Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2016
Вспомнилось вдруг старику, как на своё семидесятипятилетие отыскал это радио в ящике для инструментов. Когда была жива жена Галя, она в нём хранила картошку со свёклой да морковь с репой. Галя оставила старика, ещё когда он не был стариком. Старик помнит этот ужасный год. Дети, Ксюша и Витя, обвинили во всём отца и оставили одного в доме. Потом продали дом, купили ему однокомнатную квартиру на третьем этаже и оставили вместе с ящиком доживать свои дни.
Соседи жалели старика, изредка навещал Василий с первой квартиры, ещё реже Павел Петрович, бывший председатель колхоза «Красная заря» — так он всегда всем представлялся и повторял это в разговоре по нескольку раз.
Дети звонили. Иногда. Под весёлое настроение. А со временем лишь поздравляли с Новым годом.
На семидесятипятилетие пришла только Валентина, худая и болезненная болтунья из соцслужбы:
— Дочка ваша, Геннадий Николаич, звонила, сказала: мол, так и так, они все в разъездах, занесите отцу пирог. Поздравьте от нас.
Старик держал коробку с вафельным тортом, который он терпеть не мог ещё с детства, и молча кивал в такт её трели.
Она продолжала:
— Сказала, чтобы я к вам и по выходным приходила. Супчик-то вы себе какой варите? Чего молчите? Видала давеча, клейстер какой. Макарошки эти, когда вода закипит, потом их только бросать надо и мешать часто, чтоб не разварились, а то как, эт даж собака такое есть не будет.
Он вздыхал и кивал.
Торт, как Валя-болтушка ушла, отправился в мусорное ведро.
«С днём рождения, старик»,— тикали часы на кухне.
«С днём рождения»,— закипая, свистел чайник на плите.
Старик махнул рукой, и что-то потянуло к старому ящику, словно там всё ещё остался запах прошлого: Галиных духов, детской пудры — ребятишкам вечно что-то да припудривала мать…
Стоя на коленях, в углу сундука он и обнаружил радио.
Достал, повертел в руках. Маленькое, с две ладони, грязно-жёлтое, с кнопкой включения, роликом настройки и громкости.
— На батарейках, ёк макарёк,— выругался старик, привстал, болью отдало в спине, громко хрустнули колени.— У-у-у,— взвыл, ухватился за ящик: переломится — так и дело с концом.
Отдышался. Радио больно вдавилось в ладонь.
— Подъём, старик! — приказал себе.
Приёмник в ладони зашипел резко, негромко, и заиграла музыка.
Старик улыбнулся беззубой улыбкой:
— Вот так подарок.
Теперь вот уже третий год как они с радио разговаривают.
— Беседуем,— так объясняет старик.
К примеру, спросит старик приёмник:
— Как дела, батареечный?
И ждёт, пока в массе музыки и передач не прозвучит ответ. Радио отвечало всегда. Или диктор ласково ответит ему: «Всё у нас сегодня просто замечательно». Или же в песне какой промелькнёт: «Хорошо, всё будет хорошо».
Радуется старик и снова спрашивает.
— Погода-то нынче вон как вьюжит. Настроение как твоё? Есть ещё порох в пороховницах?
И ласково так его называет: приёмничек.
Про радио Бога он услышал от бабушки, Царствие ей небесное. Старик помнит: чуть что, так бабуля сразу это радио Бога вспоминала: «Да радио Бога не трогай это, внучек». Или: «Забирай уже радио Бога». Или вот: «Не шали ты, радио Бога». А ещё: «Говори, радио Бога»; «Послушай радио Бога».
Подрастая, он узнал, что такое радио, и про Бога узнал.
Радио — некий посредник между Богом и человеком, думал он тогда, давным-давно. Сейчас он в этом убедился.
У приёмничка не было названия. Старик осмотрел его со всех сторон, и батареи вытаскивал, и с лупой просмотрел каждый миллиметр. Никаких опознавательных знаков.
Вот и назвал его по-бабушкиному: радио Бога.
Для Валентины покупка долгоиграющих, как говорил старик, батареек стала проблемой:
— Они такие все дорогие, Геннадий Николаич. Жуть просто. Эти, с зайцами которые, так как двести граммов колбасы стоят.
— Мне они нужнее колбасы, я с радио разговариваю.
Охает женщина, руками машет:
— Рассказывала же я вам про ещё одну мою клиентку, бабу Шуру. Помните?
Не помнил старик, молчал.
