1978–1991 гг
Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2017
Окончание.
Начало см. «ДиН» №5–6/2016.
«Вечная радость — работа…»
В 80-е гг. и Николай Яновский, и Виктор Астафьев — это люди, писатели, завоевавшие популярность, славу. У В. Астафьева она вышла за пределы страны, и он уже мечтает, как его «Царь-рыба», переводимая в Италии, «прозвучит на бельканто» (письмо от 26.11.1982). У Н. Яновского всё вроде бы поскромнее, но и он, узнав о том, что журнал «Енисей» печатает одну за другой его статьи о В. Зазубрине три раза, а о М. Ошарове пять раз, восклицает: «Ну, „классик“ ли?!.. Всё же какая ни на есть популярность» (21.11.1980). Они уже не просто зрелые, но перешагнувшие порог зрелости, когда можно, да и пора, подводить итоги своих жизни и творчества.
Обоих преследуют тяжёлые хронические хвори: Н. Яновского донимают сердце и гипертония, у В. Астафьева словно всё болит от последствий ранений и контузии: это и «обострения пневмонии», и боли головные, в ногах и суставах, и просто «подавленность жуткая». Они то и дело ложатся в больницу, на месяц и на три (однажды, 19.11.1983 В. Астафьев пишет, что «весной чуть не умер от тяжёлого воспаления лёгких»), ломая графики текущей работы, от чего страдают, наверное, больше, чем от болезней. Но оба подбадривают друг друга, зная, что надо выполнить то, что им заповедано — написать, издать свои главные книги, высказать самые заветные мысли, воплотить лучшие замыслы. И этот, пусть и эпистолярный, на расстоянии, диалог и помогает это сделать, и воодушевляет, движет работу: Н. Яновский завершает к 1987 г. «Мою эпопею» — «Ядринцев два тома и Потанин — два»; В. Астафьев чуть позже допишет свой самый задушевный «Последний поклон» — «песнь песней о Сибири» и «первую часть военного романа» («Прокляты и убиты») через год после ухода друга, сожалея, что «Николай Николаевич уже не может это прочесть».
Страстный исследователь сибирской литературы, углубившийся именно в 80-е гг. в её дореволюционный период, и страстный писатель-трибун, имеющий дар художественного исследования современности,— они, как будто, разные люди, разных сфер своей литературной деятельности, разных поколений (Н. Яновский на десять лет старше). Не зря, видимо, В. Астафьев в 80-е гг. всё ближе сходится с В. Курбатовым, критиком другого поколения, литературного измерения и мышления. Это «умный, цельный парень, великолепный собеседник», хоть и «эстет», но с которым В. Астафьев охотно проводит время (однажды «был у меня… дней десять»), но который не может целиком заменить Н. Яновского. Можно сказать, что это особый сюжет о «триумвирате» «Яновский — Астафьев — Курбатов», творческий и поколенческий, где у Н. Яновского особая, неоспоримая роль: «Валя Курбатов очень высоко ценит Вашу деятельность и подвиг ваш, во имя сибирской литературы, говорит, что мы, обормоты, до конца этого не понимаем. Наверное, это так и есть»,— подтверждает В. Астафьев слова своего молодого друга-«крытика».
Этот сюжет состоит также из двух книг обоих критиков о В. Астафьеве, абсолютно разных и весьма показательных в своей взаимодополнительности. Если книга В. Курбатова «Миг и вечность» родилась, по сути, из бесед критика-«эстета» с писателем, героем своей будущей книги, в живом, непосредственном общении с ним, напоминая диктофонную запись размышлений, то книга Н. Яновского явление другого ряда. Это исследование, кропотливое, тщательное, пятилетнее (с 1977 г.), с изучением предшествующей литературы о В. Астафьеве («за последние два-три года»), с посылкой рукописи самому писателю и его супруге, которым книга, к счастью, «показалась». Но долго изучалась и препарировалась московскими редакторами и цензорами, следившими за идеологической правильностью и «убедительностью». Несмотря на то, что Н. Яновский был, в общем, традиционен и в построении книги, выдерживая хронологический принцип, и в языке, привычном для советской критики: В. Астафьев «серьёзный, вдумчивый писатель с самобытным видением мира», «секрет обаяния Култыша… в привлекательности его идейно-нравственных качеств», «рассказы эпического стилевого направления приобретали иное качество», обнаруживая «индивидуальность автора» и т. д. В. Курбатов, раскрепостившийся от этой традиции, и строит книгу по-иному, начиная с «Последнего поклона» (тогда как Н. Яновский — с «детских» рассказов писателя 50-х гг.) как отражения биографии В. Астафьева, о чём специально оговаривается; он и метафоричен в своём «устном» стиле размышлений: «Думаю, будет удобнее книги, выросшие из сюжетов биографии художника, листать прямо тут же, как только они зацепятся друг за друга». И если Н. Яновский даёт только сноски на пользование архивом В. Астафьева или на личную с ним переписку, то В. Курбатов так и пишет: «Не так давно мы ездили с Виктором Петровичем в Саяны, жили там на таёжной пасеке. Он рыбачил и вечером у костра мы разговаривали обо всём на свете…».
Н. Яновский, прекрасно понимая, в чём его «беда» («отсталость») как критика с «другим методом исследования», более традиционным, откровенно признаётся в этом В. Астафьеву: «Я вот этого делать не умею, потому что сосредоточен на настоящем, а не на будущем» со своими целями «оперативными», а не «стратегическими». Но главное, В. Курбатов «нравится» ему как «человек исключительно талантливый». Может, поэтому Н. Яновский, противореча себе, всё реже откликается на «настоящее» отечественной литературы и всё глубже уходит в её 19 в., к Н. Ядринцеву и Г, Потанину, писателям 100-летней давности, одолевая «сложнейшие комментарии» к 4-томию «Литературного наследства Сибири» (ЛНС), воюя с недоброжелателями не только из Новосибирска и Томска, где «десятки учёных» всю жизнь кормились его (Г. Потанина.— В. Я.) «охаиванием».
Характерно и симптоматично это чувство родства со знаменитыми сибирскими патриотами. Это родство по темпераменту, литературному качеству прежде всего публициста, «социолога» в литературе (свою «позицию критика» он так и формулировал в письме от 3.09.1979: «Смотреть в социальную природу событий и характеров»), когда нет авторитетов (в книге об В. Астафьеве Н. Яновский полемизирует сразу с несколькими столичными критиками — В. Камяновым, В. Кожиновым, И. Дедковым, М. Лобановым, Ю. Селезнёвым, отчасти с А. Макаровым). Но это и родство едва ли не прямое, когда Н. Яновский вспоминает о своём деде-переселенце, «самостийно» приехавшем в Сибирь примерно во времена Н. Ядринцева и Г. Потанина. Это письмо от 18.05.1981, несомненно, уникально в своём переплетении полемики с неким «знатоком» сибирской истории переселенчества второй половины 19 в. и автобиографических сведений о себе. Читатель узнаёт здесь об отце Н. Яновского и его братьях, их тяжкой доле батраков, о его матери, работавшей «кухаркой», о «талане» «сказочника» деда по матери и первой студенческой работе молодого Н. Яновского по фольклору.
Наверное, впервые узнаёт читатель и о таком эпизоде биографии Н. Яновского, как его увлечение алкоголем и почти приказной тон узнавшего об этом (видимо, от жены критика, Фаины Васильевны) В. Астафьева в его письме от 13.08.1982: «Кончай пить… Возраст твой, жизнь твоя уже не приличествуют винопитию… Век твой уже близится к концу — уважь свою старость и поработай ещё». Ответ Н. Яновского спустя три месяца сквозит обидой, и, может, будь их переписка не столь давней, а дружба не столь тёплой, был бы более резким и окончательным, кладя конец всяким их контактам. Но нет, он деловито перечисляет результаты своей работы, которая и не прекращалась, как можно было подумать, и, наконец, отвечает: «Это чепуха и гиль»,— и закрывает тему. И это лишний раз подтверждает неслучайность их эпистолярных и личных, увы, столь редких встреч критика и писателя, их потребность исповедаться и в жизненных ситуациях, и перипетиях (В. Астафьев, например, часто пишет о своей жене Марье Семёновне, их непростых отношениях, её частых болезнях, нежелании переезжать в Сибирь, особенно в Овсянку), и, главным образом, в своих творческих успехах.
Ещё один постоянный сюжет переписки — обмен книгами, вновь вышедшими и готовящимися выйти. В. Астафьев шлёт Н. Яновскому рукопись «Зрячего посоха», «свежие» книги «Затесей», «Последнего поклона», томов первого собрания сочинений; Н. Яновский — рукопись книги «Виктор Астафьев», тома ЛНС, о Вяч. Шишкове и самого Вяч. Шишкова, наряду с Н. Ядринцевым и Г. Потаниным, особенно близких Н. Яновскому. С гордостью называет себя «шишковистом», имея на своём счету изданные в Москве книги «Воспоминания о Вячеславе Шишкове» и «Очерк творчества» писателя, крамольные «Ватагу» и «Дикольче», вышедшие благодаря ему отдельными изданиями. Но предметом особой гордости явилась книга «Вячеслав Шишков. Очерк творчества» — 280-страничная, где критик, как он пишет, по сути, заново прочёл этого оставшегося, несмотря на отъезд из Сибири, сибирским писателя. Ещё в 1979 г., в письме от 14.11, целиком ему посвящённом, Н. Яновский перечисляет свои заслуги в изучении В. Шишкова: выявил значение его сатиры, «реабилитировал» «Ватагу» с точки зрения «проблем о стихийности крестьянства» и «Дикольче», «до сего дня погребённую в периодике», «утрясал (и в итоге „утряс“) все дела» с монографией о В. Шишкове, создававшейся параллельно с книгой о В. Астафьеве.
Характерно, что вышла она в год 70-летия Н. Яновского, став от этого ещё дороже юбиляру: и потому, что «трудно» она ему «давалась» («долго я с нею возился», пишет он 12.06.1984), и потому, что «это новое прочтение произведений Вячеслава Яковлевича», а главное, что мог показать плоды своего трудолюбия и подвижничества в изучении сибирской литературы одному из ярких её современных представителей — В. Астафьеву. Тем более что «знаю, что Вы любите Вячеслава Яковлевича», пишет Н. Яновский, «с особым чувством» посылая изданную в 1981 г. сатирическую «Дикольче». В ответном письме 7.05.1981 В. Астафьев горячо благодарит новосибирского друга: «Огромное спасибо за Вячеслава Шишкова. Всё это интересно, достойно». При этом подчёркивая значение сатиры в советском обществе и «судьбу сатирика», как правило, незавидную.
Сам В. Астафьев хоть и не был сатириком, «тёмные стороны современности» бичевал в своих произведениях нещадно. Видно это и в письмах Н. Яновскому, где то и дело встречаются гневные тирады в адрес «самовлюблённых литературных графов, вроде господина Бондарева», то против нового начальника отдела культуры красноярского крайисполкома, «шустрого мещанина при галстуке», то против некоторых томских интеллигентов, недовольных похвалами в адрес А. Солженицына. Или со всей астафьевской язвительностью припечатает «критическую болтовню об абвиволентной литературе и прочей вумной херне, нужной лишь для того, чтобы себя показать». Или пожалеет, что не написал «Царь-рыбу», «если б жил в Сибири» — «надо бы быть ей ещё резче и глубже», ибо «что здесь делается! А, батюшки мои! Какое самоедство!».
Тем нежнее и сердечнее относился он к своим соратникам и друзьям — Вале Распутину и Вале Курбатову, К. Симонову и А. Макарову, давшему ему в руки «зрячий посох» подлинного творчества и одноимённую книгу, которая, так или иначе, проходит через всю переписку В. Астафьева и Н. Яновского символом несгибаемости в литературе, будь то проза или критика, заветом, напутствием, эталоном. Не зря ещё в своей книге «Виктор Астафьев» Н. Яновский пишет 3.03.1988: «Цитировал находящийся ещё в рукописи „Зрячий посох“, и это особенно возмутило цензоров». А ведь были ещё последние и самые крамольные главы «Последнего поклона» и части будущего «военного романа». Книги, которая была главной для В. Астафьева, так как «всё, что я писал до сего времени, это лишь предисловие к главной работе, для которой, чувствую, я созрел… прежде всего как гражданин» (13.05.1980) и потому что даёт возможность «поговорить с читателем о том, что же это было, какую жизнь мы прожили?». И, конечно, «Затеси», особо любимые Н. Яновским, критический разговор о которых он продолжил в другой юбилейной книге «Верность». Точнее, восстановил убранный московским издательством «важный кусочек» о рассказе «Падение листа», хотя задумывал писать о «Затесях» «шире», но «Комитет» привычно осадил строптивца. И всё-таки книга стала одной из самых удачных, особо дорогой из-за воспоминаний о К. Урманове, Н. Анове и В. Шукшине. Там он, может быть, впервые печатно позволил себе раскрепоститься, «старался, чтоб не получилось по-казённому, „по-учёному“».
Возможно, что и благодаря В. Астафьеву, стихии его бескомпромиссного характера и свободы его языка, от глубокого лиризма (см. «овсянское» письмо о смерти тёти Апрони от 19.11.1983) до народного просторечия, вплоть до нецензурного. Да и сам В. Астафьев учился у Н. Яновского подвижничеству в литературе — упорному, упрямому труду над, казалось бы, неподъёмным трудом над самыми заветными и такими нужными людям книгами. Оттого и так жалел в письме Ф. Яновской, заключающем эту подборку, что «Николай Николаевич уже не может прочесть» его «военного романа», не напишет ему своего очередного письма — восторженного и вместе с тем аналитического и, как всегда, немного полемического. Так и вся переписка этих лет овеяна, прежде всего, духом, мыслью, словом Н. Яновского, писем которого здесь почти в два раза больше, чем писем В. Астафьева. И тут всё должно быть ясно: растущая слава автора «Последнего поклона» и «Печального детектива» (который «против моих ожиданий, гремит и идёт по свету), постоянные поездки по стране и за рубеж, встречи, конференции, съёмки на ТВ и фильмов по его книгам, спектакли по его пьесам, ширящаяся с годами переписка с десятками корреспондентов,— всё это уменьшало время общения с Н. Яновским. Особенно в бурную «перестройку» с её «грузинским» скандалом и «эпистолярным» столкновением В. Астафьева с Н. Эйдельманом.
Но до последних лет жизни Н. Яновского (можно предположить, что в эту подборку вошли не все письма В. Астафьева, судя по контексту ответных писем) Виктор Петрович поддерживал эту нить переписки, такой откровенно дружеской, такой сосредоточенно-творческой, эмоциональной и вместе с тем «жадной» до знаний, непримиримой ко лжи и трусости, подлинно гражданственной, взаимодополняющей склонного к архивно-кабинетному труду Н. Яновского и беспокойного, чуждого домоседству и одиночеству В. Астафьева. И так хочется, чтобы длилась и длилась череда этих живых писем: «Дорогой Николай Николаевич!», «Дорогой Виктор Петрович!», «Обнимаю. Твой Н. Яновский», «Обнимаю, целую — твой Виктор». Смерть Н. Яновского в сентябре 1990 г. прервала переписку (сохранилось ещё несколько писем переписки В. Астафьева и Ф. Яновской), но не прекращается изучение жизни и творчества двух замечательных писателей не такой уж давней эпохи рыцарского отношения к литературе, которой служили Николай Яновский и Виктор Астафьев. Завершая эту публикацию, надеемся, что она станет и для историков литературы и для «обычных» читателей хорошим подспорьем в их работе и обогатит их знания об этих писателях и эпохе в целом.
Владимир Яранцев
Материалы для публикации предоставлены:
письма Н. Н. Яновского — Красноярским краевым краеведческим музеем (КККМ);
письма В. П. Астафьева — Государственным архивом Новосибирской области.
Выражаю благодарность директору КККМ В. М. Ярошевской, заведующей архивом музея Н. А.Ореховой,
замдиректора Т. В. Зыковой, а также писателю А. И. Астраханцеву.
Дорогие и глубоко уважаемые Фаина Васильевна и Николай Николаевич!
Мы очень были рады получить от Вас весточки, я благодарю за такие добрые, тёплые и высокие слова привета в поздравлении с праздником, коих и, наверное, и не заслужила вовсе. Спасибо Вам сердечное. Спасибо и за книги В. Курбатова о Викторе Петровиче2. «Теперь,— сказал он,— я обеспечен».
Николай Николаевич, большое Вам спасибо за ту помощь и советы в моей работе над архивом — для меня это очень важно, а для дела тем более. Спасибо Вам.
Я высылаю обещанную Вам книгу В. Белова «Кануны»3,— вот только вчера удалось купить.
Мы вот уж скоро полмесяца как дома. Поездка была очень интересная и волнительная. Повстречались со своими самыми дорогими друзьями-фронтовиками, наговорились, навспоминались и радовались без конца, что вот все живём, а то, что силы уж не те и удаль не та, так это всё закономерно и тут ни у кого к жизни и к судьбе претензий нет. Мы очень порадовались, что все они живут добро, семьи у них хорошие, есть уже внуки, и никто не спился, не опустился, никто не жалуется, мол, и то не так, да это не так бы надо, все читают, работают серьёзно и преданно, как это делают сейчас далеко не многие уж, к сожалению. После Орска, Целинограда, Темиртау и Караганды мы побывали ещё в Кургане, у Вити Потанина, в Шадринске — у Васи Юровских, в Свердловске у Лёни Фомина, но туда же приходили Коля Никонов и Саша Филиппович. А в Свердловске мы с Петровичем разъехались: он полетел в Москву, поскольку в дорогу брал читать рукопись одного писателя в Благовещенске, я не очень запомнила фамилию, кажется, Фотьева,— обсуждать её на секретариате, а я прямым поездом домой, даже в Перми не остановилась — надо было спешить — заболел дед и Иринка сбилась с ног.
А сейчас пока дома. 30 марта у Виктора Петровича в Москве премьера фильма, и он поедет туда. А я тоже тридцатого должна уехать в Венгрию — Югославию по туристической путёвке. А Виктор Петрович где-то в половине апреля, если всё устроится с путёвкой в институт им. Сеченова в Ялту на два срока, то и поедет, не дождавшись меня. Ему очень необходимо поддержать, подлечить свои слабые лёгкие, которые так угнетает сырая погода, я уж не говорю, что творчество забирает все силы, какие есть и не оставляет их на то, чтоб организм сопротивлялся. А сейчас у него болит нога, видимо, отложение солей, ходит, лечится, но пока результатов благожелательных не наблюдается, боли стали даже сильнее.
Погода стоит весенняя, скользко, ночами подмораживает, днями, мало сказать, капель, просто потоки и с крыш, и всюду на земле. Если станет ему лучше и не поедет на рыбалку в какой-нибудь район, то, наверное, на недельку съездим в свою деревню, а нет, так уж потом.
Ну вот, пока и всё.
Очень, всем сердцем желаем Вам доброго здоровья, сил, соразмерных Вашим делам и заботам, и всего-всего хорошего!
Обнимаем, преданные Вам Виктор и Мария Астафьевы.
16.3.78 г.
23.II.1979
Новосибирск
Дорогие друзья, Мария Семёновна, Виктор Петрович!
Давно не получал от Вас известий, и это меня беспокоит: всё ли благополучно, все ли здоровы? Печально, если нарушен почему-либо рабочий ритм жизни. Сужу по себе — это к хорошему не приводит: одна болячка наплывает на другую, особенно если уже далеко за пятьдесят.
Посылаю Вам пополнение в картотеку — библиографию. Кое-что Вам, разумеется, хорошо известно, вероятно, есть вырезки или книги. Но «учёные» издания достать трудно да и учесть их нелегко. Это небольшой улов конца 1978 года.
В январе я, увы, проболел недели три, выбился из рабочего режима и до сих пор войти в него не могу. Отвлекали корректуры, комментарии к тому ЛНС, его сдача в набор, лёгкие, сравнительно, недомогания, смена настроения и т. п.
Была корректура «Воспоминаний о Вяч. Шишкове»4. Том получился хороший, но всё же искорёженный изд-вом. Убеждать редакторов по телефону — вещь немыслимая, а они упрямы и аргументы попросту не слушают: талдычат своё, чаще всего вкусовое, произвольное и нередко конъюнктурное. Подход исторический им не нужен, он слишком беспокоен и требует умственных усилий. Поступают как проще.
Моя статья о В. Распутине5 — я говорил Вам о ней в прошлом году — пропутешествовала по трём редакциям журналов, побывав прежде в альманахе «Сибирь», потому что для него и писалась (по заказу!) и обрела пристанище в журнале «Север» (№2 за этот год). Если получу журнал,— заказал несколько номеров,— прочтите. Она мне казалась в числе моих лучших работ. Редакция предупреждала, что её публицистическая часть, которую они пока оставляют, может легко «полететь» в корзину из-за вмешательства «влиятельных людей». Все ходим под единым богом.
Пишу сейчас VII гл. книги о «Царь-рыбе», т. е. заключительную. Читали ли Вы «суровую» критику романа в книге М. Лобанова «Надежда исканий»6? Я намерен сделать его главным своим «противником» в этой главе. Всё-таки расчленять нечто единое на страницы превосходные и неудачные, на главы хорошие и главы плохие нельзя, не разрушив это единое. Я намерен проследить цельность замысла и воплощения.
Очень большое желание закончить всё к апрелю, ещё раз пройтись по всему тексту и сдать на машинку. Меня поджимает V том ЛНС7, который я по договору обязан сдать в октябре-ноябре этого года.
Жду от Вас весточку. Всему Вашему семейству желаю добра и здоровья.
Обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
25 февраля 1979 г.
Я брал Ваши и другие письма в Переделкино, вот уже где, думал, всем отпишу подробно и с толком-чувством. Хрена! Меня взяли в такой оборот! Началось с вручения медалей в Кремле, а потом выступления — в Политехнике, человек с тысячу было, а я боюсь таких аудиторий и от боязни начинаю дерзить и вытворять глупости; затем в Библиотеке Ленина, здесь народу было поменьше и народ поотобранней, и говорилось, и отвечалось легче, но страшно мешали телекамеры (снимали для теле); после я читал новую пьесу в театре Ермоловой8, был на показе нашего фильма «Сюда не залетали чайки» в Доме архитектора, выступал в изд-ве «Молодая гвардия» и ещё куда-то меня черти носили. Ни разу ладом не выспался…
Приехал домой, попробовал отоспаться, а тут вызов в Ленинград — показ материалов фильма «Таёжная повесть», наснимал сдуру режиссёр 3,5 часа, а надо 1 час 30 минут, и всё ему жалко, а я должен «отстоять», «помочь» и т. д. А как это я и чем смогу помочь и что сделать, когда государству дарят целую серию фильма, а как минимум 15 миллионов рублей, а оно не берёт, ибо «не запланировано»! Глупость, тупость и полнейшее головотяпство!
Приехал, и наконец-то всё бросивши, уехал на 3 дня на лёд, на реку, отошёл маленько.
«Поклона» у меня пока нету9. Лежит в Москве, у друга. В начале марта сын поедет туда на машине и привезёт. Я сразу вышлю. Книга получилась такая, какой я хотел — светлой и горькой до слёз, самая моя заветная, самая свободная и искренняя до «глупости», порой, книга, но в ней, в этой глупости и есть вся прелесть… На глупость тоже надо заработать, право…
Рукопись о Макарове10 надо дорабатывать — один экземпляр в Москве, один у меня, выслать нечего. Я до конца марта (до 20-го дома, затем еду на совещание молодых — учить писать), так вот заехал бы ты, если в Москву есть путь, и всё опять посмотрел бы спокойно, с чувством-толком, и покалякали бы мы с тобой и Фаина Васильевна с М. С.?11 Дальше будет не впротык, в апреле мы с М. С. едем в Польшу, затем в Кострому, на семинар и после (только и вижу!) в Сибирь; в июне будет 50-летие Шукшина, небольшой компанией мы собираемся пробраться на родину Василия Макаровича и без шума-гама поклониться его земле родимой…
В июне 50-летие Игарки — тоже охота побывать; не видел верховьев Енисея, пока не преобразовали строители светлого будущего совсем родимую реку, надо бы посмотреть, сумелись взять на рыбка здоровский катер (нрзб); и вообще перед тем, как засесть за роман, поездить бы побольше, наслушаться, надивоваться, языка поглотать народного, аки кислорода живительного…
Много чего хочется, да уже немного можется, так и научили меня распределять своё время, дорожить им, избавляться от суеты и лишних людей. Беда! Вижу и чую — беда, а характера заломать не умею. Витенька наш растёт и перерастёт нас с тобою. Все наши посылают Вам поклоны, я Вас крепко обнимаю и целую.
В. Астафьев.
3.IV.1979
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Получил твоё письмо, а недавно и книгу «Последний поклон». Отвечать сразу не удалось, так как торопился закончить книгу12. Так вот, я её закончил дней 5 назад. Получилось 300 стр., т. е. 12,5 п. л., и 1 апреля везу её в «Сов. писатель» (в Москве намечаются разные совещания). Жалею, что «Последний поклон» мне не удалось «разобрать» в его окончательной редакции. Теперь я это сделать не сумею. Вернусь лишь после того, как книга будет в плане утверждена (если вообще она окажется «ко двору» строгого издательства).
Твой отчёт о пребывании в Переделкино я читал с удовольствием, а вот сейчас в «Лит. газете» подведён итог. Я не верю, что ты мог говорить неинтересно, и сейчас убедился в том, что это не так. Каждый раз жалею, что я чего-то не знал о твоих чувствах, настроениях, мыслях. Надеюсь, ты меня поймёшь, учитывая опыт общения с А. Н. Макаровым. Да, мне сейчас твою книгу о нём прочитать не суждено, но я надеюсь её прочитать и вернуться ко всей этой интереснейшей странице нашей литературной истории.
Появился «сигнал» №3 «Сиб. огней», где опубликована первая глава моей монографии13. Она дана с небольшими сокращениями, и я её вышлю сразу, как получу номер. Вообще, я хочу прислать всю рукопись, как только получу её с машинки.
В №2 журнала «Север» опубликована статья о «Прощании с Матёрой» В. Распутина, в ней и кое-что о «Царь-рыбе» (сопоставление), какие-то кусочки из неё вошли теперь и в монографию. Если номер попадёт (?), прости, пожалуйста, статья эта методологически принципиальная, и мне было бы важно услышать твоё мнение о ней. Вообще, о всех этих проблемах я пытаюсь размышлять как социолог с выходом в «большую» политику, но, говоря честно, задача такая на современный лад невыполнимая. Так, прожектёрские потуги. Но лучше — потуги, если совсем без них. Беда нашей критики в том, что она «ударилась» в «чистую» эстетику и равнодушна ко всему стальному.
Сейчас я занят писателем-сибиряком столетней давности — Н. М. Ядринцевым14. Представь, он писал о тех же проблемах, о которых пишем мы сегодня. В статье «Привольные места Сибири» («Отечественные записки», 1880, №4) он писал о том, что лес в Сибири вырубается хищнически и по берегам рек (легче сплавлять), что рыбы стало в реках меньше, что реки загрязняются… Словом, я читал её со странным чувством, будто бы она написана лишь вчера, и мы лишь повторяем давно за нас сказанное. Вообще, Ядринцев был человеком проницательным, и я рад, что занялся «восстановлением» его литературного наследия, сегодня в основном забытого. Первую часть ЛНС, посвящённую ему, я уже сдал в производство, вторую — готовлю. Всего будет 50 п. л. Произойдёт открытие писателя, открытие яркого публициста-шестидесятника, защитника крестьянства, особенного сибирского.
Как только примут мою книгу, я незамедлительно верну всё, что у тебя брал — книги, вырезки, рукописи (у меня есть список всего, подлежащего возврату).
Марии Семёновне, всему Вашему семейству (как здоровье Петра Павловича?) наш сердечный привет.
Будь здоров! Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
7.V.1979
Новосибирск
Дорогие друзья Мария Семёновна и Виктор Петрович!
