Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2016
Владимир Яковлев был человек могучий во всех отношениях — и в физическом тоже… Из астраханских рыбаков, служил в морской пехоте, мастер спорта по дзюдо, в молодости сам, без всяких там курсов-спецшкол, до очень хорошей степени изучил английский, каковой его, кажется, и кормил значительную часть жизни… По его словам, он перевёл с английского «тонну книг». Внешняя грубоватость и такой «простецкий» вид немного медлительного богатыря из русской сказки (высокий рост, мощное сложение) сочетались с добрым сердцем, мягким нравом, а кроме того — с огромной гуманитарной эрудицией. Кроме литературы, он хорошо знал русскую религиозную философию, историю…
Стихи его совершенно лишены суетности, склонности к непролазным словесным кунштюкам и частого, особенно у молодых поэтов, желания загнуть что-нибудь эдакое, языкастое, что для многих, мучающих рифмы, составляет главный предмет тщеславия перед сотоварищами по сочинительству… Тут нет ни тщеславия, ни поэтического кокетства, этой постоянной полуоглядки на себя, любимого, в его стихах — лишь горьковатый, как степная полынь его родины, привкус утекающей жизни… В молодости у него была апостольская профессия, а в конце жизни — пророческая. И вот этот невероятный всплеск его таланта и вдохновения перед смертью лично для меня является едва ли не самым убедительным доказательством того, что всякий талант — свыше и что у поэзии божественное происхождение и предназначение тоже. Может, ещё и поэтому он и не хотел печататься… Зачем? Ведь настоящие стихи — сразу Богу в уши.
Алексей Козлачков1
*
* *
Мой белый
кот, ушедший в зазеркалье,
Порой мне подаёт оттуда знак:
Зелёным оком в глубине сверкая,
Рассказывает он о странных снах.
И руку мне царапает до крови,
Когда, прильнув к ней, словно царь Давид,
Поёт о том, как ночь стекает с кровель,
Как ветер воли — зол и ядовит.
Мой чёрный кот, живущий в зазеркалье,
В мой сон глядит с усмешкою творца.
И зрак его, как воздух, вертикален.
И узок свет его. И нет ему конца.
*
* *
Замыкаю
свои уста.
Осеняю себя крестом.
Закатилась моя звезда
И погасла в окне пустом.
Ничего больше в мире нет,
Да и не было никогда —
Только ясный небесный свет,
Только горняя высота.
*
* *
Где-то
под Ясиноватой
Ты проснёшься (может быть)
И, ни в чём не виноватый,
Будешь в тот же миг убит.
Ты потом очнёшься в поле.
И тоска, как ржавый гвоздь,
Снова грудь твою проколет,
Прошибёт тебя насквозь.
Ты себя во сне увидишь
С мёртвым сыном на руках.
Ты на свет из мрака выйдешь
И увидишь снова, как
Где-то под Ясиноватой
Вас накроет тот снаряд
И как в дымке синеватой
Ваши души воспарят.
Ни креста, ни звёзд, ни крика —
Стылых губ не разлепить.
Будешь молча горе мыкать,
Боль глотать и слёзы пить.
Будешь каждый день, поддатый,
Горький дым зубами рвать.
Будешь под Ясиноватой
Каждой ночью умирать.
Дождь
идёт
Дождь
идёт по российской глубинке —
Мельтешит по суглинкам дорог,
Обрывает кусты голубики,
Обивает родимый порог.
И висит над пустой колокольней,
Утекая в бездонный песок.
И сбивается с рифмы глагольной,
И бросается наискосок.
Он идёт по бескрайним просторам
Летописной ковыльной Руси.
Остывает в лесах за Ростовом,
За Непрядвой в полях моросит.
Он идёт по заброшенным весям,
Где давно не осталось живых,
По таёжным ночным поднебесьям,
Мимо вышек сторожевых,
Мимо лагерных страшных погостов,
Где рассвет — неизменно кровав,
Где от слёз задыхается воздух
И от горя чернеет трава.
Он идёт мимо тюрем, где до сих
Пор стреляют в затылок, в упор,
Где во тьме надзиратель гундосит
И уводит в глухой коридор.
Мимо чёрных разбитых землянок
С полосою, свинцовой, сплошной,
И солдатских высот безымянных
Он идёт — проливной, обложной.
И встаёт у межи той последней,
Где кончаются беды и ложь,
Этот долгий, безудержный, летний,
Этот тёплый, сверкающий дождь.
Ветер
Выметает
ветер-дворник
Наши души из Москвы
Вместе с дымом в подворотнях,
Вместе с ворохом листвы.
Выдувает, словно воздух
Из-под узких мостовых,—
Из разломов девяностых,
Из колодцев нулевых.
По Варварке и Покровке,
По Неглинке и Тверской
Гонит наши сны и склоки
И кружит их над Москвой.
И любовь, что гибла с нами,
Тащит, словно воробья,
Через морок, через память,
Через сумрак ноября.
…Заметает пьяный дворник
Наших судеб ветхий след…
Но Господь в пространствах горних
Видит нас. И брезжит свет.
*
* *
С радостью,
с молитвами Христовыми
Ухожу на все четыре стороны.
