек», 89).
Если думать о книжке из писем отца, с ними очень много личной возни — отбора, перепечатки и т. д., оплачивается ли труд «составителя» (или как вариант — «публикация Ф. Р. Ш.»), ибо игнорировать эти вопросы я не могу, трудясь как литератор. Пенсия инвалидная мне пока не назначена, но и при ней надо шевелиться, «ловить мышей…». Впрочем, м. б., я зря обо всём этом спрашиваю — повторяю — в порядке предварительного обсуждения, совета — не более того.
Ваш Ф. Штильмарк.
31 августа 1988 г.
Дорогой Владимир Васильевич!
Боюсь, что я Вас уже замучил своими обращениями и просьбами, но Вы не стесняйтесь отказывать. Так, например, на мой опус с описаниями и письмами отца смотрите как на пробную попытку — м. б., мне было бы важнее кое-что рассказать самому о туруханских краях как месте ссылки. Правда, я застал их (в 1962 г.) уже сильно опустевшими, и только кое-кто из прижившихся ссыльных рассказывал мне о былом. Сейчас появляются публикации о ссылках (Ариадна Эфрон в переписке с Пастернаком и в удивительной по силе книге М. Белкиной «Скрещение судеб» — не пропустите её!), возможно, в «Енисее» или у Вас в изд-ве есть или будут публикации, которые снимут с меня обязанность дорассказать о нерасказанном в своей книге «Таёжные дали» (если её у Вас нет, я Вам могу выслать, там есть «Туруханская глава»).
Я получил одно очень серьёзное замечание к своей публикации о «Наследнике». Если не поздно, надо бы это учесть в послесловии (хотя бы в гранках за мой счёт!). Во-первых, в суд на Василевского подал не отец, а Детгиз, т. е. издательство. Отец вёл себя очень рыцарски, считая себя обязанным Василевскому жизнью, и моя фраза о том, что именно он пошёл в суд, искажает и действительность, и образ отца, и память о нём. И вторая частность — рецензентом «Наследника» в Детгизе был не писатель Р. И. Фраерман, а его жена, критик В. С. Фраерман, это тоже существенная моя неточность. Как редактор и библиофил Вы должны меня понять, что я обязан немедленно писать Вам, хоть и неудобно тревожить. Признаю полностью свою вину, свой грех, повинную голову меч не сечёт, а наказать рублём (за гранки) можно… <…>
Искренне Ваш Ф. Штильмарк.
В ответ на просьбу внести срочную правку я сообщал: «Рукопись и книги, и статьи в „Енисей“ в наборе и исправления предстоит внести уже в корректуре. „Наследник“ должен явиться в свет в первом квартале 1989 г., его корректуру я Вам вышлю обязательно». Статья Ф. Р. Штильмарка «Вообще говоря, это — чудо…» — об истории создания «Наследника из Калькутты» и её авторе была напечатана в альманахе «Енисей» (1988, №6).
7 октября 1988 г.
Дорогой Владимир Васильевич,
спасибо Вам за детальный ответ и все сведения, за добрые слова о моих набросках12. После разговора с Вами по телефону я решил, что не буду посылать рукопись с письмами родителя для «Енисея», если они сами этого не захотят и не попросят. Не стоит навязываться. Что же касается альманаха или сборника, то Вы теперь имеете представление и всегда можете запросить у меня рукопись (назовём её «Времён новейших Одиссея»). Возможно, что часть писем отца, в частности и о Енисейске, я буду пытаться обработать и представить ещё куда-нибудь. Когда он работал над книгой «Образы России» (а именно её он считал своей главной из всех изданных), у него осталось много «горестных замет» о древностях и памятниках, это может быть интересно, тем более к его 80-летию в 1989 г. К выходу же «Наследника» я всё-таки попробую дать кое-что об авторе его — то, что не удалось в «послесловии».
Теперь главное (и это ответ на Ваш вопрос13). Отец в 70-х годах написал большой труд — роман-хроника, это автобиография от третьего лица, название «Горсть света». Судьба рукописи сложна, но сейчас появилась возможность показать её издателям. Сестра повезла экз. в Хабаровск по просьбе альманаха (журнала) «Дальний Восток». Ни в одну книжную редакцию рукопись не показывали, её объём около 1500 стр. И текст весьма откровенный, написан с позиций демократичности, критического отношения к власти и насилию (но не только сталинской…), может вызвать сомнения у любых издателей, но вполне возможна и некоторая правка (сейчас издаётся — в изменённом несколько варианте — роман О. В. Волкова «Погружение во тьму», которое мы слушали по разным «голосам»). В «Горсти света» охвачен весь ХХ век, несколько глав посвящены Красноярскому краю — 503 стройке, Игарскому театру, лагерям, Красноярску, созданию «Наследника» (глава «Господин из Бенгалии»). Вероятно, это более подходит для «Енисея» или сборника, но довольно объёмисто.
Я же мог бы предложить вашему краеведческому отделу как книгу свой «Енисей» — от Тувы до Таймыра, но если говорить о книге, то надо хотя бы частично использовать изданную у вас книжку «Свидание с Таймыром», две главы из моей ранней книжки «Таёжные дали» (Саянская и Туруханская), обновив капитально и новыми материалами (например, создание Центральносибирского заповедника на Подкаменной и Елогуе, республиканского заказника «Малый Абакан», присовокупив Лыковых и др.).
Дать вскоре рукопись я не берусь, но прислать заявку и план-проспект для включения на перспективу вполне реально. Издательство, зная меня как автора, могло бы и договор заключить, но даже без такового мы можем наметить будущую книгу, центральное место в которой займёт история почти всех заповедников края, их создание (но не описание само по себе, т. е. более научно-художественного, чем популярного жанра). Надеюсь, что после выхода в «Мысли» моей главной книги («В поисках Лукоморья») ко мне будет более благосклонное отношение, но Енисея там очень мало…
Высоцкого я ещё не получил — Деля боится высылать почтой, ждёт оказии, но человек она надёжный и не подведёт. Просьба же моя связана с будущим изданием ранних вещей Булгакова — заранее умоляю…
Гонорары мы за «Наследника», конечно, получаем через ВААП, но все издательства требуют от нас копий свидетельств о наследовании. Нас — шестеро! Первая ласточка (из Ленинграда) принесла нам аж по 150 рубликов (вероятно, 60%), у них выйдет не раньше 2 или 3-го квартала. В Ташкенте же грозятся чуть ли не в начале года или конце этого, но там нет ни слова об условиях создания книги. В Горьком только раздумывают о послесловии, в ленинградском идёт текст Елены Робертовны14, отчасти сходный с моим по фактологии, но без писем отца и со многими лагерными деталями мною опущенными. Он привлекает своей «малинностью»… В общем, история книги, как ни странно, развивается! <…>
Искренне Ваш Ф. Штильмарк.
17 февраля 1989 г.
Дорогой Владимир Васильевич!
С благодарностью подтверждаю получение двух авторских книг «Наследника» и с нетерпением ожидаю остальных по «Книге-почтой». Все родные теперь просят, увидевши, всем надо, а не разорвать же на всех эти две…
Неудобно просить Вас, но м. б., Вы узнаете и сообщите об отправлении наложенным платежом? Меня стращают, что всё на почте могут стащить и не дойдёт, надо бы им подстраховаться квитанциями.
Ярославцев15 прислал выдержки из «Горсти» с большой правкой и купюрами. Не подумать ли всё же об издании всей 4-й книги полностью (м. б., с правкой или комментариями)? Это — Лубянка, подмосковные лагеря, Абезь (Коми АССР), Енисей — Игарка — 33-я колнна 503-й стройки — Красноярск — Москва — работа над книгой «Образы России». Общий объём этой части — порядка 400 стр. Можно взять и Ленинградский фронт из 3-й части (про остальное пока не говорю!).
Понимаю, что изд-ву надо отдохнуть от этого автора! Но в 1990 г. «Правда» издаёт «Наследника» на макулатуру, и я хотел бы развеять миф об отце как авторе «единственного романа».
Ваш Ф. Штильмарк.
Итак, «Наследник из Калькутты» вышел из печати в Красноярске в январе 1989 года, явившись первым изданием романа после затянувшегося на тридцать лет его замалчивания. В прессе выход книги не прошёл незамеченным. Впрочем, отметив незаурядность произошедшего в книжном мире события, журналисты в своих публикациях обращали внимание на высокую цену книги, проставленную на её задней обложке,— целых 7 рублей! Корреспондент краевой партийной газеты пыталась выяснить в издательстве, на каком таком основании была назначена на книгу столь возмутительная цена, более чем в два раза превышающая цену, объявленную на «Наследника» в темплане.
Дело в том, что пока книга находилась в производстве, издательство перешло на хозрасчёт, получило возможность выпускать несколько книг в год по договорным ценам. При этом, впрочем, львиная доля прибыли отдавалась в госбюджет, Госкомиздату РСФСР. В недалёкой же перспективе, с удорожанием бумаги, типографских услуг и проч., цены на книги получили свободу, а давняя традиция печатать их на обложках или в выходных данных книг сама собою тихо угасла…
Корреспондент «Комсомольской правды», сообщая о выпуске «Наследника», добавил чуть драматизма: «В издательстве немало помучились, прежде чем нашли ту единственную книгу 1958 года издания. Она хранилась в сейфе краевой библиотеки, и её уже давно никому не давали, хранили, как реликвию!»
Своего рода откликом на публикацию в «Комсомолке», расходившуюся по всем градам и весям единой тогда страны, стало письмо, пришедшее в издательство с Украины, из города Запорожье. Отправитель — Василевский И. В., младший сын бывшего соавтора «Наследника из Калькутты»!
Вот что он сообщал: «Мне стало известно, что вами выпущен „Наследник“ без „дяди Васи“, а точнее, без соавтора Василевского Василия Павловича. Убедительно прошу! Разъясните мне обоснованность этого решения, и какими документами вы располагаете, прежде чем выпустить „Наследника“ под одним автором Р. Штильмарк».
Письмо сына Василевского было передано для ответа Феликсу Робертовичу. Предполагая подготовить материал для газеты об истории создании «Наследника», его авторе и «соавторе», я написал И. В. Василевскому о том, что хотелось бы узнать, как сложилась судьба его отца после освобождения из лагеря. Задал вопрос и о возможности получения фотографии Василия Павловича — очень хотелось иметь представление о том, как выглядел легендарный «дядя Вася». К сожалению, эти вопросы остались без ответа… Начиная с 1989 года издания «Наследника из Калькутты» состоялись во многих городах — явился целый сонм «Наследников»… В 1991 году книга вышла в так называемой «макулатурной» серии (продавалась на талоны, получаемые за сданную макулатуру) тиражом 2 000 000 экземпляров! А в 2013-м «Вита Нова», издательство, специализирующееся на подготовке и выпуске особо художественных, эксклюзивных изданий, одарило читателей «Наследником» в двух роскошных иллюстрированных томах. Сто экземпляров этого двухтомника были «изготовлены в переплётах из чёрной кожи с трёхсторонним золотым обрезом и пронумерованы». Причём часть из них содержала «два вклеенных оригинальных офорта» художника книги, а единичные экземпляры выполнялись ещё и «в особых переплётах из кожи ручной выделки». Однако для настоящего библиофила самым лучшим, конечно, останется издание романа самое первое — 1958 года…
Из переписки с Феликсом Робертовичем стало известно, что существует незавершённый роман Р. А. Штильмарка «Драгоценный камень фероньеры». И когда в самом начале 1990-х я начал составлять для издательства сборник произведений приключенческого жанра, главным образом сибирских авторов прошлого и настоящего, с разделом архивных публикаций, комментариями, то предложил Феликсу Робертовичу подумать о возможности публикации в этом сборнике отрывка из романа с соответствующим предисловием. Мне представлялось, что неизвестное произведение автора «Наследника из Калькутты», даже фрагмент из него, будет с немалым интересом встречен читателями. Переписка с Ф. Р. Штильмарком продолжилась.
1 марта 1992 г.
Дорогой Владимир Васильевич!
Только что получил от Александры Дмитриевны16 рукопись и, лишь бегло ознакомившись с нею, пишу Вам (кроме того, попрошу жену позвонить с «казённого» телефона — по своему дороговато стало…).
На 150 страницах (будет при перепечатке) мы имеем первые четыре главы начатого отцом в последний год жизни (но задуманного ещё в 60-х годах) историко-авантюрного романа (точнее — авантюрно-исторического!) «Драгоценный камень фероньеры». Первая его часть называется «Полтевский барин» (ранее был вариант «колтевский», на самом деле — Полтево — реальная деревня вблизи пос. Купавны, где жил отец, и церковь там реальная). Главы 1 и 3-я — это современность в виде записей (дневника и писем) журналиста и сельской учительницы, полюбивших друг друга. При реставрации полтевской церкви находятся (исчезают загадочно и вновь возникают) документы о предках нынешних героев. Главы 2 и 4-я повествуют об участии их предков в русско-шведских войнах в Прибалтике (действие происходит под Нарвой). Написано всё это хорошо, читается с интересом, но сюжет лишь только намечается, прорисовывается неторопливо, возможно, что даже вся первая часть могла быть завязкой к большому роману. «Фероньера» лишь упоминается (в 3-й главе), «исторического» и бытового пока что больше, чем «авантюрного». Но с учётом интереса к «Наследнику», его автору, а также на фоне сегодняшних исторических событий, думаю, публикация вполне возможна (полностью или частично).