ФВ и я поздравляем Вас с праздником Победы! Для всех, особенно для фронтовиков, это святой день и хочется хотя бы на мгновение почувствовать себя рядом со всеми, кто пережил этот день и всё, что ему предшествовало. Такая потребность, по-видимому, и умрёт вместе с нами; во всяком случае, она будет жить, пока мы живы.
Мы всё нынче делаем с запозданием, потому что задержались на этот раз в Москве — захотелось побыть с внуком и внучкой на Первомае, погулять с ними, ни о чём не думая, всеми порами ощущая и предощущая их будущую жизнь. Оказывается, и в этом радость, доступная лишь старости. Мы ездили с ними в просыпающуюся от зимы рощицу и славно провели время, тем более что и первого и второго мая в Москве было тепло необыкновенно (за + 20).
В Москве мы прожили больше двух недель. Я дня три «заседал». Кроме совета по критике, всё остальное было для «галочки», формально, бездушно. А совет москвичи тоже поспешили свернуть в кратчайшие сроки, но разговор в чём-то показательный всё-таки состоялся. Но я основательно поработал. После сдачи монографии «Виктор Астафьев» (что-то будет после чтения!) я, наконец, «свободно» приступил к очередному тому ЛНС («Литературное наследство Сибири»), который в июне-июле должен сдать в производство.
Не знаю, получили ли Вы «Сиб. огни», где помещена первая глава монографии. Очень хотел бы, чтобы Вы её прочли и сделали замечания. 3-й экз. всей книги у меня есть. Любые замечания приму охотно.
Если у Вас путь лежит через Новосибирск (на Алтай, я помню, Вы собирались), известите, будем рады Вас встретить и проведём с Вами любое количество часов или дней, как Вам будет удобно.
Будьте здоровы!
Всем Вашим домашним, всему славному семейству Вашему наш привет, праздничные поздравления и поклон.
Обнимаем.
Ваши Ф. и Н. Яновские.
(отв. 22.V.79)
Дорогой Николай Николаевич!
Ну, раз я пишу на тетрадных листах, стало быть, в деревне обретаюсь. Кое-как, уже перед днём Победы выбрался сюда — дороги худы, весна нудная, водяная, совсем от нас Господь-то отворачивается, всё ветры-ураганы, всё снеги-холода. Я для начала тут простыл, приболел, но вот и за стол сажусь.
Я прочёл «Начало», и оно мне в общем-то понравилось — это хоть немножко восполнит как-то начало творческой и прочей биографии, а то как с неба свалился. Всё же выгодно кому-то, чтоб мы молчали о нашей «счастливой» послевоенной жизни, о том, как нас обманули и предали «отцы» наши и, деля монатки, ордена, должности, дачи, звания, совсем о нас забыли и потом удивлялись: «Гляди-ко, есть ещё чистые солдаты! Как это они выжили, хоть единично?! Ведь всё сделано было, чтоб передохли. Н-ну герои! Н-ну орлы! Зажечь им вечный огонь! Выдать по медали! Раздать залежавшиеся на складах товары, но не свыше тридцати рублей стоимостью. Вот мы какие хорошие!».
Так и шло — Будённому графское поместье с личным конзаводом и рыбным прудом, нам с Марьей — талон на сахар и поношенные спортивные сумки из Америк, а к тридцатилетию дали мне приёмник «Вега» 2.6 ры стоимостью. Марье — фотоаппарат «Чайка», и то и другое снятое с производства, т. е. утильсырьё. Но я всегда так говорю: «Так нам и надо! Мы достойны своих „отцов“, они нас родили, мы — их продолжаем рожать»
Мне обязательно надо прочесть Вашу рукопись, там много частных неточностей, как то: «жилка» названа «пшёнкой» и т. д. и т. п. Прочесть рукопись я, скорее всего, смогу в Сибири, ибо здесь моё пребывание ограничено, через несколько дней я поеду в Москву, записываться на телевидении, затем ненадолго сюда и стану собираться в Сибирь. Где-то в начале июня, если буду здоров, я уже буду в Овсянке. Не знаю, писал ли я адрес? Вот он: 663081, г. Красноярск, п/о Овсянка, ул. Щетинкина, 26 (мне). Там я оборудую избушку и в конце июня съезжу в Игарку, а затем передохну и стану собираться на Алтай, где ни разу не бывал, на родину Шукшина — сумели поехать Валя Распутин и Толя Заболоцкий, он хотел всех нас «возглавить» — это мой земляк, оператор и друг Василия Макаровича.
Я свой «Зрячий посох» отдал в «Н(аш). современник», молчат. А когда вологодские молчат — это всегда ничего хорошего не сулит, я их молчание ввек боюсь. Читал «Посох» К. М. Симонов15 (рукопись), звонил из больницы (у него обострение пневмонии), говорил хорошие слова, просил встретиться с ним, чтобы кое-что уточнить. (В рукописи много о нём, они были друзьями с Александром Николаевичем16, учились в Лит. ин-те вместе.) Написал я новую пьесу, на этот раз путнюю, и поэтому проходит в театры труднее.
Ну, обнимаю и целую Вас с Фаиной Васильевной.
От всех наших — поклоны.
11 мая 1979 г.
21.V.1979
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Очень рад, что статья «Начало» тебе чем-то понравилась (вижу — не всем, и тут ничего не поделаешь). Положено начало научной биографии художника, и сделана попытка проследить динамику творчества, его истоки. Ты прав: кому-то выгодно «не знать», откуда и как мы вышли на свет божий…
Всю рукопись я готов тебе прислать в любое время по первому сигналу. В Овсянку, так в Овсянку. Но может быть, в Сибири мы повстречаемся? Я, например, охотно присоединился бы к общему выезду в родные места Василия Макаровича. Меня не раз приглашали барнаульцы, но как-то не получалось у меня — времени не было. Если не попадёшь в Новосибирск, сообщи, пожалуйста, в какие дни Вы там намерены побывать.
Книгу об А. Н. Макарове жду (в рукописи, в журнальном варианте или изданной отдельно) и читать, изучать буду с особенным чувством. Рад, что она пришлась по душе К. Симонову. А «Наш современник» может «выкинуть» что угодно, увы. Его редакция слишком часто стала оглядываться: как бы чего не сказала влиятельная Марья Ивановна!
Я ныне собираюсь побывать в Иркутске, в Томске и Омске. Не даёт мне покою Н. М. Ядринцев, составляю два тома его произведений и писем, и всё боюсь что-то ценное пропустить.
За «Последний поклон» спасибо! Перечитываю с карандашом в руках, мечтаю предложить «Сиб. огням» статью о повести, потому что она в таком виде обрела новое качество. В своей книге я об этом говорю, но чувствую, что теперь о ней надо писать как-то по-новому. Её повысившиеся художественные качества повысили несоизмеримо и её социальное, философское звучание сегодня и в нашем обществе.
Зарубежный читатель многого не поймёт. Точно так же, как он до сих пор «не понимает» Достоевского. Незнание нашей истории, нашего народа обрекает их на это. Кстати, некоторые критики и у нас пишут о «Последнем поклоне», полностью отвлекаясь от нашей истории. Словосочетание «нравственные искания» их полностью устроило. Актуально по звучанию и никого не беспокоит.
Около трёх недель был в Москве. Повидал внучку и внука, теперь уже всё говорящего. Очень милые ребятки. Как ваш с Марией Семёновной Витя? Поклон от нас всему вашему семейству. Как здоровье Петра Павловича? Обязательно извести, как поедешь в Овсянку.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
3.X.1979
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Я только-только вернулся из Коктебеля, потому и задержался с ответом.
Да и смутно стало на душе, когда узнал, что Петра Павловича уже нет17, и невозвратно ушло его время, которое он не выбирал, а ведь и оно несёт свою долю ответственности за человеческими судьбами… Любые утешения в таком случае бессмысленны, особенно «объяснительные», от тоски и горечи нам не уйти ни сейчас, ни после, сколько бы лет «забвения» ни прошло: наша «родова» в нас самих, и я понимаю и разделяю твою горечь.
Первый том твоих сочинений я получил — спасибо за него, как и за все последующие. Разумеется, я подписался и буду рад последовать совету: детям моим такие книги нужны. Книга издана отлично, и я поздравляю тебя от души.
Думали ли мы об этом тогда, в 1965 году, в Забайкалье?18 Мы просто радовались каждой новой отдельно изданной книге. Выходит, время со всеми его треволнениями работало в какой-то степени и на нас. Во многих смыслах знаменателен выход этого собрания сочинений.
Посылаю тебе мою рукопись и жду твою о Макарове А. Н. в вопросах литературы (так!). Конечно, мне ещё предстоит вернуться к своей монографии, но, видимо, лишь после того, как «Сов. писатель» пришлёт своё заключение. Примут ли её в основном или потребуют того, что я не умею делать,— неизвестно. Во всяком случае, решение я жду с большим нетерпением
В Коктебеле я работал мало, самое трудное — чтение корректуры своей книги, которая выйдет в этом году. Читать без «контрольного» текста, соглашаться с «выбросами» по техническим причинам было делом мучительным, работка выбила меня из колеи, потребовала времени и нервов. Она и испортила мне мой нечастый отдых. Но как бы то ни было, а книга выходит, и это тоже хорошо. Выходит и очередной — четвёртый — том «Наследства», потребовавший от меня очень и очень больших усилий. Всё это я незамедлительно пришлю, как только увидит свет.
Неужели твой сборник статей и воспоминаний никем не принят? А как отнёсся к нему К. М. Симонов? Если есть его письменное заключение, подошли.
Наши первые дни в Коктебеле были омрачены известием о смерти Константина Михайловича, и в первые часы как-то не было человека близкого, с кем можно было бы разделить горе, и сидел я одиноко в пустой своей комнате, пил какую-то бурду, поминал и вспоминал… Ведь мы сверстники, и все, каждый по-своему, пережили наше нелёгкое время. Он был на «самом верху», мы — на «самом низу», но решать нам приходилось одни и те же проблемы. И как бы он ни был сложен, он был честен…
Я надеюсь и верю, что твоё, столь объяснимое «нерабочее» состояние пройдёт, и ты вернёшься к своему новому роману. Жаль, что летом мы не встретились. В. Распутин обещал известить меня, когда он вылетит из Иркутска, а вылететь ему не удалось, и я тоже не попал на шукшинское пятидесятилетие. И от тебя я известий не получил. Ну да в Сростки я думаю можно съездить в более спокойное время.
Марии Семёновне наш с Ф. В. общий поклон, всему семейству Вашему искренний привет.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
П. С. Книги, вырезки и проч. я всё-таки боюсь посылать, лучше, если я их привезу…
Н. Я.
22.X.1979
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Не знаю, получил ли ты мою рукопись. Но мне не терпится узнать, как ты к ней относишься, надеюсь, тебе понятно. Потому и пишу.
Из «Советского писателя» получил две рецензии. Одна весьма положительная (Вс. Сурганова)19. Другая доказывает, что я в творчестве Астафьева ничего не понимаю (Г. Белая)20. Издательство предлагает мне во всём этом разобраться и решить, как поступать дальше.
Может, и в самом деле я ничего не понял и напрасно взялся за это непосильное для меня дело? Сижу и решаю этот вопрос.
Книгу отложил. Может, на самом деле, ей надо отлежаться, дозреть…
Да и занят я сейчас свыше головы Н. М. Ядринцевым — сдаю в набор вторую часть «Лит. наследства Сибири», первая уже печатается, и я скоро её тебе пришлю.
А пока посылаю тебе две книжки, которые, возможно, до тебя ещё не дошли. Это П. Л. Драверт и о Драверте21. Ведь ты любишь поэзию, и эта книга П. Л., не сомневаюсь, доставит тебе радость. К тому же она самая полная из всех издававшихся книг П. Драверта.
П. Л. Чистый сибиряк, хотя и родился в Вятке, и уже этим нам с тобой дорог.
И ещё посылаю карточки для библиографии, составляемой Марией Семёновной (Мария Семёновна! Вам большой привет от меня и Ф. В. Пишите, всегда рады весточкам от Вас). Здесь, конечно, немало того, что Вам (с Марией Семёновной) известно, но есть и труднодоступные издания. У меня тоже подбирается солидная библиография.
Мечтаю написать книгу о Ядринцеве. Вот выпущу два тома «Наследства», посвящённые ему, и засяду. Сейчас, вероятно, никто лучше не знает его творчество и его биографию. А последний раз о нём — о его жизни — писали в 1904 году. Ясно, что за 75 лет после этого накопилось много нового, подчас малоизвестного и просто неизвестного! Работа предстоит увлекательная, тем более приятная, что дело имеешь с истинным пламенным сибиряком, прожившим все свои годы и дни во имя Сибири.
У Драверта есть разные стихи, и некоторые из них сегодня, быть может, не звучат. Но сейчас мне созвучны «Искры» (с. 140) — «По духу ты — моя сестра…». И потом — «Куда летим, зачем летим, не ведаем, но блещем (?); Змеистый путь необратим в дыханье ветра вещем…». Увы, необратим, а главное — быстро потухаем. Вот об этом стихотворение, сжимающее сердце.
А как там твой наследник Витя-малый поживает? Привет всему твоему семейству. Возможно, в ноябре-декабре буду в Москве. Очень хочется, хотя бы на денёк, побывать в Вологде, повидаться, поговорить (и книги привезти)…
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
д. Сибла
Дорогой Николай Николаевич!
Ну вот, попал я, наконец, в деревню, маленько побродил по осенней, сырой и тихой тайге, «отошёл» малость и берусь хот бы за текущие дела. Куда от них денешься?
Рукопись прочли оба с Марьей, обоим она нам «показалась», замечаний особых нет, мелочи я помечал карандашом в рукописи, и ты их увидишь,— но их немного.
Что касается самой рукописи, то я бы хотел, чтоб за счёт вещей малозначительных из моей «продукции», ну как «Снега»22 или некоторые «Затеси», подробней бы остановиться на рассказах, ведь как-никак, а в принципе-то я рассказчик и повествования мои, кроме «Пастушки» и «Кражи», в сущности, состоят из рассказов. И ещё надо бы в конце книги строже (?) сгруппировать материал по «Царь-рыбе», а то он как-то разбился на три части, в конце книги вдруг снова возврат к первым главам; Мария Семёновна высказала пожелание подробней остановиться на очерке «Паруня» и на рассказе «Бабушкин праздник», но это всего лишь пожелание, не более, и ещё вот что прорывается, это уже больше в тональности, ты вроде как порой меня хочешь перед кем-то оправдать или защитить. Надо ли это? Я не уверен. Другое дело — поддержать, как это ты сделал в смысле языка. Тут всё верно и всё нужно. А то ведь получается, что мы, провинция, опять перед кем-то извиняемся, оправдываемся. Да ну их всех! В столице год от года провинции-то не убывает, а прибывает, взамен Твардовского, Смирнова, Тихонова, Луконина23, Симонова прёт к рулю такая суетливая шушера! Или самовлюблённые литературные графы, вроде господина Бондарева24, к которому я всё более и более теряю интерес и уважение. Деятель и закулисный деятель поглощает бывшего взводного, глушит работу его, превращая писателя в интригана барачного типа.
«Зрячий посох» тебе очень пригодится. Как вернусь в город, пришлю вместе с послесловием (увы, незаконченным) Константина Симонова. (Прости, пожалуйста, ручка здесь опять плохо пишет, а «рабочая» осталась в городе — у нас и ручка — проблема!)
Поклон Фаине Васильевне! Обнимаю, целую, твой Виктор Петрович.
20 октября 1979 г.
3.XI.1979
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Получил рукопись свою, и очень я рад, что она тебе и Марии Семёновне «показалась». Хожу как именинник. Я ведь хорошо знаю свои возможности. Понимаю, в чём «силён», а в чём явно «слабоват».
Если в рукописи есть такой тон — «оправдать»,— то его, конечно, надо снять. Но я-то полагал, что речь здесь идёт не о том, что я хочу тебя от кого-то «защитить», а о моей позиции критика, кстати, давней, известной и непреклонной — смотреть в социальную природу событий и характеров.
Когда говорят, что Вася Сорока25 — «образец русского народного артистизма», то меня это коробит, и не потому, что плохо и неверно сказано, а потому, что при этом умалчивается о событиях, которые были решающими в судьбе тысяч таких, как Вася Сорока. Мы сначала выбили его из естественной для него среды переселенческой «баржой», ни за что, ни про что поставили его на какое-то время в положение изгоя в родной стране, а потом начали восхищаться его «народным артистизмом». Об этом главном как критик-публицист и социолог я и хотел сказать, когда «защищал» тебя от людей, ловко обходящих эту горячую для нас и для будущего проблему. Отсюда мой «тон» всего «сочинения», ибо я убеждён: по таким произведениям, как «Последний поклон», будут изучать подлинную нашу историю, историю русского народа.
Относительно рассказов, на которых я мало остановился, вероятно, справедливо. Тут есть над чем подумать. Глава четвёртая с анализа рассказов и начинается, но потом, видимо, всё заслонила повесть «Пастух и пастушка». Надо этот раздел построить иначе, выделить его в отдельную главу, даже если придётся нарушить хронологию (ведь этот хронологический принцип мною строго соблюдён). Если это произойдёт, то в него легко будет включить и очерк «Паруня». О главе, посвящённой «Царь-рыбе», непременно подумаю. Мне она казалась цельной, лишь разбитой на отдельные аспекты исследования действительности, характеров, как и в самом романе.
Справедливо: концовка не написана. Вот пришлёшь книгу о А. Н. Макарове, статей и выступлений о литературе (в ней есть статьи из «Урала»?), я снова вернусь ко всей последней главе и сделаю её действительно итоговой (с непременным включением «Последнего поклона»). Тут и я чувствовал «провал», но сил уже недоставало. И хорошо, что рукопись полежала, и я от неё «отошёл» — за это время что-то и в голове «отлежалось». А статью в «Урале» («Нет, алмазы на дороге не валяются»)26 пришли, пожалуйста, если она не вошла в книгу — у нас в библиотеке этих номеров, увы, нет. Чёрт знает что — раньше я выписывал журнал на «Сиб. огни», и при мне там всё это хранилось, а сейчас братья-писатели или разграбили, или в макулатуру сдали!
«Сов. писатель» просил определить, когда я справлюсь с «доработкой». Теперь, получив и твой отклик, я определил — месяца три, ибо сейчас я по уши занят сдачей в набор «Лит. наследства Сибири», т. 5.
Наступают праздники, и я Вас, и все мы поздравляем (тебя, Марию Семёновну, Витю-малого, всех твоих близких) с праздником. Будьте здоровы!
Обнимаю.
Твой Н. Яновский
P. S. В Иркутске вышел превосходно изданный том «Житие протопопа Аввакума». Есть ли он у тебя?
Н. Я.
14.XI.1979
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Наш общий и душевный привет Марии Семёновне и всему Вашему семейству.
Посылаю тебе и Марии Семёновне статью о Шишкове-сатирике27. Когда ещё выйдет монография моя о Шишкове — вероятно, не ранее как годика через два,— а мне сейчас очень хочется убедить современных почитателей Шишкова, что те полтора десятка «шутейных рассказов», которые представлены в его посмертных соб. соч. (1960 и 1973 гг.), не исчерпывают и в десятой доле всего богатства, содержащегося в сатирах писателя. Именно в сатире, которая на поверку оказывается актуальной и сегодня. А исторический её смысл и не поддаётся арифметическому чёту — он широк и многозначен, как любая классика…
В прошлом году в статье о «Ватаге»28 я реабилитировал роман, показав, что в проблеме о стихийности крестьянства Шишков был на голову выше своих современников, сейчас я реабилитирую повесть «Дикольче»29, до сего дня погребённую в периодике. То и другое произведение я мечтаю издать и предпринял для этого необходимые шаги. Уже встретил сопротивление Комитета. Но, боже мой, против кого только не восставал Комитет!30 А русская литература между тем развивается по своим законам, вопреки действиям комитетчиков.
19/XI лечу в Москву и утрясу все дела с той (Шишков) и другой (Астафьев) монографией. Работаю как конь. А что остаётся на старости лет? Вечная радость — работа…
Обнимаю и мечтаю о встрече.
Твой Н. Яновский.
(отв. 15.I.80)
Дорогой Николай Николаевич!
Я уж не живу, а судорожно отбиваюсь от житейской суеты. Не помню даже, поздравил Вас с Ф. В. с Новым годом или нет? Если нет, то хотя бы вдогонку это делаю и желаю главного — доброго здоровья!
Все Ваши книги — и «Наследство», и «Шишкова» — получил. «Наследство» полистал, а «Шишкова» ещё нет. Сейчас вроде бы посветлее впереди, подготовил и сдал 4-й том, вычитал корректуру 3-го31 и на время развязался. Отказался от кино по «Царь-рыбе» — много требует времени и сил, а ни того, ни другого… Вот с театром вожусь — это интересней, чем кино. Перед Новым годом съездили с М. С. в Ленинград по приглашению Мравинского, слушали Бетховена — 1-ю и 6-ю симфонии.
Просто подарок судьбы — этот концерт, и зал, и музыка, а о дирижёре уж и говорить нету слов. Но какая пропасть между людьми, которым «доступен Мравинский», и между бабами и мужиками, живущими по глухим российским уголкам! Ещё и ещё раз задал я себе вопрос, сидючи в одном из самых прекрасных залов, слушая великую музыку: «Стоило ли пролить столько крови, перетерпеть бездну страданий, чтоб всё затем стало на свои места, чтобы аристократия нового состава являлась в этот зал, а мужики и бабы, где жили-были, там и окочурились?»
Был на репетициях своей пьесы в театре «Драмы и комедии». Вроде бы сносно дело идёт. В феврале премьера — она покажет, что и как.
Здоровьем не могу похвастаться. Зима гриппозная, бесхозная, в довершение ко всему начали побаливать почки, постоянно покалывает и нудит сердце, стонет голова. Вот собрал Вам рукопись, а к ней есть предисловие К. М. Симонова. Искал, искал, весь испсиховался и не нашёл. Найду — пришлю «досылом».
Маня моя шеборшит, кружится, Витенька маленький растёт, дочь работает, сын живёт с женою отдельно, заболел гриппом, лежит сейчас. Жизнь течёт. Скорее бы весна и лето. Плохо, совсем плохо я стал переносить здешние зимы, надо уезжать, а то, как Шукшин, могу и не успеть это сделать.
Обнимаю и целую Вас обоих,
Ваш Виктор П.
1 января — уже! — 1980 года.
15.I.1980
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Письмо и книгу «Зрячий посох» только что — 14 января! Получил. Спасибо! Я очень и очень ждал от тебя весточку.
Обеспокоила меня твоя болезнь — просто места себе не нахожу, и В. М. Шукшина тут припомнили… Да поезжайте туда, где лучше себя чувствуете! Ей богу, лучшего придумать нельзя, тем более что есть реальная возможность. Сердце — инструмент чуткий, и если начинает покалывать и нудить, то считаться с этим необходимо — его надо щадить, иного решения и быть не может. Врачи могут поддержать, но решает долговечность судьбы своего сердца сам человек. А потом — прошу и умоляю! Сделайте перерыв, отдохните от всего, от напора ежедневных обязанностей, от рукописей, писем, книг, которые «надо» прочитать, на которые «надо» отвечать… Потом, по прошествии времени, окажется, что далеко не всё так необходимо «надо», важнее то, что вынашивалось, зрело в душе писателя Виктора Астафьева…
С таким чувством я и читал «Зрячий посох», разом, не отрываясь и не отвлекаясь, что называется, «в один присест». Письма Александра Николаевича я читал, вероятно, все — у меня записано ровно тридцать. Но теперь, выстроенные хронологически и прокомментированные тобой, взволнованно, с любовью и страстью, они производят неизгладимое впечатление. Трагичен финал «драмы идей» Александра Николаевича. Первые раскаты «грома» раздались в книге там, где речь зашла о «покупной гражданственности» и «грозой» завершились в самом её конце — размышлением о состоянии нашей литературы, коль выпало ей на долю заменить собою церковь. Ныне она обязана возвыситься до этой «святой миссии»! Тут что ни слово — оно греет душу современного человека, набатом отдаётся в его сознании, особенно когда напоминаются ему слова «великого гражданина» — «кто прячет прошлое ревниво, тот и с грядущим не в ладу». Историзмом мы, теоретики марксизма, клянёмся на каждом шагу, а вот быть последовательными духу недостаёт, «политика», т. е. конъюнктура, заедает.
В «драме идей» крупнейшего критика советской литературы недостаёт пока что одного — «формулировки» роли и значения живого влияния на него такого человека, как Виктор Астафьев. Это в какой-то степени видно из писем Александра Николаевича, но именно в какой-то отнюдь не в полной, что, безусловно, не входило в задачу автора книги и потребует несколько иного прочтения писем. Тут уж без того, что сделано в книге, никак не обойтись. Этим тоже полезна, ценна, значительна книга «Зрячий посох» и для меня, современного читателя, и для будущего.
То, что написано о последовавших затем «событиях», связанных непосредственно с Н. Ф.32, потрясает — другого слова не подберу,— открывает глаза на другую сторону происшедшей «драмы».
К этим скорбным страницам и я могу добавить, нечто меня тогда поразившее. Приезжает Н. Ф. в Новосибирск, заходит ко мне в редакцию и в разговоре о том, что бы мы могли ещё напечатать из наследия Александра Николаевича, стала уверять меня, что статья «Разговор по поводу» написан по прямому заданию «сверху». А вот Коган, такой-сякой, не берёт статью в «Избранное»… Я попросил Н. Ф. не позорить Александра Николаевича и больше никому не говорить об этом. Поняла ли она это — не знаю, но вспомнил я сцену сразу же, как прочитал о той старушке, которая отказалась принять «стойкого коммуниста» в холодную часовню. Мне стало жаль и Н. Ф., и старушек этих — боже, до чего же мы дошли!
В книге немало сцен в том «критическом ключе», в каком вся она «от автора» написана. Они воссоздают обстановку, передают состояние, настроение и чувства пишущего, и это не менее важно, чем то, что «заставляет» сейчас не принимать к печати книгу в том виде, в каком она есть. Понимаю также твой отказ идти на сокращение нынешнего текста.
Однако же, полежав некоторое время в портфеле автора, книга должна быть, по-моему, снова предложена журналу или издательствам. Пропуски в письмах, обозначенные тремя точками в квадратных скобках <…>, некоторые изъятия из прямых оценок состояния современной литературы и её любых «вождей» не есть капитуляция под натиском «рационально» мыслящего деятеля, потерявшего или никогда не имевшего совести, а стремление максимально сохранить то, что можно сохранить, тем более что Виктору Астафьеву удаётся это сделать в значительно большей мере, чем кому-либо другому. Появление такой книги, даже в чём-то урезанной, всё равно произведёт сегодня свою необходимую работу по «прочищению мозгов». А сочувствующий читатель, читатель-друг, увидит многое между строк по одному настроению писателя.
Если найдётся предисловие К. М. Симонова, подошлите — буду очень рад. Я дорабатываю рукопись для «Сов. писателя», и мне пока «Зрячий посох» будет нужен, так что я несколько времени задержусь с высылкой обратно книги.
Да, чуть не забыл: мне думается, что даты во всех письмах сохранить нужно.
Марии Семёновне, Витеньке и всему семейству мой привет. А Ф. В. тоже что-то Марии Семёновне писала…
Берегите себя, милый Виктор Петрович, делайте всё необходимое, чтоб в 1980 году чувствовать себя значительно лучше, чем в прошедшем.
Обнимаю и целую.
Твой Н. Яновский.
1 марта 1980 г.
Дорогой Николай Николаевич!
Я всё ещё в больнице, по 7-го марта обещают выписать. Здесь, в больнице, я начал писать «Затеси» и сделал уже семь штук — на душе легче, а то ведь более года ничего не написал и всё время в работе.
Совсем нечаянно М. С. Нашла последнюю заметку К. М. Симонова — я дух перевёл! Перечитал и ещё раз удивился и восхитился поколением — в каком он состоянии диктовал всё это, его бил беспрерывный тяжёлый кашель с мокротой… А он успевал и торопился всё сделать, всем помочь. И умно-то как, доброжелательно.
Вот и нравственный урок нам, живущим.