— Она тоже одна, как и вы. Дети бросили, хорошо хоть платят пока, а так в богадельню собирались отправлять, да передумали что-то. Так вот, она стала по телефону незнакомым людям звонить. Наберёт какой номер из головы, какие цифры выдумаются, и разговор начинает. Здоровается, представляется: мол, так и так, баба Шура вам звóнит,— спрашивает, с кем разговаривает, и всё такое… Бывает и дружбу заводит, а с кем и часами потом разговаривает. И по более часу, и весь день проговорить может… Так от одиночества и лечится. И никаких батареек. Вот и вам надо попробовать. Всё меньше растрат будет. Телевизор вон у вас сколько лет уже не включали?.. А там, между прочим, такие страсти,— она закатила глаза к потолку,— такой форс-мажор. Поглядите, поглядите. Но сперва позвоните кому-нибудь, вдруг кто откликнется, заговорит, вы и подружитесь, болтать будете потом и про радио своё с батареями забудете.
— Но батареек десять ты мне, Валюш, к субботе всё ж возьми, у меня и пенсия как раз,— тихо говорит старик — и ещё тише: — Да и двадцать можно.
Взмахивает костлявыми руками женщина, охает-ахает, прощается, уходит.
Старик включает радио:
— Вот дура баба.
Радио отвечает. Соглашается.
Попробовать позвонить на незнакомый номер решил даже не из любопытства — Валя-болтушка допекла. Каждый свой визит: «Звонили кому, Геннадий Николаич? Почему нет? Давайте вот при мне звоните…» Старик пообещал.
Старик набрал наугад первые пришедшие в голову цифры. На том конце провода раздались долгие гудки вызова.
— Старый дурак, дуру бабу послушался,— ругал себя вслух.
Щелчок — и голос, металлический, женский, неживой: «Вы позвонили в единую службу госконтроля…»
Старик положил трубку.
— Ещё раз — и всё.
Во второй раз трубку не взяли.
— Бог любит троицу,— решился старик.
Ответил детский голос:
— Алё.
Сердце старика подпрыгнуло к горлу.
— Ксюша? — голос дрожит.
— Нет,— дразнящий голосок.
— Витенька? — слёзы защипали глаза.
— Угадай! Угадай! — в трубке весело захохотало.
— Кто там ещё, Владик?! — донёсся мужской голос.— Не балуйся с телефоном, кому сказал!
— Ладно. Пока,— ответил Владик из другого мира, и на старика обрушились пулемётной очередью гудки.
Подстреленный, старик отпустил трубку. Заплакал. Громко. Завыл. Перебивая радио.
В следующий раз старик заказал, как отрезал, двадцать долгоиграющих батареек.
Он не сразу понял, что сквозь голос диктора, передающего новости, или между строчками песни он явно слышит обрывки чьей-то речи. Слышит голоса. Повертел волну. Белый шум, не более. Вернулся на нужную волну. Радио Бога ловило только эту станцию. Ранним утром, после четырёх, голоса слышались чётче. Старик прислушивался.
— Как есть голоса,— убеждался каждую ночь.
Он услышал слово «не бойся». И слово «старик» услышал. «Жди», «верь», «передай», «иди»…
Старик записывал слова в старой тетрадке жены с кулинарными рецептами и желтыми страницами: «день за днём», «сила», «слушай звёзды», «скоро», «радость», «дети», «возвращение»…
Как-то перед рассветом услышал имя: «Галина». Прибавил на полную мощность звук. Слова часто повторялись. И это повторилось. Старик соскочил со стула. Стул бабахнул об пол кухни оглушительным взрывом.
— Галя. Галина…
Радио Бога на столе затрещало, заиграла музыка. Было ровно шесть часов утра.
— Это голоса мёртвых или живых?! — спросила Валя-болтушка.— Чё-т не пойму я вас, Геннадий Николаич.
Сидели за столом перед радио. Старик пил чёрный чай. Валентина с собой всегда приносила смесь неизвестного содержания для очищения организма.
— Голоса звёзд,— пробурчал он.
Женщина по привычке закатила глаза и взмахнула руками:
— С космосом общаетесь, что ль?! С этими, как их там, забываю это слово, непроизносимое такое?..
— Инопланетяне?
— Вот, оно самое, инплатияни. Думаете, они в вашем радио того?..
Старик отхлебнул горячий напиток.
— Ой,— вскрикнула неожиданно она,— они что, по-русски говорят, что ли?
Радио Бога ответило за старика.
«Вероятно, да,— говорил диктор,— именно этот язык и выбрали исполнители для своего выступления на смотре „Евровидения“ в две тысячи пятнадцатом году».