Сообщите, как срочно нужен Вам материал, пожелания (и возможности) по объёму его и моего вступления (лучше дать очень кратко, мне кажется), а главное — согласны ли Вы печатать такой отрывок-замысел, начало книги несозданной… Я бы всё-таки предложил Вам части из «Горсти света» (публиковавшиеся отрывки неполны, разрозненны, а можно взять ведь и другие части, например, фронтовые главы (1941–42 гг., блокада Ленинграда глазами очевидца, там и патриотизм, и критический непривычный для обычных военных взгляд, так не писали ещё о войне). Кроме того, для сборника путешествий можно использовать главы из его книг «Повесть о страннике Российском» (М., 1962, недавно переиздана в Н-Новгороде), «Пассажир последнего рейса» М., 1974) и письма разных лет.
Жду ответа, Ваш Ф. Штильмарк.
19 мая 1992 г.
Дорогой Владимир Васильевич!
Выполняя Вашу просьбу и своё обещание, высылаю Вам отрывок из «Драгоценного камня фероньеры», а также сопроводительный свой текст, эссе о писательской судьбе отца, о его творчестве (конечно, без литературоведения в подлинном плане, но личностное). К сожалению, как Вам, наверное, уже сказала Александра Дмитриевна, роман (повесть?) отцом была только начата, сюжетные линии едва наметились, и сказать что-либо о дальнейшей судьбе героев, о развитии сюжета я не могу. Отец не составлял планов, герои его жили и действовали порой вне желания автора… Могу только сообщить о том, что он обратился вплотную к работе над «Фероньерой» в последний год своей жизни, в 1985 году (отрывки эти написаны ещё в начале 60-х, а в 1985 году перепечатаны с доработкой текста). Летом он поехал отдыхать в маленький городок Усмань (Липецкая область, недалеко от Воронежа) к своему старому другу-сосидельцу Виктору Мироновичу Довбне, и там занялся работой, хотя часто отрывался от неё ради различных общений, разговоров и т. д. В сентябре он вернулся в Москву, хотел продолжать «Фероньеру», а тут предложили выступить в писательском городке Переделкино; по дороге туда и случился приступ аневризмы, его сняли с электрички, а через три дня он скончался в больнице… Ват вам и «Фероньера»!
Если Вам не понравится моё вступление и будет время для доделок, я готов обсудить и доработать. И всё-таки, моё мнение — публиковать «Горсть света»17, если же тематика альманаха соответствует — давайте эти две главы, желаю Вам всего доброго и жду ответа. Лучше напишите мне, потому что я могу быть в деревне, где поднимаю сельское хоз-во.
Ваш искренне Ф. Ш.
20 мая 1992 г.
Дорогой Владимир Васильевич!
Вчера отправил Вам бандероль с двумя главами из «Фероньеры» и свой сопроводительный текст. <…>
Смотрели Вы по российскому телевидению фильм «Наследники из Калькутты», поставленный красноярской студией по сценарию Андрея Зоркого (москвич из ж. «Советский экран»)? В последней передаче недавно он сказал, что сын Василевского выразил некии претензии, почему, мол, книга выходит без его, Василевского, фамилии18. Я нашёл Зоркого (он сам ко мне не обращался, не использовал имеющихся архивных материалов отца), он по телефону сказал мне, что письмо Василевского было прислано в Красноярское издательство и оно должно где-то там находиться, и адрес там был указан. Не могли бы прояснить это дело, весьма важное для меня? Ведь Василевский в своё время забрал и увёз из Купавны подлинник романа — те самые синие тома, которые я получал в ГУЛАГе19. Очень прошу Вас разыскать письмо и сообщить адрес. Вообще-то фильм мне не понравился по ряду причин, но кое-что есть там и занятное.
Искренне Ваш Ф. Ш.
1 июля 1992 г.
Многоуважаемый Владимир Васильевич!
Спасибо Вам за письмо (я беспокоился из-за того, что очень ненадёжна стала наша почта).
Полностью согласен, что глава «в письмах» не очень удачна, особенно отдельно взятая. Но «исторических» глав имеется две — отнюдь Вам не навязываю, однако если бы Вы пожелали, то могу выслать дополнительно. Впрочем, думаю, что одной достаточно для такого случая20.
Спасибо за письмо Василевского-младшего. Как я понял, редакция ему не ответила?
Буду рад узнать о судьбе намеченного сборника21. Всё непросто, я тоже составитель альманаха («Охотничьи просторы») и знаю, насколько всё неопределённо. Но моё предложение прежнее о «Горсти» — в силе.
Ваш Ф. Штильмарк.
3 января 1993 г.
Дорогой Владимир Васильевич!
Шлю Вам искренние новогодние и рождественские привет и пожелание, надеюсь на что-то хорошее в предстоящем году.
Сохраняются ли перспективы издания «Фероньеры»22 и моего к ней очерка об отце? Если он (очерк) пойдёт, хотелось бы увидеть окончательный вариант с правкой (или вёрстку).
Пишу Вам домой, ибо многие изд-ва не работают до 10.1.93 г. Как дела у Вас? Если можно, сообщите, издавалась ли в Красноярске книга Марка Поповского «Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, профессора и епископа» (она издана была за рубежом и печаталась в ж. Октябрь», №2–4, 1990 г.)23. Там половина текста о Красноярске и крае, книга потрясающая. Если она была издана, то очень просил бы прислать мне экземпляр. Ещё раз желаю Вам всего наилучшего в Новом году.
Ф. Штильмарк.
В дальнейшем, после двух-трёх писем, переписка с Ф. Р. Штильмарком закончилась. В последнем из них Феликс Робертович не возражал против того, чтобы главы «Драгоценного камня фероньеры», как и его статья-предисловие к ним, оставались у меня — до лучших времён, «пока ещё на неё шансы какие-то» есть… Статья довольно обширная, в ней приводятся сведения о жизни и творчестве Роберта Штильмарка, ныне уже хорошо известные читателю. Здесь же, предваряя публикацию одной из глав «Драгоценного камня фероньеры», даётся лишь та её часть, в которой собственно и рассказывается о незаконченном романе.
Роберт Штильмарк
«Государевым
именем…»
Глава
из романа «Драгоценный камень фероньеры»
Призрачный
отблеск фероньеры
…В самом начале 60-х годов возник у родителя замысел романа «Полтевский барин», который, в конце концов, стал назваться «Драгоценный камень фероньеры», но так и не был завершён.
Фероньера? А что это, собственно говоря, такое?
Этого слова нет в большинстве словарей, но, как я понимаю, это женское украшение, вроде бы лобная повязка. Название романа пришло из стихотворения Александра Блока «В северном море», где есть такие строки:
Над морем — штиль. Под всеми парусами
Стоит красавица — морская яхта.
На тонкой мачте — маленький фонарь,
Что камень драгоценной фероньеры,
Горит над матовым челом небес.
Стихотворение, вошедшее в цикл «Вольные мысли», посвящённый Георгию Чулкову, было написано в 1907 году; отец любил Блока…
«Полтевский барин» — от Полтево, небольшого села в нескольких километрах от дачного посёлка Купавна, на краю которого, возле красивого бора (тогда ещё ягодного и грибного), находился купленный отцом домишко. Купавна ведь близко от Москвы, вторая станция после Обираловки… Да, именно Обираловки, а не «Железнодорожной», как она всё ещё называется и сегодня после нелепого переименования тридцатых годов. Папа с раннего детства внушил мне глубокое отвращение к столь бездарному и казённому названию, ведь любая станция на всякой железной дороге может быть так «наименована», она волей-неволей «железнодорожная»! А ведь наша Обираловка бессмертна хотя бы уже тем, что именно там бросилась под поезд Анна Каренина, нельзя же такое забывать!
Ну вот, живописная лесная дорога идёт почти от того отцовского дома в деревне Полтево, где сохранился старинный, но удивительно стройный и лёгкий Никольский храм, построенный, видимо, в начале XVIII века учениками Трезини или Петра Потапова, а может быть, даже и самими этими мастерами для хозяина имения генерала-фельдмаршала Фёдора Матвеича Апраксина в качестве домашней церкви. Само собой разумеется, в наше время храм был в полном разорении — использовался как склад, но весь его благородный облик как бы сам собой выделялся из безблагородного окружения, невольно обращая мысли в прошлое. Вот здесь-то и родился у отца замысел нового романа о своего рода «русском наследнике», тогда же он начал его писать. Сюжет начинался со случайной находки в полтевском храме некой шкатулки с древними историческими документами, эта нить выводила на прошлых хозяев деревни, на их предков, сражавшихся в рядах войск Петра со шведами, далее намечалась обширная тема российского корсарства (пиратства), отсюда и родство с «Наследником». Позднее именно для «Фероньеры» отец долго разыскивал материалы в архивах Москвы и Ленинграда, много раз ездил на север, побывал во всех местах, связанных с деятельностью Петра Великого — Архангельске, Петрозаводске, Кеми, Нарве… Даже засобирался на дальние острова Балтийского моря, и это уже накануне семидесятипятилетия, после трёх-то инфарктов! В общем, материалов было много, планов и замыслов ещё больше…
Совсем недавно удалось найти вариант авторского вступления к этому произведению. Вот несколько отрывков из него.
«Немало интересных историй рассказывали старушки в селе Полтево. Они и навели меня на мысль написать историческую повесть под названием „Драгоценный камень фероньеры“. Сам этот образ пришёл из блоковского стихотворения „В северном море“. Помните? Там:
…И, снова обогнув их, мы глядим
С молитвенной и полною душою
На тихо уходящий силуэт
Красавицы под всеми парусами…
На драгоценный камень фероньеры,
Горящий в смуглых сумерках чела.
Мысль о романе с предположительным названием „Драгоценный камень фероньеры, или Полтевский барин“ пришла ещё в 70-х годах, да всё руки не доходили. Теперь собрал дневники и записи, относящиеся к этому замыслу, первые наброски глав романа или повести, путевые заметки по местам действия — в Карелии, на Каспии, в глубинах России, в горах и степях. Замысел прояснился и вот… первая книга поспела…
…Лесные сосны, архитектурный памятник в селе Полтево, старинные песни и деревенские предания, записанные у сторожих и конюхов, доярок и огородниц, наконец, жёлтые от времени, двухсотлетние страницы архивных рукописей — всё это немаловажные соавторы моей повести о «Фероньере»…
Начинал я её, ещё не зная, каковы будут окончательные результаты архивных исследований, книжных поисков и расспросов учёных-специалистов. Работать приходилось в отделе редких книг и рукописей Государственной Исторической библиотеки, в фондах Государственного Исторического музея, да и теперь ещё поиски продолжаются в книгохранилищах и архивах, в том числе Военно-морском. Находки скупы, источники бедноваты. Но много ценных наблюдений дали поездки по местам действия — Архангельск, Вологда, Соловки, Карелия, Онега и Ладога, Каспий, Дербент, форт Шевченко…
О реальных людях, послуживших прообразами избранных или „додуманных“ героев, сохранилось маловато документов. Вот и вспомнился бессмертно верный совет Ф. М. Достоевского: „Добавить немного лжи… ради правдоподобия“.
Сохранять ли в романе (или повести) подлинные имена и названия, прежде всего, слово Полтево? Мне кажется, что да, не слишком погрешив против требований строгой Музы Истории.
Владел этим селом, не раз менявшим название, боярин Суббота-Рогатин, ещё при первых Романовых. Было оно и Сущёвым, и Агафоновым, и Никольским в Каменном стану. После Субботы-Рогатина, боярина своевольного и гневливого, хозяевами села стали князья Дмитрий и Семён Пожарские. От них оно досталось московскому дворянину Лариону Антоновичу Слотину. По его смерти село перешло в Патриарший приказ (или разряд) и было в 1659 году продано думному боярину Фёдору Алексеевичу Полтеву. Это имя и закрепилось впоследствии в названии села.
В семидесятых годах XVII века, в дни юности царя Петра Первого, Полтевым владели вдова Фёдора Алексеевича Фёкла Пантелеймоновна, а её второй сын, Яков Фёдорович, при неясных обстоятельствах передал права на имение будущему генерал-майору Фёдору Матвеевичу Апраксину. Это произошло в первые годы века восемнадцатого. Государственный деятель империи Петра Фёдор Апраксин пережил царствование своего державного покровителя, а затем и кратковременное царствование его вдовы, Екатерины Первой. Перед кончиной в 1728 году Фёдор Матвеевич завещал продать Полтево, а вырученные деньги употребить на раздачу милостыни и выкуп из плена российских солдат и матросов, захваченных в войнах, где он, боярин Апраксин, командовал войсками и кораблями.
Итак, обратимся теперь прямо к событиям, достоверным и… предполагаемым!»
Феликс Штильмарк,
1993 г.
1.
У прапорщика Якова Полтева раненая нога разболелась хуже. Двигать ею час от часу делалось тяжелее, помучивал жар, нога начала слегка опухать. Пока барский денщик Филофей Заплюй-Свечко находился в отлучке, обязанности барского слуги исполнял казачок Адриашка. Барин Яков Полтев превосходил его возрастом всего года на полтора, но привык обращаться со смердом будто с дворовой собачонкой, вовсе не замечая, что и дома, и в походе пригожий крестьянский сын Адриан Ключицын на лету схватывает все те премудрости, что старшие командиры и домашние наставники с немалым трудом вдалбливали в тугодумную голову боярского сына. И в обращении с оружием холодным — саблей, шашкой или кинжалом, и в стрельбе из пистолета, фузеи или мушкета, и в воинском артикуле юный Адриан всегда опережал барина, а уж в танцах, играх и пении Адриашка не имел соперников во всей роте и, бывало, наставлял и упражнял молодого барина, кому весь этот политес и художества давались с превеликим трудом.
Вот только лакейской угодливости, умения услужить, предвосхитить любую барскую прихоть, да ещё искусства доносить и наушничать барину о ком бы тот ни спросил,— не хватало Адриану Ключицыну, и поэтому в денщиках у Якова Фёдоровича очутился не умелый грамотей Адриашка, а круглый неуч, зато непревзойдённый ловкач — Филька! Адриан же, и в Полтеве, и в походе, служил барским казачком, вроде потешной… собаки или разумного шута.