С мокрыми ветрами и сиренями
Ухожу за все четыре времени.
Ухожу дорогами солдатскими —
Адскими кругами сталинградскими.
Долгими ночами госпитальными
С голосами и гудками дальними.
По обрывам снов, по узкой досточке,
Где уже истлели наши косточки.
Ухожу в сырой рассветной роздыми,
Разодрав снегов тугие простыни.
По туманам рек, по хляби мартовской
Ухожу туда, где встречусь с матушкой.
Где с батяней разопьём по стопочке
Его горькой, как судьба, настоечки.
Где остановлюсь у края самого,
Всё переживу и вспомню заново.
В тишине, под золотыми кущами,
С небесами, на закат текущими.
Август
Гулко
ударилось яблоко оземь.
Всхлипнула птица в саду.
Крылышком острым, хрустящим, стрекозьим
Август сверкнул на лету.
Стих на мгновение ветер, задувший
Лампу… Но ширится свет,
Прямо с небес протекающий в души
И шелестящий в листве.
У
иконы чудотворной
У иконы
чудотворной,
На краю юдоли смертной,
В глубине огнеупорной,
В круговерти беспросветной,
Мою душу ангел тронул,
Тихий ангел за плечами…
У иконы чудотворной
Улеглись мои печали.
У иконы чудотворной
Божьей Матери Моденской,
Где с молитвою упорной
И почти с мольбою детской
Вы ловили взор бездонный,
Восходя в печали светлой,
У иконы чудотворной,
На краю долины смертной…
Где лампады свет бессонный
Замирал во мгле рассветной —
У иконы чудотворной,
Над моей страною бедной.
Сашка
Кто заплачет
над Сашкой Якутом,
Над московским пропащим бомжом?!
Вот лежит он, рассветом окутан,
Финкой резан и водкой сожжён.
Вот качается тенью бездомной
В жуткой бездне за тонким ледком.
И летят над судьбой его тёмной
Стаи птиц и кричат далеко.
Свищет ветер над Сашкой Якутом,
Режет листья острее ножа
Над землёй, по которой разутым
Он ходил и в которой лежать
Нам придётся когда-нибудь вместе,
Подпирать верстовые столбы…
Как не выкинуть слово из песни,
Нас не вынуть из общей судьбы.
*
* *
В золотом
кружевном полушалке
Заповедных заволжских лесов
Ты стоишь от меня в полушаге
И туманами застишь лицо.
До разрыва в груди, до озноба
Мне глотать их свинцовый настой
Вместе с горечью неба сквозного
И дотла прогоревшей листвой.
Побирушкой, калекой безногим
Мне ползти мимо этих дорог,
Заливая тоской опресноки,
Что подал мне твой нищий народ.
Мне страдать этой мукой бездомной
У порога родимой избы,
Этих листьев предсмертной истомой,
Этим холодом общей судьбы
И последним раскаяньем поздним
О годах, что растратили врозь.
…Кружевной полушалок. И осень.
И рябины кровавая гроздь.
*
* *
Вот и
мама приходит во сне,
Мнёт косынку.
Слышу голос, звучащий извне:
— Как ты, сынку?
Вот и батька заходит в мой сон
(Где ты, водка?)
Со слезою во взгляде косом:
— Как ты, Вовка?
Только брат задержался в пути:
— Где ты, братка?
Только ветер осенний гудит:
— Где ты, батька?
*
* *
За калиткой
с разбитой щеколдой
И за речкой, где зреет ранет,
За счастливой такой и недолгой
Нашей жизнью, сходящей на нет,
За разлукой и мукой кромешной,
За судьбой, обрывающей след.
И — сквозь свет, проникающий вежды!
И — сквозь мрак, проникающий свет!
*
* *
Вечных
странствий ветер горький,
Дым разлук, летящий вслед…
Дом высокий на пригорке,
Дальних окон тихий свет.
Блики скользкие на ставнях,
Листьев взлёт и крыльев взмах —
Где-то там, в сиренях давних,
В летних ливнях, в лёгких снах.
Первый снег в твоих ладонях,
Мёрзлых рельсов первый стык —
Где-то там, в пространствах дольних,
В долгих снах, в полях пустых.
*
* *
Плывёт
на небесном облачке —
На утлой, дырявой лодочке.
Свистит в свою птичью дудочку,
Спускает на землю удочку.
— Кого ты поднимешь, ангел мой,
Из праха, из персти лагерной?
Возьми мою душу грешную,
Всю муку мою кромешную!
Ни звука в ответ, ни отклика,
Ни образа и ни облика.
Плывёт золотое облачко.
Течёт моя утлая лодочка.
Преображение
Петух меня разбудит в Плёсе
В Преображение Господне,
Когда душа о счастье просит,
Преображаясь на восходе.
Когда ещё небесный пламень
Плывёт огнём неопалимым
Над голубыми куполами
И тонким сводом тополиным.
И вечной кистью Левитана
Преображает в буйство красок
И Волги плёс, и блеск металла,
И блики Яблочного Спаса.
1. «Наша молодёжь» № 17 (131), 1–15 сентября 2016.