Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2016
Бездомный
Я сладко сплю, вокруг меня — вокзал,
Вокруг него — огромная столица.
Я сердце ни к чему не привязал,
Ни с чем не пожелал соединиться.
Я сладко сплю… Мне снятся города,
Их монументы, тополя и зданья.
Они текут, как пёстрая вода,
И каждый миг меняют очертанья.
И в этих снах — всегда, всегда в конце —
Мелькает золотой небесный город…
Улыбку видя на моём лице,
Раздумал мент хватать меня за ворот.
Проснулся я… Вокруг — ночной вокзал…
Весёлая, огнистая столица…
Я сердце ни к чему не привязал,
Чтоб, как ручей, с рекой великой слиться.
Ветра
Гонит ветер пыльцу тополей
Прямо к небу, всё шире и шире,
Чтобы сделалось вдруг веселей
Умирать в этом маленьком мире.
С одуванчиков шапки сдувать
Мы не станем — а всё же мы дети.
Вы придёте меня убивать?
Дорогие, я счастлива этим!
Я уже позабыла про страх;
Да и что бы со мною случилось?
На семнадцати пёстрых ветрах
Это сердце давно поселилось.
Красный ветер течёт по горам,
Жёлтый ветер течёт по долинам,
А зелёный — по бурным морям,
А зеркальный — по шумным стремнинам,
И несётся пыльца тополей
В белом ветре, всё шире и шире,
Чтобы сделалось вдруг тяжелей
Убивать в этом маленьком мире.
Индус в Питере
Этот город стоит на водах,
И как ночь у него зрачки.
На продажу у переходов —
Странно-солнечные очки.
Этот дом кирпичные инки
Перекрасили бы в бордо.
Лишь сидящие в барах финки
Всё здесь любят, свои на сто.
Серой влагой сочатся стены.
Я иду — напеваю джаз.
На проспекте в пункте обменном
Видят рупии в первый раз.
Здесь так мало вина и мёда,
Это мир плащей площадей,
Здесь «тропическая» погода —
Постоянный
Сезон
Дождей.
Шлем Дон Кихота
Шлем бедняги Дон Кихота,
Закопчённый, проржавелый,
Я скоблю ножом до пота —
Утомительное дело.
Застилает ливень окна,
И Тобос уснул во мраке,
И попрятались — не мокнут
Приумолкшие собаки.
Вот и небо побелело;
Бросить нож и молвить: «Хватит!»
Ах, зачем пустое дело
Начала я на закате?!
Только вижу всё яснее,
Грязь баталий соскребая:
Каска рыцаря под нею,
Словно небо, голубая.
Листья
В парке осеннем пришлось под навесом ютиться,
И подступает к промокшим ногам водоём.
Жёлтые листья — китайские жёлтые птицы —
Только одни и остались под серым дождём.
Я рисовала на них синеглазые лица;
В детстве покрыт был кленовой листвой тротуар.
Жёлтые листья, китайские жёлтые птицы,
Чертят по воздуху символы медленных чар.
С этой волшебною осенью мне уж не слиться:
Так отнимают порой, что в начале дано.
Только с китайского термоса жёлтая птица
Каждую осень тоскливо глядится в окно.
В надежде
Ты тайну безысходности когда-то,
Того не зная, мне передала;
Так пусть же свет мой, солнце без заката,
В тебя прольётся, где б ты ни была.
Беседы тихой медленные змеи —
Твои сомненья в душу мне вползут,
Но может станет вера, что имею,
Твоею хоть на несколько минут;
И ты проснёшься утром в новом месте,
И не поймёшь, откуда он возник —
Сияющий, как снег на Эвересте,
Таинственный, таинственный родник.
* * *
Твоя любовь была как жемчуг,
А ты не знал и не берёг.
Порой звезды коснуться легче,
Чем просто выйти за порог.
Где параллели делят дали,
Где звёзд летучих суета,
Тебе кота в мешке продали —
Должно быть, звёздного кота.
Но ты, надев мешок заплечный,
Котёнка выронил в пути.
Он был живой, а значит — вечный;
Не плачь, хозяин, не грусти.
Землетрясение
Мы по лестнице узкой идём,
После долгого дня веселы,
Вспоминая, что сделано днём,
И друзей, и вино, и столы.
На последнем уснув этаже,
Мы увидим во сне облака,
А когда мы проснёмся, уже
Будет небо в дыре потолка,
Будет люстра ходить ходуном,
Будет трещин сливаться пунктир,
И поймём мы, что пущен на слом
Этот дом, этот взгляд, этот мир.
Душа
Словно кот, оставленный в машине,
У окна тревожится душа;
Для кота хозяин в магазине
Выбирает что-то не спеша;
Клетчат пол, а торт в миндальной крошке,
На витрине это есть и то…
А покуда трудно чёрной кошке
Быть хозяйкой в маленьком авто.
У моря голубого
У моря голубого или края
Морского, где взрываются лучи
Так я жила, всегда его желая
И никогда не в силах получить.
Потом я переехала на небо,
Откуда в море падал белый свет.
И повстречала там святого Глеба,
Вот он мой тихий взлёт и свёл на нет.
Сказал он мне: «Ты знаешь, не годится
Родиться и, родившись, умереть».
Сказал он: «Хорошо бы возвратиться —
И то, что будет дальше, посмотреть.
Не зря ж у моря синего, у края
Морского, где взрываются лучи,
Он прожил столько лет, тебя желая
Но до сих пор не в силах получить».
Меня спасли и в лодке откачали,
Фонтаном Каспий хлынул изо рта.
Но это было после, а вначале
Был яркий свет и светлые врата.
У моря голубого или края
Морского, где взрываются лучи,—
Так я жила — чего хочу, не зная,
Когда меня он всё же получил.
Мы обвенчались в церкви на причале,
Где словно день нарциссы во дворе.
Но это было после, а вначале
Шиповник распустился в январе.
Персефона
На ней была куртка из чёрной кожи,
Надгробья засыпал снег.
Я сразу узнала её, но всё же
Спросила, чтоб сон поблек.
А взгляд её был и горяч, и смирен —
Не стиксовых берегов.
— Я Сирин,— сказала она.—
Я Сирин,
Чёрная птица снегов.