Поскольку Вы писали, что 17-го вернётесь из Москвы, то письмо как раз и придёт — они сейчас медленно ходят.
Кланяюсь Фаине Васильевне. Обнимаю Вас.
Виктор Петрович.
14.III.1980
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Я знал, что ты в больнице и боялся потревожить ещё одним письмом, и вот твоё с известием, что выписывают и с ожидаемым мною К. Симоновым (мой привет и горячая благодарность Марии Семёновне за перепечатку!).
Конечно, жаль, что письмо без окончания, но и в этом виде оно производит неизгладимое впечатление — органично и по-симоновски точно дополняет сказанное, изображённое тобой. Всё это пришло кстати, потому что я работаю по «редакторскому заключению» «Сов. писателя». Был в Москве и там сказали, что я могу не торопиться (срок был до марта), можно прислать и в апреле и в мае. Видимо, планы у них изменились, книгу чем-то вытеснили… Мне к этому не привыкать, но в апреле я им её вышлю. Добавляю кое-что, но ведь и сокращать поэтому надо. Словом, бьюсь, а мысли приходят всё более «злые», а в заключении есть такая фраза: «Порой, социологический аспект анализа оставляет в тени психологические и эмоционально-индивидуальные качества характеров в книгах В. Астафьева…».
А подтекст замечания, судя по приведённому затем примеру, в требовании смягчения в оценке нашей истории, фактов истории, о которых лучше умолчать: не в перегибах, дескать, дело, а в «бурной истории революционных преобразований». Ну ловкачи! Что ни редактор — то мудрец. И самое главное, что в рукописи у меня и об этом есть (не раз я бит и тёрт — знаю, что «диалектичным» должон быть). Значит, не тот акцент — мудрю над акцентами.
Перечитал многое из того, что написано после того, как я книгу закончил. Конечно, лучшее из всего этого статья Е. Стариковой в «Новом мире»33. Мне, конечно, так не написать — другой у меня «уклон». А может, и хорошо, что иначе, с другим «уклоном», по-своему, хотя и без такого блеска. Но многое — особенно рецензии или авторефераты — дают маловато, чаще ничего не дают, даже полемизировать не с кем.
Думаю над оценкой Е. Стариковой главы «Соевые конфеты». Что-то заскребло при первом чтении, а вчитался — весьма и весьма субъективны её доводы… Перечитал главу — нет, все акценты в ней отнюдь не лишние, важны не только в автобиографическом плане, а в плане всей атмосферы военной поры. Может, о профессоре-болельщике чуть больше, чем о нём надо для этой главы… Словом, обо всём этом ещё написать надо, как и о некоторых рассказах, как, например, о рассказе, «обруганном» в «Коммунисте»34. Ничегошеньки автор в рассказе не понял, а пишет с апломбом.
Ну, утомил я своими размышлениями… Просто захотелось выразить благодарность и за Симонова, и за «Зрячий посох». Книга эта даст мне ключ к пониманию, которого у меня не было, да и многое другое, требующее осмысления.
Будь здоров!
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
27.IV.1980
Дорогой Виктор Петрович!
Я, конечно, давно получил письмо К. Симонова об А. Н. Макарове, заботливо перепечатанное Марией Семёновной. Спасибо ей за это! Каюсь: не заметил, как пролетело время с момента, когда получил письмо, до сегодняшнего дня, так как по существу и не расставался с Вами — со всем семейством Астафьевых — всё время было ощущение, что Вы где-то тут рядом…
Я перечитывал или впервые читал всё, что было написано на тему «Астафьев» за последние два-три года, а потом сидел и «дотягивал» свою рукопись, согласно «редакционному заключению». Закончил только что, лишь чуть-чуть дав всему остыть.
«Зрячий посох» и письмо К. Симонова помогли мне, задали тон всему, что мне в рукописи недоставало.
Посылаю некоторые принципиально важные кусочки — вставки. Особенно меня беспокоит концовка, где речь идёт, по сути дела, о «Зрячем посохе», хотя произведение я и не называю.
Не называю, потому что у меня на этот счёт нет разрешения автора. А потом и большие выдержки из него я тоже могу использовать лишь, опять-таки, по твоему разрешению. Именно поэтому я и посылаю эти вставки.
Полемику с «Коммунистом» я написал не очень уверенный, что издательство её пропустит (хотя у меня и был такой опыт — ничего, прошло!). Но и не написать эти страницы я не мог, ибо это означало бы, что я с автором молчаливо соглашаюсь. Буду их отстаивать.
Е. Старикову я цитирую, где она, по-моему, отлично пишет о стиле. А вот относительно главы «Соевые конфеты» мне было трудно согласиться. Но из всего потока литературы, посвящённой В. Астафьеву, её статья лучшая, больше того, она стоит рядом с работой А. Н. Макарова.
Просьбу Марии Семёновны я выполнил только наполовину. Специально написал о «Бабушкином празднике», тем более это совпало и с твоим замечанием — поподробней сказать о рассказах. Так и появился анализ двух рассказов («Падение листа»), помимо тех, что и раньше были прочитаны. Разговор о романе «Тают снега» убрал весь и кое-какие пересказы из «Затесей». Словом, предварительное чтение пошло, полагаю, на пользу.
Рукопись я высылаю в издательство, так как оно просило непременно сделать это к апрелю. А все могущие быть замечания я учту при редактуре.
Так вот, пока я очухался от работы, подступили праздники. И первый из них — День Победы. Поздравляю Вас, дорогих мне фронтовиков, Марию Семёновну и Виктора Петровича, с Днём Победы! Ничто другое в нашей убывающей жизни с этим днём несравнимо. Ждёшь его с необъяснимым и трепетным волнением. Хочется делать глупости, обнимать от радости весь мир… А делать этого, оказывается, нельзя — слишком дорого обойдётся наша «глупость» и «радость» нашим детям и внукам…
Как здоровье, как самочувствие? Увы, и я время от времени выхожу из строя, но бог миловал, и до больницы дело не доходило.
Ф. В. поздравляет Вас с праздниками и шлёт весенние приветы. А вот наш весенний город. Какой-то фотограф-художник удачно снял театр, и тяжеловесный памятник Ленину занял на фото своё место. В действительности монумент заслоняет театр35, не согласован с особенностями этой площади.
Поедете в Сибирь — не проезжайте мимо.
Обнимаю.
Н. Яновский.
(отв. 24.V.80)
13 мая 1980 г.
Николай Николаевич!
Прочёл я присланное Вами. У меня лично никаких возражений нету, не знаю, как у «Коммуниста» будет.
Я не писал долго оттого, что был в Сибири, приземлялся и в Новосибирске, да в неловкое время — ранним утром — и звонить Вам не решился, нарушу, думаю, сон, выбью из колеи, а разговаривать по телефону не умею.
С местами было плохо (я летел из Перми), и я думал, что ежели утром, в 7:20 не улечу, до вечера уж томиться не стану, уеду из Толмачёва к Вам, но помог инвалидный билет, втолкнули меня в самолёт до Красноярска.
Был я там недолго. Занимался организационными делами. Получил квартиру в Академгородке и заказал себе маленькую избушку во дворе овсянского дома36. Будет, наконец-то, у меня уединение, такое место для работы, иначе мне уже ничего путного не написать — не хватит силёнок после житья в «тёплой» Вологде, которая так поглянулась М. С., что она вроде бы и уезжать отсюда не собирается, не понимая всех последствий (неизбежных для всех нас) от такого её поступка.
Женщина, с виду добрая и самоотверженная, она ни разу в жизни не поддержала меня в крутых изменениях и шагах решительных и крайне нужных, таких, как уехать из гиблого Чусового (я уехал, она осталась, я спасовал и вернулся в 1948 году)… Уезд на Высшие литературные курсы37, переезд в Вологду — тут уже я проявил характер — и вот теперь снова да ладом — сопротивление, тонко рассчитанное на мою слабость — нездоровье…
А в самом деле, не загнать бы бабу в гроб?! А себя, оставшись здесь? Себя мне начисто не жалко и всё же жить мне уже не хочется, если б не роман, который я обязан написать. Перед богом и судьбой обязан, ради него родился и учился писать столько лет. Всё, что я писал до сего времени, это лишь предисловие к главной работе, для которой, чувствую, я созрел, не только как ремесленник, но прежде всего как гражданин…
И вот «гражданин», способный уже и на творческий «подвиг» (ей Богу, способен!), робеет своей бабы и перебранки домашней!
Как всё же ничтожен человек!
Ну, ладно, а в Сибири я всё равно буду. И скоро! В июне-июле, иначе запрезираю себя и не смогу ещё долго ничего писать. Моя нынешняя продукция — 20 «затесей» — в активе, и столько же в «пассиве», то есть в черновиках, если учесть, что есть «затеси» по абзацу и по два — продукции мало и гложет тоска от безделья…
Во пока и всё. Поклон Фаине Васильевне.
Обнимаю. Виктор.
24 мая 1980 г.
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Только что получил Ваше грустное письмо. Очень грустное, и пожалел, что не удалось повстречаться на новосибирской земле.
Мой телефон 66-69-30. Это на случай, если снова окажешься в Толмачёво. И будить меня можно — мой сон давно уже стариковский, т. е. лёгкий и короткий. Раз перебираешься в Сибирь, то перелетать тебе Новосибирск придётся ещё и ещё.
Я согласен: необходимо уединение для работы, душевное спокойствие,— надо делать то, что сердце подсказывает, иначе ведь ничего не сделаешь… Меня тоже частенько то в Москву тянут, то в Дома творчества, то ещё куда-нибудь. А на кой чёрт мне нужны переездки, я здесь работаю — издательство под боком, одно «Лит. наследство» даёт мне удовлетворение, и нигде в другом месте я его не добьюсь. Чтобы всё это отладить, потребовалось пятнадцать лет жизни! Кто мне даст эти пятнадцать лет ещё раз? И (в) Доме творчества мне часто просто скучно, на даче моей, на берегу Ини, в лесочке мне преотлично думается…
А роман тебе писать надо. Думаю, когда ты за него сядешь, и дело как-то пойдёт, всё образуется, придёт в свою норму, первые дни встряски, неизбежной при всякой перемене, пройдут. Время — лекарь, оно мудрее нас. Главное то чувство, которое владеет: «Я созрел…». Перед большой работой это чувство драгоценно: его надо беречь и тебе самому и всеми, тебе близкими людьми. Другого решения в таком случае быть не может.
Я рад, что сохраняется рабочее состояние: драма в «Нашем современнике»38, которую я на днях прочитал с большим интересом. Использованы мотивы повести, но многое по-новому, именно то, что потребовал новый жанр. Смерть, разгуливающая среди солдат,— это отлично! Пишутся «затеси», обдумывается роман… Милый мой, это же счастье! А жить можно и на реке Москва, и Оби, и на Енисее — ведь это же всё Россия, без которой мы никуда.
Мои дети и внучата живут далеко от меня. Признаюсь, бывает нелегко. Но если станет невмоготу, сажусь на самолёт и — к ним. А у них своя жизнь, тоже не всегда лёгкая, но для них привычная, другой, как на них посмотришь, и не хотят. Разумеется, помогу и словом и делом, но случается, говорят: мешать нам не надо… Дочери в этом году — сорок, сыну — тридцать пять. Зрелые, самостоятельные люди.
Я понял так: написанное мной не вызывает возражения. Ну, слава богу. Теперь буду ждать реакции издательства: прислали письмо. Говорят, что рукопись получили, скоро приступят к редактированию.
Я всё ещё вожусь с книгой о Вяч. Шишкове. Что-то трудно она мне даётся. Заключил с нашим издательством договор на книгу Вяч. Шишкова «Дикольче» (сатирические и юмористические повести и рассказы). Издана книга будет в 1981 году.
Марии Семёновне наш общий поклон.
Ф. В. шлёт привет и добрые пожелания.
Я от души желаю благополучного и спокойного переезда.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
4.VI.1980
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Сегодня получил твою посылку — два тома сочинений. Спасибо! Я при этом подумал: разве в 1965 году, когда мы повстречались, можно было об этом подумать-помечтать? Да ни в коем случае! Это же привилегия классиков или же правоверных охранителей. Словом, я рад и поздравляю тебя. Такое издание тобою заслужено и честно. Ни на какие компромиссы ты не шёл и никогда не пойдёшь — это ясно, и давно. Читаю и перечитываю с удовольствием и пользой. Это настоящая русская проза! Великая русская литература не скудеет. Развивается, обогащается. Радуюсь и горжусь.
Твоё желание переехать в Сибирь — поддерживаю. Родная земля незаменима и всегда обогащает — что бы об этом ни говорили наши философы, живущие в Москве и собирающие русские иконы (в том числе сибирские). Жить надо там, где работается. Другого критерия у нас нет и быть не может. Русский Рерих39 избрал Индию. От этого выиграла только русская культура (кстати, будешь в Новосибирске, обязательно посмотри в нашей художественной галерее подарок Н. Рериха — его чудо-картины).
Я дружески желаю тебе здоровья, сил творческих для окончания романа, который давно задуман и который никто, кроме тебя, не напишет.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
Марии Семёновне большой привет.
29.VI.1980
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
По газетам я знаю, где Вы бываете, что говорите (об этом, правда, смутновато, но я-то знаю, что Вы говорите хорошо), а вот что на душе… У меня, например, туман, тяжесть, какая-то неудовлетворённость… Не живёшь, а коптишь, ужасное состояние…
Посылаю Вам книжицу — Вяч. Шишкова40. Может, она к вам попала, но лучше, если Вы получите её от меня. Я её выстрадал, я о ней мечтал, я в ней выразил нечто заветное. Многое издатели выбросили (неизвестно, почему), но сохранили и о «Ватаге», и ответ критикам повести «Дикольче». Это важно.
А повесть — сатирическую! — «Дикольче» я издаю — в будущем году получишь, под тем же названием целый том сатиры и юмора Вяч. Шишкова. Иногда он писал грубовато, но он был умён и замечал часто то, что и сейчас звучит злободневно.
«Зрячий посох» я перечитываю и нахожу в нём новые и новые мысли, которые греют мою душу. «Советский писатель» молчит. Но в августе я буду в Москве и всё узнаю — когда оно планирует мою книгу.
Если что-то в книге В. Шишкова понравится, буду рад, потому что я отбирал самое ценное. Здесь он предстаёт не только как писатель, но и как человек удивительного обаяния.
Марии Семёновне наш привет.
Будь здоров. Обнимаю.
Н. Яновский.
Дорогой Николай Николаевич!
Слухи до меня доходили, что ты в странствиях, то Москве, то в Коктебеле, то ещё где-то…
А я меж тем обживаюсь в Сибири. Переехал я сперва один, в июле, 16-го, багаж уже пришёл, разгрузились, малость заселились, благо родни живой ещё много. И хоть не все, но таскать тяжести ещё могут.
До этого я ездил по Кавказу, много проехал, много видел и слышал, ну и пили, конечно, и подпростыли, конечно, а потом здесь, в жаре похватал сквозняков и слёг.
Лежал в Овсянке, уж очень не хотелось обживать Сибирь в больнице. У нас в селе была выпускница мединститута, местная, она меня поколола, полечила и уехала по распределению в Абакан, а я оклемался. Погода мне подсобила и родной воздух, и пейзаж, и заботы родных людей. Хорошо себя почувствовал, а там, на гнилом Западе, наверное, нынешнем летом пропал бы.
В августе приезжала дочь с внуком. Внуку очень понравилась Сибирь, а дочь переселяться не хочет, вероятно, охота пожить самостоятельно. Стремление похвальное и полезное. Нам без внуков и без детей, с которыми мы никогда не жили порознь, будет тоскливо. Но Вы живёте с Ф. В., и мы проживём как-нибудь.
Мария Семёновна приехала только месяц назад — родился у нас, у Андрея, Женечка — сын 30-го июня. Дождь, мозгло, холодно, побоялись ребёнка простудить, домой выписали невестку с низкой температурой, долго длившейся. Уже после моего отъезда она заболела общим заражением крови, и М. С. там помогала и хлопотала. В связи с болезнью невестки я поинтересовался: «Что это такое? Что за бардак в роддомах?» — и мне порассказали такое, что у меня волосы зашевелились — идёт истребление русского народа со всех сторон, а более всего он самоистребляется, но кто-то заинтересован же и в этом, не всё же списывать на слабости нашего характера!
С приездом М. С. я освободился от домашних дел и перешёл на огород, чтобы превратить его в садик. Таскал из лесу всякий лес, садил, копал…
А потом читал вёрстку 4-го тома, читал долго, внимательно и, кажется, только сейчас немножко понял свою «Царь-рыбу», и отчуждение между нами помнилось. Надо бы быть ей ещё резче и глубже, и если б я жил в Сибири, так бы и вышло. Что здесь делается! А, батюшки мои! Какое самоедство!
Писать ничего, кроме «Затесей», не писал, часть из наиболее приемлемых напечатаны в «Смене» и «Огоньке», остальные ждут отработки, но напечатать их, наверное, будет невозможно, уж очень они расходятся «с направлением». Но мировоззрение пожилого человека — это сложный инструмент, и настройку, сделанную жизнью, уже не поправишь
Николай Николаевич! У меня нету дома «Зрячего посоха», вышли, если есть у тебя экземпляр. Надо поработать, накопилось кое-что. Съезжу к дочери Александра Николаевича, полистаю, посмотрю бумаги, и, думаю, многое удастся довести «до ума» в повести.
Поздравляю тебя и Фаину Васильевну с наступающим праздником.
Вот мои адреса:
660036, Красноярск, Академгородок, 14, кв. 56, тел. 5-95-6-05 (п/я 8708), но большую часть времени (до морозов уж точно) я живу в Овсянке — 663061, п/о Овсянка, ул. Щетинкина, 36.
Обнимаю, целую — Виктор.
12 октября 1980.
17.X.1980
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Наконец-то я раздобыл Ваш адрес в Красноярске. И Ваше письмо и книги — том третий и «Посох памяти»41 — я получил, а куда написать Вам не знал, так как Вы всё это сделали перед отъездом.
В «Посохе памяти» из «Зрячего посоха» лишь кусочек в самом начале. Я полагал, что будет больше. Но не в этом дело. Книгу эту я прочитал с истинным удовольствием, хотя многое, если не всё, знал. Просто все вместе они производят большее впечатление.
Книга издана хорошо, но пожалели на портрет вклейку. В первом томе, по-моему, лучший Ваш портрет. И сделали там, в издательстве, его отлично. Так как моя книга «Виктор Астафьев» принята издательством «Советский писатель» и дело идёт об оформлении, то я рекомендовал взять именно этот портрет из собр. соч. Если у вас есть что-то более Вам по «нутру», то шлите фото мне, и я его сразу перешлю издательству — сдавать в набор они будут в феврале.
С редактором я обо всём договорился. Полемику с «Коммунистом», конечно, убирают. Но я настоял на том, чтобы суть полемического анализа осталась без прямой ссылки на журнал, то есть из двух страниц полемики я убрал цитату из «Коммуниста» — один абзац строк на десять, а всё остальное сохранилось. Получилось так: «Коммунист» высказал своё мнение, я своё, а читатель пусть разбирается сам… Разумеется, это так прошло на уровне редактора, что скажет «главный» и как он на это посмотрит — неизвестно. Встречаться я с ним буду нынче в декабре, когда приеду на съезд писателей РСФСР (сподобился я быть избранным делегатом). В эти дни будет согласован весь текст книги (у них были ещё сомнения относительно «мрачного» окончания, взятого мною из «Зрячего посоха», дескать, не вытекает оно из «оптимистического» текста всей книги). Вот уж не ожидал, что факты нашей истории, нашедшие отражение в Ваших книгах и мною подчёркнутые, звучат только оптимистично. Но это пусть будет на их совести — бог с ними! Нам же лучше.
Во всяком случае, я чрезвычайно рад, что книга принята, что она готовится к печати — это наша общая победа. Конечно, пока она не будет у нас в руках, торжествовать не следует, но всё же, всё же… Первый этап пройден.
Жажду узнать, как Вы там, на новом месте, устроились? Как работается? Как Мария Семёновна? Наш общий с Ф. В. большущий ей привет.
Книги и рукопись «Зрячего посоха» я постараюсь Вам доставить, теперь уже, конечно, в Красноярск. Если рукопись нужна, то я её могу выслать ценной бандеролью.
Проездом или специально очень жду Вас в Новосибирске. Очень радуюсь, оттого что вы в Сибири.
Обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
18.X.1980
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
В тот же день, когда я отправил тебе письмо, получил твоё — очень меня тронувшее. Живу теперь под его впечатлением. Ну, право, что-то странное происходит в нашем мире. Если ты читал мою статью о Распутине («Прощание с Матёрой»), то ты ощутил это моё состояние. Сам Валентин Григорьевич писал мне, что он читал статью с чувством растерянности и возмущения: «Да когда же кончится такое!». Он оговорился: «Читал, словно это не обо мне», но оговорка такого рода мне и дорога, в ней признание и моего значения в борениях нашего времени.
В Москве мы встречались (в сентябре), и я порадовался, что он в «форме». Хотел ещё отдохнуть на Байкале и потом засесть вплотную за работу. Выбить такого человека из его рабочей колеи — это тоже преступление нашего века.
Это к твоим размышлениям о «самоедстве». Может, и это кому-то надо…
Как знал: книга «Зрячий посох» тебе нужна. Высылаю немедленно заказной ценной бандеролью. Книга эта не просто интересна, она значительна и отражает наше время не менее выразительно, чем роман «Царь-рыба», «Кража» и «Последний поклон». Хочу, чтоб она была завершена и увидела свет. Понимаю, что всё обнародовать невозможно, но всё, что возможно, должно придти к читателю сегодня.
Поздравляю с праздником. Ф. В. шлёт привет. Она, как и я, загорелась желанием приехать в Красноярск. Мы с нею были там, и город произвёл на нас хорошее впечатление. Теперь же есть там и родная душа…
Обнимаю, целую.
Твой Н. Яновский.
(встреча в Москве)
Дорогой Николай Николаевич!
Получил Ваше письмо. Ну, теперь и Вы моё, надеюсь, получили из деревни, где я всё прочитал про своё житьё-бытьё.
Сейчас мы с М. С. уже в городе, на зимних квартирах, и она 10-го полетит домой, ко внукам, а я в Норильск, на премьеру «Царь-рыбы»42, а потом и на съезд собираться надо, где и увидимся, надеюсь.
Полечу я в Москву числа 5-го, ибо на 6-е намечена редколлегия «Нашего современника».
«Зрячий посох» жду. Он мне сделался нужен. А фото шло другое, более «современное», а что тому, что Вы облюбовали, уже лет 15 давность и нечего вводить в заблуждение разных девиц мнимой молодостью и подложной красотой.
Зимой собираюсь в Барнаул, есть у меня там дела и надобности. Помнится, и Вы собирались туда, на съезде договоримся о сроках поездки. Наверное, когда уже схлынут морозы. Боюсь я в слякоть и холода отрываться от дома, чуть чего, и под лопатками ломота, болит голова и подавленность жуткая появляется, однако ж всё лучше мне здесь, чем на Вологодчине, ведь до сегодняшнего дня стояла такая благодать, что даже контуженная голова поутихла и сквозь ослабшие шумы и звоны дошло: «Этак дело пойдёт, можно и работать»…
Маня получила письмо от Фаины Васильевны, что-то смешное цитировала мне, а потом притихла, значит, пишет ответ.
С праздником Вас!
Ваш Виктор.
2 ноября 1980 г.
10.XI.1980
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Я только что получил твоё письмо от 2.XI.1980 и изумился, узнав, что ты не получил рукопись «Зрячий посох». Я послал её ценной бандеролью 18.X.1980, квитанция №280, на адрес в Академгородок. Если ты до сих пор не получил, то я немедленно начну розыск. Ах, какое безобразие. Я же уверен, что ты рукопись уже получил.
А вообще, я рад известиям о тебе. На съезде СП я буду, как и все, 9 XII, но приеду в Москву я раньше — у меня там сын, вот его телефон 213-22-15. Ах, как бы я хотел тебя видеть!
В эти дни я окончательно буду договариваться со своим редактором в «Сов. писателе». Она — Руслана Петровна — хорошо относится и к тебе, и к моей рукописи, считает, что я шире, чем кто-либо, написал о В. П. Я её поддерживаю в этом убеждении, поскольку заинтересован в издании книги. Но о глубине анализа не говорю. Бог знает, сумел ли я понять всё.
В Барнауле буду во второй половине декабря. Если в Москве и в Барнауле встретимся, то это будет превосходно. О лучшем я и мечтать не мог.
Фото отлично. Буду его предлагать «Сов. писателю». А Роману43 привет. Славный он человечище.
Марии Семёновне наш общий поклон.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
(открытка)
Дорогой Николай Николаевич!
Рукопись получил, очень кстати. 10-го М. С. улетает ко внукам — я в Норильск-Игарку ненадолго и сажусь работать. Мне кажется, я доведу до дела и «Зр(ячий). посох». Чего ему лежать-то?
Поклон Ф. В.
Ваш Виктор П.
г. Новосибирск,
ул. Восход, дом 18, кв. 23,
Яновскому Н. Н.
Красноярск.
В. Астафьев
(встреча в Москве).
21.XI.1980
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Поздравляю тебя с праздником. Я только после того, как послал рукопись на Красноярский адрес, сообразил, что сотворил глупость — ведь ты же в Овсянке… Рукопись ценной бандеролью ушла на красноярский адрес 18 октября. Чёрт знает, как это получилось.
Если она к тебе попадёт в ближайшее время — а она должна попасть — извести, пожалуйста. Беспокоюсь очень.
Продолжаю работать — дел уйма. А главное — я сам выбираю, случайного делаю мало. Есть внутренние обязательства, которые всегда на первом месте. В этом преимущества старости.
Вот «Енисей» печатает меня как «классика» — статью о Зазубрине, изданной раза три до того, статью о М. Ошарове, переиз(д)анной раз пять44. А я и знать не знаю об этом. Ну не «классик» ли?! Для меня это хорошо — всё же какая ни на есть популярность, но хотел бы я опубликовать что-то новое… Но бог с ним, с «Енисеем»,— раз им надо, пусть печатают. Жить хочется по каким-то новым измерениям — поскольку осталось немного…
Путь в Красноярск для меня будет, возможно, же в 1981 году, и я буду рад повстречаться, поговорить. Работаю я сейчас над Потаниным45, а в архиве Красноярска есть документы — непременно приеду. Договоримся, когда ты там будешь.
Слышал, М. С. уехала. Ф. В. ей написала письмо в Вологду.
Мы приветствуем тебя и желаем от души благополучия.
Обнимаю. Твой Н. Яновский.
25.XII.1980
Новосибирск
Дорогие друзья, Мария Семёновна, Виктор Петрович!
Мы с Ф. В. поздравляем Вас с Новым годом. Хотим, чтоб он был для Вас лучшим, чем все предыдущие. И здоровья прежде всего. Очень хотим узнать, как дела у Марии Семёновны. Понимаем, что сейчас, быть может, не до писем — ну хоть маленькую весточку.
Мы вернулись из Москвы 17.XII, а 18-го были уже в Барнауле — там был до 21.XII семинар молодых, на котором я обещал быть давным-давно, и пришлось ехать в неудобное время.
Рады, что дома, понемногу очухиваемся, латаем всяческие дыры.
В Москве всё кажется благополучно. Перед отъездом я снова был в «Советском писателе», подписал перепечатку-допечатку. Подтвердили, что сдавать книгу будут в феврале, так что хорошо бы фото, напомнили мне, подослать художнику где-то в январе… Однако же, думается, мне, дело это не к спеху, т. к. само утверждение о сдаче в набор будет не ранее февраля, а те сверхмедлительные тем(п)ы, каковые господствуют в изд-ве, не обещают оперативности. Полгода назад я сдал им книгу, мною составленную, а сейчас не мог узнать, где она, кто её читал или читает. Зав. отделом давно болен, и (нрзб).
Многострадальный ядринцевский том «Наследства» выходит — держал в руках сигнальный экземпляр. Эта многолетняя «ядринцевская эпопея» для меня пока закончилась. Теперь началась «потанинская». И в этот раз я из Москвы привёз нужные для «Наследства» материалы.