Командир соседней дивизии, генерал от инфантерии Адам Вейде, недолго расспрашивал обоих разведчиков, Фильку и Степана, уцелевших в схватке с жестоким врагом. Филька вдосталь наслушался ещё в пути россказней о шведских драбантах и теперь повторил генералу то, что сумел запомнить: каковы с виду, как вооружены и обмундированы. Что же до главной цели разведки, Филька и Степан в один голос заверили генерала, что леса и болота вокруг теснины Пюхайоги непроходимы ни для конного, ни для пешего шведа, а тем паче — для ихних орудий. Генерал покачивал головою в знак сочувствия разведчикам, а вместе с тем и в знак некоторого недоверия насчёт точности доклада: ведь шведский отряд помешал нашему дозору выполнить задание до конца! Впрочем, генерал Вейде похвалил обоих за храбрость, наградил каждого по серебряной полтине и отпустил с миром, сам же велел денщику седлать двух коней и собираться в Главную квартиру, доложить выше, может, даже самому царю, коли придётся, последние новости, привезённые двумя полтевцами.
…Государь же и самодержец всея Великия, и Малыя, и Белые Руси, и прочая, и прочая, и прочая царь Пётр Алексеевич Романов в этот утренний час 10 ноября 1700 года на позиции под осаждённой Нарвой занят был делом далеко не царским: взяв с собою двух помощников, капитана-преображенца Яниса Гуморта и бомбардир-урядника Михаила Щепотьева, ещё молодого, но весьма сведущего в фортификации, геодезии и баллистике, царь и его спутники тщательно выверяли при помощи походной астролябии и визирных линеек рекогносцировочный чертёж нарвских укреплений. Ибо снаряды русских мортир и гаубиц слишком часто не могли перелетать через высокие стены каменных бастионов и крепостного замка. Даже глядеть на такую стрельбу было тошно!
Место наблюдения, выбранное царём в расположении полков новгородского воеводы князя Трубецкого, было далеко не безопасным. Шведские стрелки, имея подзорные трубы, могли легко понять, что за храбрый гигант-командир, на целую голову превосходящий ростом своих спутников-гвардейцев, ведёт здесь офицерскую рекогносцировку! И, верно, с бастиона «Глория» бахнула шведская пушка! Близёхонько прошелестела граната, закрутилась в мелкой ложбинке и с громом лопнула, осыпав чугунными осколками соседний окоп.
Пётр сердито спросил Щепотьева, будто ничего и не произошло рядом:
— Каково разумеешь, господин бомбардир-урядник, порох ли наш выделкой плох, а может статься, к тому же и подмочен? Или же директрису огневого боя рассчитали здесь неверно?
Бомбардир-урядник покосился на шведский бастион, где готовили к выстрелу второе орудие.
— Коли правду сказать, ваше величество, обе сии причины промахов и недолётов здесь наличествуют. Токмо, по суждению моему, не о том ныне должна быть забота наша.
— А о чём должна быть забота, бомбардир?
— Сии мортиры и пушки, по мне, полезнее будут не здесь супротив фортеции, а на ретраншементе, дабы там встречу приготовить наступающей с поля рати королевской. Когда промеж двух огней нам стоять доведётся, оттеле, с поля, опасность угрожает сильнейшая. Но то, впрочем, у господ генералов свои помыслы и соображения есть. Вон, будто един из генералов в нашу сторону жалует…
Обернувшись, царь издали узнал идущего к нему с докладом генерала Адама Вейде. Велел Щепотьеву кончать проверку самостоятельно и пошёл навстречу командиру левофланговой дивизии. Следом за царём двинулся и капитан Гуморт.
Вейде поклонился царю, пожал руку капитану Гуморту и коротко доложил о вчерашних действиях полтевских разведчиков на фланге шереметевского авангарда. Мол, по уверению уцелевших в той стычке со шведами обоих дозорных, фланги Шереметева в Пюхайоги надёжно прикрыты непроходимой топью.
Пётр заговорил раздражённо и нетерпеливо:
— Шереметеву, господин генерал, извольте ещё раз повторить мой строгий указ: удерживать позицию в теснине Пюхайоги всеми средствами, во что бы то ни стало! Коли понадобится, я готов даже паче усилить его авангард, хотя и без того там тридцать тысяч дворянской конницы на узких дефиле теснятся. Нарочного с приказом пошли немедленно, сей же час. А рекогносцировку в лесах и болотах вели Шереметеву, моим именем, вести непрестанно! Дабы тайного обхода не допустить. На таковую опасность Шереметев мне который раз жалуется. Да, видать, зря!
Капитан Гуморт поклонился, сделал шаг вперёд и обратился к царю:
— Дозвольте мне, ваше величество, самому расспросить в караульной шереметевской роте тех двух разведчиков, воротившихся из поиска. Дабы что-то полезное о противнике дополнительно выспросить.
— Что ж, господин капитан, ступай! Вместе с генералом — на левый фланг вам по пути! Извольте припомнить, господа, что я уже не раз запрещал господам обер-офицерам и генералам в одиночку по лагерю, а уж тем паче вне лагеря расхаживать и разъезжать. Вот и покажите благой пример прочим… Если же ты, капитан, что-нибудь полезное у разведчиков вызнаешь, доложишь мне нынче на военном совете. И вот ещё: коли случится тебе, капитан, надобность что-либо неотложное приказать там, можешь отдать распоряжение от моего имени. Зане сам Шереметев вдалеке, на авангардной позиции.
— Ваше царское величество! Дозвольте ещё испросить вашего милосердия к одному храброму ротному командиру. Тяжело ранен в авангардной схватке, сейчас на излечении у лекарей.
— Кто таков? — отрывисто спросил Пётр.
— Яков Полтев, сын боярский, прапорщик, из шереметевской конницы. Его рота дежурной оставлена в лагере. Он — племянник того Полтева, что в Азовском походе преуспел, вашу награду заслужил. Если ему лекаря ногу и сохранят, для боя непригоден будет ещё долго, хотя и рвётся. Не угодно ли вашему величеству его временно в тыловую службу определить?
— Сдружиться с ним успел, капитан? Близко к сердцу его беду принимаешь! Ну да ладно, шон гут, камерад. Пошли-ка ты его к Фёдору Апраксину, на Воронежскую верфь. Авось, там твой дружок пригодится! Тем более племянник награждённого воина… От моего имени вели в канцелярии предписание ему по всей форме составить. Ступай, а то, вон, генерал тебя заждался!
Адам Вейде только вздохнул: Гуморту царь давал право кому-то приказывать его, царским, именем! Экая державная милость! Недаром этот ретивый капитан-преображенец ещё в Москве был известен как царский любимец. В Москве, на Кукуе, дом у Гуморта богатый и жена с сыновьями, царём обласканными… А вот ему, генералу Вейде, верному слуге царю, столько раз доказавшему свою неколебимую стойкость и преданность Петру в походах и схватках, в голову бы не пришло осмелиться что-либо приказывать царским именем! Эх, фавориты, фавориты, везде-то они опережают тех, кто служит верой и правдой, без громких слов и хвастливых обещаний!
Вопреки только что выслушанному царскому совету, капитан и генерал, севши на коней, быстро расстались: у генерала предостаточно было служебных забот по соседству, поважнее, чем сопутствование царскому любимцу! Гуморт же поскакал в сторону штабной канцелярии, заготовить нужный документ.
Тем временем оба полтевца, о коих только что шла речь у столь высоких собеседников, делились друг с другом размышлениями другого порядка. Стратегические проблемы их покамест не волновали, а заботила задача совсем иная — как бы разжиться, хотя бы и на наградные полтины, каким-нибудь утешением для пустых с вечера желудков! Степан, впрочем, скромно решил ограничиться краюхой хлеба, купленной втридорога у запасливого старшины чужой роты, и с этой нехитрой снедью воротиться в расположение своей караульной роты у деревеньки Йоала, над водопадом. Может, там удастся и отоспаться под его шум после всего пережитого в той опасной и неудачной разведке!
Филька же, не больно торопясь к барской постели, пустился на поиски маркитантки, обосновавшейся в уцелевшем домике нарвского предместья, в расположении войск фельдмаршала Головина, как раз рядом с двухорудийной батареей наших мортир. Правда, Филька помнил, что именно к этой маркитантке любит захаживать капитан-бомбардир Гуморт… Вот уж кому он рад был вообще никогда не попадаться на глаза!
Вот и домик, приют маркитантки! Дверь его приоткрыта, сейчас, ежели судьба улыбнётся, можно будет разжиться чем-нибудь… послаще чёрствой Степановой краюхи!..
…Филька подумал было, что фигура Гуморта ему просто померещилась, от вечного страха перед капитаном. Откуда бы взяться сейчас этому сатанинскому шведу здесь, за ретраншементом полков Головина? Где было знать ему, что капитан следует из штабной канцелярии, что тут неподалёку!
Деваться было некуда — он столкнулся с капитаном нос к носу у артиллерийской позиции, на задах полка Кондратия фон Вердена…
— Где шляешься, мерзавец? Господин твой от раны помирает, а ты где? Получай награду за такую службу!
И Гуморт влепил Филофею такую затрещину кожаной перчаткой, что у того наступила в очах звёздная темень, а ноги подкосились во всех суставах.
— Марш за мною следом, проходимец. Уже послано в лазарет за лекарем. Опасаюсь, однако, что лекари наши тут помогут… Желаешь ли ты свою вину перед барином искупить?
— Знамо дело, желаю, ваша честь!
— Тогда говори мне: кто твоему барину в роте самые преданные слуги?
— Дед Архип, барский доезжачий из Полтева; внук его Андриашка-казачок; Фёдор Рогожин — кучер барский; Леонтий Борисов — егерь господский; ещё Фёдор-камардин разжалованный, да Степан-кузнец, что со мною из разведки воротился.
— Довольно! С тобою вместе и с барином это будет партия в восемь лиц. Этого в дорогу хватит… Все ли они на месте, в роте, на берегу?
— Все здеся, ваша честь!
— Тогда говори мне далее: найдётся ли у вас, в расположении роты, возок полегче и кони упряжные, справные?
— Есть малый возок боярскй, на манер кибитки. Рессоры целы, только шкворень неладен.
— Кто сможет его за час-другой исправить?
— Фёдор-кучер со Степаном-кузнецом, небось, смастерят, коли велите.
Лошадь капитана шла шагом, Филька держался у седла, глядя в землю. Оба, верховой и пеший, явились в роту, когда немец, доктор Клюпфер из главного полевого лазарета уже успел осмотреть рану Якова Полтева и признал необходимой ампутацию ноги по колено. Капитан молча выслушал этот мрачный диагноз, поблагодарил медикуса и отослал его обратно в лазарет, готовиться к хирургической операции, ежели не наступит улучшения от целебных трав, собранных в осенних полях близ лагеря и заваренных дедом Архипом в таганке по известному в народе рецепту… Оказалось, что шкворень у возка за время осады давно починен и может везти больного.
Капитан велел привести в хижину всех, кого перечислил Филька-Ловкач.
— Теперь всем слушать мою команду! — говорил Гуморт повелительно.— Вашего молодого барина лекаря наши военные посулили без ноги оставить. Здесь, в лагере нарвском, не сможет спасти ему ногу, а может быть и самоё жизнь даже государев лейб-медик доктор Карбонариус! Однако же из уважения к родителям господина вашего Якова Фёдоровича Полтева, равно как в награждение за его личные боевые заслуги, приведшие к сему тяжкому ранению, государь Пётр Алексеевич повелел мне изыскать средства, чтобы избавить молодого воина, сына боярского, от операции и смерти. Это средство я нашёл. Ибо есть тут, в здешней округе, целитель, коему вылечить эдакую рану нипочём. Наши врачи тому целителю и в прислугу не годятся. К нему мы вас сей же час и отправляем… Повелением государя нашего вы все, а поимённо: дед и внук Ключицыны, ездовой Рогожин, кузнец Степан Петров, бывший камердинер Фаддей Никитин, егерь Леонтий Борисов, денщик Филофей Заплюй-Свечко — закладываете повозку, собираете барина, берёте своё оружие, запас пороху и пуль, восемь фузей с заготовленными бумажными патронами и багинетами. Всем быти при пистолях, саблях и ножах на случай нечаянной встречи с противником или лесными разбойниками…
Слуги тесно сгрудились в хижине, боясь вздохнуть, а сам больной, слыхавший приговор доктора Клюпфера, лежал недвижимо, словно предавал своё тело и судьбу в руки божии… Капитан же продолжал, по-прежнему повелительно:
— Поедете вы по дороге, что идёт левым берегом Наровы-реки, вверх вдоль неё, к местечку Кульге. Там найдёте приют у лесничего именем Иоганн Карлов. Передадите тому моё приказание выдать вам кованый железный ларец с имуществом девицы Анжелики Зильвер. Положите сей железный ларь в повозку и, не мешкая, тронетесь далее. Двигаться будете лесом, по компасу, общим направлением на Нойшлосс, что у истока Наровы из Пейпус-озера. Там, в Нойшлоссе, стоит шведский гарнизон, но даст бог, его разведчики вас на дороге не обнаружат. Но если обнаружат, вы потребуете, чтобы вас передали коменданту гарнизона, а тому назовите имена Анжелики Зильвер и барона Унгерна фон Стенберга… И велите, чтобы о вашем задержании немедля сообщили господину барону… Но, повторяю, будем надеяться, что никто в лесах на вас не наткнётся, посему поезжайте осмотрительно, старайтесь в пути маскировать возок!
Люди старались запоминать незнакомые, чужие имена, переминались с ноги на ногу, недоумевали… Один Филька, соображая про себя, кое-что понимал. Ему-то слова капитана говорили поболее, нежели кому другому! С этой Анжелики Зильвер, чай, всё и началось… Будь она трижды неладна!
