Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2016
Часть 1. Год
Горячий дядя Че
Ульянка возится с игрушками на ковре, я сижу рядом и пью чай из любимой кружки. Улю привлекает ярко-красная кружка, она тянется к отпечатанному на ней портрету. Объясняю ей: «Это — дядя Че».
Уля суёт ладошку внутрь и обжигается горячим чаем. Горькие слёзы длятся недолго и исцеляются поцелуем в щёчку. Уля морщится от укола щетины, но уже улыбается и снова тянется к кружке.
«Горячо»,— предупреждаю я. Уля вытягивает пальчик, осторожно трогает лицо на кружке, быстро отдёргивает руку и первый раз в жизни осознанно говорит: «Дядя».
Теперь, даже когда кружка пуста, она очень осторожно прикасается к ней, улыбается и повторяет: «Дядя».
Вырастай, дочка, и ты узнаешь, какой горячий был дядя Че!
Твоя погремушка
В гости к Ульянке пришёл дедушка. Дедушка любит задаривать внучку. Сегодня он принёс ей погремушку. «Бери,— говорит дедушка.— Теперь она твоя». Уля берёт игрушку, хотя и не понимает, что значит «твоя». Когда ей нравится какая-то вещь — игрушка, телефон, книжка, неосторожно оставленный на виду документ,— она берёт её, не задумываясь, чья это собственность. Если же попросить её дать что-нибудь, она тут же отдаёт и не жадничает.
Дедушка же, напротив, хорошо знает, что такое частная собственность, любит покупать вещи и никогда их не выкидывает.
Мир Ульянки не поделён на своё и чужое, он целиком принадлежит ей и её маме, папе — всем.
Ульянкино творчество
Ко мне приходят друзья, и мы делимся друг с другом тем, что успели открыть, сочинить, написать. Ульянка — тут как тут, подползает и просится ко мне на руки, завладевает шариковой ручкой и тычет ею в наши тетради и распечатки, оставляя свои пометки на страницах и наших руках. «Будет писательницей!» — смеются товарищи. Я улыбаюсь: такая перспектива мне, конечно, льстит.
Вечером Уля с интересом следит за маминой работой — как под её ловкими пальцами бесформенные комочки глины превращаются сначала в шарики, лепёшки, колбаски, а затем в чашки, бусинки и кулончики. Уля требует и себе кусочек глины и принимается его мять, выпятив от усердия губки. «А может, ты будешь художницей?» — улыбаясь, спрашивает её мама.
Я сижу рядом и пью чай из моей любимой кружки. Я не возражаю: такой вариант меня тоже устраивает.
Шарик
Поход в торговый центр планируем, как военную операцию: прикидываем маршруты, оцениваем свои возможности. Необходимые покупки лучше сделать разом, бегать по разным магазинам мы сейчас не в состоянии. Выбрали подходящее время. Теперь нужно определить, каким маршрутом будем добираться. Ехать до торгового центра на автобусе — не самый удобный вариант: влезть в него с коляской не так-то просто, а без коляски с ребёнком на руках по торговому центру не походишь. Кроме того, от автобусной остановки ещё предстоит неблизкий путь через дорожную развязку и автомобильную парковку… Торговый центр — неприступный бастион, к которому не так просто подобраться. В итоге решили идти пешком.
Катим коляску по занесённым снегом улицам, Ульянка пугливо оглядывается на ревущие со всех сторон автомобили, каждый бордюр приходится брать штурмом. Но точки назначения достигаем, сохранив достаточно сил. К счастью, один из плюсов отцовства-материнства заключается в том, что окружающие становятся отзывчивее и предупредительнее — уступают место, придерживают дверь. Всегда приятно, когда человек вдруг поступает по-человечески. Да даже просто как-то теплеют глаза людей, когда они глядят на ребёнка.