А в №11 «Сиб. огней» появилась глава о «Последнем поклоне» (заключительные главы)46. Я её не послал, т. к. и у меня до сих пор нет номеров. Обещали оставить. Меня же в Новосибирске в ноябре и декабре, можно сказать, и не было.
Виктор Петрович! Я был рад встрече с тобой, пусть она и была мимолётной. И понятно — съезды всегда суета, часто не очень упорядоч(ен)ная. И повстречаться там мне со многими, с кем хотел, не удалось. Только после съезда я успел кое-что сделать, кое с кем поговорить.
«Сиб. огни» я вышлю на Красноярск.
Обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
17.I.1981
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
В Новом году рад был получить от тебя весточку, а то я уже начал беспокоиться. Своё письмецо перед Новым годом я отправил в Вологду, и мы получили письмо от Марии Семёновны.
Чем порадовал Новый год? Меня вдруг обступили болезни — вероятно, из Москвы я всё-таки привёз какую-то заразу.
Но я и радовался в первые дни года, так как буквально в канун — 29.XII — получил том выстраданного мною издания «Лит. наследства». Это был сигнал, на который я долго не мог насмотреться. Вскоре том поступил в продажу, и вот я посылаю тебе его — сибиряку о выдающемся деятеле Сибири. Человек он чрезвычайно интересный, и я с удовольствием занимался его двухтомником. Задумал я его лет 15 назад и лет 5 работал над ним вплотную.
До сих пор Ядринцева «прорабатывают» как идеолога буржуазии, и Томский обком отказался от моего предложения увековечить его память в городе, где он учился, начинал свою литературную деятельность. Но это не мешает томским «учёным» делать карьеру, пространно доказывая, что Ядринцев был такой-сякой немазаный. Слава богу, что им теперь не дают ходу.
Итак, фотографии ты отправил. Буду ждать теперь известий о том, что рукопись сдали в набор. Как и предполагалось, полемика с «Коммунистом» полетела по «согласованию с начальством». Я предлагал снять ссылку, но оставить анализ положительный, но и этого убоялись. Со временем я всё-таки где-нибудь это опубликую. Нужен только повод. Нельзя же передовицу в «Коммунисте» считать непререкаемой истиной. По «Матёре» выступила «Правда», послушать её, так это реакционное произведение. В статье я не трогал «Правду», но вся она против такой оценки. Да и выяснилось теперь, что «Правда» ляпнула в колокола явно не по адресу. Так и в случае с твоим рассказом…
Желаю успеха в Новом году и здоровья.
Обнимаю. Твой Н. Яновский.
24.IV.1981
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Получилось так, что я долго тебе не писал — то болел, то работал как конь, то был в отъезде. Когда был в Москве (март месяц), меня уверили, что книга сдана в набор и художник (из-за которого была задержка — он болел) — всё необходимое сделал и теперь нужно ждать корректуру. Дай-то бог.
У меня запарка. Я работаю над шестым томом ЛНС, а это дьявольски трудное дело! Даже просто снять копии с необходимых материалов требует отдачи всех сил, я уже не говорю о комментариях, которые сегодня висят надо мной. Ведь это события столетней давности, и я должен во всеоружии встречаться со своими сибирскими предшественниками — славные были люди, разумеется, не все, но как идеально подчас смотрели они на наше время — для них далёкое будущее. Знали бы они, в каких тяжких условиях мы живём! И всё равно общение с ними обогащает. Это нам исторический опыт, мимо которого преступно проходить (мимо). Я вот недавно вычитал, что Маркс под влиянием Чернышевского склонен был считать, что в некоторых странах (в России в частности) возможно миновать капиталистический путь развития. Это означает, что многие наши деятели — народники, областники, веровавшие в крестьянскую общину, не были недоумками. Они были передовой культурной силой в России, в том числе в Сибири. А это сторона взглядов Маркса последнего периода его жизни не изучалась, всё делали у нас под давлением Ленина только в одном ракурсе — Россия не может миновать капитализма, а всё остальное от лукавого и не научно. Честно сказать, когда я прочитал XIX том Маркса-Энгельса об этом, я воспрянул духом, я иначе взглянул на нашу историю. Я и раньше смотрел на историю России иначе, чем принято, теперь я получил подкрепление из того лагеря, из которого мне могли противостоять. А это чрезвычайно важно.
Вот над этим я сейчас и бьюсь, составляя шестой том лит. наследства Сибири (пятый я тебе послал — получил ли?). Это чрезвычайно сложный том именно в этом идеологическом плане. Потанин, мой герой, ведь выступал против большевиков, и это осложнило мою работу по публикации его произведений.
У нас «события». Никульков47 после осуждения «Сиб. огней» на бюро обкома вынужден перестраиваться, формировать новую редколлегию, объявлять «новое» про-сибирское направление журнала. Сейчас он на всех перекрёстках склоняет твоё имя: «Астафьев — член редколлегии, Астафьев твёрдо обещал „Сиб. Огням“ своё новое произведение…» В его подмоченной позиции — это козырь, и он им пользуется вовсю, как любой беспринципный прохиндей. Но бог с ними, пусть «Сиб. огни» процветают на той ниве, которую они избрали — нива туманная, если не конъюнктурная, а точнее — именно конъюнктурная, жизнь развивается по другим, более жёстким законам, и не дай бог быть на их поводу.
Что у Вас там — как ты живёшь, работаешь, доволен ли новой обстановкой? Очень хочу приехать в Красноярск (меня на какую-то там конференцию приглашают), поработать в архивах, повидаться, поговорить, узнать, как дело обстоит с рукописью об А. Н. Макарове. Мне думается, её обязательно надо опубликовать, даже если потребуются какие-то сокращения. У неё есть свой внутренний заряд, который не поддаётся никаким сокращениям — и в этом ценность твоей работы.
Я только что из Ленинграда. Это город моей юности — там я учился, там женился, там родился мой сын Лёва, которого я люблю больше всего на свете, хотя его уже нет. По городу я ходил с просветлённым чувством, благо, он в это время был ярко-солнечным. Боже мой, что делает с нами время! Моя юность бродила по тем же улицам и площадям, что сейчас нетленны, словно с ними ничего не произошло, а главное — и долго ничего не произойдёт, они останутся такими же, как были.
Ну, извини, я наболтал много. Привет от нас с Ф. В. Марии Семёновне, привет тебе первомайский.
Обнимаю. Твой Н. Яновский.
Дорогой Николай Николаевич!
Мы тут наперегонки с М. С. взялись хворать, и оттого я не поздравил Вас с праздником. Делаю это пусть и с опозданием — с весной! С Победой Вас! Здоровы будьте!
Я полмесяца был в Москве, закрутился, устал — дела-то накапливаются, и убрались мы с М. С. в Душанбе, ближе к солнцу, но пробыли там тоже только полмесяца. Как-то я худо себя чувствую среди чужеземцев, этих самых «дружных народов», и хотя условия жизни у нас были хорошие и друзья исключительно приятные, и всё же долго мы там выдюжить не могли и вернулись в Крас(ноярс)к, благо, есть прямой рейс самолёта. А тут теплынь! Благодать! И я доверился родному солнцу, начал распечатывать балкон, бегать на берег Енисея потный, и началось обострение пневмонии, но я ей разгулениться не дал, прихватил, полечил, однако ж почту и всякие текущие и текучие дела запустил. Пробую, хоть урывками, работать над «Зрячим посохом», и чем я его дальше работаю, тем меньше он делается годным для печати. Я посулил отвезти рукопись в «Н. мир», когда поеду на съезд, и хочется мне уже с нею развязаться. Написал я, кажется, недурно кусочек о К. Симонов, и этим кусочком, и его, Симонова, послесловием теперь кончается книга, но в середине ещё есть дело — хочу написать кусочек о Твардовском и Смелякове и даже придумал, где и как это можно сделать.
Очень звали меня в Новосибирск на конференцию новомирцы, а я как раз и слёг и не смог поехать, и вообще на подъём тяжеловатый сделался, вот даже в деревню никак не выберусь. Марья Семёновна моя шибко сдала, и у меня сердце сжимается от боли за неё. И ведь знаю, что кто-то из нас первым умрёт и кто-то останется один, но за её доброту, самоотверженность и светлое житие надо, чтоб она пережила меня и помогла ещё внукам и детям. Без неё развалится у нас всё и мои дела остановятся. Я это знаю. Я даже нужные бумаги без неё не смогу найти. Ну, бог к нам всё-таки был милостив и на войне, и после войны, авось, и в старости не оставит своими милостями.
В середине июня приедет ко мне в Овсянку Валентин Курбатов48 из Пскова, умный и цельный парень, великолепнейший собеседник. Может, я дам Вам знак и Вы подлетите хоть на несколько денёчков? Марьи Семёновны, вероятно, тогда не будет, она, как подлечится и напечатает «Посох», поедет ко внукам в Вологду, и мы бы могли тут мальчишник изладить и по-мужицки потолковать?!
После долгих колебаний я Вам отправляю письмо Петра Еремеева (?). Не обращайте внимания на его дурацкий тон, а вот недочёт (?) какой-то, может, и исправите. Автора письма я уже отчитал как следует за неуважительность и прочее — вы с ним можете не связываться.
И не сердитесь на меня за то, что я согласился быть членом (редколлегии) «Сиб. огней»49, дело не во мне и даже не в Никулькове, дело в литературе и в отношении к Сибири нашей. Может, что и удастся для них сделать, хоть маленько, кой кого-то напечатать из талантливых ребят.
Простите, что совсем уж разгулялся мой почерк — это я ещё от болезни не отошёл вовсе-то.
Поклон Фаине Васильевне от меня и Марьи Семёновны.
Обнимаю Вас — Виктор.
9 мая 1981 г.
12.V.1981
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Посылаю Вам только что вышедшую книгу Вяч. Шишкова, составленную мною50. Знаю, что Вы любите Вячеслава Яковлевича, потому посылаю с особенным чувством. В большей своей части (по объёму) произведения не переиздавались полвека и некоторые совершенно не известны читателю — они были погребены в периодике, а «Дикольче» ещё и уничтожена тогдашней критикой, да и после вплоть до нашего времени её не жаловали за «идейную несостоятельность».
Что-то давненько я от Вас не получал вестей. Тут перед маем распространился слух, что Вы приезжаете в наш Академгородок (вместе с Граниным, Залыгиным, Айтматовым). Я обрадовался. Но был лишь Гранин и Залыгин да ещё кое-кто из редакции «Нового мира». С Залыгиным виделся, а в городок не пошёл — побоялся «водолейства». А май наступил — заболел, чёрт знает что, видимо, из-за резких погодных изменений моё давление скакало то вверх, то вниз — ощущение скверное, состояние нерабочее.
В марте-апреле был в Москве, в Ленинграде, 13 дней прожил в Комарове. Эти дни чуть-чуть передохнул, хотя, конечно, бегал по ленинградским библиотекам и архивам, когда дней 5–6 жил в самом Ленинграде. Солнечным, приветливым был в те дни Ленинград, уезжать не хотелось, юность, проведённая там, вспоминалась…
Сейчас оклемался, начал понемногу работать. Книгу в «Сов. пис.», говорят, сдали в набор. Дай-то бог! Спрашивал о тираже — молчат, мнения тиражной комиссии ждут… Поживём — увидим.
Марии Семёновне наш большой привет.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
18.V.1981
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Очень рад твоему письму и, конечно, огорчён, что ты болел, когда возможно было приехать к нам в Новосибирск. Я как получил известие о возможном твоём приезде, то всё время справлялся всюду, не приехал ли, хотя и понимал, что если бы ты приехал, то позвонить-то обязательно позвонил, и мы бы встретились, как встретились мы с С. П. Залыгиным51.
Итак, в июне ты меня извещай, когда приедет к тебе В. Курбатов. Если ничто не задержит, приеду обязательно, вволю наговоримся. Да и В. Курбатов мне интересен, так как он человек исключительно талантливый, если судить только по известным мне его работам.
Относительно редколлегии «Сибирских огней» ты прав: дело не в Никулькове, а в интересах литературы. Меня он под давлением Решетникова52 тоже пригласил в члены редколлегии, но я отказался, так как работать с Никульковым не смогу. Я не в том возрасте, чтобы заниматься с ним полемикой буквально по всем проблемам его «литературной политики». На расстоянии куда ни шло, но ежедневно это не для меня, тем более, что он и не желал этого и в своё время кричал: «Помогите нам справиться с Яновским» (на бюро Обкома). В. Распутин тоже был лет пять членом редколлегии, но отказался, потому что рукописей ему не слали, а если присылали, то заведомо журналу ненужные. Со мной, когда я был членом редколлегии при Никулькове, поступали так же, давали читать мне всякую макулатуру, и я написал заявление, что читать её не буду, а только ту, которую они рекомендуют в журнал. Ответ на это был один: меня исключили из членов редколлегии.
Учти эти обстоятельства и читай то, что они — редакция — готовят в печать, иначе и смысла нет быть членом редколлегии.
По поводу письма некоего товарища, письма злобного по тону, ты хорошо сделал, что прислал. Кстати, он знал, мог легко установить адрес редакции журнала и написать письмо не тебе, а мне, автору статьи, коль он меня начал критиковать. Интересно, почему он этого не сделал, не потому ли, что такой прокурорский тон (точнее, хулиганский) в научном споре неуместен? Всё, что я по этому поводу думаю, я посылаю тоже тебе, раз уж так получилось. Извини, что загружаю в сущности ненужной полемикой. Товарищ попросту защищает столыпинскую идейку о процветании Сибири в годы переселенческого бума. Он «забыл», как в 1891–1892 году тысячи переселенцев, доехав до Тюмени, гибли от голода и эпидемий, как гибли они и в неурожайный 1911 год и тоже в изобильной Сибири, «забыл», как в 1908 году в Сибирь переселилось 665 тыс., а правительство было совершенно не готово к тому, чтобы расселить в Сибири такую массу народа, отправляло их на пустые земли, не пригодные для пашни, или без воды, или с водой, не годной для питья. Снова тысячи гибли или попадали в кабалу купцов и других богатеев.
Ну, ладно, бог с ними с такими критиками, они ещё не перевелись и в наше время.
Живу я сейчас одной работой, которой нет конца: готовлю том ЛНС, книгу воспоминаний о Вяч. Шишкове (второе издание). Тем и жив, хотя в последнее время чаще и чаще начинаю прихварывать. Тут уж никаких новостей: возраст!
Если М. С. моё письмо застанет — привет ей большущий, если нет, то я ей в Вологду напишу. А тебя обнимаю. Будь здоров!
Твой Н. Яновский.
Теперь по поводу письма товарища (если судить по тону, то господина), который уличает меня в незнании истории Сибири. Но, увы, суть в том, что он её сам не знает, в том числе и сочинения Ленина, которые он мне предлагает прочесть.
Он (господин уличающий) не желает различать сибиряка-старожила (Сибирь к концу XIX века осваивалась триста лет!) от переселенца конца XIX и начала XX веков. Видно, что он не знает работ Ядринцева по переселенческим вопросам, не читал большого очерка Г. Успенского «Поездка к переселенцам» (1888), не знает статей Ленина по переселенческим проблемам, которые остро волновали передовых людей России с 80-х годов XIX века и до начала войны 1914 года.
Вся переселенческая политика самодержавия, по Ленину, «насквозь проникнута азиатским вмешательством заскорузлого чиновничества, мешавшего свободно устроиться переселенцам, вносившего путаницу в новые земельные отношения…» (Соб. соч., т. 13, с. 388, 4-е изд.).
Крестьянин-старожил в Сибири жил лучше малоземельного крестьянина Центральной России. Что же касается переселенцев из России в начале века, то Ленин в статье «Значение переселенческого дела» приводит такие статистические данные: если в 1906 году обратно вернулось в Россию 6%, то в 1911 году уже 60%. Почему они вернулись? Потому, что не нашли в Сибири то, что искали,— землю и возможности на ней работать. Что такое возврат 60%, если ежегодно переселялось до 500 тыс. населения? Это 300 тыс. крестьян. Разве это не бедствие и не разорение? «В Россию возвращалась беднота, самая несчастная, всё потерявшая и озлобленная»,— писал тут же Ленин (Соб. соч., т. 19, с. 47). В другой статье «Переселенческий вопрос» Ленин цитирует речь депутата Войлошникова, который, опираясь на официальные данные, говорил: «В течение трёх лет, 1906, 1907 и 1908 гг. за Урал было переброшено 1 552 439 душ обоего пола, наполовину нищих, завлечённых правительством рекламой в неведомые края, обречённых на произвол судьбы. Из них устроилось, как пишет переселенческое управление,— 564 041 чел., вернулось обратно 284 984 душ. Таким образом, известно, по сведениям переселенческого управления, о 849 025 чел., куда же девались остальные? Где же 703 414 чел.? Правительство отлично знает об их горькой участи, но оно об них не скажет; часть из них приписалась к старожильческим деревням, часть пополнила ряды сибирского пролетариата и ходит с протянутой рукой».
Мне, чтобы написать ту фразу, которая подверглась критике, не надо было обращаться к статистике и к работам Ленина. Мой дед приехал в Сибирь самостийно, у него было 6 сыновей и одна дочь. Никто ему земли не дал, первые годы он с оравой детей попросту побирался — «ходил с протянутой рукой», их прозвали в Камне «кусочниками». Старшему сыну было лет десять, второму сыну Николаю (моему отцу) было восемь, третьему Якову было семь лет, всех их дед отдал в батраки, то есть продал на полгода, и все они (плюс те, что подрастали) батрачили лет десять (мой отец до 18 лет), потом он пошёл в «шпану», то есть в грузчики на пароходы Фуксмана. Зимой он был скотником в богатых семействах, в 21 год женился и заработал на лошадь, стал ломовщиком, а когда пошли дети, стал арендовать три десятины земли (ни деду, ни ему, никому из шестерых дядей земли никто не давал), следовательно, они относились к числу тех 703 414 человек, о которых говорил Войлошников и на которого опирался Ленин. По цитатам из книг в Сибири жизнь крестьянина ах как хороша, а вот мы с отцом бедствовали, до 1924 года арендовали землю — пять десятин, потому что семья у нас увеличилась, в 1925 году мы получили свою — тоже пять десятин, которые нас с грехом пополам кормили, потому что засуха поражала раза три в пять лет. Дед по матери тоже не имел земли, и мать моя с десяти лет работала «кухаркой», сначала у местного аптекаря, потом у попа, это продолжалось семь лет, потому что в 17 лет она вышла замуж. Дедушка говорил: приехали мы на вольные земли, а тут их нам никто не приготовил и обнаружился у меня «талан», плотничать, столярничать начал, прокормились, а то бы погибель, и ехать обратно не на что… У него был ещё один «талан»: сказочника… Уже в институте, изучая фольклор, я обнаружил, что добрую половину сказок из собрания Афанасьева я знал, и первая моя студенческая работа была по фольклору.
Вот ещё немного статистики, взятой у Ленина же.
В начале века у переселенцев было в наличии: одна рабочая скотина у 12%, ни одной лошади — у 10%, ни одной коровы — у 15%. Если в те годы переселялось даже не более 150 тыс. населения, то это означает, что почти у сорока тысяч не было возможности индивидуально поднять хозяйство. Критикующий товарищ не случайно упомянул Столыпина, потому что этот «обер-вешатель», по определению Ленина, тоже хвастался, что «переселенцы богатеют, улучшают своё хозяйство». Ленин, обличая это хвастовство, писал: «А данные о числе обратных переселенцев,— данные, столь предусмотрительно обойдённые г-ном министром… показывают нам чудовищное увеличение числа обратных, до 30 и 40 процентов в 1910 году и до 60 процентов в 1911 году». Если учесть, что в 1910 году переселилось в Сибирь 316 тыс., а в 1911 — 183 тыс., то вернулось за эти два года 300 тыс., а сколько тысяч погибло на дорогах и не могло вернуться! Не могло вернуться из-за нищенского состояния и в большинстве своём пополняло ряды сельского пролетариата, т. е. батраков. Пусть этот товарищ почитает газеты того времени, почитает произведения Ядринцева, Наумова, Г. Успенского или того же чиновника по переселенческим делам Комарова, который прослужил 27 лет и добровольно оставил эту службу, потому что он, пишет Ленин, анализируя его работу, «не вынес того, что переселенческая политика наша означает полный разгром того, что именуется рациональным лесным хозяйством. Он не вынес такого государственного расхищения, вернее, разгрома сибирских земель и лесов…». Таково реальное положение дел в Сибири тех лет, о которых я лишь упомянул. Что же касается заявления Столыпина о «вывозе сибирского масла», каковое «имеет не только местное значение», то я могу добавить, что наше барабинское масло шло на экспорт и почиталось за рубежом лучшим маслом в мире. Суть в том, что производством масла занимался не тот крестьянин, который имел одну корову. Во-первых, тот, кто имел стадо, хотя бы в 10 коров, у которого мой отец плюс тысячи, как мой отец, работали скотниками; во-вторых, перекупщики молока, имевшие средства на обзаведение маслодельческим оборудованием, у которых мой отец, и тысячи, как он, тоже работали, занимаясь извозом…
Товарищ, критикующий меня, начитался книг, в которых говорилось, как росло хозяйство Сибири, как Сибирь богатела. Он только забыл, что богатство это распределялось крайне неравномерно. У нас в Камне действовал купец Винокуров, он забрал в свои руки всю хлебную торговлю в крае. Чем больше хлеба производила Сибирь Алтайского края, тем больше он богател. А вот мой отец работал у него, но, сколько он ни работал, больше одной лошади и одной коровы заработать не смог. Почему бы это? Пусть этот умный товарищ подумает на досуге, прежде чем заниматься такой критикой.
(отв. 24.VII.81)
7.V.81
Дорогой Николай Николаевич!
Огромное спасибо за Вяч. Шишкова. Всё это очень интересно, достойно. Хотелось бы начать разговор о сатире 20-х гг. Добыл Эренбурга, в частности, его высказывание о судьбе сатирика (т. 2, Собр. соч., стр. 170–171 — «Смеяться легко, говорят они, легко описывать тёмные стороны современности. Но вы не видите всего величия нового класса. Поэтому вас не следует печатать. Это растление душ и недопустимое расходование бумаги…»). Буду рад, если пригодится.
Разумеется, я получил т. 4. Спасибо большое, и надеюсь в будущем на 6. Хорошо, что дело движется. Жаль, конечно, что не добрались до Питера. На днях я прибыл в (нрзб) и теперь в полном одиночестве.
Вчера был в (нрзб), говорил со славным таким талантливым Абрамовым53, по секрету от которого я послал статью в «Сиб. огни». Вл. Николаевич сказал, что в начале июня они решат. Но я немного ещё подожду и пошлю ещё куда-нибудь или в «Неву». Впрочем, может быть, сие обозначает авторское нетерпение.
Мои все на даче, Л. А. разрывается между (нрзб) и экзаменами, а я в городе, будем живы, махнём в Коктебель, там будет и Алёша (нрзб). Так что Вам (нрзб) и сам бог велел. На днях спросил у Холопова о «Царь-рыбе», хотя там цикл будет всё-таки сказать обязательно и в целом об Астафьеве. Но это уже придётся делать тотчас же, в июне. Ведь надо не позже января-февраля делать. После разговора пошло (весьма положительного) (нрзб).
Вспоминаю о Вас с нежностью. Приятно знать, что несмотря ни на что (нрзб), Ваша статья о Шишкове — тому доказательство. Учтите, пожалуйста, в дальнейшем, что, например, писал о «Роковых яйцах» Л. Ершов в своей книге о сатире 20-х гг. Черниченко, хваля меня, написал, что я верно говорил о тенденциях в литературе — булгаринско-софроновской и радищевско-овечкинской. В критике нашей всё это (нрзб) отчётливо. Поэтому мне там дорого всё, что Вы говорите об Астафьеве, Распутине, Залыгине, Л. Иванове, Л. Сейфуллиной, Н. Ядринцеве. Мысленно часто беседую с Вами.
Большой привет Фаине Васильевне, перед которой виноват — забил её своими разговорами. От Ларисы Алек. Привет. Всего доброго.
Пишите — Ваш Астафьев.
12. X. 1981
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Мы только что получили твою книгу и книгу М. С. Спасибо, наши дорогие друзья, за внимание и память.
Оказывается, «Падение листа» вошло в этот том — превосходно! А у меня это «место» благополучно выбросили под девизом: «Неубедительно!». До начальства добраться в «Сов(етском). пис(ател)е» мудрёно, и кто писал «на полях», тоже не дознался, редактор же сказала: «Это общее мнение». Господи! Решил специально написать статью о «Затесях» и опубликовать в своей книге («Коммунист» называть не буду — просто изложу «своё мнение»). Чёрт с ними! Стена непробиваемая.
С удовольствием посылаю Вам книгу А. Новосёлова «Беловодье»54. Я бился с нею больше 15 лет. Господин Коптелов55 написал, что сие есть «реакционное произведение» и не допустил печатать в Зап. Сиб. изд-ве. Послали в Институт мировой литературы, те вообще ничего не ответили, хотя рукопись держали три года. Омский обком на запрос ответил: Новосёлов реакционный политический деятель 1917–1918 гг. и никакой не писатель, раздутая «величина» и т. п. Так и длилось много лет, и вот — такая книга! Представляете мою радость, мою победу… Почитайте «Беловодье» и «Мирская» — это превосходно, мы, сибиряки, можем гордиться такими писателями.
Приезжайте к нам — будем рады. Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
16 октября 1981 г.
Дорогой Николай Николаевич!
Крутит и вертит меня жизнёнка, даже «вольное» письмо написать недосуг, всё какие-то обязанности и обязательства.
Лето прошло в хлопотах и устройстве. Когда приезжал Валя Курбатов, я не вызвал вас потому, что полный развал был на дворе, начали строить гараж, дровяник, забор городили, и делалось это всё лето.
Лишь в сентябре, по приглашению (нрзб), мы с М. С. съездили на Клинскую ярмарку, а после, во главе с Залыгиным и хорошей бригадой писателей, проследовали в Петрозаводск, Мурманск, где занимались лит. обсуждениями, выступлениями и т. д. и т. п., а потом залетели в Вологду, навестили детей и внуков. Домой вернулись первого октября, и вот полмесяца уже разгребаем почту и хоз. дела — расплата за удовольствия, полученные в путешествии.
Несмотря на суету, я подготовил и сдал книгу «Затесей», вместе со старыми их теперь набралось сотня с лишним. Я их разбил на шесть тетрадок, и книга получилась любопытная, но повозиться пришлось крепко. Из такой (нрзб) не так просто было делать книгу.
К концу идёт и «Зрячий посох», осталось написать два кусочка, до которых я никак не доберусь. За роман мечтаю уж засесть глухой зимой, а пока очень заболели ноги, суставы. Не могу в обуви жёсткой и ходить. Быть может, придётся ехать на курорт, а я был на ём последний раз в 67-м году, и писать меня на него не тянет.
В ноябре, если ничего не стрясётся, поеду с делегацией писателей в Австрию. Охота мне посмотреть моцартовские и штраусовские места, с детства, с «Большого вальса» охота, авось и утешу блажь свою.
У М. С. вышла в Кр(аснояр)-ске книжка, напечатали её повестушку в №8 «Москвы», а у меня в 12-м номере «Дружбы народов» идёт цикл «Затесей», одна из которых написана была вчерне в Новосибирске во время работы над «Кражей». Вот и все новости.
С наступающим тебя и Ф. В. праздником!
Обнимаю. Виктор.
4.XI.1981
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Вчера отправил вёрстки своей книги в «Сов. писатель», удивили меня только, что художник, оформляющий книгу, другой, и я боюсь, что она не будет иллюстрирована, как предполагалось.
Письмо я Ваше получил, очень был рад отклику, но из него я не понял, получили ли Вы книгу А. Новосёлова, которую я послал 13 октября. Было бы жаль её потерять. Книга получилась хорошая и издана со вкусом. Она из числа тех, которыми я как составитель горжусь.
Книгу М. С. и том IV твой мы получили. Радует меня раздел «Затесей» — в нём и «Падение листа», и «Паруня», и многое — лучшее в этом цикле.