Капитан заканчивал свои инструкции:
— Таким порядком осторожно доберётесь до ручья Чёрного. Вверх по его течению, малой тропой, будете пробираться ещё вёрст пять-шесть. Скрыта там среди чащи мыза-усадебка великой знахарки. Она лечит самого барона Унгерна фон Стенберга, одного из властителей моонзундского архипелага. Имя знахарки — Криста Мария Зильвер… Ей передадите ларец с имуществом девицы Анжелики… Фрау Криста Мария вылечит вашего барина. К тому времени, возможно, сражение за Нарву уже затихнет. Вот вам письменный царский указ, в коем Якову Полтеву, прапорщику, предписуется по выздоровлении от раны пробираться лесами ко городу Гдову, где стоят русские, а оттуда без промедления ехать в город Воронеж, проходить службу у адмирала Фёдора Апраксина, зане дядя Якова служил при Апраксине и отличился при азовских походах…
На сборы вам — один час! Царским именем приказываю всё услышанное здесь хранить в секрете ото всех, дабы никто не ведал, куда, с кем и зачем отправился барин, иначе нельзя надежду иметь, что вы все доберётесь туда без помех и покушений на вас в пути!..
2.
Сборы в дорогу оказались недолгими. Капитан Гуморт заботливо проследил за всеми приготовлениями и, улучив удобный момент, когда всё внимание слуг было отвлечено на выбор оружия и коней, подозвал Фильку в укромный уголок, где ничьи, чуткие уши не могли помешать осторожному шведу.
— Хоть ты и изрядный негодяй,— веско говорил он, вперяя взор прямо в фальшивые очи Филофея,— всё же до сих пор ты служил мне лучше, чем своему барину. Действуй так и впредь, памятуя, что найду я тебя везде, куда бы ты ни спрятался…
Филька кивнул удручённо. Ведь и взаправду — капитан возникал перед ним всегда неожиданно, как только у него появлялась нужда в Филькиных услугах. Противиться судьбе и впрямь бесполезно!
Капитан извлёк из кармана блестящую монету.
— Это тебе, Филофей, за прошлое. Но покамест дела наши были малыми. Сегодня же я начинаю великую игру, чтобы кончить войну одним молниеносным, ослепительным ударом и прославиться на весь мир… Монету спрячь поглубже — это десять золотых крон шведской чеканки, первая доля из тех ста золотых, что составят твоё счастье… Слушай теперь мой новый приказ: в дороге глаз не спускай с кованого ларца фрёкен Анжелики Зильвер — ты должен помнить ту лесную красавицу, болван! Груз не очень велик, но изрядно тяжёл. Кто бы не вздумал его вскрыть (а замок его хитрый, тройной, притом ключ у самой фрёкен), ляг костьми, но воспрепятствуй сему злодейству!.. Пока барин твой будет лечиться у фру Кристы Марии, я пришлю за ящиком своих людей. Ты узнаешь их по паролю: «Король и победа»… Вашему деду Архипу — он кажется мне честным слугой! — я тоже передал запрет на вскрытие ларца. Он обещал свято выполнить этот мой приказ… Ну а сам ты, верно, уже догадался, что больная нога господина поручика Полтева — только предлог, чтобы переправить ящик-ларец в более тихое и надёжное место, чем лесничество под боком у лагеря… Ведь ты, мой друг, довольно хитрый и сообразительный негодяйчик! Теперь — пора! Мит годс хулп, камрад!
Капитан снял с пояса походную флягу, отвинтил крышку и налил в неё полстакана крепчайшего ямайского рому. Произнёс шведское застольное приветствие: с-ко-о-ль! и протянул налитое Филофею. Нечто сладкое, огненно-жгучее опалило тому глотку, а капитан, закупорив флягу, сел на коня, помахал отъезжающим треуголкой, пришпорил лошадь и поскакал по своим великим делам…
Миновать последние форпосты в расположении русских войск было легко. Отъехали неприметно, в послеобеденный час, когда русский лагерь ещё дымил кострами и гремел котелками.
Обозы с тяжелоранеными обычно уходили в тыл с правого фланга позиции (если стоять лицом к полю, откуда ждали королуса), через переправу, минуя остров Камперхольм, однако случилось, что фуражиры, либо казачьи дозоры выезжали «на промысел» левым берегом Наровы, вверх по её течению, до соседних деревень, брошенных населением. Солдаты давали этим местным селениям, простоты ради, свои названия: Усть-Жердянка, Криуша, Горелая, Марьинская, Омут… В селении Кульга одно время стоял полевой лазарет, пока Шереметевская конница не была послана к Везенбергу.
Там, в Кульге, сохранился и дом лесничего Карлова, вступившего в русскую службу сразу по приходу царских войск. От расположения караульной роты близ деревни Йоала до лесничества было вёрст семь. Возок с раненым и ездовым Фёдором благополучно миновал их по наезженной болотистой дороге, не слишком потревожив больного на ухабах.
Лесничий Карлов жил с небольшой охраной, набранной из лесников, егерей и русских солдат-инвалидов, согласившихся надзирать за лесничеством по поручению русского командования. Эти доброхотные охранители плели лапти, удили рыбу, пилили сосны для палисадов и блиндажей, а больше почивали по чердакам и сенникам.
Услыхав, что проезжий раненый господин Полтев следует с поручением от капитана Гуморта, притом по личному приказу его царского величества, лесничий Иоганн Карлов, добродушный толстяк с фигурой и лицом Санчо Пансы, изъявил величайшую готовность целиком отдать себя к услугам господ проезжающих. Не только нашёл корм лошадям, но и горячее хлёбово для путешественников и даже нечто особо деликатное из дичи, для ублажения больного барина.
За едой задержались до первых сумерек, и лишь тогда, прочитав краткое письменное распоряжение капитана Гуморта, лесничий приказал кучеру Фёдору и кузнецу Степану вынести из домашнего укрытия сундук-ларец фрёкен Анжелики Зильвер. Этот груз пристроили в ногах больного, под кучерским сидением…
3.
Между тем даже без помощи целительницы Кристы Марии, лишь от Архипова врачевания отваром целебных трав — зверобоя, мяты, шалфея, подорожника и ещё доброго десятка других — Якову Полтеву в дороге полегчало. Прошёл жар, спала опухоль ноги. Прямо хоть поворачивай вспять, в лагерь!
Однако мысль о неисполненном патриотическом долге не слишком остро жгла и колола воинскую совесть полтевского барина. Куда привлекательнее виднелась перспектива перебыть горячие денёчки Нарвы (притом с неизвестным исходом!) под крылышком доброй целительницы, столь глубоко спрятанной от нежеланных гостей, что до сих пор её не растревожили ни рейтары шведского короля, ни шереметевские конники-ополченцы.
Барин почёл за благо не слишком спешить с извещением слуг о своём улучшившимся самочувствии. Дорога до мызы-усадебки — длинная, погода — чуть не зимняя. Недалеко уж и до ночи под ущербной луной, когда езда станет ещё труднее, чем при свете, а зажечь фонарь опасно, как ни глуха и пустынна местность. Неровен час, наскочит чужая разведка, либо иные лихие люди, к примеру, свои же дезертиры, решившие спасаться от солдатчины в лесах… Покамест же всё тихо и спокойно, можно и вздремнуть!
От Кульги отъехали уже изрядно. Шестеро всадников сопровождали возок с раненым. Дорога всё далее отходила от реки, глубже забирала в лес. За ельником пошли справа небольшие озерки, еле приметные среди мелколесья и голых кустарников. Всё в природе будто приготовилось к снегопаду и морозам, ждало их.
И на тебе, дождалось! Как на грех, повалил мокрый снег, тяжёлыми хлопьями, будто слепились в каждом из них по многу сотен звёздочек-снежинок. Трава, хвоя, почва — всё кругом побелело, только малые озерки чернели недвижно, как стылые зеркальца в побелённых берегах-рамах. Луна, будто из внимания к путникам, то поглядывала на дорогу сквозь облачную хмарь, то снова поглубже укутывалась в снежные тучи, летящие к морю, будто не желая более замечать грешные земные дела. Когда лунный свет погасал, всадники на лесной дороге ясно видели за возком только мокрую колею среди тающей временной белизны.
Так и не приметил возчик Фёдор рокового пенька серед этой обманчивой дороги! Что-то внизу возка хрустнуло, громко треснуло, и потяжелевший после селения Кульги экипаж накренился, качнулся и упёрся намертво, хотя кони продолжали рваться в постромках и возница упрямо понукал их в дорожное месиво…
— Никак опять окаянный шкворень… — бормотал возница и утирал рукавицей вспотевший лоб.— Ах-ти, мать честна, надо же случиться серед эдакой мочажины… Барин, а барин! Извольте знать: поломочка вышла, ваша милость!
— Поломочка?! Ах ты сукин сын! На пень, что ли, наехал? Дурак набитый! Вот я вас, смердов, поглажу батожками! Чего теперь серед болотины стали, рты разинули? Тут и утопнуть недолго!
Шестёрка конных слуг поравнялась с застрявшим экипажем. Чтобы осмотреть поломку, нужно было разгрузить и облегчить возок, вытащить из болотной мочажины и уже на сухом месте попытаться исправить шкворень.
Двое слуг, дед Архип и Адриашка, испросили позволения выехать вперёд, разведать местность. Воротились быстро, через полчаса, доложили, что нашли впереди, эдак в вёрстах в полутора, за пустынным болотистым полем, песчаный косогор с сосновой рощей над ним, где можно нарубить лапнику, учинить больному временное ложе, укрытое от непогоды. Можно бы там и носилки соорудить, чтобы нести больного в укрытие.
К удивлению дворни, барин, чертыхаясь и кряхтя, от носилок отказался, не желая более сидеть в сломанном возке, куда уже просачивалась влага от талого снега и болотной жижи. Ещё более удивились слуги, когда барин велел не только одеть, но и обуть его!
С превеликими предосторожностями стали натягивать на больную ногу огромную рейтарскую ботфорту из той пары, какую на всякий случай кульгский лесничий Карлов дал в запас отъезжавшему барину. Обутый, с одной ногой в кавалерийском сапоге со шпорой, с другой в ботфорте, Яков Полтев велел поднять его в седло Степановой лошади и, утвердившись в нём, стал отдавать распоряжения насчёт дальнейших действий:
— Ларец сей железный, что поручен капитаном Гумортом, вынесите в сторону и надёжно схороните поблизости, а место, где он покамест будет находиться, охраняйте от всякой беды; поелику починка предвидится долгая. Поднимите ларь и несите… вон к тому холмику с деревом, где посуше и куст чернеет густой. Ты, Филька, ступай, присмотри, чтобы ларь там хорошо укрыли. Мало ли кто тут вдруг мимо проехать может! Никому он не должен хоть ненароком на глаза пасть! Так мне сам царёв любимец бомбардир-капитан наказывал!
Когда это разумное приказание барина удалось исполнить и Филька заверил хозяина, что ларец укрыт надёжно и никакая вода ему там не угрожает, Яков Полтев повелел приступить к починке экипажа…
— Со мною, к месту ночлега у того косогора, поедут вперёд оба смерда Ключицыны, дед Архип и казачок мой, Адриашка. Вы тут, остальные пятеро, тащите возок мой из мочажины, а как надёжно сладите экипаж, то вновь погрузите ящик, догоняйте нас, а мы у того косогора вас дождёмся и перебудем там до света…
Тронулись верхами втроём, сердитый молодой барин и двое вооружённых слуг. Двигались шагом, навстречу снежным зарядам, бившим всадникам прямо в лицо.
Отъехали с версту…
Тёмные кустарники впереди расступились, возник просвет перед пустынной, просторной поляной, где всё труднее становилось угадывать следы давно неезженой, еле приметной дороги.
Барин сверился с компасом. Похоже, направление взято верно. Где-то далеко впереди находится городок Нойшлосс, близ истока Наровы из Чудского озера. Там стоят шведы. До них вёрст, небось, тридцать с гаком… Не дай бог, коли шныряют в этих болотах!
Надвинув шляпу на самые брови, запахнувшись в епанчу, Яков Полтев, весь съёжившись, ехал молча, кляня судьбу и не ведая, что готовит она ему в ближайшие минуты!
Стала явственно тёмная полоса впереди, на краю поляны. Это уже временная цель пути, сосновая роща над косогором…
…Огненный сноп сквозь метель, шмелиное жужжание пули и глуховатый гром выстрела были так неожиданны, что в испуге и растерянности Адриашка Ключицын пришпорил коня. Тот рванулся прямо навстречу невидимому стрелку, но крепко взятый в шенкеля, взвился на дыбы и стал.
Оглянувшись на своих спутников, Адриан скорее почувствовал, нежели толком осознал злую беду.
Фигура ближайшего к нему всадника, полтевского барина, приотставшего от младшего слуги, дабы тот показывал дорогу, стала как-то странно клониться к конской гриве, будто седок высматривал под копытами подходящее местечко, чтобы поудобнее скатиться с конской спины в дорожное месиво. В следующий миг тело его безжизненно скользнуло вдоль правого бока лошади. Барин рухнул на дорогу, плечом вперёд, и зарылся лицом в свежий мокрый снег. Пустые стремена взболтнулись под конским брюхом, лошадь всхрапнула и остановилась поодаль от упавшего. Шляпа-треуголка отлетела в сторону вместе с париком.
Спереди, из мрака, бухнуло ещё несколько выстрелов. Адриан опять услышал гудение злых шмелей. Конь под Архипом покачнулся и пал, подогнув передние ноги. Всадник едва успел отскочить в сторону, крикнул сдавленным голосом:
— Шведы! Разъезд ихний! Либо засада! Спешивайтесь! За сугробиком хоронись!..
Эх, барина, видать, опять задело!
