Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2016
Пришелец
Опять ты здесь.
Опять мой добрый сон
Пойдёт по руслу не моих фантазий.
Опять он будет полон безобразий
И возмутителен изменчивостью форм.
Прошу тебя, оставь меня, оставь!
Мой сон — творец бывалых впечатлений.
Равно как сны всех бывших поколений,
Он — отголосок яви, но не явь.
Иду к полузабытому окну.
За шторой — дворик в виноградных узах.
В нём призрачное эхо лунных музык
Выращивает полную луну.
Старинный двор, ты — скопище дождей,
Вселенная размытых отражений,
Обманчивый, угрюмый мир брожений
Изменчиво-незыблемых идей.
Любимый двор, сторонник вечеров,
Ты верен лишь вечернему укладу,
Где ветхость крыш твой составляет кров,
Как сырость — вечную твою прохладу.
Здесь вечно всё: коляска у двери,
Старушка на скамейке у порога,
Её молитва на день раза три,
Вязание и ожиданье Бога.
Ах, двор мой, двор!
Ты снишься мне не раз,
И в сне моём себе ты уподоблен.
Но нынче — сон с безумием помолвлен,
Но нынче — в сон вклини́лся
чуждый глаз.
Он вывернет мгновенно наизнанку
Все образы, пришедшие ко мне.
И появленье это спозаранку
Предначертали в заревом огне
Тревожные багряные прологи.
Вздувались неба летнего ожоги
И облаками проносились в дне.
День полыхал июльским наважденьем,
Потрескивали остро провода,
И ветер с неприкрытым вожделеньем
Засматривался в сумерки — туда,
Где я для встречи подобью подушку,
Чтобы увидеть незабвенный двор,
Коляску, одинокую старушку,
Пришедшую в бессменный свой дозор…
…Мой чёрный двор безмолвен и убог.
Он отражения не сущих мечет.
В нём равнозначны двери и порог.
Молчит дитя, рождённое под вечер.
Неслышною молитвой сведены
Натруженные челюсти старухи,
И ангелы, которые должны
Её услышать,— далеки и глухи.
Окочененье вечера. Пора
Зажечь созвездий мутные лампады,
Что заготовлены ещё с утра
Чертовской проницательностью взгляда.
И там, где отражение моё
Навстречу мне вечерний взгляд сулило,
Старуха руки мертвенно сложила,
И спит ребёнок справа от неё.
И различаю я свои черты
В чертах младенца и старухи, влитой
В скамью. И у порога — у черты —
Готовы к погребению, омыты
Дворовой сыростью мои мечты.
Былые дни теперь — надгробья пли́ты.
Что написать, ну что же написать?!..
Скорей, пока с душой нерасторжима,
Пока загадка мной неразрешима,
А значит — можно кое-что сказать!..
Но что же, что? Старуха и ребёнок.
Порог и двери. Явь и сон во сне.
Неодолимый чёткий ход потёмок —
Как стрелок ход, направленный ко мне.
Кем я была? Сначала — этим тельцем,
Не могущим открыть заслон дверей.
Затем — желающей переступить скорей
Порог. Но между, помнится, с
Пришельцем
Мне доводилось по свету кружить,
И на бумаге ночью ворожить,
И мнить не подмастерьем, но умельцем
Себя… Но как проверить, как дожить
До истины единственной, до знанья,
Зачем строка кружила, для чего,
И агнца невинного закланье
Коль было впрямь, то агнца — чьего,
Чьих стад? Пришельца?
Кто пастух? Не ветер?
Кто очевидец? Не сожжённый ль день?
А нож — не месяц, сгорбившийся в дельте
Ночи?.. Но вряд ли эта дребедень
Надгробными могла бы стать стихами.
Прощаюсь с агнцами, их пастухами.
Смотрю в колодец скорбного двора:
Старуха безымянностью мудра
И сложенными в благости руками.
Младенец снами путаными мудр,
И предстоит ему немало утр,
Пока забудется он яви снами.
Пришелец спутывает мыслей ход.
Он очерёдность знает и черёд.
И он не посягнёт на день грядущий,
Как на ушедший день не посягнёт.
Его владенье — настоящий миг.
Моё владенье — прошлое, и только.
Мы в этом с ним не сходимся нисколько
С тех пор, как этот мир со мной возник.
Весь этот мир, в котором добрый двор
Предметом стал полночных размышлений.
Пришелец — гость. Я — узник посещений.
И вряд ли мне его оспорить вздор.
Лунасшествие
1.
Я шла по комнатам пустым, холодным,
Где и воспоминание мертво.
Я шла по комнатам пустым, холодным,
И эхо откликалось: «Ни-ко-го!»
Был лунный свет наброшен на предметы,
Как покрывала в доме нежилом.
Там что-то было за пределом света,
Склонённого над письменным столом.
И зябко передёргивались вещи
Под скрипки невидимок-половиц,
Как будто бы какой-то лунасшедший
Гармонии пытался полонить.
Но я прошла, раскланиваясь сухо
С темнотами, узнавшими меня,
А он упорно подбирал по слуху
Всё, что скопилось в подсознанье дня.
2.
Он сидел на обочине мироздания,
Весь из коряг, болотных опухолей,
С глазами, красными от недосыпания,
С тяжёлой головой, с постоянными охами.
Брызгал в лицо себе из зацветшей лужи
И бормотал несусветные речи.
Ему мерещились всякие ужасы.
Больше всего он боялся человечества.
«Иди отоспись»,— хотелось сказать ему.
Но отдых был лишь для тварей Божьих.
И в этом было его проклятие,
И он знал, что и сон ему не поможет.
3.
Он повёл меня в своё подземное царство.
Ничего интересного. Пни да кочки,
Мотылей висюльки, муравьиные цацки.
Здесь и даром такого никто не захочет.
— Погоди! — он подул в замочную скважину,
Из неё посыпались пылью мошки,
И позволил взглянуть. Там всё неважное,
Без чего только тление невозможно.
А потом он повёл меня в свою сокровищницу,
Где рубин головешек и мох с мокрицами.
Я гадала, чем же это закончится.
И он высыпал всё на мою страницу.
* * *
Кто-то всю ночь пытался
разговаривать,
Отпугивал сны, ворошил прошлое.
К утру стало ясно — это память
Проникла в дом незвано-непрошено,
Мусор внесла в избу, наследила,
Рылась в мыслях, давно опечатанных.
На том, что будет, что есть, что было,—
На всём оставила свой отпечаток.
Валялось спокойствие, навек убитое,
В луже воспоминаний, и прочее, и прочее,
Не считая уже разбитого корыта
И в нём копошащейся всякой сволочи.