Поздравляю Вас с зимним праздником. Наступила пора лыж, чему я очень рад — у нас выпал снег, хотя и неустойчивый пока. Думаю, что 8–10.ХI уже можно будет отправляться в лес — в это время он по-особенному приятен.
Марии Семёновне наш поклон.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
(отв. 2.XII.81)
Дорогой Николай Николаевич!
Новосёлова я покупал, но ещё не листал, не читал, к сожалению, ещё и (нрзб), поглядываю на хорошие книги, как волк голодный, а читаю всё текучку, да начитываю литературу о войне — для романа. Прочёл вот в переводе, в рукописи, роман американца Трамбо «Джонни получает винтовку» и обалдел. Такого проклятия войне нет сильнее в литературе. Роман написан в 39-м году, известен во всём мире и экранизирован. Казалось бы, нам бы и напечатать его. Ан нет! Трамбо проклинает все войны, всё оружие, всех безумных людей, «охотно жертвующих жизнями других» (его доподлинные слова!, а мы как бы и за мир, но за мир как выгодный и потому наш «бронепоезд всё стоит на запасном пути»…
Прочёл записки Гудериана — занятное и тяжёлое чтение, много мне прояснившее в цене войны. Читаю сейчас записки одного нашего художника, бывшего на войне связником, читаю роман Елегечева о протопопе Аввакуме «Зима»56 для «Сиб. огней» и начинаю понимать, почему его выселил Колыхалов из Томска57 — просто Елегечев талантливей и умней его, а как это терпеть сов. писателю, да ещё и (нрзб) наполовину?!
В №12 «Дружбы народов» посмотри мои новые «Затеси» и обязательно прочти в №10 «Искусство кино» сценарий «Не убий», ибо в кино от него могут остаться роман да (нрзб). На первый случай название уже (нрзб).
Поклон Ф. В. Обнимаю — Виктор.
2.XII.1981
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Получил твоё письмо и обрадовался — во-первых, ты работаешь: и над романом думаешь (вокруг литературу читаешь) и печатаешься — всё это я буду читать непременно (в «Дружбе народов», в «Искусстве кино»). Нам в нашем возрасте нельзя быть спокойными, неработающими. Активное воздействие на умы — наша стихия, поступаться не должны. Я радуюсь, что у тебя такой боевой заряд.
Приятно мне, что ты Новосёлова и «Дикольче» Шишкова поставил на полку желанных книг. В. Распутин писал мне, что я познакомил его с такой «высокой» литературой, Ф. Абрамов, почитав «Беловодье», называет повесть классикой, С. Залыгин вчера позвонил мне и сказал, что я совершил «подвиг», открыв Новосёлова во всём его объёме. Мне, конечно, лестно это слышать, но ведь «виновники» мои существовали до меня, действовали, страдали, выражали самих себя, я лишь внимательный читатель их свершений — не больше того.
Относительно Елегечева я согласен с вами. У меня с ним установились хорошие отношения, он собирался широко поставить архивное дело в Томске, что касалось литературы, а потом «пришёл» Колыхалов и всё это заглохло. Увы, в «Сиб. огнях» его, Елегечева, тоже не жаловали, а некоторые повести прошли мимо журнала, о чём я очень жалел. Если сейчас что-то появится — буду только рад. Когда он уехал из Томска, я считал это потерей для Сибири.
В. Распутин пишет, что если я надумаю ехать в Красноярск, он охотно присоединится — это в ответ на мою просьбу, где мы смогли бы повстречаться. Но сейчас у меня намечается поездка в Томск. И вот как только монография «Виктор Астафьев» появится в «Сов. писателе», я забираю энное количество экз. и еду в Красноярск… Но Господи! Когда это будет?!
Марии Семёновне наш общий с Ф. В. привет.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
(отв. 31.XII.81)
Дорогой Николай Николаевич!
Всё я получил, и «Новосёлова» тоже. За всё спасибо большое. А я тут, ободрённый хорошей, сухой погодой, какую втихую искал работать, за полчаса накатал черновик новой небольшой повести (написал рассказ).
Валя Распутин тоже начал работать, напечатал в «Сибири» рассказ, говорит, очень хороший, и пока не кончился запал, стремится в деревню ещё пожить. Вот этому я рад, наверное, больше, чем своему творческому воскресению. От Вали ещё много и много надо ждать. Дал бы бог ему здоровья!
Я подумал, а зачем тебе искать журнал, когда мне их прислали? И решил послать тебе на память, тем более что кино — это ох как длинно.
Как Валя испишется, устанет, так и приезжайте. Вплоть до марта я надеюсь быть дома — в марте пригласили в Академгородок ваш, давно, говорят, не виделись.
М. С. поездила в Москву и Вологду, послезавтра возвращается.
Вот пока и всё. Поклон Фаине Васильевне. Обоих с Новым годом! Не хворать ни зимой, ни летом.
Кланяюсь, обнимаю, целую —
Ваш Виктор.
21 декабря 1981 г.
29.XII.1981
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Только что получил журнал «Искусство кино» и не утерпел, чтобы сразу же не прочитать сценарий «Не убий». Впечатление огромное. Читал залпом, не отрываясь, да и не мог оторваться до того, как увидел Андрюшу — Андрея Булыгина в музее. Такой финал не ожидал, он и верен и кинематографичен. Однако же такой сценарий чрезвычайно труден для режиссёра, я не представляю, как его, фильм, делать — ведь в нём, словно бы совсем-совсем, мало действий, а если они есть, то носят внешне однообразный характер. Следовательно, вся суть во внутреннем переживании, нужен актёр для роли Андрея редкостной силы, без этого не произойдёт столкновения характеров и мировоззрений Андрей Булыгин — Хорст Бёггер. Ну и задачку Вы задали отважному режиссёру! А главное — ужас войны и не в символах, а в реальных столкновениях живых людей; вся трагедия в том, что Хорст тоже человек, хорошо, что свою нечеловеческую «работу» он делает под нажимом… Словом, тут есть что играть и есть над чем задуматься…
Поздравляю с удачей!
Рассказ В. Распутина не читал. Кажется, он входит в его книгу, которая должна появиться в «Молодой гвардии», в ней одни рассказы и три новых. Тоже очень рад за него.
Новый год встречает не очень весело, хотя бы потому, что обещает разные трудности да много их, трудностей переносится на Новый год, увы.
Секретариат «отчитал» «Наш современник» за №11. Жаль В. Крупина58, который высказал немало здравых мыслей, но их квалифицировали как «Брюзжание при отсутствии авторской позиции…». О брюзжании можно поспорить, а позиция у автора ясная: нетерпим он к нашим крупным и мелким недостаткам. Это-то, видимо, и задело кое-кого…
Обратил я внимание и на то, что Вас нет в составе редколлегии, давно обратил, а спросить, в чём дело, не успел. Иль не угодили кому?
Ф. В. и я шлём М. С. и Вам большой привет и поздравляем с Новым годом. Здоровья Вам!
Обнимаю.
Ваш Н. Яновский
3.III.1982
Речкуновка
Дорогой Виктор Петрович!
Пишу тебе из санатория «Речкуновка». Это в 50 минутах езды от Новосибирска. Санаторий сердечный, и я здесь хорошо подлечиваюсь (уже третий раз за последние годы). Всякого рода «процедуры», свежий воздух (в десять раз лучше, чем в городе), лыжи почти ежедневно; потому и самочувствие лучше.
Но и здесь меня разыскали (никому я адреса не давал, знал лишь наш Союз), прислали из «Сов. писателя», просят срочно им позвонить.
Так вот выяснилось, что Лито держало мою книгу целый месяц (даже типография возмутилась — у них «горел» план) и потребовали убрать кое-какие цитаты из твоих высказываний и просто цитаты из художественных произведений, сняли какую-то полемику (я не разобрал, какую), словом, закрестили красным карандашом несколько страниц; и об этом мне сообщили, очевидно, для того, чтоб я потом не запротестовал и не обвинил редакцию в самоуправстве.
Итак, да здравствует «свободное слово»!
Мне это слегка потрепало нервишки, но теперь я успокоился (тоже слегка).
Здесь я понемногу работаю, как всегда в таких случаях, иначе со скуки подохнешь, да сроки по договорам поджимают. 10 марта наше житьё-бытьё в Речкуновке закончится.
Поздравляем Марию Семёновну с днём 8-го марта. Желаем ей с Ф. В. радостей и доброго здоровья.
Как идут дела у тебя? Что с романом? Как здоровье?
Время идёт неостановимо, и всё проходит…
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
4.V.1982
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Только что вернулся из Новокузнецка, где провели мы праздничные дни у дочери, и теперь сижу в канун дня Победы и думаю о пережитом. Как, в сущности, коротка жизнь и как мало в ней подлинных радостей! День Победы не просто одна из таких радостей, день этот исключительный и незабываемый — вот и пишу тебе поздравление, что не более в моих «писаниях», как бледная копия того, что тогда пережито.
Поздравляю, поздравляю!
Хотя давно уже этот день связан с нашей болью, не всё и вспоминать хочется, но и не вспоминать нельзя.
Я только что посмотрел кино «Звездопад» (отсюда лирика, мне несвойственная, я давно стал сухарём). Вспомнил я повесть, как впервые прочитал, как потом о ней думал, что-то писал… Так вот, просмотрев фильм, убедился, что режиссёр убоялся сосредоточиться на одной повести, создал побочные, по его мнению, «действенные» сцены и упустил показать поэзию первой любви в чрезвычайных условиях, которые привели героев к проклятию войны, со всей силой ненависти к ней. В страданиях юных оказалась больше всего повинной «расчётливая» мать девушки. Многие детали фильма не работают на главное в нём (например, растянутая игра детей в папы-мамы). Вообще, от сцены к сцене у меня нарастал протест, и вышел я разочарованным.
Да, понимаю: у режиссёра свой взгляд, другие средства прочтения повести, но снижать её пафос у него права не было. Есть удачные сцены и удачные исполнители, но изменить «волю» постановщика они не смогли.
Я хотел с тобой о многом поговорить, но повёл себя бог знает как, просто ужасно, и простить это себе не могу.
В «Енисее», кажется, появилась моя статья о «Царь-рыбе» — вот где-то (?), ничего не сообщают…
Ещё раз поздравляю тебя и Марию Семёновну и обнимаю Вас.
Ваш Н. Яновский.
(отв. 10 (16?).VII.82)
6 июня 1982 г.
село Овсянка
Дорогой Николай Николаевич!
Из древнего города Порхова одна бродячая артистка с радостью сообщила мне (она читала тамошнему просвещённому народу «Сон о белых горах», и они заплакали), что купила книжку Н. Яновского об Астафьеве.
Я, конечно, ясно понимаю, что Новосибирску и Красноярску до Порхова далеко, (нрзб) так ретиво бороться за культуру, да ещё за какую-то Вы-со-кую (очевидно, подразумевается и широкая ещё?!), что уж до самой культуры руки не доходят, и вообще, «чё это тако?», многие совершенно не понимают, обладев от парадов, тронных речей, приёмов и видов «на будущие достижения» в области «духовной жизни».
У нас новый начальник отдела культуры Крайисполкома уже несколько месяцев на посту и не соизволил познакомиться с писательской организацией, пошёл третий год, как я на Родине, и со мной тоже никто не поговорил, а знакомились иные руководители идеологии в коридорах, мимоходом. Мне-то насрать, меньше трезвому и вони, но каковы культуртрегеры? Или по-русски — мудаки от культуры. Этакий пузатенький, шустрый советский мещанин при галстуке и волосиках, мельтешит, шумит, на телефонные кнопки нажимает, и кажется ему, что мы с его помощью берём одну культ. вершину за другой.
А книжки вот в магазинах нет. Наверное, и у тебя ещё нет?
А у меня вышло подряд три книжки: в Ленинграде «Последний поклон» с тремя рассказами; приложением к «Дружбе народов» — «Последний поклон», и «Царь-рыба» в «Современнике» открыла новую «библиотеку Нечерноземья». «Рыба», кстати, издана хорошо, а прислали книгу пока лишь ленинградцы, и они же мне подсказали, что с меня, как с инвалида войны, не должны брать налог подоходный.
Во порядки! Никто до этого не подсказал такую вещь, и я же лопух ничего этого не знаю, и сколько ж с меня содрали грошей?! А ведь переиздания мои потом уже не приносили доходу, а новые вещи идут туго. Книга «Затесей», слышал я, слетала уже в Крайком из цензуры, на перестраховку, и едва ли её там полюбят, уж очень она не в пику с продовольственной программой и прочими речами.
А и бог с ней! Последние месяцы зимы, весну и начало лета я вкалывал, как кузнец. Сделал второй заход на свой маленький роман, уже есть каркас и получились отдельные куски, остальные до осени. Написал шесть статей подряд разного размера, одну о Косте Воробьёве59, покойнике, страшную и сердитую. Очень уж меня разозлила вся эта критическая болтовня об абвиволентной (так!) литературе и прочей вумной херне, нужной лишь для того, чтоб себя показать — не зря, мол, учились грамоте, а главное, уйти от злободневных и тяжёлых вопросов действительности, от судьбы отдельного писателя, от его горестей, нужд, безысходности в мутное пространство очень мутной нашей и путаной теории. Вот я и попытался на конкретной, трагической судьбе прекрасного писателя приостановить этот критический благовест и послал статью в «Литературную газету», а повод к написанию был тот, что я прочёл Костину книгу в Красноярске и делал к ней предисловие, но разошёлся и написал 25 страниц, аж бумага дымилась.
Из двадцати пяти сделал 20 на предисловие, а целиком статью попробую всё же напечатать60. Может тебе её прислать в рукописи?
Мы ездили в тайгу, по «черкасовским местам», на реку Амыл и видели сёла, одно село настоящее, сибирское, с ухоженными домами, лошадьми, степенным трудовым народом, который оставил всё лучшее от старого и взял всё лучшее от нового — прекрасно и дружно живут люди, опрятные, мастеровые, трезвые. Душа пела и радовалась! Устал я на Нечерноземье видеть русское кладбище из деревень, городишек и посёлков, устал глядеть на подавленных людей, на завшивленную зелень, (нрзб) земную пустыню, которую начали подрядно отдавать «младшим братьям» для окончательного надругательства над русской нацией.
Был дом и поле на два дышла,
Там ни двора и ни кола.
России нет, Россия вышла,
И не звонят колокола.
О ней ни слуху и ни духу,
Печаль никто не сторожит.
Россия глушит бормотуху
И кверху задницей лежит.
И мы уходим с ней навеки,
Не уяснив свою вину,
А в Новгородчине — узбеки
Уже корчуют целину.
Вот какие стихи написал герой соц. труда Миша Дудин!61 И его проняло! А ведь благополучный внешне и обласканный партией человек. Его подборка стихов в 1-м номере «Дружбы народов» — это вообще самое серьёзное из того, что я читал последнее время в нашей поэзии.
Был у меня крытик-эстет Курбатов дней десять. Многое мы с ним переговорили (ему Красноярское издательство заказало книгу к моему шестидесятилетию), так и он подбросил мне любопытный стишок Николая Шатрова, воспитанника писателя Софроницкого, кончившего дни от пьянства и заброшенности в расцвете лет:
Плюну в морду поганому кенту,
Не слюною, а сгустком огня:
Полюбуйся, какой я богемный —
Сколько крови моей у меня!
Что ты, Родина, делаешь с нами —
Лучшим цветом твоих сыновей?..
…Кумачовое плещется знамя
Палачовой (?) рубахи твоей.
Вот такое «Лит. наследство» скапливается в столах «благодарных» современников! И всё это под благодушное гудение трибун, под выездные праздники культуры. Мне за весну и лето пришло семь или восемь приглашений на разного рода «мероприятия», стоящие огромных денег, а (нрзб) навсегда в больнице свою деревенскую соседку, она с больными ночами ходит босиком — потеряли в пути тапочки, а в больнице их нет.
Собирался с М. С. на Нижнюю Тунгуску лететь. Выбрали меня депутатом Крайсовета — завтра первая сессия, после неё и полетим. Книжки штуки три пришли, едва ли я их тут куплю.
Поклон Фаине Васильевне от меня и Марьи Семёновны. У неё помер брат, она (нрзб) плохо перенесла, но сейчас работает вовсю и такие славные главы пишет в повесть «Отец».
Обнимаю, целую —
Твой Вик. Петров.
16 (10).VII.1982
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Я получил твоё письмо и посылаю три книги, которые я только вчера получил. Чёрт знает что, я заказал здесь 100 экз., город в июне получил только 130 экз., а книготорг «мудро» распорядился, разверстав эти экз. по всем магазинам города, а мне выделил только 30 экз., из которых в последний момент «умыкнул» ещё 4 экз. Когда я возмутился и позвонил в облкниготорг, то мне ответили, что они не могут оставить магазины без книги. Ужас! Но вам не стыдно заставлять меня бегать по городу и скупать книгу?! — спросил я — вы ведь всё равно получили бы те деньги, которые получите с покупателей в любом месте. Дубы молчат — у них «высшая политика», они, видимо, полагают, что автор начнёт спекулировать своей книгой, потому что недоумевают, зачем их мне столько. Мне с трудом удалось вырвать 50 экз. книги Вяч. Шишкова «Дикольче», составленную мною. Так и спросили: «Зачем вам столько?» — «Торговать»,— ответил я. Теперь отправил заказ в Москву, в книжную лавку писателей, но боюсь, что опоздал, понадеявшись на местных торгашей. Это ещё один показательный штрих в «развитии» нашей культуры, о которой ты мне написал.
«Сов. писатель» издал мною составленные «Воспоминания о В. Шишкове», и из положенных составителю 5 экз. не выслал ни одного.
Сейчас тоже молчат, хотя один из числа «сигналов» положено было прислать мне. Я впервые увидел свою книгу, когда одна из читательниц в Ростове-на-Дону прислала мне её с просьбой подписать, потому что она давно любит Астафьева, а я «прекрасно» о нём написал, да и вообще «сибиряки хорошо пишут». Вот такой первый отзыв я получил именно от читателя, а не от профессионала-литератора, судя по не очень грамотному письму. Тут, конечно, заслуга не моя, а твоя — свет твоей популярности теперь падает и на меня. Но что скажет наша критика, если она заметит эту книгу?
Чрезвычайно рад, что вплотную сидишь над романом — для меня такое известие праздник. Расслабляться ни при каких случаях, видимо, нельзя, надо упорно идти по избранному пути. Если есть лишний полный текст статьи о К. Воробьёве, пришли. Я мало сказал в книге о «Затесях» (анализ с «падением листа» попросту выбросили) и ничего не написал о сборнике твоих статей. Хочу к этому обязательно вернуться.
Лето у меня проходит в трудах, так сказать. Готовлю на 1984 год свою книгу (юбилейную, к 70-летию — сейчас не сдашь, книга к сроку не выйдет), а в 1983 году должен выйти том ЛНС, который всё ещё у меня на столе, заканчиваю вступительную статью, увяз в сложнейших комментариях к событиям столетней давности. Эти две книги, каждая из которых 500–600 стр., моя первая забота, и в августе я должен их сдать. Потому-то я сейчас и не могу сдвинуться с места, а так хотелось бы!
Стихи М. Дудина и Н. Шатрова читал с грустным удовольствием; спасибо за них. От Дудина я такого, право, не ожидал.
Ф. В. Марии Семёновне и тебе шлёт привет. Марии Семёновне мой поклон.
Тебя обнимаю и желаю здоровья.
Твой Н. Яновский.
Дорогой Николай Николаевич!
Ну, вот и первая ласточка на твою книгу. Я убеждал Николаеву, что надо давать портрет автора, а не мой, но она как-то очень своеобразно и по-своему понимает лит.дело, по которому выходит, что это я о себе написал и в своей типографии, за свой счёт издал книгу. Словом, как граф Хвостов62.
Мои летние дела было начались хорошо, да вот кончились плохо. Когда был на Осиповских порогах, много бродил с удочкой в воде, мой старый (нрзб) — ревматизм очнулся, и я несколько ночей не спал вообще.
Пришлось уехать из Овсянки, начинать лечиться, а в городе-то я себя чувствую потерянно и тоскую по Овсянке, которую моя Марья Семёновна не любит и, если возможно, (нрзб) задерживает меня в городе. Вообще, в ней со временем укрепилась эта привычка, чтобы всё было по её, и я, чтобы не травмировать её, человека больного и пожилого уже, уступаю и лишь иногда употребляю силу мужскую — сколько этой моей силы ушло на то, чтобы поехать учиться на лит. курсы или переехать в Сибирь! Кабы не сопротивление М. С. молчаливое, либо говорливо-наступательное, давно бы я жил на Родине…
Ну, да что об этом говорить! Не расходиться же было из-за таких «мелочей», хотя люди более склочные и решительные, может, и разошлись бы.
Да и человек-то она очень хороший, но привыкший управлять и направлять, вести дом, семью — это тяжёлые обязанности в наше время, и при исполнении их она сильно износилась. Страшно не любит, чтоб я куда-то ходил или ездил, всегда чтоб на глазах был, каждый шаг мой под заботливым контролем. «Забота» эта не имеет границ, и где навязчивость, где настырность, где унижение второй половины, уже часто и не различишь, а чтобы не тратить нервы попусту, и уступишь…
Ну, да что это меня повело на такую «тему»? Тут и «цены-то» нет, а есть моё расп...ство мужское, достойное всяческого презрения.
Николай Николаевич — голубь мой! Безмерно, братски любимый! Кончай пить! То есть совсем не бросай, но если хочешь выйти из круга пьянства — выдь! Возраст твой, жизнь твоя уже не приличествуют винопитию. Работяги, сплошь запивающиеся, глотают зелье от пустоты жизни, безделья, побуждений к «весёлому» времяпровождению и просто от гибельной наследственности и привычки нашего народа к зелью этому, клятому. Век твой уже близится к концу — уважь свою старость и поработай ещё, а меж работой и повеселись. Совсем не выпивать — это уж совсем «пролить жизнь», и я против такого «приличия», сам горазд выпить от «восторга чувств», но не глухое пьянство, не система, не до одуренья и болезней…
Не спрашивай, где узнал, что ты пьёшь крепко, не сердись, не взыскуй, а опохмелись — и за стол, за письменный! Садись, обещай мне это, иначе я буду очень и очень расстроен, да и сам хочу и люблю выпить, но потом, потом, и чтоб силы твои для этого сохранились.
Спасибо Фаине Васильевне за письмо — переводчица Шарлотта Кошут уже не первую мою книгу переводит, её муж тут главный редактор и директор издательства «Фонд ди Вельт» (или что-то в этом звучании) и, конечно же, работу ей даёт. Я бывал у них в гостях — очень респектабельные и богатейшие немцы, хитрые к тому же.
Кланяюсь, обнимаю и целую тебя —
Твой Виктор.
13 августа 1982 г.
16.XI.1982
Пицунда
Дорогой Виктор Петрович!
Перед отъездом в Москву, а потом через недельку в Пицунду, в Дом творчества, я получил твоё письмо и рецензию на мою книгу. Твоё письмо меня взволновало, и я как-то не нашёлся сразу, что на него ответить. Моё отношение к тебе давно и искренно, прочно выражено во всём, что я делал до сих пор со дня, как мы повстречались и поняли друг друга.
О книге я получаю хорошие отзывы, что будет ещё в печати,— не знаю, как не знаю, будет ли вообще, но ругатели всегда найдутся, как это сделала Г. Белая в закрытой рецензии. Хорошо, что «Сов. писатель» к ней не прислушался, она и для меня оказалась совсем бесполезной, хотя и «недостатки» были перечислены по пунктам.
В Москве я занимался Потаниным, и на обратном пути буду заниматься им. Узнал, кстати, и о том, что книга о Шишкове подписана к печати на 1983 год (изд-во «Художественная литература»). Дай-то бог, я с нею давно вожусь и мечтаю увидеть реальной книгой к 110-летию со дня рождения Вяч. Яковлевича.
В Пицунде работал над книгой о Леониде Иванове (для Омского изд-ва на 1984 год), кажется, закончил, потому что у меня о нём было немало написано, получилось теперь листов пять. Писать о нём — публицисте — трудно, но интересно, т. к. он знающий человек, любящий своё дело и правдив, как речь заходит о наших недостатках в с/х-ой политике.
Написал здесь ещё предисловие к новой книге Н. Самохина63. Обрати внимание на этого человека, на его автобиографическую, лирическую прозу последнего времени, он настоящий писатель, и предисловие к его книге писать было радостно.
Перечисляю тебе всё это для того, чтоб ты не подумал, что я всё в себе «заложил за воротник». Это чепуха и гиль. Впереди немало разных «заделок», которые мечтаю осуществить, пока есть силы и здоровье. Живу я не заказами, давно уже сам «навязываю» темы издательствам и печатным органам. А верен Сибири, сибирским томам. Отъезжая, сдал в Зап.-Сиб. изд-во новую книгу свою листов на 20 (где половина действительно новая и назвал её «Верность»64. Кстати, в ней будет о «Затесях», где я использую анализ рассказа «Падение листа», выброшенного «Сов. писателем», разумеется, из-за полемики с «Коммунистом». Теперь я упоминание о «Коммунисте» убрал, но суть анализа подчеркнул — не надо дразнить гусей, видимо. Все читавшие и читающие разберутся что к чему.
Стихи из твоего письма я запомнил и повторяю, когда почему-либо мне становится невыносимо. Для ради созвучия с создавшимся настроением, и странно — успокаиваюсь, потому что думаю так не я один — и ты, и автор этих стихов, и многие другие: значит, жива ещё Русь…
Здесь с Ф. В. мы купаемся, гуляем, сколь возможно, набираемся сил в преддверии зимы. Мы шлём Марии Семёновне и тебе привет и добрые пожелания здоровья.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
(отв. 12.XII.82)
Дорогой Николай Николаевич!
С великим трудом и осложнениями вышли «Затеси»65. Уж давно надо бы отправить тебе, но жизнёнка так крутит, что и на письмо времени нет. Марья Семёновна отсутствует — заболела дочь, тяжело, и она уехала в Вологду, а затем в Ленинград, где дочь лежала в клинике. Сейчас они все вернулись в Вологду до января, а я 1-го лечу в Москву, на пленум, потом к ним и там уж смотреть и решать будем, как и где жить дальше дочери с детьми.
Работал пока ещё мало, хотя осень моё время. Закончил, правда, «Зрячий посох», но всё воруя у дел «необходимых» и людей настырных. «Посох» повезу с собой, но едва ли кто возьмётся напечатать его целиком. Летом удалось поездить маленько по краю. Осенью, с ружьецом три дня побыл на Мане. Три незабвенных дня! В остальное время дома безвыходно и бесполезно. Всё какие-то дурацкие дела и обязанности перед всеми. Ах, как я не умею жить строго, согласно возрасту жалеть силы и время. Так и не научился!
Вернусь домой в середине декабря, так, надеюсь, и засяду за роман, так надеюсь. Может, за зиму что и удастся сделать, если бог будет милостив к нам.
Более никаких новостей нет — издавать будут «Царь-рыбу» в Италии. Как она прозвучит на бельканто? Трудно представить. Вышла «Рыба» и в «Прогрессе», на английском. Очень хорошо издана, а глава о (нрзб), нарожавшей кучу детей от зэков, называется: «Маленькая леди». Каково?!
Поклон Фаине Васильевне.
Обнимаю и целую тебя, желаю доброго здоровья.
Твой — Виктор Петрович.
26 ноября 1982 г.
12.XII.1982
Новосибирск
Получил твои «Затеси» и очень обрадовался — ещё одна добрая книга появилась. Пусть в неё вошли не все, но то, что вошло, само по себе весомо, и даёт мне повод в книге, которую я готовлю на 1984 год, дописать главу о «Затесях» (в том числе и о «Падении листа»).
Книга оформлена скромно, но жаль не та бумага, сыроват был переплёт. Но тут ничего не поделаешь.
В «Лит. России» появилась рецензия на книгу — положительная, слава богу. В. Курбатов прислал мне хорошее письмо, говорит, что книга ему поглянулась. Я не обольщаюсь, знаю только одно — писал я её с полной отдачей, добросовестно.
