Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2016
Колбаса
Выйдя из церкви, мать вдруг поняла, что потратила на свечи, поминальные и заздравные записки триста рублей. Подумала, что за такие деньги можно было бы купить колбасы для сына, который сейчас отсыпался у них. Подумала и устыдилась.
«Господи! Прости меня, дуру грешную! Только что молила Тебя за сына. И вдруг такое в голову лезет… Что же это я, а?! Прости, Господи! Помоги нам! Нет больше мочи! Никаких уже сил не осталось!»
Мать долго качала от досады головой. Придя в магазин, выбрала самый дорогой батон колбасы и поспешила домой.
Отец досматривал на кухне московский праздничный парад по маленькому телевизору. Мать собрала на стол. Разбудила сына.
— Ну, за Победу. За Девятое мая,— строго сказал отец и выпил один.
Мать и сын, виновато улыбаясь, кивнули. Матери пить было нельзя. А сын перепил вчера, и его поташнивало от одного вида бутылки и рюмок. Он тяжело вздыхал и цедил зелёный чай из пиалушки.
— А вчера за что выгнала? — спросил отец, глядя в телевизор.
Сын ответил не сразу.
— Сказала, что пьяный.
— Так ты и был пьяный.
— Нет. Это я уже потом. Когда она не открыла.
У матери задрожали губы.
— Господи! Ну почему она такая, а?!
Сын как-то странно улыбнулся. Сказал тихо:
— Потому что не любит. Как пить дать.
— Да как же так, а?! Пока ютились у нас с ребёнком, любила… А получил квартиру — сразу разлюбила?
— Не надо, мам… А то сердце заболит, как пить дать,— сын продолжал улыбаться своей странной улыбкой.— Она и раньше не любила. Жалко, что сына настраивает. Вчера он говорит мне: уходи, дурак…
Отец не выдержал:
— Ну что ты всё лыбишься?! Ты мужик или тряпка?! Чего ты не пошлёшь её… не разведёшься?! Тебе же всего сорок лет! А ты, смотри, спился весь! Лица нет! Разве можно себя вот так, а?!
Сын беспомощно, по-детски развёл руками:
— Я люблю её, пап…
Отец хотел возразить резко, но осёкся. Против этого довода у него не было готового аргумента. Он шумно, длинно выдохнул. Налил себе водки. Выпил. Уставился на сына.
«За что нам с матерью такое на старости лет? — думал он.— Мы что, о таком мечтали? Он же бугай! На голову выше меня. Вылитый Митька-радист с нашего торпедоносца: такой же крепкий, весёлый… Был! У него же руки золотые. Его ж на заводе ценят… Ценили!»
Мать о чём-то слезливо просила сына.
Отец не вслушивался, не старался уловить смысл. Он знал наизусть все эти бесполезные разговоры.
Сын вдруг поморщился. Пригнул голову. Скороговоркой прошептал:
— Нитроглицерин…
Мать засуетилась. Кинулась искать лекарство.
Отец заскрипел зубами. И в который уже раз пожалел, что бросил курить.
Отлежавшись, сын засобирался домой. Стал бодриться, уговаривать мать и себя, что всё у них с женой как-нибудь наладится. Выйдя во двор, подошёл к отцу, сидевшему на кровати в виноградной беседке. Приобнял его. Тот хмуро кивнул.
— Стой! Забыла, сынок! — замахала руками мать и вбежала в дом.
Скоро она вышла с целлофановым пакетом. Сын заглянул в него. Помялся.
— Мам… Не надо целый. Она поймёт, что это ты дала. Выбросит. Как пить дать. Ты давай отрежь немного.
Мать, не понимая, смотрела на сына.
— Ну, это… Как будто я её в магазине купил.
Сын улыбнулся. Улыбка снова получилась жалкой.
Отец резко встал. Пнул пустое ведро. Ушёл в глубь сада.
Глаза у матери забегали.
— Да, да… Сейчас, сынок. Сейчас…
Она вошла в дом. Там, торопливо отрезая часть колбасного батона, порезала палец. Кровь капала на пакет. Мать плакала, стирала тряпкой кровь и слёзы, но белая лошадь, скачущая по зелёному целлофановому лугу, пачкалась всё сильнее. Тогда мать отбросила пакет. Достала другой. Кое-как, прижимая локтем левой руки целлофановую тару к столу, правой засунула в неё колбасу…
Через две недели позвонила соседка сына по лестничной площадке. Трубку взял отец. Соседка сказала ему, что сына нашли мёртвым недалеко от дома, возле арыка.