Соскочив с коня, Адриан послушно отбежал в сторону и спрятался за отвалом канавки, где у придорожного кустика намело кучку снега. Он ничего не мог разглядеть или расслышать там, впереди, откуда стреляли. Только где-то далеко, в самой гуще мрака, будто всхрапнул чужой конь и отозвался ржанием другой.
Мокрые снежные хлопья повалили так часто, будто там, на небе, кто-то спешил получше укрыть спину человека, упавшего с коня и убитую лошадь слуги. Тёмно-зелёная суконная епанча офицера под снежком уже мало выделялась серед дороги. Даже тёмный затылок с курчавыми волосами становился седым, как перепудренный парик. Упавший не стонал и не шевелился. Конь слуги ещё содрогался предсмертно. Старик-слуга осторожно подобрался к лежащему.
— Барин! Ваше благородие! Дозвольте, пособлю в сторонку отползти! Батюшки-светы! Да он… никак уж холодеет! И то — ах ты, грех какой! Убит наш барчук! Наповал убит!
Дед Архип уже стоял над убитым во весь рост.
— Ну, грех! Вылезай, Адриашка, ховаться нам теперь попусту!
Старик опустился на колени около тела.
— Эх, Адриан! Уж лучше здесь башку под шведскую пулю подставить, чем дома — спину под плеть! Несдобровать и нам, коли не уберегли барчука. Вот-те и подыскали ему ночлег, прости господи! Что теперь делать нам, а? То ли вперёд ехать, к той целительнице на Чёрной мызе — да лечить-то теперя там некого! То ли к возку и ящику назад брести, к нашим сиротам-мужикам? И сам я обезлошадел ко всей беде… Царица небесная, просвети мою тёмную голову!
— Заносит его вовсе, дед Архип! Уйдём — и тела не сыщем. Может, на мою лошадь его поднять да привязать чем-нибудь к холке? А я в поводу повёл бы?
— Впрямь заносит… Где его шляпа-то? Поищи, Адриан, там бумаги его, патент офицерский и письма от матери, из дому… Помоги епанчу из-под него выпростать. Гляди-ка, и крови-то, почитай, нет, мундир чуть смочило. Значит, вся внутрях запеклась у сердечного! Эх, Адриашка, кабы ты ведал, какая через эту пулю шведскую на всех, полтевских, беда пала, пожалел бы, что не тебя либо меня эта пуля под корешок срезала!..
— Может, дедушка, там, сзади, мужики возок исправили? Тогда вместе с ларцем-ящиком и тело попутно погрузим? И хоть ларец довезём куда велено. Там и гроб барину сладим для честных похорон? Как рассудишь, дедушка?
— Ты сам, Адриан, яко зрелый муж, рассудил. Отнесём-ка его покамест в сторонку. Мундир его и епанчу на себя надень, там, в карманах, может, что важное найдётся, а то, неровен час, те стрелки лесные его найдут да обыщут, покуда мы с возком обернёмся. Да ещё починен ли тот шкворень проклятый, бог весть! Укрой его твоей епанчой худой, ему теперь тепла не надобно. Да напяль уж и парик на себя, что ему тут пропадать! Руки чтобы свободными остались, не у тёщи в гостях мы тута! Деньги его в шкатулке, у меня в седельной суме… Кабур его с пистолями поверх мундира, под епанчу нацепи, оно, опоясавшись, и теплее. Мундир-то — будто на тебя шитый! В нём, да епанче офицерской побудешь, дык не захочется обратно в рубаху солдатскую да в епанчу худую… Побудь в барской-то справе, хоша и не надолго!.. Теперь место приметить надо, воткни-ка вон ту ветку сосновую заместо вехи дорожной, чтобы не обмишулиться нам на дороге этой, будь она неладна!.. Шапчонкой своей хоть лик ему прикрой… Гляди-ка, уж и снег на нём не тает!..
Огладили дрожащих коней, потихоньку покинули место неожиданного происшествия. Теперь ветер дул в спину, но продолжало так холодать, что у деда Архипа борода то и дело примерзала к оледенелой одёжке. В сторону моря непрестанно несло новые толпы туч, низких, косматых, снеговых. Всё кругом было — мгла, сырость, тяжёлые пряди валящихся хлопьев. До своих оставались всё те же полторы версты, ибо Фёдор с Леонтием и Степаном так покамест и не сладили проклятый шкворень…
— Того гляди, барин за возком пришлёт, а у нас всё ещё не слажено дело,— бормотал кучер Фёдор своим помощникам.— Будет нам тогда всем на орехи!
Никто из них ещё не ведал, что барин остался бездыханным на снегу, а всем им грозит злая воля. И не только за то, что не уберегли барина, ещё не знали они всего, чего ждал теперь дед Архип, доподлинно постигший многие тайны семейства Полтевых!..
…Припорошенный снегом возок всё ещё смутно чернел на обочине дороги. Рядом, на снегу, лежали баулы с барским дорожным имуществом и постельные принадлежности, даже с волосяным матрасом для раненого. Выпряженные повозочные лошади и рассёдланные кавалерийские кони силились грызть кору и щепочки от древесных стволов, где были привязаны. Четверо слуг возились с поворотным шкворнем, пятый, Филька, угрюмо сидел поодаль, поглядывая на холмик, где барин велел временно схоронить заветный ящик-ларец, неведомо что таящий.
— Эвон, со стороны Кульги, слыхать, едут конные… Может, нам вдогонку? Сейчас согреют нас до цыганского пота!
Он хотел добавить ещё что-то укоризненное, но… грозный шум, как налетевшая на деревья буря, поглотил его речь. Из-за редколесья сзади, час назад покинутого путниками, мчалась конница. Казалось, за всадниками свиваются и не поспевают угнаться клубки метельных вихрей.
Всех пятерых солдат, возившихся у возка, эти вихри будто смахнули с дороги.
— Неприятель! Беги!
Полтевцы перемахнули через придорожную рытвину и скрылись в ночном мраке. Подскакавшие в этот миг с противоположной стороны дед Архип и Адриашка рванулись, было, за остальными, да не тут-то было! Подоспевший конник догнал старика над рытвиной, замахнулся шашкой. Дед и руку вскинул, прикрывая голову, но… сверкнул рядом огонёк пистолетного выстрела и конник зашатался в седле. Лошадь вздыбилась, шведский всадник сполз на круп и свалился в рытвину. Адриашка отбросил разряженный пистолет и уже выхватил второй из офицерского кабура. Но подскакавшие конники подхватили поводья его коня, сбросили самого Адриашку с коня, скрутили руки, изрядно поколотили… Их командир закричал:
— Кде фсе остальные русские? Сколько вас? Отфечай, стары пьёс!
Он тряс за плечи деда Архипа. Спешившиеся шведы столпились рядом с их упавшим товарищем. Кто-то поднял избитого Адриана за шиворот, поставил на дороге рядом с дедом. С дороги подняли и шляпу-треуголку.
— Этто офицер! — сказал командир, вынув из-за полей шляпы барские бумаги.— Моя добыча! Обыскать!..— добавил он по-шведски.— Хочу посмотреть бумаги, здесь темно! Да подожгите поскорей эту карету, она нам непригодна, потому что сломана!
Шведы исполнили требование. Огонь запылал, и при свете горящего барского возка командир ознакомился с бумагами своих пленников.
Как бы желая приободрить офицера, он опять перешёл на русский.
— Охо! Эшшо молотой! За такофо сынка папа и мама не пошалеют немношко русскофо золота! Прапорщик Полтефф, сын поярский! Связать его покрепче! А ты, русский старик, скажи, куда убешали остальные? Там, вперети, у вас бивак? Сколько фаших там?
Не добившись толку и торопясь, шведы посадили деда Архипа и Адриашку на одну лошадь, надёжно связали. Позади, тоже привязанное к лошади, повезли тело шведского конника, убитого Адрианом.
Шведский отряд, как успели прикинуть дед и внук Ключицыны, насчитывал десятка два сабель. Тронулись в ту сторону, где погиб Яков Полтев. Отсвет горевшего возка ещё долго провожал путников.
— Адриашка! Они тебя… за барина приняли! Уж ты, того, держись по-барски, пущай они на выкуп надеются! Всё же нам полегче будет! С сего часу ты для них, равно как и для наших всех,— боярин Полтев-младший, всей своей вотчины наследник. А там видно будет, что господь и Николай Угодник нам делать велят. Ежели тех наших пятерых шведы поймают — обмозгуем со стариками это дело, они люди разумные, поймут что к чему, как я им расскажу, кто да кто после Якова Фёдоровича нашему Полтеву наследником стал бы… А за барина молодого, коли шведы ему честного погребения не сотворят, мы с тобой и нашими стариками сей грех искупим усердием перед односельчанами, ибо их благо паче прочего господь нам соблюдать велит!..
— Не выдали бы наши ребята сей обман,— шепнул в сомнении Адриан.— Чай, заранее не уговаривались, чего шведам врать.
— Старики не выдадут. Вот только насчёт Фильки-Ловкача сомнение иметь можно, не предал бы за тридцать сребреников. Ему-то, безродному, до мужиков наших полтевских и дела нет! Ну, дай бог, успеем ему язычок-то поприжать, коли ещё доведётся нам в плену с ним и прочими людьми нашими свидеться. А ты повторяй почаще, мол, я, как офицер и дворянин… Требую к себе уважения… Ну, поважничай, авось, и сойдёшь за важного барина!
— Уж постараюсь, дедушка!.. Слушай, а ящик-то, вроде там, в поле остался! Окромя наших, никто, стало быть, про него не знает?
— Покамест шведы только возок огню предали… Эвон полыхает, сердешный! А насчёт ящика и впрямь только наши служивые знают, где схоронен. Небось, долго не пролежит, достанется какому-нибудь грабителю… Слышь ты! Проехали барское-то место! Эвон и веха, и лошадь лежит… Снежком и тело покрыто… Мимо проскакали! Прости нас, господи! Во блаженном успении вечный покой подаждь рабу твоему Якову и сотвори ему вечную память!..
4.
Крепко связанные друг с другом полтевские пленники едва дотерпели до привала. Шведы выбрали для короткого роздыха околицу сожжённой деревушки, невдалеке от реки Наровы, где лес снова почти подступал к берегу, отделяя его от болотистой поймы, уходящей дальше к западу в необозримую топь.
Только командир шведского отряда и его денщик понимали и говорили по-русски. Командир велел развязать пленников и усадить у костра, дать по куску хлеба и по кружке кипятку из солдатского котелка. Сам уселся против них на пеньке, накрытом конской попоной.
— Мне столь много труда удержать сольдат чик-чик тебья, господин Полтефф. Ты есть опясан мне за тфоя молодая шиснь! Тфои родители долшны это — как этто скасать: компенсирен, понял? Где они шифут? Наугард? Плескоу? Москау? Они богаты бояре, нихт ваар?
Юноша уже по дороге понял, что надобно входить в роль барина так, чтобы у шведа не возникли подозрения. Иначе — пленным — каторга, на галерах, солеварнях, каменоломнях, в шахтах, а полтевским мужикам и дворовым людям — новый хозяин… Дед Архип хорошо этого барина знает! Ибо сие не кто иной, как свирепый стрелецкий полковник Иван Полтев, утопивший в Москве-реке несколько сотен горожан московских, шедших в село Коломенское к царю Алексею Михайловичу, Тишайшему, лет сорок назад просить отмены обесцененных медных денег, доведших москвичей до полного раззора… Иван Полтев потоптал тогда иных конями, утопил прочих, а после батожьём, вырыванием ноздрей и огненной пыткой лечил уцелевших… Нонешний государь Пётр Алексеевич, дай бог ему здоровья и над врагами победу, ещё мальчиком будучи, выгнал старого злодея из стрелецкого полка: дошли тогда до десятилетнего царя жалобы стрелецких жонок, до коих Иван Полтев великий охотник! Теперь — вот кому владеть имением в Каменном Стану под Москвою, в десятине Волхонской, ежели Адриашка с Архипом в радении своём не сдюжат!.. Ну, Адриашка, назвался груздем — полезай в барский кузов!
Как держаться по-барски, не роняя «офицерского достоинства»?
Дед Архип даже крякнул поощрительно, когда внучек, по его, стариковскому совету, начал входить в новую роль…
— Г-н офицер! Я… гм… и мой слуга гм… взяты вами в плен. Как офицер и дворянин, гм… я прошу вас сказать нам ваше имя и звание. А также — куда нас везут… («И голосок не дрогнул, ай да внучек! — радовался про себя дед Архип.— Не выдай, царица небесна!»)…
Обрадованный швед понял, что ошибки нет — перед ним сидит и с удовольствием глотает, обжигаясь, кипяток из оловянной кружки, несомненно, знатный офицер и помещик. К тому же красавчик!
— Извольте, сударь! Меня софут Теодор фон Мелькенбруннер, лейтенант королевской шведской армия! Я знаю фаш язык, потому што родился в Россия, где мой отец был на русской служба… Тепер — ф дорогу! Мы будем дальше беседовать в Нойшлосс, на Пейпус-зее… Там мой отряд получит нофый приказ от нашего начальника, барона Унгерн фон Стенберга…
Что-то знакомое почудилось Адриану при звуке этого чужого имени и слова Нойшлосс. Он знал, что по-русски этот городок именуется Сыренском, лежит у истока Наровы из Чудского озера, по-ихнему — Пейпус-зее… Там давно жили русские люди, потом Сыренск отошёл к шведам и ныне ими, как слышно, укреплён.
Часа два отряд, уже без задержек, одолевал последние лесные мили. Просторы Чудского озера выглядели на рассвете как мёртвая свинцовая гладь… Мелькнули островерхие домики в облетевших садах, рыболовные сети на берегу, лодки на приколах, пятна грязного нерастаявшего снега, с едва протоптанными тропинками от домов к лодкам… На первый случай пленных заперли на кухне пасторского дома. Окна этой кухни были забраны такими решётками, будто герр пастор жил под угрозой осады и приступа.