Живу сейчас незавидно — прихварываю больше, чем обычно; работаю, но не столь продуктивно, как раньше; приготовил книгу (листов на 20) на 1984 год, сдаю сейчас «Лит. наследство», том 6 (листов 30). Дело страшно канительное и трудоёмкое. В набор пойдёт 20/XII, и я вздохну посвободней.
«Жить строго, согласно возрасту» и я не умею, но всё-таки «жалеть силы и время» надо, надо ради того, для чего родились мы, ради того, что тебе и никому другому дано. Потому я приветствую твою решимость «засесть за роман» и ни когда-нибудь, а нынче зимой. Желаю скорейшего осуществления твоего замысла, это надо всем нам, людям, тебя любящим.
Семейству, Марии Семёновне наш поклон.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
28.IV.1983
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Бог знает, сколько времени я не имею от тебя вестей! Что у Вас? Как здоровы, работа, самочувствие?
Я поздравляю Вас с Марией Семёновной с Днём Победы, великим для всех нас днём. Хочу, чтоб этот день встретили так, как мы встречали его впервые. Какое давнее, незабываемое и прекрасное время! Мы верили и надеялись, что впереди нас ждёт счастье, только оно и ничего другого за реальность признавать не хотели.
Что-то осуществилось — не будем думать о своём времени только плохо, но многое засело, как боль в сердце, не затухающая с годами, совсем наоборот, и с этим уже ничего не поделаешь.
Обнимаю и целую милого мне человека, желаю, чтоб и в этот сегодняшний день, как тогда, в 45-ом, ощутил всем сердцем: впереди счастье…
Твой Н. Яновский.
21.IX.1983
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Давненько я тебе не писал и твоего голоса тоже не слышал. Собирался я нынче летом в Красноярск по своим архивным делам, да так и не выбрался — то своим «Наследством» занимался (шестой том сдавал в производство, нынче он выйдет), то дописывал и сдавал свою юбилейную книгу (в 1984 г. мне «стукнет» 70, а тебе, как я понимаю, 60). Книгу я сдал (её уже отредактировали), а годки между тем набежали, и мне уже совсем скоро станет 69, старею, болезни чаще посещают меня, и уже потянуло на воспоминания о встречах с хорошими людьми (в книге, которой, дай бог, выйдет, ты эти воспоминания найдёшь).
Летом жил на даче, занимался с внуком, с существом занятным и весёлым, копался на своём огороде, изрядно запущенном, но прелести от «общения» с землёй это не уменьшало. За это лето я не только «посвежел», но и немало поработал.
25/IX по «библиотечным делам» лечу в Москву, потом буду в Бежецке, где состоится конференция в связи с 110-летием со дня рождения Вяч. Шишкова (я ведь «шишковист»), а затем сразу в Малеевку — и отдохнуть, и подлечиться, и поработать («отдохнуть» от забот об обедах — у нас всё же трудненько с продуктами — мясо, масло по талонам). Появлюсь дома не раньше середины ноября, потому что мечтаю на недельку съездить в Ленинград в связи с задуманной книжкой (материалы наиболее полно можно найти только там).
Марии Семёновне наш с Фаей поклон, тебя я обнимаю и желаю здоровья.
Твой Н. Яновский.
P. S. В книге моей глава о «Затесях» в более полном виде, чем то, что уже напечатано. Н. Я.
(отв. 6.XII.83)
19 ноября 1983 г.
Дорогой Николай Николаевич!
Поскольку в последнем ко мне письме ты указал, что будешь дома в конце ноября только, вот я и подгадываю с письмом к этому сроку.
Пишу «изблизя», из Белокурихи, куда, не знаю зачем и почему приехал. Но всё по порядку.
Ты же знаешь, что я весной чуть не умер от тяжёлого воспаления лёгких с присоединившимися к нему, как говорят доктора, «побочными явлениями». А потом не было весны и «погасло» тепло в наших казённо-панельных домах. Надо было ехать в деревню, ближе к цели, к деревенским печам, второго обострения болезни лёгких мне было бы уже не перенести.
Ко дню Победы уехали в Овсянку, устроились, начали обживаться, всё холодно, ветрено, сыро, но всё же копались маленько в земле, и на берег Енисея среди дня я выползал, а это для меня такое наслаждение, такая лечебная процедура, что я уже начал приходить в себя, хотя напротив меня в бабушкиной избе одиноко и тяжко болела тётка Апроня, и дети не спешили скрасить её одиночество. Но когда я приехал (зимой тоже навещал (но именно навещал из города), а когда приехал, терпел на её глазах и заходил к ней по три раза на день, когда обласкаю, когда поругаю, она и шкандыбать начала, с палкой к нам через дорогу перебиралась. Однако одиночество, неумелое и непомерное потребление современных «средств медицины» (лекарствами их как-то боязно называть) сделали уже своё дело, она вроде как подвинулась умом и желала лишь одного — смерти.
Она и раньше о ней говорила много, страстно и, что уже выглядело иногда ханжески, раздражало всех. В конце мая какие-то черти и зачем-то унесли меня на сутки в город, а утром, как из-под земли звонок из Овсянки: «Умерла Апроня»…
Да кабы умерла! Ещё вечером, когда я уезжал и говорил, что вот приеду, что тепло скоро станет и мы с нею будем «гулять» по улице, а она слово гулять иначе как выпивать, веселиться и песни петь не понимала, вдруг начала меня резко, толчками, обнимать, целовать, и хотя плаксива была, как и многие наши деревенские бабы, тут без слёз сказала: «Ну, поезжай с богом! Не обижай Марью. Хорошо живите»…
Мне бы и приостановиться, вслушаться, а у меня голова-то проблемами соцреализма забита, в ней же роман крутится, как жёрнов. Словом, на утре тётка перекинула верёвку через перекладину под навесом и залезла в петлю, она даже не завязала верёвку наверху, но и этого хватило, одного желания умереть было достаточно…
Господь меня избавил от того, чтоб я видел всё в первоначальном виде (а я вынимал из петли людей и знаю, что это за процедура, однако трепотни, деревенских кривотолков и многого другого было и есть ещё предостаточно).
Хоронить у нас старух ещё умеют. Всю «организационную», часть денежной операции проделали мы, с моей любимой сестрой — Галей, и братцы, сыны Апрони, и невесточки, будто искупая вину за чёрствость свою и невнимание к матери, сделали могилу и поминки ладом.
И опустела бабушкина изба, и навалилась на меня такая пространственная пустота, такое горе, такая скорбь вселенская и вина, что мочи нет никакой и погоды нет, хотя уже и лето по календарю.
И прибёг я к старому способу спасения себя, сел за стол и начал писать военный роман. Отчего-то с третьей, последней части, отчего-то с середины, абы писалось!
И расписался! Композицию потом перестроил. Вдруг пошло-поехало, давно вплотную-то не работал. Все три части романа будут разны по композиции и даже по стилю, но третья, последняя, под названием «Весёлый солдат» идёт от первого лица, напрямую, с отступлениями и размышлениями, подобными тем, что в «Царь-рыбе», и это даёт мне возможность один на один поговорить с читателем о том, что же это было? Какую жизнь и как мы прожили?
Израбатывался сильно, научился сам себе мерить давление и маленько регулировать его, стараюсь особо никого в дом не пускать, хотя это мало и удавалось, ничего, кроме деловых писем, я не писал и даже черновик, как это у нас принято, Марии не читал.
А там и распогодилось! С середины августа сделалось теплее, светлее, но я уж к той поре дошёл до ручки. Надо было сделать хоть маленький перерыв. На несколько дней я съездил на Малый Абакан, затем на водохранилище (читай — водогноилище) — и снова за стол, но сил уже маловато. Мы с М. С. выбрались в Читу по приглашению на «Читинскую осень», проводимую с памятного тебе 1965 года. Но там было дождливо (нрзб), и мы, не доведя «осень» до конца, вернулись в Овсянку.
Перерыв был кстати, я (нрзб) меня на рукопись и к концу октября сделал-таки черновик половины третьей части, а это 800 страниц моих и примерно 500 на машинке. Работнул!
Книга идёт предельно серьёзная, местами уже готовая. Марья Семёновна собралась в тур. поездку по Финляндии, и я решил где-то спрятаться от людей, от телефона и от рукописи, и ещё сказали, что лучше всего это сделать в Белокурихе, и правильно сказали — такой глухой дыры сейчас уже трудно сыскать и в Сибири. Мечтал я подлечить ноги, сердчишко, гипертонию, но, как всегда, после большой работы, мало чего соображал, не испросил путёвку и приехал «просто так», а «просто так» может ездить лишь начальство и «полезные» люди. Однако комнатку мне дали, на питанье поставили, велели бегать много и долго, чтоб «оформиться на лечение» и чего-то там где-то доплатить «со скидкой как инвалиду войны», а я говорю: «От себя же заплачу, чтобы только не бегать, не добиваться скидок, которых мне никто и никогда не делал, а хочу лишь одного: „забыться и заснуть“…»
Такую возможность мне дали, и я вот несколько дней сплю без просыпа в этой тихой благодати. Никто меня здесь не знает и «не узнаёт» (на телевизоре-то я исторчал давно), и я никого не знаю, хожу себе и выплёвываю из бронхов всякую гадость и хлопотать насчёт лечения не буду, а посплю здесь числа до 25-го и рвану в Барнаул, чтоб повидаться с семьей погибшего на войне друга и оттуда домой.
К этой поре Мария моя вернётся и зима, глядишь, к нам будет милостива, а к весне уедем на Урал навестить могилу дочки и родителей Мани, затем к фронтовым друзьям и на 1 мая к детям и внукам — это и будет «мой юбилей», а слушать казённые, хвалебные слова, загонять единственного крепостного и дворового человека в гроб, мою Марью, даже во имя юбилея, не стоит, ибо я всё чаще и чаще на старости лет повторяю (нрзб) слова: «Такую бабу не отдам никому, такая баба нужна самому!».
Вот-с, такие дела!
25-го в Доме кино в Москве идёт фильм-премьера «Дважды рождённый» по моему и Жени Федоровского сценарию: в конце года по телевизору пойдёт фильм по моему рассказу «Тревожный сон» («Ненаглядный мой»), и это вот вроде бы будет серьёзно, но поглядим, а так боюсь и смотреть.
Читал ли ты Дальтона Трамбо в «Сибирских огнях»?66 Моя работа! И она мне перед богом зачтётся, и ещё я подготовил «Письма с войны» убиенных на войне и умерших красноярцев в «Енисей» и тоже светлое дело сделал, и ещё написал штук 20 новых «Затесей», и охота ещё напечатать рассказы для ребятишек — накопилось «на природе» штук десять, да сил нету. Буду копить.
Маня успела напечатать на машинке лишь 300 страниц рукописи. Пока печатает остальное, пока читаю, делаю первую правку, глядишь, и зима пройдёт, а там и весна, лето, и я возьмусь, бог даст, за вторую часть «Солдата». Пожелайте мне мужества и сил!
А я Вам желаю доброго здоровья, благополучия у детей и внуков и обоих, с Фаиной Васильевной, сильно обнимаю и целую. Ваш Виктор.
6.XII.1983
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Меня очень обрадовало твоё письмо, теперь я имею, пожалуй, полное представление о твоём житье-бытье, а то ходят разные слухи… Ну, да о них потом. А сейчас о главном: ты даже не представляешь, как я рад, что рукопись твоего романа, пусть в черновике, уже реальность, и целых 500 стр.! Теперь дай бог тебе здоровья для завершения работы. Своё шестидесятилетие ты встречаешь достойно — это ли не радость! В том, что «книга идёт предельно серьёзная», я не сомневаюсь.
Думал ли ты о журнале, в котором пойдёт твоё новое произведение? Не давай в «Сиб. огни», они уже «забодали» твои рассказы, забодали по-глупому, отдав их на предварительную цензуру в… Обком. Чего же они хотели? Чтобы Обком взял на себя ответственность? А зачем это Обкому — и судьба рассказов была решена. Судя по перечисленным работам, ты и в самом деле «работнул», многое мне пока не доступно, а роман Дальтона Трамбо я прочитал залпом. Вот это истинно антивоенный роман, потрясающий, выматывающий все жилы! Каким образом ты имел к нему отношение? Но какое бы ты к нему не имел отношение, твоя работа «зачтётся тебе перед богом» — безусловно. Роман гвоздём впивается в мозг, и нестерпимая боль от него теперь уже неуничтожима.
Потрясла меня история тёти Апрони. Страшная, жуткая вещь — одиночество, от него одно спасение — бегство в небытие, так нередко поступали люди, заключённые в одиночные камеры, а тут — «она даже не завязала верёвку наверху…». Читать это я не мог без накипевших слёз. Старость и к нам подступает (мне сегодня ровно 69 стукнуло), и неизвестно, как и чем она к нам обернётся, да уже и «оборачивается» не очень весёлыми событиями. Не удивляйся, что я вдруг заговорил и о себе — смерть каждого мы невольно примеряем к самим себе, это неизбежно.
Надеюсь, что в Белокурихе ты и отдохнул и подлечился; во всяком случае, в тишине — она нам очень нужна — набрался душевных сил, чтоб работать. Лично я нахожу в «делах праведных» отдохновение от разных бед и повседневной сутолоки; ну куда ни сунешься, обязательно натыкаешься то на очередную глупость, то на равнодушие. Вот стараешься пореже выходить «на люди».
Только что приехал и сразу услышал, что тебя будто бы «выживают из Красноярска», что ты будто бы в Томске выступил «в защиту Солженицына»; у меня же хотят найти подтверждение этому; мне об этом говорят так: «Вы, конечно, знаете…». Я плюю и отвечаю, что, конечно, ничего не знаю, а сплетни не распространяю. Надо же людям всюду совать свой нос!
Если у тебя есть какой-нибудь, хоть четвёртый экз. новых «Затесей»,— пришли. Буду читать и хранить. Шутка в деле — 20 новых «затесей». Если бы они у меня были, может, что-нибудь сумел использовать в своей о них статье. (Я к ним ещё раз буду возвращаться.) И «Енисей» с письмом пришли.
У меня пока дело складывается более или менее хорошо: свой юбилей в 1984 г. «отмечаю» двумя книгами — «Вяч. Шишков» в изд-ве «Худож. лит-ра» и «Верность» в Новосибирске, каковая ну буквально сегодня отправляется в производство, а «Шишков» уже в корректуре, два дня назад вернул изд-ву сверку. Тщательно они издают, и это радует.
В последнее время прихварываю, но чаще когда дома, а вот в поездке — а был я в Бежецке, Калинине, в Малеевке и Ленинграде и, разумеется, в Москве — ни один чёрт меня не брал. Ещё что ль куда-нибудь двинуться?!
Марии Семёновне наш общий поклон. Тебя обнимаю и желаю успеха в главном твоём деле. Твой Н. Яновский.
(отв. 1.II.84
выслал кн.)
Дорогой Николай Николаевич!
Шлю Вам альманах и поздравляю с Новым годом. Мира всем нам на целый год, а Вам с Фаиной Васильевной здоровья хотя бы по летам Вашим, хорошего.
Был на Вашей Родине, в Барнауле, после Белокурихи, где меня так обиходили в современной «здравнице», что едва живой приехал. Я ж не могу ничего украсть для заправил местной медицины и достать не умею, а тем такие люди совсем не нужны и не интересны. Отравился ещё под конец сильно, пневмонию подлечил свою. В обком съездил (нрзб) на курорт!..
От скуки, единственное благо — меня никто не знает и я никого! — Благодать (нрзб) я набросал три рассказа о природе. Очень мне понравились ребята в Барнауле, в особенности главный редактор издательства — это ж надо было кончить Высшие лит. курсы, чтоб дойти до такой культуры — задумали издать буклетом — с одной стороны «Дафнис и Хлоя»67 — с другой — «Пастух и пастушка»! Нет, у нас жить всё же забавно, порой и весело, а вообще, люди кончившие курсы наши, а их в Барнауле аж восемь человек, заметно отличаются от дикарей, нигде и ничему не учившихся, но потом попавших в Союз писателей.
О напечатании романа думать ещё рано, точнее, совсем на надо пока думать — это по-прежнему на пользу. «Сиб. огни» по старой привычке не мои (?) «Затеси» зарубил Новосибирский главцензор и отправил их в Обком, но и в главный, откуда стучали кулаками на Красноярское издательство, требуя остановить книгу. Я читал, конечно, письма, посланные Никульковым в обком. Если б все редакторы решались так резко и прямо говорить с властями, глядишь, и литературе легче б было существовать, а пока вот «Зрячий посох» существует уже несколько лет в домашней обстановке, в рукописном виде.
Что касается Томска, то вероятно (нрзб) информирован кособоко. Есть там учёный муж, зам. разными кафедрами и по совместительству писатель Э. Бурмакин68, человек толстый и трусливый. В 39-м году у него посадили папу, по той же статье, что и тебя садили, и удавили там в числе многих, так мама ещё в эмбриональном состоянии научила Эдика бояться всех и всего, начиная от кошки и кончая фонарным столбом и живым словом.
И вот он-то и «вёл» мои выступления среди томского студенчества и совсем неглупой, судя по запискам — вопросам, интеллигенции. И она, или они, спросили меня: кого я считаю сейчас самыми выдающимися писателями в мире? И я ответил: «Маркеса и Солженицына». Тут же последовала злая реплика: «Он нас срамит, беженец проклятый, Родину чернит, а Вы его в гении производите». «Вы, наверное, себя гуманистом считаете?» — не менее резко спросил я.— «Конечно!» — «Странный гуманизм!» — сказал я.— «Барин, богатейший барин по фамилии Герцен сам рванул в Лондон и оттуда поливал Россию, как только ему хотелось, и он, значит, хороший, а человек, которого насильно лишили Родины, выдворили в шею на чужбину — плохой! И не думайте, что к Герцену все и всегда относились так же, как вы сейчас относитесь. Кто читал стихотворение Языкова «К ненашим»? Высоцкого больше хлопочете! А вы вот домой придёте и Языкова69 почитайте, ничего был поэт, лепил за Россию похлеще, чем некоторые…»
Вот тебе почти дословно, чтоб без кривотолков, то, что было. Сын вождя Черненко70 назавтра попросил меня не говорить на встрече с журналистами и творческой интеллигенцией «об этом Солженицыне». И я не говорил, уважая просьбу хозяев, а телегу на меня всё равно накатали, но Томск — город университетский, в нём и подлости потоньше, чем, скажем, в портовом тёмном городе — Владивостоке, откуда в доносе написали: «Астафьев сказал, что самые большие писатели в мире Солженицын и он», ну это уж донос на уровне заведующего отделом культуры Крайкома, не менее, это уж он наверняка был, думая, что укрепит своё положение номенклатурного работника и продвинется даже выше и меня откуда-нибудь скинут, не понимая того, крашеная голова, что снять меня ниоткуда невозможно и Марья от меня, по причине моей дремучей политической отсталости, никуда не уйдёт, хоть и партейная, а кроме Марьи, мне рядом никого не надо, она мне, как Ивану Тургеневу «во дни сомнений, во дни тягостных разлук, есть поддержка и опора»…
Дураков, дураков кругом! И ворья! Ворья даже больше стало, и доносы ведь тоже вор пишет, чтобы с помощью такого вот «невинного» воровства попасть к отдельному корыту и ухватить там кость.
А-ах ты, Господи! А я-то, я-то два дня насовил (?) весною и только от сознания, что необходим Марье, детям и внукам ещё раз победил смерть, но не ощутил того чувства радости и воскресенья, которые испытывал, возвращаясь даже из госпиталя в ад окопов и в лапы дорогих отцов-командиров, и долго не мог понять, отчего это я «не ощутил-то?». Теперь понятно — от усталости и сознания бессилия перед тупостью и мерзостью бытия.
Роман Трамбо в «Сиб. огнях» протаскивал я, ибо его никто не хотел печатать. Трудно было, но прорвались, и сейчас готовят новый, не менее блистательный американский роман. Исполать им!
Скоро выйдет юбилейная книжка В. Курбатова обо мне71. Скоро появятся два фильма — «Дважды рождённый» в кинотеатрах и «Ненаглядный мой» в телевизоре, говорят, неплохие. Я ещё их не видел.
А вот переводы с немецкого в альманахе «Акцент» Фаины Васильевны видел. Молодец она, что не даёт себе закиснуть!
Обнимаю, целую — Виктор.
Маня делает то же. Ваши преданные Астафьевы.
15 декабря 1983 г.
31.I.1984
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Я ждал том 6 «Лит. наследства», а его со дня на день обещали и выдали на продажу только-только — потому с письмом-ответом задержался, хотя письмо твоё меня очень и очень взволновало, и я неделю, что называется, не мог очухаться. Надо же, какую бы сторону нашего житья-бытья ни взял, всюду что-нибудь да не так, что уже переходит к прямым «указаниям», как и о чём надо писать. И попробуй ослушаться, не принять, оспорить — книгу или статью уже не увидишь в печати, а если она и появится, то в искалеченном виде. Издательство трусит, то и дело перестраховывается. Шестой том ЛНС вышел72, а седьмой на 1985 год не запланировало, опять что-то их остановило, кто-то что-то, видимо, сказал… Этот том, посвящённый Г. Н. Потанину, посылаю тебе, может, что-то покажется интересным или нужным, ибо это наша история, лет десять-пятнадцать о таком томе и мечтать было трудно, потому что в 1918 году он выступил в печати против большевиков. Оказывается, одно такое выступление способно зачеркнуть всю жизнь учёного, путешественника, писателя-публициста, общественного деятеля. А прожил он 85 лет. Десятки «учёных» всю жизнь кормились его «охаиванием». Один из них даже произнёс: «Дайте мне бульдозер, и я сотру с лица земли стоящий в Томске памятник». И это доктор исторических наук, который ничем другим в жизни не занимался, кроме критики «буржуазного деятеля» Потанина. А этот Потанин ещё в 1918 году сказал, что принцип «демократического централизма» неизбежно порождает культ вождя партии. Вот этого ему долго-долго простить не могли.
Не знаю, чем порождены беспринципность и процветающее очковтирательство и воровство, но всё это у нас, увы, существует, а Потанин на пожертвованные гроши совершал невиданные до него путешествия, делал открытия, жил абсолютным бессребреником. А «товарищ Рашидов»73, к тому же ещё и писатель, отравился, когда его миллиарды тонн хлопка оказались мифом. Да говорят, вскрылось многое и другое, что не назовёшь приписками; в Ростове-на-Дону верхушка заворовалась (об этом я узнал в декабре), а у нас в газете подвал посвящён воровству работников, подвизающихся в отделах культуры («Вечерний Новосибирск» от 31 января 84 г.). На этом фоне ужесточение «праведников» из цензуры и других идеологических работников выглядит нелепым.
История в Томске весьма показательна. Года два-три назад там было собрано специальное заседание бюро Обкома по вопросу о воровстве самих членов партии — их набралось, говорят в «Лит. газете», около 1000 человек! Когда я прочитал об этом, был удивлён, как ещё при Брежневе это напечатали. Но там была названа смехотворно мелкая сумма растащенного — что-то около 11 тыс. руб. (это на тысячу человек!). Ах, как всё это надоело!
Итак, наступил юбилейный год. Я слышал, что в Красноярске готовят «Конференцию по творчеству В. П. Астафьева» с последующей публикацией лучших докладов в специальном сборнике. Такому мероприятию я был бы рад.
Я сдал в набор юбилейную книгу под названием «Верность», в неё вошли некоторые страницы о твоих «Затесях», не пропущенные цензурой в Москве — что будет здесь, разумеется, не знаю — пока ушла книга в набор, пока всё благополучно.
В этом юбилейном году желаю тебе здоровья — ах, как нам его недостаёт! Ф. В. и я кланяемся Марии Семёновне и тебе, обнимаем Вас.
Твой Н. Яновский.
П. С. Был в Омске на юбилее (70!) Леонида Иванова — он молодцом, много работает и хорошо отдыхает… Это ведь тоже уметь надо.
Н. Я.
(отв.15.II.84)
4 февраля 1984 г.Красноярск
Дорогой Николай Николаевич!
Вышла книга Вали Курбатова, посылаю его Вам. И маленько о себе напишу.
Зима началась морозно и хорошо идёт. Была Ирина с внуками на каникулах. Поле здесь исполнился год, такая девица подвижная и смышлёная, вся в синяках явилась и ещё тут добавила, лазаючи везде и всюду.
Мы их проводили до Москвы, купили маленько харчей и усадили в поезд. Поскольку в столице я не бывал полтора года, на меня обрушился шквал дел и визитов. Погода там была гнилая, и через день я едва живой оттуда ноги унёс. Приехав, занимался текучкой, а сейчас хочу доделать три небольших рассказика, написанных в Белокурихе, куда меня черти занесли в наказание за принадлежность к соцреализму — не иначе.
Подступает юбилей, и к горлу уже подступают всякого рода посетители. Предлагали мне торжественный вечер в Колонном зале, я отказал, что-то подустал от торжеств и самолюбований братьев-писателей, в совсем не подходящее для торжеств время, да и силы для работы над романом сохранить хочется.
На весну мы с Марьей Семёновной отсюда уедем. Посетим Урал, могилкам родным поклонимся, навестим фронтовых друзей и к 1-му мая, буде живы будем (нрзб) к детям и внукам.
Я говорю «буде» не случайно, у Марьи Семёновны ухудшилось резко здоровье. Она когда-то лежала с туберкулёзом коленного сустава, лечась, посадила сердце, но болеть некогда было, а стенать и жаловаться не в её характере, и вот нога начала хромать, разрушается кость, предлагают ей операцию, а операцию ей не перенести после энцефалита, сдавшего сердца и недавней тяжкой операции перитонита, когда она буквально из могилы выкарабкалась.
Пока же она топчется по дому, трещит машинкой и строит какие-то планы на ближайшее время, хотя бы. А я тоже так думаю, может шевелиться, пусть и шевелится, а сляжет, ну что ж сделаешь — не она первая, не она последняя. Но на сердце у меня, конечно же, неспокойно, мы ведь изживаем 40 совместных лет, а это кое-что значит. Ну, никто как бог! На него и уповаем.
Поклон Фаине Васильевне от нас обоих.
Обнимаю и целую — Виктор.
16.II.1984
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Спасибо, я получил книгу В. Курбатова. Из того, что я объявлен рецензентом книги, явствует, что я не возражал против её публикации, хотя у меня и были серьёзные замечания. Но не возражал я потому, что у нас различные методы исследования. Я её сразу же прочитал и убедился, что в очень разных случаях он ко мне прислушался. И это закономерно: он зрелый и (нрзб) критик, отстаивающий своё право на осмысление явлений литературы. Об этом я и писал в рецензии. Сочетание его и моего отношения к такому явлению, как «Астафьев», лишь углубляет постижение этого явления. (Извини, что выражаюсь высокопарно.) И потому я рад, что появилась ещё одна монография, которая в чём-то дополняет и Макарова, и меня, и других, писавших о тебе. А это — главное.
Итак, я понял, что в мае — в дни юбилея, ты будешь у детей и внуков. Куда прикажешь посылать тебе поздравления, т. к. я не могу тебя не поздравить с грустной датой 60-летия. Я-то мечтал заявиться в Красноярск… Ну это несущественные детали, потому что люблю я тебя в 59 лет и в 60!
Я очень огорчён, что у Марии Семёновны какие-то серьёзные заболевания. Мы с Ф. В. узнали об этом с душевным прискорбием. Да не может быть! Она всегда в нашем представлении бодрая, энергичная, здоровая. Но время идёт — годы и нас осаждают. Я уже не работаю, как прежде, по 12 часов в день, тянет на лень, тянет в постель, почитать какой-нибудь «романчик» с закрученной интригой. Боже, до чего мы доходим!
Чем мне нравится В. Курбатов? Отвлечёнными размышлениями о вечном. Он не анализирует твои произведения, он размышляет по поводу их. Это тоже надо уметь. Я вот этого делать не умею, потому что сосредоточен на настоящем, а не на будущем. У меня, так сказать, цели оперативные, а не стратегические. Вероятно, в этом моя беда.