Старику, как он начал записывать голоса из радио, стало сниться прошлое: живая Галя, любимые дети. Порой сны были такими яркими и живыми, что старик ещё долго ощущал присутствие того, минувшего…
И сегодня проснулся, сел в кровати с уверенностью, что рядом лежит Галина, всегда околдовывавшая его запахом своих волос. А за стеной ребятишки уже проснулись и, чтобы не разбудить родителей, тихо рисуют в альбомах карандашами. Ксения рисует русалочку, а Витя слонов. Он их обожает. Половина детской комнаты — в слонах: плюшевые, керамические, бумажные…
Старик даже слышит, как дети перешёптываются, хихикают. Он нагибается за тапками и понимает, что это был сон. А ведь ночью он именно это слово и услышал: «слон». Или это было слово «сон»?..
Старик не может разогнуться, в груди хрустнуло. Сдавило. Словно грудная клетка прилипла к спине. Старик коснулся ладонями холодного пола и позвал жену:
— Галя.
Тишина убивает, когда она беззвучна. Мертва. Старик всегда боялся тишины. Оттого и говорил сам собой, и громко шаркал шлёпками, и кашлял, и гремел посудой…
Он не вспомнил, как оказался на полу возле кровати. Сейчас его тревожило одно — тишина в квартире. И почему молчит радио?
На улице темень. Внутри словно изжогой выжжено в груди и горле…
На карачках старик пополз к кухне.
Радио Бога молчало.
Вскарабкался на стул, взял приёмничек в руки, покрутил настройку. Ни звука.
Всё так же в темноте, он давно привык жить вслепую, вытащил батарейки, вставил новые.
— Ну же, хоть ты не оставляй меня,— взмолился,— одного не оставляй. Ради Бога. Ради Бога!..
А в груди жар, в груди боль. Старик знает, что надо хотя бы принять корвалол, но как ненормальный крутит колёсико настройки, и слёзы горячие разрезают лицо глубже морщин и иссыхают. Огонь заполняет всё тело. Огонь вырывается и проглатывает маленькую кухню старика.
Огненное дыхание. Огонь в глазах и перед глазами…
Это конец. Это долгожданный ад.
Радио Бога умерло.
— Приёмничек,— смиренно шепчет старик,— маленький одинокий приёмничек…
Ему бы дотянутся до аптечки, там столько таблеток и капель от сердца. Только старик достаёт с полки из укромного места одну свечу. Свечу с тех времён, из того далёкого прошлого, когда в их доме во время штормов часто отключали свет. Они всей семьёй любили это время. Собирались в зале, и бабуля рассказывала, как они с дедом жили. За окном выл ветер, бросаясь в окна солёным дождём и листьями, а у них на столе горели свечи, отражаясь в зеркалах на стене.
«Как в сказке, во дворце»,— шептались дети.
«Мы и живём с вами во дворце»,— обнимал он жену.
Старик зажёг свечу. И пошаркал в спальню. Огонь шёл рядом. Огонь лёг с ним в кровать. Окружил. Старик поставил на грудь радио Бога, сверху, накапав горячего воска, прикрепил свечу.
Тишина и огонь здесь правят бал.
Старик смотрел на свечу, как бьётся пламя. Огонь пожирал его…
Старик закрыл глаза. Ему казалось, он видит свет, обещанный свет в конце тоннеля, как вдруг в огненной тьме услышал треск.
Сначала это был треск догоревшей свечи. Следом треск приёмничка.
Старик не открывал глаз. Боялся.
На том свете, быть может, тоже есть свои радиоприёмники…
А потом он услышал голос. Знакомый голос.
«Папа» — вот что это было за слово. Первое слово. Потом было море слов. Море голосов.
Голоса. Они звали его. Говорили с ним. Кричали его! Прощали! Возвращали!
В субботу утром, после долгих звонков в дверь, Валентина, окончательно выведенная из себя, открыла дверь старика своим ключом.
— Знаете что, Геннадий Николаич, у меня, между прочим, выходной, а таких, как вы…
Старика не было в спальне. Она заглянула в ванную и туалет.
— Геннадий Николаевич, где вы?!
Испуганная, она прошла на кухню. На столе лежала записка для неё: «Батареек больше не надо. Спасибо за всё. Удачи Вам, Валя. Ваш Геннадий Николаич».
Женщина закатила глаза, взмахнула руками, шумно опустилась на стул.
Она произнесла громко, словно пытаясь поверить, убедиться в правильном понимании слов:
— Батареек больше не надо!
На кухонном столе — рассыпанные батарейки, штук десять, и нераспакованный комплект новых.
Радио не было.