Весь день и следующую ночь пленники просидели на голых скамьях, но подсушили одежду и поспали.
Утречком в запертую дверь кухни робко постучалась пасторская служанка — пора было начинать стряпню. Часовой, снаружи карауливший пленных, грубо прогнал женщину, разбудив этим окриком всю округу. Начался хмурый холодный день, 12 ноября 1700…
Потом кухарку всё же впустили. Пленные молча наблюдали, как она варит новое блюдо — картофель, а в другой кастрюле — бобовую похлёбку. Обоим пленным тоже досталось по миске картофеля с горстью бобов для приправы. Деду и внуку не впервой приходилось отведывать это блюдо, в походе случалось пробовать и раньше, но русские солдаты, привыкшие к щам и каше, картофеля не одобряли. Впрочем, и сами шведы, да и местные жители этой разорённой войною стороны тоже, видимо, не слишком охотно утоляли голод новой овощью, перенятой, как говорили, у французов и немцев.
После завтрака приказано было снова трогаться в путь. У господина Теодора фон Мелькенбруннера, как оказалось, поблизости было небольшое имение Фрауенталь. За ночь там всё приготовили для длительного содержания пленников. В имении лучше всего сохранилась миниатюрная тюрьма, всё же остальное хозяйство пострадало от военных действий поблизости. Но тюрьма, любовно оборудованная хозяевами, была, видимо, предметом заботы не одного, а нескольких поколений владельцев Фрауенталя (приобрёл его ещё дед герра Теодора). Прибыв сюда, пленные почувствовали себя прямо-таки королевскими узниками миниатюрного Тоуэра или Бастилии.
Круглая каменная башенка с зубчатым верхом и узкими стрельчатыми окнами напоминала макет старых немецких «бургов», кое-где попадавшихся на глаза в Прибалтийских землях, некогда захваченных рыцарским Ливонским орденом. Башенку окружала каменная ограда двухсаженной высоты. Под нею, в неглубоком рву, стояла вода, затянутая ряской и тиной. По валу стал прохаживаться часовой.
Пищу стали подавать узникам в окно с решёткой, вечером им разрешили получасовую прогулку в круглом тюремном дворике, посыпанным песком и гравием, скрипевшим под ногами. Конвой хмуро наблюдал, как пленные, разгоняя кровушку по жилушкам, взапуски бегали по дворику и играли в чехарду. Так подошла и ночь, первая в этом узилище…
Следующим утром, ещё на рассвете, в камеру к пленникам спустился по винтовой лесенке — узники могли видеть её край из решётчатого окошка — сам г-н Мелькенбруннер. Пока он держал короткую речь перед пленниками, они могли уловить издалека протяжный звук трубы. Сигнал к походу?
— Г-н Полтефф! Нам предстоит разлука. Мой отряд, возможно, примет участие в уничтожении русской армии в Нарве. Сейчас оттуда прибыл важный посланец. Если вы даёте мне слово офицера, что не будете бежать — тогда строгости мошно ослабить. Вам всё рафно не уйти — вы на шведской территориум. Русские сюда не придут, а царь Пётр, мошет быть, скоро станет таким ше пленником, как и вы… Итак, фаше слово чести? Я — одер найн?
Адриашка покачал головой. Дескать, поживём — увидим. Хозяин помрачнел.
— Когда слофа чести нет — охрана будет… сурофой!
— Сан дут! — изрёк Адриашка. Это французское слово он слышал от полтевских бар. Смысл его представлялся не очень ясно, но немцу переход на французский понравился. Он повернулся к деду.
— А ти, стары пьёз, скаши сфой барин сидеть смирно, ганс штиль, и писать пизьмо свой мама, и штоп присылала много рупли для выкуп, и тогда мошно очень карашо, ганс беквем нах хаузе гейн! А если убегать — пиф-паф! Ошень плохо для молодой челофек и для старый мама!.. Теперь я фас покидаю! Будут большие события! Королевская армия совершит манёвр в обход русского авангарда. Ещё два-три дня — она займёт Лагены. Когда вы услышите с той стороны два пушечных залпа — знайте: это начало битвы под Нарвой. И — плен фашему царю! Я это вам опещщаю, я, лейтенант Мелькенбруннер! Адьё, месье Полтефф!
Он отвесил пленнику церемонный поклон. Мелькнул на винтовой лесенке и скрылся из виду.
— Эх, дед, как же мы с тобой эдак опростоволосились, а? — рассуждал вслух Адриашка.— Пошто капитан-преображенец нас в эту проклятую дорогу собирал? Коли она столь опасна была, а?
— Внучек, внучек, в пути я всю ихнюю манёвру разгадал. Тут — всё одно, как охота по красному зверю. Капитан ещё не ведал, сколь близко королус подоспел к нашим позициям. Я так понимаю по словам этого лейтенанта, что теснину с нашим авангардом они болотами обошли и Шереметеву ныне там туго приходится. Вот и выслал шведский генерал дозорный отряд в лесную сторону, на случай, ежели бы войска и обозы наши вдоль Наровы в отступление пошли. Стал он в засаде, дозор нас в темноте услыхал. Командир послал вперёд разъезд нас огнём встретить, а остальных конников — нам в хвост бросил, для атаки с тылу. И вся премудрость!.. Взяли коней наших, оружие, кое-какой багаж барский, возок спалили, да нас обоих сцапали. Ларца того, что в сторонке сховали, видать, не углядели, не то у них бы давно делёж шёл… Слышь, Адриашка, опять идут сюда! Глянь на лесенку… Эва! Никак энтот… наш капитан-преображенец с хозяином-лейтенантом?.. Ну-ка, живей, ляг на койку да оборотись к стенке… Авось, не потревожат! Спаси и помилуй, царица небесная!..
5.
Пятеро солдат, успевших скрыться в чаще при нападении шведских конников, дождались, пока на дороге всё стихнет. Осторожно ступая по лесным мхам и побуревшим травам, присыпанным тающим снегом, они возвратились, было, к месту короткой схватки, но заметили отблеск огня на дороге…
— Похоже, на привал стали шведы. Эва, костёр полыхает! Леонтий, ступай, погляди, много ли их там, у костра.
Оказалось, что на дороге — никого, догорает барский возок. А главное — нет следа к холму с ящиком. Обмишулились шведы, прозевали в темноте ларец!
Заторопились к горящему возку. Филька первым добежал до холмика, крикнул сдавленным от страха голосом:
— Здеся ларец! Надобно перепрятать, пока шведы не прознали!
— Закопать бы в лесу поглубже, да чем копать?
— У меня в задке два заступа было да топор на скобах. Может, целы ещё?
Кинулись к возку. Один заступ и топор оказались в порядке, у другой лопаты подгорел черенок. Выломали дышло у возка, срубили сосёнку, вчетвером подняли на плечи ларец, понесли в глубь лесную. Отошли за полверсты, приметили сухое, песчаное место, выкопали яму в песчаном грунте под старой кривой сосной, обернули ларь кусками обгорелой кожи с боков возка, накрыли лапником, обрывками рогожи, сверху засыпали песком и так сравняли с землёй, будто моховой покров, прелую хвою и раскиданные хворостинки здесь век никто не тревожил. Свежим глазом глянуть — ничего не приметно!
Стали запоминать место: сосна старая, кривая на взгорке, между нею и мохнатой елью — захоронка…
— Только, робяты, никому про сие место не сказывать, окромя капитана-преображенца, что нас в путь отправлял, коли барин наш теперь в плену обретается. Да ещё, пожалуй, не худо бы того лесничего в Кульге уведомить… Чай, у него сей клад до поры хранился… Теперь рассудим, куда нам путь отсюдова держать!
Филька и Степан сказали, что желают пойти назад в лагерь найти капитана Гуморта, доложить ему о происшествии. Барин — в плену, ящик — надёжно спрятан, место в лесу примечено. Потрудились все пятеро, всем следует награда за усердие…
Фёдор-кучер, Леонтий-егерь и Федот-камардин судили иначе: поелику барин в плену, надобно и слугам при нём оставаться! Пойти в ту сторону, куда шведы пленников повели. Мол, примите и нас, коли хозяин наш у вас обретается!
После долгого спору решили покамест всем вместе воротиться в Кульгу. Спросить совету у господина Карлова — у русских он вроде как под охраной и шведы его покамест тоже не трогали.
До лесничества добрались благополучно, но новости г-на Карлова были неутешительны. Преображенский капитан, проводив полтевских гостей из русского лагеря, ничего не давал знать о себе сюда, в Кульгу, но в лагере слух пошёл, будто исчез сей капитан, словно в воду Наровы реки канул! В полку Преображенском тревожатся, не угодил ли в лапы шведским разведчикам, но сам он, господин Карлов, глупым слухам веры не даёт: просто, мол, отлучился капитан со срочным царским поручением. Да, может, уже и воротился…
Филька про себя только усмехнулся. Нужен капитан «шведским разведчикам», как бы не так! Чай, сей капитан — сам и есть ихний главный, надёжный глаз в лагере русском! И впрямь, знать, ради своей двойной игры, может, и послан куда царём тайно! Прочие новости того хуже: про полтевского барина, что был проездом в кульгском лесничестве, тоже ничего не известно, но до Чёрной мызы он не доехал… Гости прервали хозяина, пояснив, что барин — в плену шведском, но ящика-ларца не обнаружили, и сейчас он спрятан в лесу. Г-н Карлов ещё добавил, что владелица ларца, фрёкен Анжелика Зильвер, возможно, тоже находится сейчас у своей тётки, фру Кристы Марии, и, верно, не поскупится на награду тем, кто доставил бы ей этот ларь в неповреждённом и невскрытом виде… Однако тот шведский отряд, что ночью напал на раненого барина, мог напороться и на мызу-усадебку и взять обитательниц с собою, коли нашёл бы их пребывание там опасным из-за приближения крупных военных действий в близком соседстве! Посему о теперешнем местопребывании барышни — тоже уверенно судить нельзя.
Подкрепив силы, солдаты стали совещаться. Оружия у них не осталось, коней — тоже. Всего снаряда — две лопаты и топор!..
Между тем прибыл в лесничество объездчик, привёз нерадостное известие, что на лесной дороге, в полутора вёрстах от сгоревшего возка, замечен труп лошади и тело солдата, павшего от ружейной пули. Мужиков-полтевцев эта весть смутила: уж не из Ключицыных ли который, дед либо внук? Негоже им при дороге без погребенья оставаться, земляки, чай! Ежели всё же на мызу-усадебку подаваться в чаянии, что барышня ещё там, по пути и земляка предать земле, от диких зверей уберечь…
В лесничестве остались на ночлег. До хрипоты рядились, как быть далее. Филька со Степаном надеялись встретить в лагере капитана, Фёдор, Фаддей и Леонтий желали и долг последний перед земляком исполнить, и девицу-владелицу ларца найти на мызе… А далее — сдаться шведам и разделить судьбу с барином.
— В Нарву возвращаться нам без него — не к чему! — убеждал кучер Фёдор.— Там… в самое кровопролитие угодим, без командира впустую пропадём. Так и так — галеры грозят, что у своих, что у шведов, коли без своего офицера остались…
Филька настоял на своём: вместе со Степаном поворотили они от Кульги к лагерю… До него от лесничества и было-то всего семь вёрст. Фильку терзало сомнение, не поспеют ли мужики, идущие в противоположную сторону, к спрятанному ларцу ранее самого Фильки, но прикидывал он, буде капитан окажется на месте, что сумеет он мужикам вдогонку погоню послать и ларец у них забрать… Вспоминались Фильке страшные глаза капитана, и пропадал даже интерес к награде за ларец… Лишь бы не разгневать Гуморта с его тяжёлой, карающей десницей…
Они всё ускоряли шаг, торопясь к лагерю. Часа через два после расставания с товарищами Филька и Степан увидели перед собою огромное пространство вырубленного леса, валы ретраншемента, слева — холм с русской артиллерией и… расположение своей караульной роты, где их окликнул часовой, стоящий на том посту у берега, где так часто дежурил Адриашка Ключицын…
От земляков-однополчан услыхали тут последнюю новость: государев любимец, капитан-бомбардир Янис Гуморт загадочно исчез-таки из лагеря, проводив в дорогу полтевского барина. Сам государь встревожен, велел послать трубача Фабрициуса, барабанщика и толмача под самые стены фортеции и огласить по-русски и по-шведски царское обращение к коменданту крепости полковнику Горну:
«Ежели шведские разведчики захватили капитана русской службы Гуморта в плен и заточили его в крепостном каземате, сам комендант будет за него в ответе. Русская сторона требует обеспечить капитану Гуморту хорошее обращение, питание и медицинскую помощь, как оно положено международными правилами касательно военнопленных офицеров».
Однако же полковник Горн ничего на сие обращение не ответил, и теперь пошли о капитане разные слухи, уж, мол, не сам ли он перекинулся к шведам. Ничего достоверного о сём ещё не ведомо…
В великих сомнениях и тревоге Филька уселся у костерка и стал размышлять, как поступить ему в этих трудных обстоятельствах. И только тогда он припомнил, что капитан некогда, у вагенбурга, намекнул ему о тайном ходе, коим капитан дозволял воспользоваться, однако лишь при самых крайних, последних необходимостях.
Троим полтевским мужикам пеший путь по лесной дороге показался и долгим, и трудным, и ненадёжным. Наконец нашли знакомое кострище и остатки возка. Ступицы колёс, и те сгорели. Не задерживаясь, зашагали дальше, уже в конце следующей версты заметили пару волков над конской тушей у дороги. Звери неторопливо убрались в лес, поблёскивая зеленью глаз, и неохотно уступили свою добычу подошедшим.