У матери с того дня начала постоянно, неуправляемо трястись голова. Она сразу превратилась в старуху — внешностью, походкой, равнодушием к себе и всему, что её окружало. В церковь ходить перестала. Сына своего пережила всего на год.
После её похорон отца забрала к себе младшая дочь.
Отец часами сидел у окна и глядел на дорогу, которую почти полностью загораживал большой сиреневый куст. Он даже подумывал срубить этот куст. Но всякий раз, выходя во двор, чтобы взять в сарае топор, забывал, зачем вышел из дома.
Дочь хотела хоть чем-то занять отца. Стала посылать его в соседний магазин. Она подробно объясняла ему, что и как он должен делать. Давала деньги, записку для продавцов со списком нужных товаров. Отец кивал. Брал сумку и уходил.
Иногда он забывал дорогу домой, и его приходилось искать на соседних улицах. Случалось, что после покупки продуктов по списку он возвращался в магазин и покупал на сдачу те же товары ещё раз.
Самым удивительным для дочери было то, что отец совсем перестал есть колбасу. Выжидал момент, когда никого не оказывалось рядом, брал нож и кромсал её на мелкие куски. Когда дочь спрашивала, зачем он это сделал, отец отвечал:
— Не знаю. Так надо.
Дочь подумала и решила, что глупо задавать человеку вопрос, на который он не знает ответа. Надо так надо. Пусть режет. И оставила отца в покое.
Она любила его. Как пить дать, любила.
Ударная тройка
Олег раздражённо барабанил пальцами по подоконнику. Глядел, как дворничиха сметает во дворе листья в кучу и пытается запихнуть их в полиэтиленовый мешок. Было ветрено. Листья разлетались, разбегались врассыпную, словно непослушные дети.
«Вот дура!» — подумал Олег.
Как всегда перед грозой, у него болели кости в местах переломов. И не было денег на лекарство, то есть на водку. А квартиранты всё не появлялись.
Пошёл дождь. Дворничиха бросила мешок с листьями. Схватила грабли, метлу и засеменила в сторону подсобки.
И тут Олег увидел их, двоих мужчин. Они торопились. В руках у них были чемоданы, а за плечами — большие рюкзаки. Да, это были они, москвичи. Это было его спасение, его безбедная жизнь на полтора месяца.
— Отлично сыгранная роль — залог высоких урожаев! — закричал он им, свесившись из окна, размахивая рукой.
Мужчины подняли головы, заулыбались. Вскоре они поднялись на второй этаж и шумно поздоровались с хозяином. Оставили вещи в одной из трёх комнат. Сварили гречку, заправили её тушёнкой с поджаренным луком и сели отмечать встречу.
Младший из прибывших, Глеб, уже останавливался у Олега. Он-то и заделал гастроли в Тюмени и Сургуте. А старший, Володя, поехал с ним первый раз. Он оглядывался по сторонам. Слушал прибаутки Олега.
На стенах кухни висело несколько фотографий. На самой крупной, цветной, с надписью «Ударная тройка Тюмени», среди трёх хоккеистов с клюшками Володя узнал хозяина квартиры.
— Хорошее фото,— сказал он,— бравый тут у вас вид.
— Ага,— согласился Олег,— болельщики нас любили. Они нашу тройку знаешь как называли? Зверобой!
— Почему? — не понял Володя.
— А у нас фамилии — Зверев, Ромашин, Бойченко. По первым слогам — зве-ро-бой! Они про нас даже кричалки сочиняли. Вот слушай. «От холеры от любой клюшкой лечит зверобой!..» Прикольно?! Берите капустку, огурчики. Они дешёвые в этом году, я всегда их насаливаю под картошечку… А когда наш центральный, Игорь, шайбу забрасывал, они знаешь чё горланили? «Вратарям хана теперь — по воротам лупит Зверь!» Зверев, значит.
Олег рассмеялся с удовольствием, стал разливать водку по рюмкам.
— Зверь — он был самый забивной из нас. Кистевым из-под защитника — щёлк! — и мы в дамках. Он даже за вторую сборную поиграл. А Ромашка, Ванька Ромашин, он ему шайбы как на блюдечке выкладывал. Вот он, справа. Ну а я — финтил, кружил по углам, отвлекал на себя защитников.
— Сильно от них доставалось? — спросил Володя.
Олег взял вилку. Постучал ею по ключице.
— Слышишь? Металл! И тут — тоже железо!
Он ткнул пальцем в коленку.
— Меня в аэропорту шмонают дольше всех! Раздевают до трусов! И всё равно не врубаются: где же я свои драгметаллы прячу?!