Ульянка же с трудом замечает отдельных людей, она оглушена и придавлена огромными размерами помещения, движением толпы, нагромождением товаров и рекламных плакатов, гулом, в котором сливаются людской говор и грохот динамиков, ослеплена блеском витрин. Она сразу стала такой крошечной и несмышлёной, как будто скинула месяца три-четыре. В коляске боится сидеть, постоянно просится на ручки, но мы периодически всё-таки усаживаем её обратно, даём отдых рукам.
Раздатчик рекламы протягивает ей красный шарик с логотипом некой фирмы. Ульянка вдруг оживает, улыбается и живо хватает подарок. Ей нравится шарик, ей приятно, что на неё обратили внимание, ей интересно что-то схватить. А всякие логотипы ей пока что безразличны.
Ульянкины игрушки
Ульянке постоянно дарят игрушки. Их уже целая гора: тут и машинки-паровозики, и мягкие зайцы-котики-мишки самых невообразимых цветов и форм, и погремушки, и пупсики-куклы различных размеров и различного вида — от миловидных до пугающих, и ещё это… такое не пойми что, но развивающее. Однако все они Ульянке не особенно интересны. Каждая новая игрушка — забава на полчаса, а то и меньше.
Гораздо больше её занимает всё то, чем пользуемся мы, взрослые, что лежит на наших столах, что часто бывает у нас в руках и что ей категорически не разрешается трогать: телефоны, столовые приборы, книги, инструменты. Однажды её почти на целый день занял термос — она снимала и надевала его крышку, вытаскивала пробку, раздвигала складную ручку и так без конца. Очень радуется, когда мы разрешаем ей попользоваться половой тряпкой, с усердием, покряхтывая, возит ей по полу. Неизменное любопытство у неё вызывают мои книги, и хотя в них одни только буквы, Ульянка охотно листает их и если вдруг натыкается на изображение — обычную чёрно-белую фотографию — счастью нет предела. Сейчас вот она сидит посреди кухни и мирно перекладывает мытые картофелины. Всё это вещи «настоящие», а не детская раскрашенная имитация. И то правда, живая жизнь интереснее любой игры.
Спать хочется
Вот уже первый час ночи, а Ульянка не спит. Час (или больше?) я таскаю её на руках, пытаюсь укачивать и что-то напевать, и она почти затихает, прикрывает веки, но, словно испугавшись чего-то, начинает биться, кричать и выворачиваться из рук. Есть не хочет, воду отталкивает. Говорят, что для маленьких детей сон — это смерть, потому они и сопротивляются до последнего. Пытаюсь посмотреть на это её глазами: вокруг темно, её засасывает чёрное небытие, когда же она пытается пошевелиться, то чувствует, что её сжимают сильные объятия, а сверху доносится неразборчивый шёпот, монотонное пение. Страшно! Ульянка рвётся и брыкается так, что я боюсь её уронить, руки уже устали. Может быть, она всё-таки голодна? Или больна? Но из-за постоянного ора я никак не могу собраться с мыслями и сообразить, что же мне нужно делать, и потому не могу придумать ничего лучше, как ходить по тёмной комнате и пытаться напевать осточертевшие слова колыбельных песен. Петь трудно из-за дочкиного крика и от необходимости непрерывно раскачивать свою тяжёлую ношу, отчего иногда прерывается дыхание.
В такие минуты мне кажется, что именно с рождением ребёнка к человеку приходит старость. Ты начинаешь сильно уставать и плохо спать, кожа портится, выпадают волосы, появляются морщины. Ты постоянно горбишься, склоняясь над младенцем, укачивая его. Мысли путаются, в голове постоянный гул. Нервы расшатываются, ты становишься склочен и глуп, чаще болеешь. Тебе хочется только отдыхать, остальные желания притупляются.
Потом ребёнок подрастает и ослабляет свою хватку, но ты так и остаёшься согнутым, сморщенным, оглушённым и усталым. Тебе постоянно хочется спать. Спать вечно.