Получил ли ты мой том ЛНС? О Потанине. Важная для меня тема. Но это тема не только для меня, а для всей России, если она думает о своём прошлом без оглядки — великие это люди или нет. В скромных воспоминаниях Г. Н. Потанина есть своё величие, поскольку жизнь (нрзб) рядовых людей имеет своё непреходящее значение. Свою историю мы должны знать, чтобы не делать ошибок, которые уже совершены.
Будьте здоровы. Обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
P. S. Книга В. Курбатова отлично издана. Хорошая обложка и твой портрет на ней. Но совершенно уникальны фотографии в конце. Почему «Сов. писатель» не пошёл по этому пути! Странно, и это меня огорчает.
Н. Я.
(отв. III.84)
22.III.1984
Голубчик, Николай Николаевич!
Получил я том о Потанине и второе письмо о книге Курбатова, да написать-то ладом ничего не могу — опять валяюсь с воспалением лёгких. Как февраль-март, так оно меня и валит, и с каждым разом всё тяжелее, не молоденек уж. Бывало и на ногах изнашивал обострения, а теперь — пластом, да ещё грипп проклятый подсуетился, они мне дали пару.
Всё же надеюсь к детям уехать. На всякий случай адрес дочери:
160001 — Вологда, ул. Кирова, дом 34, кв. 39.
Телефон — 3-43-55,
Астафьева Ирина Вик.
Поклон Фаине Васильевне.
Маня не очень здорова, подюжит (?), жалеет меня, а самуё пожалеть некому уж.
Целую — Виктор Петрович.
3.IV.1984
Дорогие мои Мария Семёновна и Виктор Петрович!
Очень беспокоюсь, что у Вас и как. Отступила ли болезнь, в рабочей ли форме, собираетесь ли в Вологду и когда? Недавно получил письмо из Кирова — и в нём тоже о Вашей болезни.
Я тоже в марте чувствовал себя не ахти как — грипп всё-таки меня прихватил, и сейчас ещё не в полной форме.
Сижу, помаленьку копаюсь в бумагах Потанина, делаю том 7 ЛНС. Том в печати встречен хорошо, чему я очень радуюсь. Мои корреспонденты тоже пишут мне одобряющие отзывы. В Барнауле организована передача по радио.
Очень беспокоюсь — всё ли у Вас хорошо. Ф. В. шлёт Вам привет.
Обнимаю. Ваш Н. Яновский.
12.VI.1984
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Целую вечность не слышал Вашего голоса, хотя и читал Ваши статьи и статьи о Вас в связи с юбилеем. Теперь, надеюсь, Вы дома. И со здоровьем стало получше.
Посылаю Вам книгу о Вяч. Шишкове74. Долго-долго я с нею возился и радуюсь, что она наконец-то вышла. Без лишней скромности могу сказать, что это новое прочтение произведений Вячеслава Яковлевича. Странно как-то получилось. После его смерти прошло уже 40 лет, его книги — и собрания сочинений — издают и переиздают, народ их читает и чтит, а в критике, в литературоведении о них отзываются с большой оглядкой на прошлые, прижизненные оценки. И некоторые произведения до сих пор не включают в собрания сочинений — «Дикольче», «Ватага» и др. Между тем это, безусловно, значительные произведения, что я и постарался доказать в своей книге.
В издательство я принёс рукопись в 25 п. листов. Попробовали с порогу сократить до 15 п. л.— вот и пришлось наступать «на горло собственной песне». Потерь много, но я не хотел отказываться от московского издания. Не так-то часто провинциальному критику удаётся напечатать свою книгу в Москве.
С интересом — и большим! — прочитал воспоминания Е. Городецкого75. Знать бы мне об этом раньше!
Марии Семёновне и тебе наш с Ф. В. общий поклон.
Обнимаю.
Н. Яновский.
20.VIII.1984
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Посылаю юбилейную книгу — без юбилея она бы не появилась, в этом я уверен. В ней я впервые публично «ударился» в воспоминания76. Бог весть, что получилось, но я старался, чтоб не получилось по-казённому, «по-учёному». И если что-то было «не так», по высочайшему мнению изд-ва, то это незамедлительно убиралось. Как убрали невинную фразу из письма В. М. Шукшина (я её вписал). Ах, нравственность нас одолела! Как бы общество наше не смутить! И моё предложение в тексте оказалось для читателя непонятным.
Статью о «Затесях»77 даю лишь из-за того, что в книге был выброшен важный кусочек о рассказе «Падение листа». Выбросили на редакторском уровне. Кто-то на полях написал: «Не убедительно!». Я возмутился, но девочка-редакторша предупредила: бесполезно: это замечание «главной редакции». Итак, мои размышления о рассказе восстановлены, писать о «Затесях» шире, как я был намерен, и времени не было, но главное — «места»; просил я 25 п. л., Комитет потребовал 15! Я же не Феликс Кузнецов78, которого издают и переиздают, а последний раз в двухтомнике листов по 30–35 каждый. С грехом пополам изд-во (так оно само себя изобразило) «отстояло» 20 п. л. На этот раз я не рискнул ссылаться на «Коммуниста» с его глупейшим отношением в рассказу. Мне этот рассказ дорог, он близок мне по идеям, настроениям, по чувству прежде всего. Всё, о чём написано в нём, начинаешь понимать на склоне лет. Однако не каждый может так выразить это понимание — чувство. Тебе это удалось сделать именно поэтическими средствами, которые, по сути, необъяснимы. Я просто рационалистически попытался разъяснить его, коль появились на свет не суждение о рассказе, а осуждение его. Осуждение с далеко идущими выводами. Это-то и возмутительно. И трибуна выбрана из числа «неприкасаемых». Цели своей я достиг, но не полностью, разумеется, следовало бы назвать журнал, ах, как следовало бы!
Обо всём, что есть в книге, я писал «с душой». Конечно, есть корявости и неточности, но фраз равнодушных нет.
Марии Семёновне наш с Ф. В. привет (да Ф. В., кажется, ей уже писала). Книгу мы получили — передай ей наше спасибо. Книгу об Александре Даниловиче я искал (почему и не ответил сразу), но её в городском магазине «Наука» нет, в Академгородке мне пообещали поискать.
Как со здоровьем и настроением? Слышал я, что ты с В. Г. Распутиным были в Сростках и что там всё прошло «на хорошем уровне» (так было сказано читателем). Я тоже всё собираюсь туда поехать, но не удаётся, мелочи заедают.
Автор предисловия к моей книге Ефим Беленький79 умер 3 VII, замечательный человек и талантливый критик. Говорю не потому, что он написал обо мне, я его знаю с 1956 года, привлёк к участию в «Сиб. огнях», и все последние 30 лет он в журнале выступал… Очень жаль, нас связывали с ним и дружеские чувства. Мне нелегко было пережить эту утрату, пережить… Такое не переживёшь, просто на время отвлечёшься…
Будь здоров и счастлив!
Твой Н. Яновский
Дорогой Николай Николаевич!
Нет, нету у меня выступления в Сростках, я ведь всегда выступал: «из головы». Прелестный всё же русский вопрос сочинителю: «Как Вы пишете? Просто так или из головы?»
Это выступление (и другие тоже) записал работник барнаульского радио, оно было расшифровано и даже где-то печаталось, но где? Я не знаю. Получил программу из Ленинграда, и если ничего не стрясётся, мы там увидимся в октябре.
Марья Семёновна маленько поправилась, но всё ещё на лекарствах живёт и не может отрываться от города, а я тороплюсь на выходные в Овсянку, чтоб хоть урывком поработать. Написал сказку про рыб, в духе Салтыкова — предания, очень современную, продолжаю писать «Затеси», в №10 «Нашего современника» должен быть цикл. В ближайшее время начну работу над «Последним поклоном» — это надолго и серьёзно.
Суета съела меня, как моль старую шубу, но моя суета по сравнению с суетой Валентина Григорьевича игрушки. Его совсем завертело, работать ему совсем не дают.
Я только что был в Иркутске на совместной японо-советской конференции по экологии и видел Валентина совсем подавленного, тоскливо-замкнутого. Беда!
Обнимаю Вас, кланяюсь Фаине Васильевне — здоровья Вам обоим!
Ваш — Виктор Петрович.
7 августа 1984 г.
(телеграмма, без даты)(сентябрь — был в К-ке)
Мой юбилейный вечер (в) Красноярске 9 сентября. Будем рады видеть и обнять вас(,) дорогих гостей. Книгу(,) письмо получили. Сердечное спасибо.
Астафьев.
6.XI.1984
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Только что дочитал повествование В. Карпова «Полководец»80, очень и очень меня захватившее. Оторваться не мог до самого конца и не только потому, что каким-то краешком касалось это и меня — имею медаль «За освобождение Праги»,— просто у В. Карпова всё получилось человечно, искренно и с душой. Есть у него и такое местечко, тоже меня поразившее (в повествовании много поразительного, прежде всего судьба И. Е. Петрова). Так вот это место: «Бывая сейчас в просторных квартирах знакомых и приятелей, где много хорошей мебели, а на столах — обильное угощение, я часто вспоминаю ту тесную гостеприимную комнату и думаю: почему же теперь порой так мало бывает той же теплоты и сердечности?»
В самом деле: почему? Может быть, мы постарели и не воспринимаем людей с той же непосредственностью и открытостью, как раньше, особенно сразу после войны?
Но вспоминаю четыре дня, недавно проведённые у тебя, и думаю: как хорошо, что ты собрал нас, пусть не всех, кто тебя любит, под одной крышей, как душевно и открыто всё состоялось! Я радовался, глядя на тебя, живущего теперь на родной земле, где всё тебе дорого — от родных могил до величественной реки и… солнца, которое, по счастью, все дни сопровождало нас: видимо, не хотело омрачать наш праздник. Я радовался, видя, что ты работаешь и на столе у тебя книга о Соловьёве, отличная, кстати сказать, книга, что скоро мы будем читать у В. В. Карпова твои рассказы81. А я бы ещё желал, чтобы ты окреп, набрался сил для завершения своего романа… Как говорили ещё в наше время, бог тебе в помощь!
Все четыре дня я отдыхал душой и вернулся домой с зарядом бодрости и желанием трудиться… И я благодарен тебе.
Целую, обнимаю.
Твой Н. Яновский.
P. S. Надо же, думать забыл: хотя и поздно, поздравляю Марию Семёновну и тебя с праздником! Будьте здоровы и счастливы! Никогда не забуду, как радушно встречали вы нас с Марией Семёновной, знаю, сколько забот и треволнений выпало на её долю. Съездили ли вы, куда намечали? Всё ли получилось благополучно?
А мы побывали в Москве у сына, у внуков — это всегда радость; купались и загорали на Чёрном море в Пицунде, словом, полтора месяца нас не было дома и сейчас расхлёбываем запущенные дела.
Я несколько раз порывался тебе написать, Виктор Петрович, сразу, как прилетел из Красноярска, но что-то не получалось, и я не был уверен — дома ли ты. И вот, читая В. Карпова, вдруг всё всколыхнулось — и война, и наши судьбы, и наши страдания… А были ли радости? Да, были, и самая большая из них — дружба, пронесённая через годы ничем не омрачённой.
Ещё раз обнимаю. Н. Я.
1.XII.1984
Новосибирск
Дорогие Мария Семёновна и Виктор Петрович!
Я ещё ранее письма Марии Семёновны с огорчением узнал, что Виктор Петрович в больнице. Хочется верить, что это не надолго и все Ваши планы сбудутся. Пишу, зная, что Вас, б. м., нет дома.
«Звездопад» я по телевизору видел, и он мне, увы, не поглянулся. Мешало мне соединение нескольких произведений — зачем это сделано, я так и не понял. Истерика героини в конце не соответствует ни повести, ни реальному событию в душевном мире девушки, как мы её по повести же представляем. Она-то ведь не знала, что расстаётся навсегда; да и «взрыв» её чувств попросту растянут, что в фильмах недопустимо. Неужели «киношники» этого не знают! Понимаю, что моё представление не совпадает с режиссёрским. Искусство как раз в том, чтобы режиссёр убедил всякого читателя в естественности и правде его прочтения. А вот о фильме «Дважды рождённый» ничего не слышал, даже не знал, что такой существует.
Меня спрашивают, почему в обширном списке награждённых нет Виктора Петровича. Объясняю тем, что в этом же году, юбилейном, Виктор Петрович был награждён… И добавляю: «Ну и что, если нет, хуже от этого произведения Виктора Петровича не стали!» Самая большая награда — признание читателя. А оно есть. Ну кто, к примеру, знает награждённого прозаика Холопова?82 Никто, кроме тех, что печатаются в «Звезде».
У нас наступили обещанные холода. Брр! Рождественские они раньше назывались.
Обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
1.I.1985
Новосибирск
Дорогие друзья Мария Семёновна и Виктор Петрович!
Вот и канул в Лету 1984 год, памятный для нас важными событиями. Вам, Виктор Петрович, исполнилось 60 лет, а мне 70! Боже, как коротка жизнь! В это время кратость (так!) её я почувствовал с особенной остротой, потому что вслед за 6.ХII, буквально через день умер мой старший брат — ему исполнилось 75 лет. Я знал, что он умирает, да и сам он говорил мне: «Вот встречу твой юбилей и — всё». Так оно и случилось. Он словно только и ждал этого дня. А 7.XII свалился я. Начался злейший гипертонический криз. Хоронить его мне уже не пришлось, в тяжёлом состоянии я только и смог приехать и навсегда попрощаться с ним. Старший брат — всегда любимый брат с детства, с юности, и таким он остался для меня до конца моих дней.
Врачи упорно лечат меня — я вот уже три недели на больничном, и сегодня впервые сел за стол, чтобы написать это письмо. Пришедшее наконец облегчение радует меня, ощущаю себя на седьмом небе только от одного прикосновения к чистому листу бумаги. Как, оказывается, мало надо человеку! Здоровья и ничего больше, остальное суета сует.
Итак, начался Новый год — что он нам принесёт? Как хочется, чтобы наши планы осуществились. Да, осуществились. Жить надо до конца с поднятой головой и делать что должно, и пусть будет то, что будет, головы мы не опустим. Милый Виктор Петрович, надеюсь и верю, ты выкарабкался из своих недугов и по-прежнему деятелен и яростный в работе, как всегда.
Как только вспомню дни, проведённые у Вас, сердце моё наполняется радостью. 1984 год памятен для меня этой встречей — никогда, никогда мне её не забыть! И солнце всюду сопутствовало нам, и Енисей нам улыбался, и земля в твоём родном селе была приветливой…
Счастливая мысль пришла тебе, Виктор Петрович, собрать нас к себе под одну крышу. Я вот ничего подобного сделать не сумел, да повторить такое уже невозможно. Прелесть ушедших дней в памятном 1984 году в их неповторимости.
Обнимаю Вас и целую. Будьте здоровы!
Ваш Н. Яновский.
(отв. 1.V.85)
(телеграмма)
Милый Николай Николаевич(!)
Люблю тебя нежно(,) братски. Пусть это придаст тебе сил(,) здоровья на одоление годов и трудов твоих(,) всем нужных. Обнимаю сердечно. Марья Семёновна кланяется Вам с Фаиной Васильевной. Вернулись благополучно(,) занимаемся расширением квартиры. Приезжайте (на) новоселье. Целуем. Астафьевы.
9.IX.1985
Пицунда
Дорогой Виктор Петрович!
Я был очень тронут твоим звонком. Значит, обо мне помнишь, в дни моей болезни — а я провалялся месяца три — добавляешь этим мне радость. А мы только-только собрались на юг, причём лечащий меня врач запретил эту поездку на Чёрное море, красочно описав, какие беды меня ожидают. Я было испугался, а потом махнул рукой — чему быть, того не миновать. И вот живу на Чёрном море уже полторы недели, купаюсь (не загораю, разумеется) и чувствую себя лучше, чем дома. Местный врач, у которого я побывал, говорит, что гипертоникам у нас лучше… Сижу, понемногу работаю (так как в самом деле стало лучше), Ф. В. загорает и прочее. Она шлёт Вам с Марией Семёновной поклон и привет.
Мы надеемся, что у Вас в семье всё благополучно, успешно и приятно съездили. Рассказ в «Новом мире»83 ещё не видел и жду роман, давно обещанный. Набирайтесь для него сил и здоровья и — завершайте.
Я тружусь над очередным томом «Наследства», в этом году выходит том (в 35 листов) Вяч. Шишкова «Страшный кам»84, мной составленный. Стал заправским «шишковистом» и не жалею об этом. Приеду домой (25.IX), буду им заниматься.
Мы попали в Пицунду в хорошие дни, и температура для меня подходящая. И море тёплое. А какие здесь закаты — не оторвёшься! В каждую новую секунду — новые, невиданные краски. И есть сотоварищи по профессии, хорошие, душевные люди.
А говорят, что в июне-июле было и холодно и неуютно. Так что нам повезло. А Ф. В. море просто было необходимо. В последние месяцы она тоже неважно себя чувствовала.
Будь здоров и пиши, если окажется свободная минутка.
Твой Н. Яновский.
1986 г. (без даты)
Дорогой Виктор Петрович!
На днях получил отличный подарок — «Печальный детектив»85. Спасибо! Я его читал ещё в журнале и порадовался: хорошо! Выразительно, как всегда. Эмоционально и — зло нередко. Кое-кого зло коробит. Ну и пусть! Есть события и люди, о которых нельзя писать спокойно да и не нужно. Было время, когда за публицистику в романе хвалили. А теперь вот и В. Распутина укоряют: «Пожар»86 — сплошная публицистика! Господи, до каких пор мы будем навязывать художнику — талантливому художнику! — свой способ изображения и осмысления действительности! Он почувствовал, что сегодня он только так может выразить своё отношение к текущей жизни. И не следует ему мешать. Он по-своему отозвался на насущные потребности времени.
Я, конечно, знаю, как грузины отнеслись к рассказу о них87. Это проявление беспардонного национализма. Критикуйте кого угодно, но только их не трогайте. Я только не понимаю известного всем члена редколлегии журнала, который публично извинился за публикацию якобы порочного рассказа. Какое у него право извиняться за всех? Тот же В. Распутин, например, с ним не согласен. Зачем же ставить его в такое неловкое положение! И почему тогда промолчал С. Викулов?88
А что за нравы этим извинением насаждаются?? Надо полагать, безнравственные. Правду-то, оказывается, сказать нельзя, от тебя сразу извинений потребуют. А задача состоит в том, чтобы проанализировать рассказ и показать, в чём его правда или неправда. Но этим никто заниматься не желает — ни автор письма в журнал, ни извиняющийся член редколлегии.
В этом году я, в сущности, был неработоспособен. Старческие болезни меня донимали. Вот только в сентябре решился поехать в Пицунду, хотя лечащий врач меня попросту не пускал (не давал справку). Но я поехал на свой риск, там сходил в больницу, и всё обошлось.
Почти все 24 дня мы купались, хотя и погода была не жаркая. Мы с Ф. В. много гуляли, окрепли и вернулись бодрыми.
Марии Семёновне наш общий поклон и добрые пожелания.
Фаина Васильевна и я Вас обнимаем и желаем здоровья.
Твой Н. Яновский.
19.IV.1986
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Поздравляю тебя и Марию Семёновну с Первомаем! Был у меня А. Е. Зябрев89, передавал твой привет, чему я очень был рад.
Спасибо тебе за оценку моей работы, прозвучавшей в «Лит. обозрении»90. В этом же номере появилась и статья обо мне. Твоё слово было весомым как подтверждение того, что сказал Е. Цейтлин. Статья его не лишена преувеличений, но, бог мой, о критиках так мало пишут, что преувеличения здесь оправданы. Оказывается, кое-что мы полезное делаем.
В «Октябре» я твой роман прочитал и — в восторге. Читал по кусочкам, наслаждаясь каждой фразой. А где твой «военный» роман? Жду его с нетерпением.
Сам я был всё время занят ЛНС, т. 791, посвящённый Потанину (окончание «Воспоминаний» и плюс очерки и публицистика). Составил и отдал изд-ву том 8. Но главное — сделал том Азадовского92 для Иркутска в связи с его столетием со дня рождения. Очень много сил это потребовало, а их у меня всё меньше и меньше… Ничего не поделаешь — старость.
В «Лит. обозр.» я послал снимок, где мы втроём, но тебя они отрезали, т. к. портрет твой был впереди.
Очень соскучился. Повидаться бы!
Обнимаю. Твой Н. Яновский.
13 октября 1986
с. Овсянка
Дорогой, милый Николай Николаевич!
Давно собираюсь Вам написать (чует моё сердце, что Вам что-то худо — может, одиноко? Может, хвораете?), но лето было хорошее, осень дивная, ничего не хочется делать, а тут (нрзб) задавился, во связи с последними моими публикациями — от восторгов неудержимых и до угроз прикончить меня как врага грузинского народа.
Год был длинный и пёстрый. Много ездил по краю, а Марья Семёновна едва жива, трое похорон за этот только год — схоронила всех близких — старшую сестру и брата, тётушку, которая была нам вместо матери. Я хорошо порыбачил в Эвенкии и Туве, ездил по грибы, а их было нынче очень много.
Весной, будучи в Болгарии, набросал новую главу в «Последний поклон» и вот завершил её отделку, собираюсь послать Залыгину в «Н. мир»93. Как погода зажмёт, приступлю к работе над «Поклоном», теперь он будет состоять из трёх книг — среднюю, вторую книгу составят главы юношеские, фэзэошные. Есть и ещё планы, дай Бог здоровья, чтобы их осуществить.
Я до сих пор в Овсянке. Недавно здесь был Валентин Курбатов,
заплывал Витя Конецкий94. Говорили о Вас. Валя
Курбатов очень высоко ценит Вашу деятельность и подвиг Ваш, во имя сибирской
литературы, говорит, что мы, обормоты, до конца этого
и не понимаем. Наверное, так и есть. Но зато вот я нежно
люблю тебя и всегда тепло помню, а что редко пишу, так ведь русский же человек,
он о близких заботу проявляет
(нрзб).
Кланяюсь, целую обоих и Фаину
Васильевну.
10.I.1987
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
С удовольствием посылаю очередной том «Наследства». В нём есть что почитать не без пользы. Завершена «Моя эпопея» — Ядринцев два тома и Потанин — два. Теперь могу сказать, что возмечтал я её совершить лет десять назад и радуюсь ныне, как буто я всё это и «сочинил». Вот как гордыня меня заедает! Но убеждён: предшественников надо не просто чтить, но изучать их труды, пропагандировать, сознавая, что и сегодня они не потеряли своей цены. Наша сибирская история — не мёртвый капитал, а действенное оружие современности, как и всякая другая история, если к ней подходить творчески.
«Сиб. огни» опубликовали мою статью «Потанин-писатель» к 150-летию со дня рождения с сокращениями95. Теперь она увидела свет в полном виде. В сущности, я прочитал Потанина по-новому. Если что-то ценное будет найдено в книгах Ядринцева и Потанина (с моими пояснениями), я буду просто счастлив.
Читаю полемику вокруг «Печального детектива». Цельного и разностороннего анализа с учётом состояния общества и текущего литературного процесса не нашёл, да и сам всё ещё мучаюсь в раздумьях (а думать есть о чём!). Здоровье меня подводит, иначе вмешался бы…
Марии Семёновне и тебе наш с Ф. В. сердечный привет и добрые новогодние пожелания. Хотел послать в канун Нового года, но побоялся затеряться в потоке поздравлений.
Будь здоров и работоспособен — верю, что совершишь ещё многое.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
(без даты)
(на открытке)
Милый Николай Николаевич!
Спасибо за 7-й том. Хоть у меня и зарез, полистал я его. Недавно в интервью, в Чехословакии, похвалил тебя за эту работу, наверное, первым в нашей литературе имел честь назвать тебя «подвижником», а это так и есть, и уже навсегда. Марья моя, Семёновна, всё ещё тяжко больна, поэтому пишу коротенько и желаю, чтоб Вы не хворали, поелику возможно, были бодры и работоспособны. Мои дела все стоят, даже с евреями лаяться некогда. Даст Бог, всё поправится и мы в марте поедем в Чехословакию (нрзб).
Обнимаю, целую — твой Виктор.
8 мая 1987 г.
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
У меня был А. Е. Зябрев, с ним я передавал привет и поздравления со священным Днём Победы. Идут годы, а в душе живёт боль тех лет и дней, и не только боль, но и её, так сказать, результаты — война укоротила нашу жизнь. Погибших, безусловно, но оставшихся в живых.
Докатилась до меня и переписка с Эйдельманом96. Виктор Петрович! Не отвечайте Вы на провокации подобного рода! Сейчас переписка услужливо распространяется в списках, и мне её доставил «доброжелатель», один из них мне понятен, он просто меня информировал, но другие — явно с какой-то «задней мыслью» как монографисту — знайте, дескать, о ком монографии создаёте! Вся эта возня меня возмущает, хотел было написать Эйдельману, но это только увеличит тетрадь умышленно распространяемых писем. А этого-то Эйдельманы и хотят.
Договориться до того, что Герцев97 не случайно напоминает Герцена, может только злоумышленник, с которым всерьёз нет необходимости полемизировать. Это продиктовано зоологической злобой. Хотя против евреев я ничего не имею, но разговаривать на таком уровне я с ним не желаю.
Я теперь доволен, что в книге ты раскрыл, как мне кажется, социальную природу таких типов, не имевших, в сущности, отношения к настоящей русской интеллигенции. Что же тут копия ломать?! Вас обвинят в том, что Вы с пренебрежением относитесь к другим народам Сибири — такая несусветная глупость и недобросовестность, что даже как-то теряешься… Нет, я прошу Вас, не отвечайте на такие выступления! Это как снежный ком — на одно недобросовестное суждение тут же наматывается другое, даже со ссылкой на авторитет Пушкина — им же никого не жалко, им же невдомёк, что Пушкин говорил о другом и в других исторических условиях. Эти знатоки Пушкина попросту не знают его, если взять на поверку. Я сразу вспомнил, читая Эйдельмана, статью Пушкина «Джон Теннер» о «драгоценных Записках Джона Теннера». В ней Пушкин пишет: «С изумлением увидели демократию (в США) в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках…» и т. д. и т. п. Прочтите статью, и возражения со ссылкой на Пушкина сразу отпадут. Ах, Грузию критикой трогать нельзя, поскольку это другое государство. Во-первых, она сейчас входит в состав Советского государства, во-вторых, тезис с критикой только «своих» порочен с самого основания. Я не понимаю, почему Троепольский98 взялся извиняться за всю редколлегию, и никто его не одёрнул, хотя бы тот же Викулов. У В. Распутина, например, другая точка зрения.
Я читаю «Новый мир» и опять погружаюсь в мир «Последнего поклона», я и не подозревал, что теперь уже и для меня станет своеобразным переживанием-воспоминанием с первого чтения. Я понимаю, почему возвращаетесь к этой же теме, и я не вижу здесь повторения. Душа, погруженная в ещё и ещё раз в тот мир, обогащается, это и следует уловить в новых главах.
Марии Семёновне наш поклон и наши добрые пожелания. Как со здоровьем? Мы очень беспокоились.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
23.VII.1987
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Я не мог, разумеется, посмотреть пьесу, поставленную по роману «Печальный детектив»99, и не могу сказать, насколько она «странная», но о романе-то я имею ясное представление, знаю, насколько он «странен», насколько он, несмотря на это, правдив. Статью-ответ в «Советской России» я прочитал с живейшим интересом, тем более что только что сделал «вытяжку» из своей книги о «Царь-рыбе» для «Библиотеки сибирского романа»100. Не спросясь, изд-во определило предисловие в объёме 0,7 п. л., запланировало, утвердило в инстанциях, а когда я запротестовал, сказало, что ничего поделать уже не могут. Диктат действует, хотя все спешат перестроиться.
Статья у Вас получилась хорошая, я по немочи своей не смог выступить о романе, но надеюсь, что он от меня не уйдёт, и о нём напишу, разберусь, «странный» он или какой-то другой.