Те постояли над полузамёрзшим трупом коня, уже сильно потревоженного волками. Подивились, что нападавшие не сняли ни седла, ни уздечки. Видно, шибко спешили! Федя-кучер сразу признал: скакунок деда Архипа, эва, какой справный! Успели, однако, серые баре над ним потешиться, попировали всласть! Ух ты, мать честна!..
А по другую сторону дороги, в сухой траве, среди будылей лебеды и репейника заметили солдатскую епанчу, и, главное, из-под неё высунулся… просторный ботфорт и кавалерийский сапожок со шпорой! Приподняли солдатскую шапчонку, прикрывавшую голову лежащего… Курчавый тёмный затылок… Окровавленная рубаха голландского полотна с кружевами… Кисти рук, никогда не знавших крестьянского труда!
— Батюшки-светы! Убит-то не кто иной, как сам полтевский барин, Яков Фёдорович! А прикрыт солдатской справой Адриашки Ключицына, барского казачка! Где же одежда барина — мундир, епанча, шляпа, шпага, парик? Что тут стряслось, совершилось позавчера, близ сосновой рощи над песчаным косогором?..
6.
Капитан Гуморт, собрав всё, что мог неприметно прихватить с собою,— деньги, бумаги, золотой перстень, подаренный Петром, перевязь с парадным, дорогим оружием,— миновал пешком последний русский караульный пост около 8-пушечной батареи, выдвинутой против бастиона «Фама»…
Между бастионом и русской позицией тянулась вдоль сухой низинки полуразрушенная, обросшая мхом каменная стенка — остаток очень древней, ещё новгородской оборонительной системы, давным-давно заброшенной… Стенку прикрывали колючие кустарники, кучи щебня, поросшие бурьяном. Русские разведчики сюда изредка наведывались, но шведы держали низинку под обстрелом с бастиона «Фама», смельчаки несли потери, видимость из-за стенки была плохой. Мысль учинить здесь наблюдательный пост или «секрет» русские командиры оставили.
Однако уверенность в безобидности этого уголка была ошибочной! Под стенкой находился скрытый лаз, тесный и тёмный, но ведущий прямо в подземную галерею шведского форта. Сверху лаз был замаскирован тремя плоскими валунами, присыпанными щебнем. А в подземелье шведы держали караульного сигнальщика у выхода из лаза. Капитан Гуморт послал этим путём несколько агентов из русского лагеря в крепость. Теперь решил воспользоваться сам…
В крепость проник благополучно. Назвал сигнальщику шведский пароль: «Король и победа». Караульный, уже не впервые встречавший посланцев в русских мундирах, всё-таки преградил Гуморту путь:
— Ваша милость! У вас прежний пароль. Комендант велел сменить его нынче утром!
— Так подай в крепость сигнал и быстрее зови начальника караула!
Властный тон и отличный шведский язык подействовали! Пока Гуморт счищал с мундира паутинки и пыль, приставшие к сукну, наверху успели известить полковника Эдварда Горна, что в крепость прибыл гость «оттуда». Двое часовых предложили капитану-преображенцу следовать за ними. С напускной весёлостью капитан пытался заговаривать с ними на родном языке, однако те шагали молча, смотрели хмуро и на шутливые заигрывания Гуморта не отвечали.
Холодновато встретил перебежчика и хозяин крепости.
Полковник Эдвард Горн, высокий, жилистый и сухопарый воин, принял гостя в рабочем кабинете, похожем на каземат. Находился он в нижнем ярусе главной башни замка, призванной Длинным Германом. Стены этого покоя увешаны были рыцарскими шлемами, кольчугами, латами, мечами и саблями. В углу высились массивные часы — тоже наследие времён рыцарских. Некогда принадлежали они магистру ордена. Рядом с часами, на треугольном столике, соседствовала библия в кожаном переплёте и чёрное распятие с белевшей костяной фигурой Христа. Свет шёл через сводчатые окна, суживающиеся наружу. На широких подоконниках лежали карты, чертежи и таблицы.
Хозяин работал за просторным письменным столом, покрытым тёмно-зелёным сукном. В большом камине тлели поленья. Гуморт отметил про себя, что камин, похоже, топили разломанной мебелью, верно, из городских квартир, оставшихся без хозяев.
Полковник притворился, будто не сразу понял, с кем имеет дело в лице капитана и не протянул вошедшему руки. Жестом отослал часовых обратно, приподнялся в жёстком деревянном кресле, держась обеими руками за поручни, и подбородком сделал гостю приглашающий жест подойти ближе… Скрипучим голосом задал первый вопрос по-шведски.
— Ваше имя, господин русский капитан?
— Оно вам известно, г-н полковник! Если военные заботы отразились на состоянии вашей памяти, позвольте мне несколько освежить её: меня зовут капитан Янис Гуморт, и я такой же добрый швед, как и вы, сударь!
— Я не имею приказа или извещения о вашем прибытии в мой гарнизон. Разрешите спросить, вы прибыли со срочным сообщением или же покинули лагерь русского царя… самовольно? В этом случае, с какими целями и намерениями?
— Г-н комендант, меня удивляет ваша неосведомлённость! Вам должно быть известно, что я имею разрешение Его Королевского Величества прибыть в крепость в любое время, когда сочту это своевременным. Таков секретный приказ короля имеется у вас. Неужели ваши писари и делопроизводители могли не доложить вам о такой бумаге, подписанной генералом Веллингом по приказанию Его Величества?
— Я не подчинён генералу Веллингу, господин капитан!
— Не хотел бы спорить в столь горячий момент о… формальных обстоятельствах. В наших с вами силах сейчас не только выдержать осаду и встретить короля Карла XII пушечным салютом, но… подготовить всё для нашей полной и скорой победы над русскими.
— Насколько я понял, вы… самостоятельно решили оставить пост в армии вашего государя Петра?
— Моим, как и вашим, государем является Его Величество Карл XII, и я сослужил нашему королю не одну важную услугу в этой кампании, что, по всей вероятности, не хуже меня известно и господину полковнику.
— Сказать вам по правде, г-н Гуморт, шпионские дела и аферы меня не касаются, и я никогда не вникал в них. Я исполняю свой долг солдата в открытых и честных сражениях, а не в тайных шпионских происках… Впрочем, если вам угодно доложить мне ваши результаты в этой области, я готов это выслушать. Просил бы лишь… возможно короче!
— Извольте, г-н комендант! Моими усилиями выполнены два главных требования Его Величества: он повелел любой ценой, не жалея королевского золота, добыть полный чертёж русских позиций под Нарвой и Иван-Городом. Мне это удалось исполнить: король своевременно получил чертёж всех осадных укреплений, ретраншемента с его двумя оборонительными линиями, всеми артиллерийскими батареями, точной дислокацией полков, коих на позициях насчитывается двадцать восемь, начиная от гвардейских на вашем правом фланге и до дивизии генерала Вейде на левом… Я смог перечислить и все имена командиров полков, перечислить составы всех батарей, что позволило Его Величеству заранее знать все слабые места этой позиции, всю огневую систему русских, все фланги частей, что обеспечивает шведской армии полную свободу манёвру. И вы называете это… маловажными шпионскими происками?
— Не хотел вас обидеть, капитан, но… расположение русских… у нас перед глазами. Исключая фамилии господ полковников, всё, вами перечисленное, крепостному гарнизону… просто-напросто… видно!
— Гарнизону, но не наступающей с поля армии!
— Видите ли, г-н Гуморт, лично я, как старый солдат, более склонен верить своей подзорной трубе, чем… чертежу шпиона. Впрочем, вы, кажется, собирались доложить ещё и другие результаты ваших усилий? Извольте говорить, я вас внимательно слушаю.
— Известны ли вам, полковник, теснина Пюхайоги, что в вёрстах в сорока от Нарвы, является единственным пасом через необозримые болота?
— Она известна мне по карте, однако бывать там мне не случалось.
— Эту теснину прочно занял русский конный авангард, которым командует граф Шереметев. У него там тридцать пять тысяч конников. Позиция хорошо прикрыта русской артиллерией. Вам нетрудно подсчитать наши потери под кинжальным огнём при форсировании паса!
Горн молча пожал плечами.
— Под огнём русских мой гарнизон пребывает уже с конца лета и, как видите, неплохо держится… Впрочем, окажись я перед той тесниной, послал бы кавалеристов… поискать обхода. Обычно понятие непроходимости бывает условно. Обходы бывают трудны, но обычно всё-таки возможны. Чем же вы тут помогли нашим войскам?
— Тем, что нашёл лифляндских крестьян, разорённых шереметевскими разведчиками и озлобленных против русских. Побудил их найти обходные тропы через самые непролазные топи. Русский авангард сейчас тайно и скрытно обходит шведские силы, ведомые моими лесовиками… Шереметев будет окружён, отрезан от тыла и… уничтожен. Его Величество обещал крупные награды моим людям. Возможно, не забытыми останутся и мои усилия… Меня заверили в этом королевским словом!
— Что ж, лифляндский крестьянин несомненно награду заслуживает. Сейчас он пробирается через топи и трясины, пока мы с вами тут сидим в тепле и уюте! Поэтому не берусь судить, сколь велика в этой трудной акции роль г-на офицера… Позвольте задать последний вопрос: будучи у нас в крепости, в моём подчинении, ибо я — комендант гарнизона, как вы намерены… нести дальнейшую службу? Есть у вас на той, русской, стороне прислуга, вестовой, денщик или доверенные лица? Намерены ли вы держать с ними связь?
— Верный мне денщик Ансельм Боттен, дважды передававший мои сведения в вашу крепость, оставлен мною в лагере с инструкцией держать русское командование в неведении о моём местонахождении. Не исключено, что самых ценных агентов может ждать возмездие, когда мой переход обнаружится. Тогда моим людям понадобится ваша помощь.
— Какой способ нашей помощи вы имеете в виду?
— Боттену приказано в случае опасности пробираться в крепость с последними сведениями о русских. Воспользуется тем же путём, что и я. Людям же в лесничестве и на Чёрной мызе может помочь генерал Веллинг посылкой небольшого отряда для обеспечения их безопасности. Но не хотел бы исключить и посылки группы поддержки отсюда, из крепости, точнее, из Иван-Города. Ведь там, на Чёрной мызе, гостит сейчас, возможно, не кто иная, как фрёкен Анжелика Зильвер, племянница Кристы Марии…
— Не имею чести знать этих особ,— сухо заметил Горн.
— Тут вы напрасно отмахиваетесь, полковник! В её судьбе весьма заинтересованы… великие люди Швеции! Через неё можно воздействовать… на самого… впрочем, полагаю, что тут… излишне…
— Да кто она такая? — нетерпеливо переспросил Горн.
— Полковник, фрёкен Анжелика Зильвер… с недавнего времени… состоит в… особо близких отношениях с… Его Величеством!
Горн поморщился.
— Чем же мы можем служить этой госпоже?
— Повторяю, посылкой, в случае необходимости, группы прикрытия. Покинув крепость, скажем, из Ивана-Города, группе пришлось бы преодолеть цепь ненадёжных новгородских ополченцев, форсировать Нарву вёрстах в пяти выше порогов и… лесной тропой добраться до мызы…
— Господин Гуморт, боюсь, что вам изменило чувство реальности. Подобную операцию я исключаю. Тем более что королевским войскам, что движутся к Нарве, обеспечить безопасность мызы на Чёрном ручье гораздо легче…
— На такой операции я, г-н полковник, отнюдь не настаиваю, но не стал бы категорически исключать… Нет, я предлагаю командованию королевских сил, и прежде всего именно вашему гарнизону, нечто совсем иное, более важное и стратегически решающее.
— Что же именно вы предлагаете?
— Об этом я уже написал свои соображения командованию наступающих сил. Ответа пока не имею, хотя на словах мой замысел был одобрен. Он сейчас, верно, изучается в деталях… Но операция не терпит промедления! Я имею в виду… план захвата в плен царя Петра, его свиты и штаба.
— Ого! О таком плане мне ничего не известно. Какими силами вы предлагаете осуществить его?
— Прежде всего, силами вашего гарнизона. Во взаимодействии с наступающей королевской армией. Из гарнизона должен действовать десантный отряд штыков. Отряд ночью покинет крепость. Половина отряда стремительно проскочит полторы версты через слабо охраняемое нарвское предместье, преодолеет ещё около полутора вёрст до переправы на остров Камперхольм и ворвётся на остров. Вторая половина десантного отряда обойдёт русских вдоль правого берега Нарвы. Одновременным ударом с двух берегов мы захватим на острове главную квартиру войск во главе с самим царём. Расположение всех помещений на острове мне известно. Нашего монарха мы встретим с пленённым царём, и капитуляция русских будет обеспечена. Его королевское Величество продиктует пленному царю такие условия мирного договора, что русские на протяжении десятилетий не возобновят своих попыток вернуться в Прибалтику. Королю будут развязаны руки для действий против Польши и Дании, не говоря о более мелких наших супостатах.
— Меня, г-н Гуморт, не надо убеждать в необходимости отбить русским охоту к изъятию шведских владений, некогда нами завоёванных у Руси. Ради этой цели гарнизон уже проявил стойкость и отвагу против русского царя в этой кампании. Но то, что вы мне сейчас изложили, не великая стратегическая задача, а мальчишеская авантюра. Против нас — полста тысяч солдат, обложивших крепость двойным кольцом. В гарнизоне не насчитаешь и двух тысяч солдат. Выведя из них чуть не половину, я обескровлю гарнизон. Русские покамест заблуждаются насчёт численности королевских сил — по вашим донесениям, они оценивают их в тридцать, даже пятьдесят тысяч. На деле их… едва ли восемнадцать! Подсчитайте вместимость кораблей, на которых Карл XII доставил свою армию в Пернов и Ревель! Наше счастье, что русские противостоят им… вслепую! Исход нашей атаки на русский ретраншемент… далеко не ясен! Поэтому дать вам войска на… авантюру я… не имею права!