А ведь мне завтра рано вставать на работу, нужно хоть немного поспать, иначе и день превратится для меня в пытку — борьбу с усталостью — и закончится сплошной головной болью. Жена лежит на кровати и пытается уснуть, у неё уже тоже нет сил, она пробовала всё, что могла. А ей ещё предстоит просыпаться и кормить Ульянку ночью. На ум невольно приходит рассказ Чехова «Спать хочется», когда ополоумевшая от бессонницы девочка задушила вверенного ей младенца. Хочется схватить кричащего брыкающегося бесёнка за ноги и шваркнуть об стенку.
Мне становится жутко от этих мыслей. Я испуганно и устало сажусь на пол и разжимаю руки. Ульянка вырывается и убегает в темноту. Я слышу, как её пяточки топочут где-то в кухне. А я пытаюсь сообразить.
За что же мы все трое так жестоко и упорно мучим друг друга, ссоримся, срываем друг на друге обиды? В чём наша неправда, наша ошибка, наша вина друг перед другом? В том, что мы не профессиональные педагоги? Я по образованию — филолог и историк, а работаю журналистом. Улина мама — художник. Всё, что мы знаем о воспитании ребёнка, почерпнуто нами урывками, наспех из брошюрок, лекций да советов родных. Какое позорное дилетантство, какая некомпетентность! Это всё равно что писать в газету, едва освоив грамоту, или выдавать за искусство бесформенный кусок глины — сплошное шарлатанство. Почему же такое допустимо при воспитании детей? Ведь это не безжизненная глина или бумага, которая всё стерпит, а живое разумное существо. И касаться его тела и души неопытными грубыми руками — просто преступление!
Нет, я бы не доверил себе своего ребёнка… Но я не доверил бы его и другим. Каждый день, как журналист, я сталкиваюсь с жуткими случаями унижения, избиения, травмирования и даже убийства детей их родными и близкими. С таким сложным и хрупким материалом должны работать профессионалы.
Похоже, часть своих рассуждений я таки проговорил вслух, потому что Валя поворачивается и спрашивает: «И где же они, эти твои профессионалы?» — «Нигде,— отвечаю я.— Нет их на свете, не подготовили ещё».— «Значит, в будущем не будет семьи?» — «Не будет»,— говорю я, а остальное уже досказываю молча, про себя: «Семья — это костыль для нашего безнадёжно хромого общества, дурно прилаженный протез, который худо-бедно помогает передвигаться, но и калечит идущего».
Сижу на полу, беспомощно тереблю ворсинки ковра. На кухне обо что-то ударилась и заплакала Ульянка. Бегу к ней, подхватываю на руки, прижимаю к себе, Ульянка сжимается в комочек и, утомлённая слезами, наконец засыпает. Не дыша, на цыпочках несу её к кроватке, укладываю, но она вздрагивает и начинает метаться, и я ещё долго качаю кроватку, мысленно повторяя: «Прости меня, дочка! Прости всех нас! Мы не сумели придумать для тебя лучшего мира».
Детскими глазами
Мы отправились с дочкой в детский городок, который расположен на площади за соседним кварталом. Это совсем рядом, его даже видно из нашего окна. Но для Ульянки это настоящее путешествие, так что берём с собой коляску. Кроме того, на пути к площади практически нет пешеходных тротуаров, и приходится непрерывно вилять, уступая дорогу вездесущим автомобилям.
Но вот наконец мы в городке. Достаём Ульянку из коляски и ставим на снег. Уля неповоротлива в своём тёплом комбинезоне и, как космонавт на Луне, смотрит на всё удивлённым и восхищённым взглядом. Сначала она просто замирает и долго стоит, даже не особо вертя головой. Вокруг столько нового! Необычные пёстрые сооружения, смысл которых для неё ещё неясен, а главное, люди, и более того — дети. Те, что помладше, сидят в колясках или на руках, те, что постарше, носятся во всю прыть, Ульянке трудно за ними угнаться. Но, конечно, она тянется к старшим ребятишкам, протягивает к ним руку, пищит и тянет меня за собой. Однако останавливается в двух шагах, не решается вмешаться в резвые игры двух-трёхлетних «взрослых» детей.