— Общаетесь? — Володя кивнул в сторону снимка.
Олег неопределённо хмыкнул.
— Бывает… Зверь — он теперь человек крутой, занятой. У него бойлерный цех, земля, хоромы. Не то что мы с Ромашкой. Хорошо хоть квартиры успели получить. Да мы вот с Глебом были у Зверя в прошлом году: рыбачили, шашлыки жарили. Помнишь, Глеб?
Глеб кивнул.
Олег включил магнитофон, из которого Круг запел про Владимирский централ. В этот момент кто-то позвонил в дверь.
Олег пошел открывать. Вернулся с женщиной лет сорока, плотного телосложения, в милицейской форме.
— Знакомьтесь: Клавдия! Соседка, одноклассница и… это…
Олег покрутил в воздухе рукой, помогая себе подобрать слова.
— Да ладно тебе,— сказала женщина,— просто Клава.
Она достала из пакета бутылку коньяка и банку грибов.
Когда выпили за знакомство и закусили, Клава спросила:
— Мужики, вы сейчас что привезли?
— Детскую сказку,— ответил Глеб,— про Айболита.
— Это как? Вдвоём?
— Ага,— вставил Олег,— они в численном меньшинстве играют! Но силовая борьба в порядке! И буллиты не мажут!
— Точно,— улыбнулся Володя и пояснил: — У нас в спектакле клоуны, куклы.
А Глеб дурашливо продекламировал:
Вышел клоун из тумана!
Вынул веник из кармана!
А на венике цветы!
Айболитом будешь… ты!
На последнем слове он выбросил руку в сторону Клавы.
Все заулыбались.
— Это типа юмор, да? — уточнила Клава.— А чё-
нить для взрослых сможете? Песни под гитару, взрослый какой-нить юмор?.. Вы не думайте,
я не халяву имею в виду. Отблагодарю. Хоть деньгами,
хоть в кабак.
— О, точно, Глеб! Давайте,— оживился Олег,— сбацайте бросок на добивание!
— Погоди, Олежа, не суетись. Ну так как? — спросила Клава.
Глеб с Володей переглянулись.
— Подумать надо,— сказал Глеб.
— А что за аудитория? — спросил Володя.
— Хорошая аудитория, внимательная,— заверила Клава,— колония для несовершеннолетних.
Глеб с Володей снова переглянулись.
— Надо подумать,— пожал плечами Володя.
Раздался телефонный звонок. Олег взял трубку.
— О! Привет! Лёгок на поминках!.. Нет. Нет. Пока всё тихо, глухо. Погоди. Щас ещё у Клавдии спрошу…
Олег прикрыл трубку рукой. Посмотрел на Клаву.
— Это Зверь. Злится. Опять спрашивает про Ромашку.
Клава отрицательно покачала головой. Олег ей кивнул. Сказал в трубку:
— Нет, с её стороны тоже пока пусто… Да. Понял. Конечно! Увижу — сразу брякну…
После этого разговора застолье продолжалось недолго.
Клава почти не закусывала, и скоро её заметно развезло. Она замкнулась. Угрюмо смотрела в окно, думала о чём-то своём.
Олег пошёл провожать её. А когда вернулся, сказал:
— Не повезло бабе. Сына одна растила. Не углядела. В колонии сидит. Поэтому и просит там концерт сбацать. Надеется, что, может, срок скостят или ещё какую поблажку сделают.
Прошла неделя.
В субботу после ужина Глеб и Володя сидели в зале, смотрели телевизор. Олег устроил стирку. Его старенькая стиральная машина так гремела и тарахтела, что он не услышал звонка в дверь.
Глеб заглянул в ванную комнату, сказал, что кто-то пришёл.
Через несколько секунд Олег провёл на кухню высокого худого человека. Человек этот кашлял и опасливо озирался.
Какое-то время на кухне шёл негромкий разговор. Отчётливо слышны были только восклицания Олега:
—Да не бзди ты! Не бзди, я тебе говорю!..
Потом он провёл незнакомца в ванну, занёс ему банное полотенце.
Сказал москвичам с каким-то весёлым азартом:
— Надо же! Ромашка нашёлся… Полгода пропадал, фрукт.
На следующее утро Глеб и Володя проснулись от
длинных звонков и громкого стука в дверь. Посмотрели на будильник. Стрелки
показывали восьмой час. Подумали, что Олег крепко спит и ничего не слышит.
Заглянули в его комнату. Но там было пусто. В зале, сидя на диване, бывший
хоккеист Ромашин торопливо натягивал
брюки.