— Да король озолотил бы вас за исполнение этого плана! Я головой ручаюсь вам за успех и полную викторию!
— Синица в руках надёжнее журавля в небе, капитан. Что ж, продолжайте разрабатывать ваш… отчаянный проект! Может быть, если обстоятельства позволят, я дам в ваше распоряжение…
— …Хотя бы роту, г-н комендант!
— Роту обещать не могу, а полуроту… Так и быть, если вы сумеете убедить меня в реальности плана.
— В таком случае, остальные силы буду искать… у более решительных командиров, г-н полковник! Придётся ночью… добраться до… хотя бы… Нойшлосса!
— Допущу на этот раз, как исключение. Впредь я не считаю возможным отпускать вас за пределы этих стен, притом… отчасти в ваших собственных интересах… В крепости вам отведут сейчас удобное помещение, откуда вы сможете наблюдать за действиями ваших бывших однополчан! До следующей встречи!
Вызванному в кабинет солдату комендант велел отвести Гуморта в приготовленное ему помещение — небольшую комнату в малой башне, откуда открывался вид на лагерь осаждающих.
Скрежеща зубами от горькой досады, он поднялся по каменным ступеням в башню, подставил стул под высокое, зарешёченное окно и, вытянув шею, стал глядеть в подзорную трубу на правый край русского ретраншемента.
7.
На трёхверстном участке русской осадной линии вдоль извилистого русла Наровы, между самым южным бастионом крепости и деревушкой Йоала, располагались артиллерийские позиции. Для орудийной прислуги — бомбардиров, наводчиков, заряжающих, фитильных, подносчиков — отрыты были окопы и ходы сообщения, образовавшие все вместе почти сплошную укреплённую линию, параллельную Нарове и упиравшуюся в её крутой берег, в одной версте пониже порогов. Размещались тут батареи шести-, восьми- и двенадцатипушечные, да ещё батарея старинных мортир. С поля эти батареи прикрыты были полками Елчанинова, Сухарева, Лима и Гордона. Фронтом они обращались в сторону осаждённого замка и его грозных каменных бастионов.
Вместе с циркумвалационной и контрвалационной линиями главного ретраншемента это была как бы ещё третья линия русской обороны, сделанная в предвидении возможных шведских контратак со стороны осаждённого гарнизона.
Между этой третьей линией и берегом пролегала лощина, некогда поросшая леском. С началом осады деревья этого леска вырубили, после чего среди пеньков, обломков скал и уцелевших кустарников стали приметны руины и кирпичные фундаменты существовавших здесь в старину построек — рыбацкого жилья, сараев для сушки рыбы, частоколов и даже сгнивших обрывков сетей. Отсюда таскали топливо для солдатских костров, щебёнку и камень для крепления стенок апрошей или для устройства орудийных площадок.
Ночью эта «ничья» полоса, разумеется, пустовала, хотя артиллеристы держали её под наблюдением. Однако в темноте с расстояния в двести-триста сажен нелегко было там разглядеть движение вражеских лазутчиков, изредка всё же пытавшихся пробираться к русским позициям для захвата «языка»… Осторожный разведчик, знакомый с местностью и окопами, мог почти без риска просочиться этой лощиной от бастиона до реки у порогов, а там и за пределы русского лагеря. Разве только острый глаз Адриашки Ключицына, которому часто доводилось стоять на посту над порогом, смог бы углядеть лазутчика… Но… Адриашка был теперь далеко, в миниатюрной тюремной крепости под Нойшлоссом, и лазутчик, пробиравшийся этим путём ночью двенадцатого ноября мимо русских позиций, миновал их беспрепятственно. Знал он их как свои пять пальцев! Шведский лазутчик, минуя расположения русских полков, мысленно называл даже имена командиров-артиллеристов, сейчас мирно спавших в землянках и бараках позади траншей, где, впрочем, часовые тоже подрёмывали на своих постах, дозволив врагу спокойно выбраться из русского лагеря.
Он уже шагал лесной дорогой в сторону селения Кульги, торопясь к дому лесничего Карлова. Задолго до рассвета постучал он условным стуком в закрытый ставень хозяйской спальни. В доме зажглась свеча. Пришельца провели в жилые покои.
— Капитан Гуморт! Господь милосердный, какая неосторожность! Тут ночевали русские, которых вы снаряжали на Чёрную мызу. Как вы рискуете! Случилось что-то непредвиденное?
— Иоганн! Мне нужна ваша лучшая лошадь и надёжный слуга. Он должен быть к утру со мною в Нойшлоссе.
— Но это невозможно! Туда от нас сорок четыре русских версты.
— Это три часа славной скачки, Иоганн. Если, конечно, не думать о здравии коня! Помните: для слуг Карла XII невозможного нет!.. Так, каковы ваши последние новости? Моя тайна ещё сохраняется?
— Боюсь, что уже нет! Пошёл слух, что вас видели на крепостной стене… рядом с полковником Горном.
— Экая досада! Мы с ним действительно высматривали мой путь… Недооценили зоркость моих бывших коллег-артиллеристов! Да теперь это уже не столь важно!.. А вы уже почувствовали… приметы недоверия русских командиров?
— Пока ещё нет, но дружба с вами, капитан… требует теперь… обещанных вами гарантий нашей безопасности!
— Отряд барона Унгерна… уже давал вам знать о себе?
— Его конные разведчики под командой лейтенанта Мелькенбруннера действуют в окрестностях. И они, увы, перехватили ту группу русских путешественников, с которыми вы отправили от нас… ларец фрёкен Анжелики…
— О дьявол! Какая несчастная случайность! Этот чёртов лейтенант свалился нам на голову, как кирпич с крыши! Сопротивлялись ли ему путники?
— Стрелял офицер и кто-то из слуг. Один из слуг убит. Барина шведы увезли в плен. А ларец фрёкен Анжелики…
— Не тяните, Иоганн! Мелкенбруннер захватил, следовательно, и железный ларец?
— Представьте себе, капитан: по-видимому… не захватил!
— Куда же он делся? Говорите быстрее, я дорожу каждой минутой и рискую… головой, как понимаете!
— Кому и понимать, как не мне, капитан Гуморт! Но я рискую с вами вместе и, видит бог, покамест вижу мало проку в этой нашей дружбе! Русские заботливы и внимательны ко мне, обеспечивали на протяжении всей тяжёлой осады мне покой и безопасность, между тем как вы, капитан, пока обогатили меня только… горой золотых обещаний! А теперь, как понимаю, бросаете меня на произвол судьбы!
— Моя благодарность впереди! Притом из королевских рук. Мы будем с вами пить вино победы…
— …Из королевских бокалов, капитан, я помню и ценю ваше красноречие! Но ничем, кроме перлов, этого красноречия я ещё не обогащён со шведской стороны, а нахожусь на русской службе и не имею причин жаловаться на моих русских покровителей!
— Но вы же балтиец, природный эстляндец, и не можете желать, чтобы русский медведь превратил Эстляндию, Ливонию, Ингерманландию в своё логовище!.. Однако, к делу! Что вам известно о пленении прапорщика Полтева? Куда делись слуги? Кто из них… ночевал у вас, если я правильно понял ваши слова?
— Пятеро слуг избежали плена. Они спрятали ларец в лесу. Потом побывали здесь, рассказали о случившемся и разделились: трое пошли в сторону Чёрной мызы с планом… соединиться с пленным барином и, может быть, доставить ларец хозяйке, а двое — решили воротиться в лагерь и… искать вас, г-н капитан!
— Не помните ли, Иоганн, был ли среди той пары молодчик по имени Филька, Филофей?
— Он-то и решил… разыскивать вас, капитан!
— Хорошо! Картина проясняется! И дела, кажется, не так уж плохи… Я имею в виду ларец, спрятанный в лесу… Лишь бы эти слуги, где надо, сумели держать язык за зубами!..
— Капитан Гуморт! Лошадь вам осёдлана… Однако ещё последний вопрос: уж если вы посвятили меня в ваши стратегические планы насчёт окончания войны одним ударом… путём пленения…
— Тсс! Об этом пока — силентиум, Иоганн! Я не нашёл, против ожидания, полной поддержки у коменданта Горна… Даёт только полуроту! Остальных надо обеспечить в Нойшлоссе! Это должно совпасть с подходом главных сил… Остаётся несколько суток… До скорого и более счастливого свидания, Иоганн!
1. Это было то ещё время, когда в издательствах, по старинке,
рукописи перепечатывали машинистки на пишущих машинках, пусть даже и электрических.
Причём если машинистка перепечатывала текст из книги, то прежде следовало эту книгу
безжалостно разорвать и каждую страницу наклеить на лист бумаги — так машинистке,
при большом объёме работы, работать было сподручнее. Отчего
и требовались для расклейки два экземпляра предназначенной к разрыву книги, чётная
— нечётная страницы на отдельных листах…
2. Речь идёт о В. М. Довбне
(1911–1989).
3. Альманах «Енисей» Красноярской писательской организации.
4. «Красноярский библиофил» — сборник, посвящённый редким
изданиям, первым частным и общественным библиотекам, книголюбам Красноярска, изданный
Красноярским книжным издательством в 1987 году. Брошюра «Книги Красноярского книжного
издательства. План выпуска литературы. 1989».
5. Брошюра «Книги Красноярского книжного издательства.
План выпуска литературы. 1989».
6. Небольшая книжица рассказов,
очерков, зарисовок Е. А. Крутовской, учёного-биолога,
создателя Живого уголка в красноярском заповеднике «Столбы», была издана в 1990
году.
7. Имеется в виду альманах «Енисей», в котором предполагалась
публикация Ф. Р. Штильмарка.
8. Сборник «Красноярский библиофил».
9. А. А. Осадчая, красноярская родственница Штильмарков.
10. Вероятно, сотрудник Музея леса в городе Лесосибирске Красноярского края. В фондах музея, с 2010 года
Лесосибирского краеведческого музея, хранятся материалы,
связанные с годами заключения в лагере Р. А. Штильмарка,
его жизнью в Енисейске, Маклаково, в том числе рукопись
«Наследника из Калькутты», переданная в музей М. Д. Савеловой.
11. Об этом рассказано на страницах «Отчёта о прожитом».
12. Речь, видимо, идёт о незаконченной рукописи Ф. Р. Штильмарка, посвящённой началу его работы на севере Красноярского
края. После её прочтения я писал ему, в частности: «То, что Вы пишете и цитируете
о ссыльных, городском быте, о природе, которой уже нет, и то, что предполагаете
написать — о Туруханске и т. д.,— нужно, и имеет уже характер исторического свидетельства.
Думаю, что такая рукопись издательство могла бы заинтересовать. Говорю осторожно,
потому что, как Вы сами понимаете, в этом деле 100% гарантии никто не даст, хотя
есть у меня убеждение, что такого рода рукописи издательство должно само искать.
Но — существенная „мелочь“ — для того, чтобы „пробивать“ рукопись в темплан, нужна рукопись всей книги…»
13. Вопрос этот касался неопубликованных рукописей Р. А.
Штильмарка, которые могли представлять интерес для издательства.
14. Елена Робертовна Штильмарк-Володкевич,
дочь Р. А. Штильмарка.
15. В. А. Ярославцев, журналист, составитель сборника
«Полярные горизонты», для которого готовился отрывок из романа-хроники В. А. Штильмарка «Горсть света». Опубликован под названием «И вот
сижу я в Туруханском крае…» («Полярные горизонты. Выпуск
3». Красноярское книжное издательство, 1990).
16. Александра Дмитриевна Штильмарк (урожд.
Зернова), последняя жена, вдова Р. А. Штильмарка.
17. Совершенно понятно стремление Феликса Робертовича опубликовать прежде всего «Горсть света», книгу, которую его
отец считал главной в своём творчестве. Но огромный этот роман-хронику, по объёму
даже превосходящий «Наследника», не было никакой возможности «пробить» в темплан издательства, для меня это было совершенно очевидно.
«Горсть света» (практически в полном объёме) была опубликована лишь в 2001 году
в первых двух томах четырёхтомника Р. А. Штильмарка (М.,
ТЕРРА-Книжный клуб).
18. Комментарий относительно письма сына Василевского см. выше.
19. В своём предисловии к «Горсти света» Феликс Робертович
писал о них так: «три толстых синих тома (три части романа) и четвёртый — большого
формата — с планами морских сражений…». На первой странице был нарисован карандашом
портрет волевого человека в полувоенной форме — В. П. Василевский, фамилия которого
была изображена на титульном листе крупными печатными буквами. Ниже, более мелко,
причём синими чернилами, а не тушью было приписано: «Р. Штильмарк».
Это тот самый, изготовленный в лагере экземпляр романа, на переплёт которого пошли
обложки дел, которые «нахально вырезали в спецотделе»,
и «шёлк лучшей рубахи из всех, носимых на колонне». Именно его читал писатель И.
А. Ефремов, рекомендовавший роман Детиздату. По нему осуществлялось
первое издание «Наследника». В Лесосибирском краеведческом
музее хранится, вероятно, более поздняя рукопись «Наследника» (12 тетрадей) — над
ней Р. А. Штильмарк работал в Енисейске, после освобождения
из заключения.
20. Имеются в виду присланные главы из «Драгоценного камня
фероньеры».
21. Сборник, в который предполагалось поместить отрывок
из «Драгоценного камня фероньеры».
22. Перспективы сохранялись, но с каждым годом, если не
месяцем, становились всё неопределённее. Надо ли рассказывать о том, как жила страна
в начинающиеся «лихие девяностые»? Издательство выживало
как могло. Пыталось вести книжную торговлю, сдавать в аренду свои кабинеты и т.
п. В таком же положении пребывало большинство издательств страны.
23. Книга М. Поповского «Жизнь и житие Войно-Ясенецкого» была издана в 2005 году в Санкт-Петербурге.