Работаю я, увы, мало, силы восстанавливаются медленно, и не верю уже, восстановятся ли. Как бы то ни было, понемногу работаю, пишу «Лит. портрет» для мери нашей о Шукшине. И вот какая у меня просьба. Вы выступили о В. М. Шукшине в Сростках на юбилее, по радио, но в печати я Вашего выступления не встречал. Если есть текст,— пришлите, пожалуйста, буду очень благодарен (возможно, я его пропустил).
Ваша переписка с Эйдельманом ходит и распространяется — я её тоже получил. Считаю, что такой оборот дела, если это исходит от Эйдельмана, тоже провокационным, как и первое письмо его. Неймётся им, потому и отвечать им не стоит.
Мы с Ф. В. шлём Вам с Марией Семёновной сердечные приветы и обнимаем дружески.
Н. Яновский.
20.XII.1987
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Который уже раз Вы благожелательно говорите обо мне — теперь вот в статье о Сергее Максимове, которого я чту за его большой труд «Сибирь и каторга»101. Три книги, вышедшие почти одновременно, дороги мне — «Мёртвый дом» Ф. Достоевского, «Русская община в тюрьме и ссылке» Н. Ядринцева и книга С. Максимова, я читал их с особенной тщательностью, хотя три тома С. Максимова — махина колоссальная, и без надобности в неё не полезешь. Я возмечтал о них написать, показывая общее и различие. Не дошёл я до этого, потому что книга С. Максимова есть только в крупных библиотеках (я её читал в Ленинской-Румянцевской, в Москве).
В Иркутске обещали дать в «Памятниках» том Ядринцева, в него я включил большой раздел из его книги «Русская община в тюрьме и ссылке» (первое и единственное издание 1872 г.). Почему не всю книгу? Потому что состоит из разных по содержанию глав; одни — научное исследование о русской тюрьме, другие — живое изображение им самим в Омском остроге пережитое, примерно через пять лет после Достоевского, и многое потому совпадает по фактам, по песням. Разница в мере таланта. Но убеждён, что и эту книгу, как и книгу С. Максимова, забывать нельзя.
Поздравляем мы с Ф. В. Марию Семёновну и Вас с наступающим Новым годом. Жаль, что в Ленинграде не пришлось повидаться. Но сведения об этой конференции, увы, печальные, мне рассказывали очевидцы.
Понемножку копаюсь над ЛНС, 8, который нужно сдать в производство к январю.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
6.II.1988
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Из письма я понял, что Вы с Марией Семёновной понемногу «приходите в себя», хотя слова эти диковатые — случившееся пребудет вечно, знаю по себе. Марии Семёновне наш с Ф. В. поклон. 1987 г. наш, увы, ничего хорошего не принёс. Едва выкарабкались из всяческих недугов и огорчений.
Посылаю «Ватагу» Вяч. Шишкова. Это уже третье издание, и каждое по 100 тыс.: Воронеж, Иркутск, теперь вот Новосибирск, а я ведь предлагал Новосибирску лет пять назад, и равно и издательству в Кемерове, где события происходили (в их крае). А теперь вот в таком соседстве: «Разгром» — проповедь сознательности, «Ватага» — проповедь стихийности, как уверяла вся критика102. Вообще, история о том, как я «пробил» роман в «Современнике», любопытна и поучительна, ну и, конечно, юмористична, не без того. Нет на них современного Шишкова-юмориста. Но сначала надо было сокрушить авторитет Д. Фурманова103, авторитет одного из руководителей партизанского движения в Сибири, ставшего впоследствии руководителем нашего министерства сельского хозяйства. Никто не знает, как Шишков высмеял его в повести «Дикольче», а в книге у меня этот «кусочек» выбросили, «как несущественный». А один современный критик (критикесса) прямо заявила, прочитав мою статью о «Ватаге»: «Я всё-таки более верю Д. Фурманову, чем Яновскому». И, разумеется, никаких доказательств.
Сейчас, когда печатается столько «исторических» произведений, пролежавших 10–20 лет в рукописях, мои усилия опубликовать «Ватагу» Шишкова, «Чураевых» Гребенщикова, «Общежитие» и «Щепку» Зазубрина кажутся «детским лепетом» (Зазубрин-то так и не опубликован). Но мне было не до шуток, особенно в условиях новосибирских хамелеонов. Никульков уже успел «перестройку» осуществить, заявив в «Сиб. огнях», что Сталин проводил в жизнь идеи Троцкого. Он всегда впереди всех, когда меняется в стране обстановка, всегда в роли «открывателя» и «поучателя», смотрящего вперёд. Сейчас он усиленно толкает в печать и роман «В буче», и роман о Маяковском104. Он с покойным теперь Смердовым действовал дружно, и Зазубрина вкупе с Коптеловым унижали согласно.
Посылаю одновременно и книгу «Воспоминания о Вячеславе Шишкове»105, которые даются в более полном составе, чем книга московская. Она лучше уже потому, что открывается «Автобиографией» Вячеслава Яковлевича, нигде более не появлявшаяся после 1929 года. В Москве её отказались печатать дважды — в «Воспоминаниях» и в сборничке «Беседы о мастерстве» («Сов. Россия»). Находились благовидные предлоги, вообще 5 п. л. нового по сравнению с московским изданием. Книгу издали прилично, хотя и продержали пять (!) лет. Есть уникальные снимки. Я рад, что мне удалось издать полдесятка его книг, скоро выйдет повесть «Прохиндей», изданная в таком виде лишь в 1942 году. Не могу только выбрать время для «доработки» своей книги о Шишкове, которую в изд-ве «Художест. лит-ра» изрядно «потрепали». А теперь боюсь и не успеть — так много ещё надо сделать. Будьте здоровы! Роман жду.
Обнимаю. Н. Яновский
3.III.1988
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Был у меня Анатолий Зябрев и привёз альманах «Енисей», и я прочитал беседу Г. Сапронова с В. П. Астафьевым, беседу чрезвычайно интересную, где над многими «И» (в нашей истории) поставлена выразительная точка. Казалось бы, многое уже не новость (скоропалительность коллективизации, установление фактического «крепостного права» без свободы выезда из деревни и т. п.). Но тут важно, что это сказано тем Виктором Петровичем, который по-своему об этом же и писал ранее (режим жизни Игарки хотя бы). И я, пробираясь через частокол запретов, рвался написать о том же, когда писал книгу о Викторе Астафьеве. Но меня срочно разыскали в захудалом санатории и поставили перед вопросом — либо я соглашаюсь убрать что-то более пол-листа, либо книга будет снята с производства. Я рассмеялся, так как выбора здесь не могло быть.
Кстати, там я цитировал находящийся ещё в рукописи — «Зрячий посох», и это особенно возмутило цензоров. Теперь я уже наслышан, что «Зрячий посох» (целиком?) будет опубликован. Боже, какие «качели» переживает наше поколение! И каждый раз «освобождение» идёт как бы не снизу, а сверху, и этим обстоятельством кичатся — не больше, не меньше. Словом, беседой этой я очень доволен, снова, как всегда, пропущено всё через душу…
Марии Семёновне шлём привет.
Обнимаю. Н. Яновский.
(без даты)
(на открытке)
Дорогой Николай Николаевич!
Так идёт жизнь, что не помню, поздравил ли Вас с Фаиной Васильевной с Новым годом?
Если нет, желаю уже в наступившем году подходящего здоровья и чтобы работалось к душе и жилось не хуже, чем в предыдущем году.
Мы живём помаленьку, тащим горе на плечах, не Вам объяснять, какая это тяжёлая работа.
Детей — Полю и Витю — пришлось отправить к сыну, в Вологду — не справились, домработницу не нашли, а М. С. очень сдала и лишь недавно помаленьку начала включаться в домашние дела и стала печатать на машинке.
Я отлежал в больнице и по приглашению издательства «Альбен Мишель» съездил во Францию, осуществил свою мечту, побывал на могиле Бунина и княжны Веры Оболенской, поклонился им и попросил за всех за нас, засранцев, прощения.
Она мне помогла, и Господь не отвернулся — по возвращении возобновил работу, прерванную смертью дочери и всё (нрзб), сейчас уж нахожусь в конце её, или в конце очередного захода на «Последний поклон» — книга теперь состоит из трёх частей, в ней шесть новых глав, много кусков и кусочков, поправок, уточнений. Можете мной гордиться, может, и Родина моя — Сибирь, когда-нибудь (нрзб).погордится мною — это получается песнь-песней о Сибири и о её, почти уже исчезнувшем народе, даже не исчезнувшем, а растворившемся в каком-то чужом интернациональном сброде, который из Америки сделал передовую страну, ибо в Бога веровал и люди там правили с головой, а у нас пламенные революционеры братоубийство устроили, насаждая передовые идеи во все души, людей истребили и ждут, чего на пустом месте взрастить.
2-го февраля я должен везти в Москву «Поклон» и там залягу в больницу, с лёгкими стало совсем плохо, надо лежать основательно, а я всё подлеживался.
Кроме «Поклона» написал предерзкую статью к юбилею Гоголя106, предисловие к книге Трамбо «Джонни получил винтовку» в «Худ. лит(ератур)е», и других всяких мелких работ кучу провернул. В работе я забылся маленько.
Марья Семёновна со 2-го марта поедет в санаторий имени Горького, под Москву, так там, наверное, и встретимся. Весной хочу отдохнуть, а там снова за работу. Планов много. Времени и сил не так уж много. «Печальный детектив», против моих ожиданий, гремит и идёт по свету — издаётся в 20 уже странах, англичане добиваются сделать совместный советско-английский пятисерийный фильм (теле), а белорусы двухсерийный, экранный, ни там, ни там я участия не принимал, жалея силы и время.
Отпишу «Затеси» (много покоилось в башке) и продолжу работу над романом, может быть, и пьесу напишу, набросок которой сделал ещё в Вологде. С №1 в журнале «Москва» начинает печататься мой «Зрячий посох»107 — Карамзин и я рядом. Это закономерность или совпадение? Шуму-гаму будет много.
Кланяюсь, обнимаю. Виктор.
П. С. Читал, что вышла «Ватага», если сможешь, достань для меня экземпляр, я её даже не читал.
23.VII.1988
Новосибирск
Книгу — изданную хорошо — получил. Спасибо! Всё искал, какие рассказы я ещё не читал, но увлёкся и с удовольствием перечитывал известные. Хорошо, что и целый раздел и всю книгу назвал «Падение листа». Помню, как «ругался» «Коммунист» и как у меня изымали полемику с этим высокопартийным журналом, на полях писали: «Не убедительно», «автор (т. е. я) ничего в рассказе не понял». «Коммунист» прав! И я теперь радуюсь, что ты вынес рассказ на целую книгу.
По поводу «Общежития» и «Щепки» В. Зазубрина мне звонил А. Е. Зябрев. Я сразу же сообщил Карпунину108, у которого всё это лежит. Через Преловского109 он жаждал получить разрешение из Москвы. Но кому там всё это надо?! Сейчас же, узнав, что «Енисей» готов печатать и рассказ и повесть, сдали (или сдают!) в набор для очередных номеров С(ибирских о(гней). Карпунин сам взялся писать предисловие, как мне сообщили, хотя я сделал бы это лучше. Тут великолепно продемонстрирована трусость. Поживём — увидим, чем всё это закончится.
Наш с Ф. В. большой привет Марии Семёновне, а тебя обнимаю.
Твой Н. Яновский.
Авг. 1988 г.
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Посылаю итоговую (далеко не полностью) книгу110. Хорошо, что и такая вышла. Это же как подарок судьбы. Критика, да ещё провинциального, такими книгами не балуют.
Присоединяю к сему «Щепку» Зазубрина. Мне звонил работник «Енисея», я записал его адрес и тут же его утерял (слепнуть стал — катаракта!) и найти не смог.
Кстати, в книге есть и о «Щепке» (глава о Зазубрине)111. Если надо, из неё можно взять кратенькую характеристику повести — или хотя бы оттолкнуться от этой характеристики (моей и Правдухина). Я бы рекомендовал предварительно напечатать «Заметки о ремесле» («Сиб. огни», 1928, №2), они ещё хороши и тем, что в них даны портреты наших партвождей на съезде, за что Зазубрин был оклеветан в статье «Мещанин на партсъезде» «Сов. Сибирь»)112.
Вообще-то, смотрите. Карпунин не отказался её печатать, но ждёт «решение» Москвы.
Марии Семёновне от нас с Ф. В. большой привет, тебе желаем здоровья и успеха. Мы видели тебя по телевизору. Хорошо, дельно выступал от журнала «Наш современник».
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
Дорогая Фаина Васильевна!
Рад был Вашему письму и его горькому, но не безысходному тону. Жизнь есть жизнь, и в ней, к сожалению, бывает и конец. Думаю, что уход мужчины113 первым узаконен от Бога и, как говорил мой покойный дядя, а я это не раз повторил своими каракулями: «Ты меня снарядишь и оплачешь», и в один день и в один час бывает только в сказке со счастливым концом, или в кратком бедствии, вроде войны.
Я закончил первую часть военного романа114 и сожалею, что Николай Николаевич уже не может это прочесть. Горькое и чудовищное действие романа происходит в Новосибирске, точнее, под Новосибирском, возле Бердска, в Запасном полку 42-го года. На том месте сейчас пляжи Академгородка и грязный остаток, нами оплаканной и обиженной земли, видный вроде острова, если его ещё не размыло мутной водой рукотворного моря.
Писал и самому было страшно, как это всё мы могли терпеть, а главное, зачем? Ради сегодняшнего счастья? Не лучше ль нам было погибнуть с верой, что за нами Царствие Божье?
Вторая книга ещё страшней первой, и третья, хотя и называется «Весёлый солдат», ничего в себе весёлого не содержит115.
Хватит ли моих сил? Не знаю. Вот уже и после первой книги приболел, нахожусь в тяжелейшей душевной депрессии, безысходность на душе, и думы беспросветны.
Живём только ребятишками, их без нас поднимать и доглядывать некому.
Ну никто, как Бог! Будем уповать и надеяться на него, больше не на кого и не на чего.
Ждём весны, тепла, а они к нам ныне не торопятся.
Прощаясь с вами, передаю поклон от Марьи Семёновны и ещё раз напоминаю, что Вы всегда можете рассчитывать на нашу посильную помощь и поддержку.
Кланяюсь, целую Вас — Ваш Виктор Петрович.
19 марта 1991 г.
Красноярск (В. Астафьев)
Переписка подготовлена к печати
и прокомментирована В. Н. Яранцевым
2. Имеется в виду: Курбатов В. Виктор
Астафьев.— Новосибирск: Западно-Сибирское книжное
издательство, 1977. (Серия «Литературный портрет»).
3. Белов В. И. Кануны. 1972–1976. Ч. 1–2.
4. Воспоминания о В. Шишкове.— М.: Советский писатель,
1979.
5. См. письмо Н. Яновского от 3.04.1979 о публикации статьи
о В. Распутине в журнале «Север».
6. Лобанов М. П. (р. 1925), критик,
литературовед. Книга «Надежда исканий». М.: Современник, 1978.
7. Литературное наследство Сибири. Т. 5. Николай
Михайлович Ядринцев. О литературе. Стихотворения.
Письма. Воспоминания о Н. М. Ядринцеве.— Новосибирск:
Западно-Сибирское книжное издательство, 1980.
8. Очевидно, пьеса «Прости меня» в 2-х актах. Издана в Москве (М.: ВААП-Информ,
1979). Спектаклю по этой пьесе была присуждена Государственная премия РСФСР.
9. Помимо публикации в «Роман-газете» (1979. №2–3), выходила книга: Астафьев
В. Последний поклон: повесть.— М.: Современник, 1978.
10. «Зрячий посох».
11. Фаина Васильевна Яновская — жена Н.
Яновского; Мария Семёновна («М. С.») Корякина-Астафьева, жена В. Астафьева.
12. Яновский Н. Н. Виктор Астафьев. Очерк
творчества.— М.: Советский писатель, 1982.
13. Яновский Н. Н. Начало. О раннем периоде
жизни и творчества В. Астафьева // Сибирские огни. 1979. №3.
14. Ядринцев Н.
М. (1842–1894), учёный, публицист, прозаик.
15. Симонов К. М. (1915–1979), поэт, прозаик.
16. Макаров А. Н. (1912–1967), критик, герой
«Зрячего посоха», главный редактор журнала «Молодая гвардия» (с 1956 г.).
17. Пётр Павлович Астафьев — отец писателя.
Умер 3 сентября 1979 г. в Вологде.
18. Семинар молодых писателей в Чите проходил осенью
1965 г.
19. Сурганов Вс. А. (1927–1999), критик,
литературовед.
20. Белая Г. А. (1931–2004), литературовед.
21. Драверт П.
Л. (1879–1945), учёный, поэт. Очевидно, книга А. Лейфера
«Сибири не изменю!» (Омск, 1979).
22. Роман В. Астафьева «Тают снега» (1958).
23. Твардовский А. Т. (1910–1971), поэт,
главный редактор журнала «Новый мир» (1959–1970). Очевидно, Смирнов С. С.
(1915–1976), прозаик, публицист. Тихонов Н. С. (1896–1979), поэт. Луконин М. К.
(1918–1976), поэт.
24. Бондарев Ю. В. (р. 1924), прозаик.
25. Вася Сорока — персонаж «Последнего
поклона» (глава «Сорока»).
26. Очерк «Нет, алмазы на дороге не валяются» о
художественном мастерстве писателя // Урал. 1962. №4.
27. Яновский Н. Свет и тени. «Шутейные»
повести и рассказы Вяч. Шишкова // Сибирские огни.
1979. №10.
28. Очевидно, речь идёт о статье в кн. «Поиск» (1979):
«Гражданская война в изображении Вячеслава Шишкова».
29. «Дикольче» (1927) —
повесть, обвинённая в воспевании «кулака».
30. Комитет по делам печати.
31. Астафьев В. П. Собрание сочинений: в 4
т.— М.: Молодая гвардия, 1979–1981.
32. Наталья Фёдоровна — жена А. Н. Макарова.
33. Старикова Е. Память (о «Последнем поклоне») //
Новый мир. 1979. №1.
34. Возможно, статья Е. Озерниной
«Повесть о детстве» // Коммунист.— Череповец, 1976. 6 марта.
35. Театр оперы и балета в Новосибирске, перед которым
5 ноября 1970 г. возведена скульптурная композиция с памятником В. Ленину в
центре.
36. Семья Астафьевых переехала в Красноярск, в
Академгородок, в июле-сентябре 1980 г. Годом ранее В. Астафьев купил дом в
родной деревне Овсянке (см. письмо 12.10.1980).
37. Учёба на Высших литературных курсах в Москве в
1959–1961.
38. Астафьев В. Прости меня. Драма: в 2
действиях // Наш современник. 1980. №5.
39. Рерих Н. К. (1874–1947), художник,
философ, писатель, с 1917 г. в эмиграции. Коллекция его картин была передана
Новосибирской картинной галерее в 1960 г.
40. Очевидно, «Воспоминания о В. Шишкове (М., 1979).
41. Астафьев В. Посох памяти: публицистика.— М.:
Современник, 1980. (Библиотека «О времени и о себе»).
42. Премьера спектакля «Сон о белых горах» по книге
«Царь-рыба» состоялась в Норильске, в Заполярном драматическом театре им. В.
Маяковского в начале декабря. V съезд писателей РСФСР состоялся 9–12 декабря
1980 г. в Москве.
43. Очевидно, Р. Х. Солнцев (1939–2007),
поэт, прозаик, драматург.
44. В 1990 г. в журнале «Енисей» вышли статьи Н.
Яновского: «Тема Сибири в творчестве В. Зазубрина» (№4), «Эвенкия в творчестве
М. Ошарова» (№6).
45. Литературное наследство Сибири, т. 6, 7 (1983,
1986), посвящены Г. Потанину.
46. Яновский Н. Завершение. О новых главах
повести В. Астафьева «Последний поклон» // Сибирские огни. 1980. №11.
47. Никульков
А. В. (1922–2000), прозаик, критик, публицист, главный редактор «Сибирских
огней» (1976–1987).
48. Курбатов В. Я. (р. 1939), критик,
литературовед.
49. В составе редколлегии «Сибирских огней» В.
Астафьев был с 1981 (№7) по 1987 (№6) и с 1993 (№1/2) по 1996 (№5/6).
50. Шишков В. Дикольче.—
Новосибирск: Западно-Сибирское книжное издательство,
1981.
51. Залыгин С. П. (1913–2000), главный
редактор «Нового мира» (1986–1998).
52. Решетников Л. В. (1920–1990), поэт,
прозаик, критик.
53. Возможно, Абрамов Ф. А. (1920–1983),
прозаик.
54. Новосёлов А. Беловодье:
повести, рассказы, очерки.— Иркутск, 1981.
55. Коптелов А.
Л. (1903–1990), прозаик, очеркист, публицист.
56. Елегечев И.
З. (1927–2011), прозаик. Роман «Зима» (Воронеж, 1984).
57. Колыхалов Вл. А. (1934–2009), прозаик.
58. Крупин В.
Н. (р. 1941), прозаик.
59. Воробьёв К. Д. (1919–1975), прозаик.
60. Астафьев В. «И все цветы живые». О
Константине Воробьёве (1983) // Собрание сочинений: в 15 т.— Красноярск: Офсет,
1998.— Т. 12.
61. Дудин М. А. (1916–1993), поэт.
62. Хвостов Д. И. (1757–1835), поэт, ставший
именем нарицательным для бездарности, графомании в литературе.
63. Самохин Н. Я. (1934–1989), прозаик.
64. Яновский Н. Верность. Портреты, статьи,
воспоминания.— Новосибирск: Западно-Сибирское книжное
издательство, 1984.
65. Астафьев В. Затеси.—
Красноярск: Книжное издательство, 1982.
66. Трамбо Д.
Джонни получил винтовку: роман // Сибирские огни. 1983. №9.
67. «Дафнис и Хлоя» (II в.
н. э.), древнегреческий роман Лонга.
68. Бурмакин Э.
В. (р. 1928), прозаик, учёный.
69. Языков Н. М. (1803–1846), поэт.
70. Черненко К. У. (1911–1985), Генеральный
секретарь ЦК КПСС в 1984–1985 гг. Сын, А. К. Черненко (1935–2009), зав. отделом
пропаганды и агитации Томского обкома КПСС в 1983–1984 гг.
71. Курбатов В. Я. Миг и вечность.—
Красноярск: Книжное издательство, 1983.
72. Литературное наследство Сибири. Т. 6. Григорий
Николаевич Потанин. Воспоминания.— Новосибирск: Западно-Сибирское
книжное издательство, 1983.
73. Рашидов Ш. Р. (1917–1983), Первый
секретарь Компартии Узбекистана, автор книг стихов и прозы (Cобрание сочинений: в 5 т., 1979–1980 гг.).
74. Яновский Н. Вячеслав Шишков. Очерк
творчества.— М.: Художественная литература, 1984.
75. Городецкий Е. А. (1934–2005), прозаик.
76. В III раздел книги «Верность» включены
воспоминания Н. Яновского о К. Урманове, Н. Анове, В. Шушкшине.
77. «Что запало в душу…» (О «Затесях»
В. Астафьева) во II разделе кн. «Верность».
78. Кузнецов Ф. Ф. (р. 1931), критик,
литературовед.
79. Беленький Е. И. (1912–1984), критик,
литературовед.
80. Карпов В. В. (1922–2010), прозаик,
общественный деятель, главный редактор «Нового мира» (1981–1986). Роман
«Полководец» (1984).
81. То есть в журнале «Новый мир». В 1984 г. в журнале
был напечатан рассказ «Медвежья кровь» (№8), в 1985 — «Жизнь прожить» (№9).
82. Холопов Г. К. (1914–1990), прозаик,
главный редактор журнала «Звезда». Государственная премия РСФСР (1983) за книгу
«Иванов день».
83. См. примечание к письму 7.08.1984.
84. Шишков В. Я. Страшный кам:
повести, роман, рассказы, очерки.— Иркутск, 1985.
85. Роман В. Астафьева «Печальный детектив»
впервые опубликован в журнале «Октябрь». 1986. №1.
86. Повесть В. Распутина «Пожар» (1985).
87. Речь идёт о полемике вокруг рассказа В.
Астафьева «Ловля карасей в Грузии» (1984).
88. Викулов С.
В. (1922–2006), поэт, главный редактор журнала «Наш современник»
(1969–1989).
89. Зябрев А.
Е. (р. 1926), прозаик, очеркист.
90. В интервью Евг.
Шкловскому В. Астафьев сказал: «„Литературное наследство Сибири“ издаётся
стараниями критика и литературоведа Николая Николаевича Яновского. Он буквально
воскресил многих почти забытых писателей, живших в Сибири» // Это сложное
время… Беседа с Виктором Астафьевым // Литературное обозрение. 1986. №3. Там
же: Цейтлин Е. Л. Хранитель
культуры. Из записок об учителе. Цейтлин
Е. Л. (р. 1948), критик, литературовед.
91. Литературное наследство Сибири. Григорий
Николаевич Потанин. Воспоминания (окончание). Статьи, рецензии, очерки.
Воспоминания о Г. Н. Потанине.— Новосибирск: Западно-Сибирское
книжное издательство, 1986. Литературное наследство Сибири. Т. 8. К.
Урманов. А. Новосёлов. Л. Сейфуллина. М. Азадовский.
К. Худяков. И. Ливертовский.— Новосибирск: Западно-Сибирское книжное издатеьство,
1986.
92. Азадовский
М. К. Сибирские страницы. Статьи, рецензии, письма.— Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1988.
93. Астафьев В. Заберега. Глава из книги
«Последний поклон» // Новый мир. 1987. №4.
94. Конецкий В.
В. (1929–2002), прозаик, киносценарист.
95. Яновский Н. Г. Н. Потанин — писатель,
публицист и критик. К 150-летию со дня рождения // Сибирские огни. 1985. №9.
96. Переписка Н. Эйдельмана с В. Астафьевым (два
письма Н. Эйдельмана и одно письмо В. Астафьева) опубликована в журнале
«Даугава» (1990. №6).
97. Герцев — персонаж «Царь-рыбы» В. Астафьева.
98. Троепольский Г. Н.
(1905–1995), прозаик.
99. Премьера спектакля по роману
«Печальный детектив» состоялась 6 марта 1987 г. в Москве в театре им. Моссовета
(реж. Г. Тростянецкий,
исполнитель гл. роли В. Соломин).
100. Астафьев В. Царь-рыба.— Новосибирск:
Новосибирское книжное издательство, 1988. (Серия «Библиотека сибирского
романа»).
101. Максимов С. В. (1831–1901), писатель, этнограф. «Сибирь и каторга» (1871. Т. 1–3). Статья В. Астафьева о нём: «Радетель слова народного» (Собрание
сочинении: в 15 т.— Красноярск, Офсет, 1998.— Т. 12).
102. Фадеев А. А. Разгром: роман. Шишков В.
Я. Ватага: роман.— Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 1987. (Цикл: «Гражданская война в Сибири»).
103. Фурманов Д. А. (1891–1926), прозаик,
военный и политический деятель.
104. Романы А. Никулькова
«В буче» (1963), «На планете мало оборудованной»
(1967–1970).
105. Воспоминания о Вячеславе Шишкове: сборник.—
Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 1987.
106. Астафьев В. Во
что верил Гоголь // Москва. 1989. №4; Литература в школе. 1989. №5.
107. Зрячий посох // Москва. 1988. №1–3.
108. Карпунин
Г. Ф. (1939–1997), поэт, главный редактор «Сибирских огней» (1987–1997).
109. Преловский
А. В. (1934–2008), поэт, переводчик, сценарист.
110. Яновский Н. Писатели Сибири. Избранные
статьи.— М.: Современник, 1988.
111. Жизнь и творчество Владимира Зазубрина // Яновский
Н. Писатели Сибири (указ соч.).
112. Мещанин на партсъезде // Советская Сибирь. 1928.
26 апреля.
113. Н. Н. Яновский умер 24 сентября 1990 г. в
Новосибирске.
114. 1-я часть романа «Прокляты
и убиты» «Чёртова яма».
115. 2-я часть («книга») романа «Прокляты и убиты» —
«Плацдарм». «Весёлый солдат» — повесть.