Глеб подошёл к двери. Спросил:
— Кто там?
— Друзья Олега,— послышался голос.— Он в курсе, откройте.
Глеб открыл дверь.
Мимо него прошли двое крепких мужчин. Первого, в чёрной куртке, Глеб узнал: это был Зверев, Зверь.
Зверев заглянул в ванну и туалет. Вышел в зал. Увидел Ромашина. Подошёл к нему и, ничего не говоря, с размаху ударил кулаком по лицу. Тот не сопротивлялся. Попутчик Зверева схватил Ромашина за шиворот и потащил на кухню.
— Всё нормально, ребята,— успокоил Зверев Глеба и вышедшего из своей комнаты Володю,— это наши интимные дела, всё нормально.
Москвичи стояли посреди зала. Напряжённо вслушивались в то, что происходило на кухне.
— Думал, не найду, тварь?! Думал, зароешься в нору, сука?! И не придётся бабки отдавать?!
Всё это злобно, отрывисто кричал Зверев. В промежутках слышались глухой звук ударов, стоны Ромашина. Потом его вывели в коридор. Зверев на ходу оттёр кухонным полотенцем кровь с его лица. Бросил полотенце на стул. Потом торопливо достал из кармана пару сотен. Положил на полотенце со словами:
— Извините за неудобство.
Они ушли.
Примерно через полчаса появился Олег.
Володя и Глеб бросились к нему, стали рассказывать о случившемся. Он поморщился:
— Да сам виноват. Занял три штуки баксов и растворился. Кто так делает? Сам виноват.
— И что теперь будет? — спросил Володя.
— Что будет? — пожал плечами Олег.— Теперь он будет пахать на фазенде у Зверя, пока всё не отработает. Там таких гавриков хватает.
— Неужели как-то разрулить нельзя было? Вы же так долго играли вместе, дружили вроде,— сказал Глеб.
— Ай,— махнул руками Олег,— дружили… У них вообще всё запутано. То квартиру первую, которую в клубе давали, не поделили, то бабу — оба втрескались в неё. Она вышла за Ромашку, и с тех пор Зверь отодвинул его от себя. Потом Ромашка крепко сломался. Томка, жена его, взяла тайком чужие бабки на лечение. Нехилые бабки. Она бухгалтером на фирме работала… Когда всё вскрылось, её отдали под суд. Тогда Ромашка подвалил к Зверю, попросил взаймы три штуки зелёных на адвоката. Тот дал. Томку посадили на год. Скоро выйдет уже. Ромашка попробовал своё дело завести, но прогорел. Влез в долги ещё больше. Ударился в бега. А ты говоришь — разрулить!..
Ещё через неделю втроём — Олег, Володя и Глеб — поехали за город: Зверев пригласил их на шашлыки.
От конечной автобусной остановки шли пешком минут десять. Миновали озеро, прилесок. Охранник, открывший им железную дверь, указал на пристройку, в которой их ждал Зверев. Шли туда мимо длинной траншеи. Из неё двое рабочих выбрасывали лопатами землю. Один из них был узбеком, а второй оказался Ромашиным.
Олег встретился с ним взглядом.
И не выдержал, отвёл глаза.
Месяц пролетел быстро.
Глеб и Володя, усталые, но довольные, паковали свои чемоданы, утрамбовывали рюкзаки перед отъездом в Сургут. Олег слонялся от нечего делать, просил приезжать и на следующий год.
В прихожей зачирикал звонок.
Олег открыл дверь. И тут же преувеличенно радостно воскликнул:
— Томка, ты?! Какие люди без охраны!
— Мразь! — сказала Тамара и наотмашь ударила Олега по лицу.— Шакал чёртов!
Она плюнула в его сторону. Вышла. Хлопнула дверью.
Олег потрогал щёку. Пробормотал:
— Проброс…
Пошёл на кухню. Осторожно выглянул из окна. Увидел такси у подъезда. На переднем сиденье, за рулём, курил водитель. На заднем сидел Ромашка, Ромашин, его партнёр по ударной тройке.
Олег отпрянул от окна. Взял сигарету. Долго не мог зажечь спичку: руки дрожали.
Он вышел в зал.
Сосредоточенно наблюдая за сборами, серьёзно, с расстановкой, произнёс:
— Отлично сыгранная роль — залог высоких урожаев.
Прошёлся вдоль стены. Поправил спортивные кубки, стоящие на полке. Подошёл к столу. Побарабанил по его крышке пальцами и сказал:
— Зря вы с Клавкой не съездили на зону к пацанам. Сейчас бы в кабаке сидели.
Как люди.