Всё вызывает интерес и удивление: зачем мальчик залез в эту странную штуку? А вот девочка подошла к теремочку, а из окошка выглянула другая и сморщила рожицу. Чудеса! А куда побежал этот мальчик? А кто взвизгнул там? Ульянка ещё не умеет играть — ей интереснее исследовать. И хотя больше всего её волнуют дети, она не прочь прокатиться с горки или с серьёзным и сосредоточенным видом покрутиться на карусели, а ещё лучше попробовать самой её покрутить. Всё это, конечно, с моей помощью. Порой она отвлекается на каку под ногами. К сожалению, во всём этом шумном великолепии ребёнку порой незаметны по-настоящему потрясающие вещи, так что я специально обращаю её внимание на всяких птичек и собачек.
Ульянка помогает мне увидеть окружающие предметы как будто впервые. Я присматриваюсь к тающему снегу: наверху старых сугробов он белый, а ближе к подножию становится всё чернее, но муть проталин и чернота грязного снега разделены золотящейся кромкой. Я слышу, что голуби пролетают мимо с особенным, едва слышным поскрипыванием крыл. И мне уже не терпится вместе с Ульянкой, её глазами посмотреть на траву и зелёные листья.
Даже дома Ульянка постоянно находит чему поразиться: мячику, закатившемуся под диван, бородатому дедушке Карлу на обложке папиной книжки, работающей стиральной машине. Я невольно вместе с нею сажусь на корточки и засматриваюсь на круговерть одежды и мыльных пузырей… Ульянка приносит мне разные вещи, и я восхищаюсь находкам вместе с нею: закрытая банка, в которой что-то гремит, бусы, мой рабочий диктофон…
Бесконечно радует Ульянку и собственное тело: ножки, которые бегут и которые можно затолкать в рот, волосики, в которых можно задумчиво шарить пальцами, пуп, который, как оказалось, есть даже у мамы с папой! Глядя на неё, я понимаю, как здорово существовать на свете, моя память неожиданно возвращает мне совершенно неожиданные воспоминания детства.
Часть 2. Полтора
В нашем дворе
Вместе с Ульянкой я заново проживаю своё детство. Я снова выхожу гулять во двор, он снова стал моим космосом, к которому я внимательно присматриваюсь, изучаю его. Я перезнакомился со всеми соседями. Когда у тебя и у них дети, это просто. Поэтому и знаю соседей я не по их именам, а по именам их детей: мама девочки Кристины, бабушка мальчика Арсика, папа мальчика Севы. Папы менее разговорчивы, они неохотно поддерживают беседу о своих детях, зато мамы и бабушки всегда готовы точно назвать и количество зубов своего ребёнка, и как он спит, и как он ест, и — наоборот.
Теперь Ульянка гораздо успешнее мешает мне работать. Её оскорбляет, что папа уткнулся в компьютер и не играет с ней, даже если дома есть ещё кто-нибудь, с кем можно было бы поиграть. Блаженны дни, когда удаётся хоть на несколько часов передать её бабушке. Тогда можно быстро и результативно поработать и даже выкроить время для творчества.
Ну вот, сделано и то, и другое, и третье. Чтобы дать отдых глазам, я выхожу с книжкой во двор. Но странное дело: без Ульянки я чувствую себя во дворе чужим. Без дочки соседи меня не узнают, а те, которые узнают, сразу спрашивают, куда же я её девал. Я и сам не пойму, куда мне деваться, ибо привык следовать по двору за моей неуклюжей дочуркой, а теперь, как мне кажется, двигаюсь слишком прямо и быстро, постоянно натыкаюсь на бегающих вокруг детей, мешаю их играм. Мне неловко приближаться к песочнице, хотя за последние дни я здорово научился делать песочные куличики, мне неловко отвечать на вопросы знакомых ребятишек (то есть, конечно, не моих, а Ульянкиных знакомых), мне неловко заговаривать с молодыми мамочками.
Сажусь на краешек скамейки, переворачиваю пару страничек и бегу к бабушке. За Ульянкой, пока наши общие друзья — дети и их родители — не разошлись по домам ужинать.
Радость
Ульянка сидит в ванной и забавляется переливанием воды из кружечки в баночку. Я стою рядом на коленях и смотрю за тем, чтобы она не принялась пить. И вдруг на какое-то мгновения мне показалось, что это я — маленький счастливый ребёнок, сидящий в ванной.
Ульянка занимается своими баночками и кружечками и время от времени взвизгивает от удовольствия. Интересно, думаю я, почему она всё время такая весёлая? Почему дети так веселы, и почему мы, взрослые, так угрюмы? И чем больше взрослый человек хохочет и скалит зубы, тем меньше ему веришь. А вот дети действительно искренне рады всему подряд.
Подрыгает ножками — счастье, проснётся и увидит маму с папой — счастье, прыгнет, а точнее, свалится с кучи подушек на диван — счастье. Что это? И можем ли мы такими стать? Умный и скучный человек скажет: это неразвитость, недооформленность психики. Вот и выходит у умного человека, что детская радость — это нечто ненастоящее, только бесконечная злоба взрослых — это правда.
Нет, мне кажется, что радость ребёнка — это не только первичная простота эмоций, но и счастье первооткрывателя, экспериментатора, когда каждый новый опыт приносит потрясающие результаты. Недавно Ульянка научилась залезать на стулья. Скольких усилий и риска ей это стоило! Как гусеничка на стволе дерева, она подолгу замирала на краю сиденья, вцепившись в обивку, не в силах закинуть коленку наверх. И даже после этого очень медленно и осторожно выпрямлялась. Но зато со стула, с этой головокружительной высоты ей открывался целый новый мир: все предметы, вся комната виделись в совершенно новом свете, а главное, она получила доступ к тому, что лежит на столах и что не успели спрятать не готовые к такому повороту родители. Сколько усилий, но зато какой результат!
Думаю, подобный восторг доступен учёному, влюблённому в свою науку и сделавшему открытие; раньше так же чувствовали себя путешественники-первооткрыватели. Да разве не то же самое ещё недавно испытывал я сам, когда писал стихи, которые мне самому нравились? Вспомните знаменитое «Ай да Пушкин!»: разве это не та же степень счастья, упоения миром и собой в этом мире? А «это радость со слезами на глазах» разве не то же самое?
Человек рождается творцом, исследователем, экспериментатором, вершителем. Каждый день приносит маленькому ребёнку новые открытия, достижения и завоевания. Так что разница между детьми и взрослыми заключается не только в степени развитости психики, но и в том, как мы, взрослые, устроили нашу жизнь. Мы безмерно запутали её, превратили в унылую борьбу за выживание, перессорились между собой, растратили свой разум на поиск денег и примитивные развлечения, продались в беспросветное рабство, завалили свою жизнь и весь мир каким-то хламом.
Мы узнали всё то, что полагается знать детям, и остановились на том, а чудесные загадки большого космоса и микрочастиц, завоевания в борьбе с косной материей, с социальным и моральным злом всё ещё ожидают нас.
Я верю, мы «станем как дети» и вернём себе чистую радость, ради которой появились на свет…
…Уля поливает меня из кружки, я с улыбкой грожу ей пальцем.
Ногти
Уля не любит стричь ногти, вечно вертится и капризничает. Честно говоря, я её понимаю. Сам неохотно этим занимаюсь, и моя жена постоянно недовольна видом моих ногтей. Наконец она не выдерживает и решает взять судьбу моих ногтей в свои руки. Стрижёт безжалостно, под корешок, на моём лице гримаса страдания.
Ульянка сидит с нами рядом и видит мои мучения. Конечно, дети эгоцентричны, но вот впервые в дочурке пробуждается жалость к папе, которому стригут ногти. Она начинает кричать, сбрасывать всё со стола, но видит, что это не помогает папе и не отвлекает маму от её занятия. В отчаянии Уля решается на крайний шаг: переворачивает свою поилку, льёт воду на стол и, указывая на лужицу, кричит: «Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!»
Мама сжалилась над нами. Папины ногти спасены. Подхватываю дочку на руки: «Спасибо тебе, Ульяна!» А она уже вцепилась в мои волосы и проверяет, насколько крепко они приделаны.
Учиться, учиться и ещё раз учиться
Дочурка очень любит читать. «Татать!» — раздаётся у меня под локтем, когда я пытаюсь редактировать очередную статью. «Татать»,— бормочет Уля сквозь сон, когда я складываю её в кроватку. Пока что «читать» для неё означает листать книжки и рассматривать картинки. Знакомые удивляются: «Как она у вас тянется к чтению! Ну, понятное дело, гены…»
И вовсе гены тут ни при чём, просто ребёнок видит, что папа при первой удобной возможности хватается за книжку, что он очень ревниво следит за тем, чтобы дочка не лезла к его книжной полке. И, с другой стороны, она понимает, что для чтения вместе с ней родители всегда найдут пару минут, что это лучший способ привлечь их внимание, заставить чем-то с собой позаниматься.
Завидев бабушкин телефон, Уля сразу начинает капризничать и требовать «ля-ля», то есть чтобы ей включили видео или музыку. А свойства папиного телефона ей совсем неизвестны, потому что эта штука для «ля-ля» не используется. Нет дома и телевизора, который бы непрерывно атаковал детский мозг рекламными лозунгами или страшными мультяшными рожами. Всего этого хватает в гостях у бабушки. Дома она засыпает у меня на руках под пение «Гренады» или «Варшавянки», а у бабушки — под рингтон её телефона.
Казалось бы, всё должно быть наоборот, но в этом есть своя логика. Бабушка с дедушкой раньше тоже пели: «Я хату покинул, пошёл воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать»,— когда эту песню передавали по радио и телевизору, когда её исполняли люди вокруг; потом время изменилось, по радио зазвучали другие песни, люди с телеэкранов заговорили о другом, и бабушка с дедушкой, как и тогда, стали подпевать этим новым телевизионным лицам и радиоголосам, затянули: «Можно терпеть силу, можно пить текилу…» — или: «Тебе и небо по плечу, а я свободы не хочу…»
Какой из двух домов, какой из двух миров выберет Ульянка? Сейчас ещё слишком рано судить… Но дочка прерывает мои размышления: она уже тайком разорила нижний этаж папиного шкафа и тащит мне книжку «Детям о Владимире Ильиче». Углы книжки стёрты, но картинки за тридцать пять лет не потускнели и по-прежнему привлекательны для детских глаз. Уля видит на обложке человека в чёрном пальто, который поднял голову и с характерным прищуром следит за игрой снегирей на замёрзшей ветке. «Дядя, тик-тик»,— называет она и перелистывает страницы. Вот семья Ульяновых: дядя, тётя и много ляль, вот «ляля ля-ля» на фортепьяно, вот дядя «татать», а вот тот же самый дядя с бородкой идёт с детьми по ромашковому лугу. Уля наклоняется к картинке и нюхает ромашки.
Бабушка вошла в комнату и делает испуганное лицо: «Разве такое можно давать ребёнку?»
Ни бабушка, ни дедушка никогда не догадаются, в честь
кого мы назвали Ульяну.