Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2016
Эту подборку я готовил вместе с Гамлетом, она была поставлена в очередной номер и уже прошла корректуру, но смерть опередила журнал. Болезнь, от которой он 40 лет спасал людей, подкралась и отомстила ему за всех, кого он, не жалея себя, защищал от неё. Сколько их, которым помог доктор? Явно, что не одна тысяча. Он не считал, ему было не до статистики. Он просто делал для них всё, что мог. И в Абакане, и в Балахте, и в Кежме, и в Верхнеимбатске, и в Туруханске, и в Северо-Енисейске — нет, наверное, мест, где бы не помнили о добром докторе. Проводить его в последний путь пришли сотни людей. Родственники, друзья, коллеги, но большинство провожающих были незнакомы между собой, их привела благодарность к человеку, который им когда-то помог.
Блестящий хирург, доктор наук, он состоялся и как поэт. Честный поэт с неповторимой судьбой.
Сергей Кузнечихин
«Дело»
мамы
Я увидел
«дело» мамы,
«Дело» серое, как пепел.
Мама в жизнь брела упрямо,
Оглянулась — всюду север.
Незабудки, незабудки…
«Не забуду мать родную».
Крови сгустки, жизни сгустки.
Боль с досадой вкруговую.
В тех бумагах серых, серых
(А когда-то ведь зелёных) —
Жизнь в казённых серых стенах
Заключённых, заключённых.
Здесь ещё жарки пылали,
Как цыганские мониста…
В подмосковных прячась далях,
Убегаешь от фашистов.
Убегаешь от бомбёжек,
В брянских прячешься лесах,
Средь тропинок и дорожек,
Поборов девичий страх.
И тогда из всех расщелин —
Слово «Сталин», слово «Ленин».
Сколь былиночек сломали
Те кацо и генацвале!
Я увидел «дело» мамы.
«Дело» серое, как пепел.
В жизнь, как мать, побрёл упрямо,
Оглянулся — всюду север…
*
* *
Столько
лиц, столько лиц, столько лиц
мне запомнилось — хмурых, весёлых…
В них вместились и вспышки зарниц,
и глухой енисейский посёлок.
Лесорубы! Вы были людьми!
Вас статья роковая сближала.
И скользили морозные дни
с промороженного вокзала.
Ежедневно сквозь сизый туман
вас в тайгу уводила дорога.
Забывались скитанья, обман,
когда тело вскипало под робой.
Возвращались, не чувствуя ног,
вьюга в небо волчицею выла.
А душа, как замёрзший щенок,
под рубашкой тихонько скулила.
Спи, душа. Среди бурь и тревог
всё запомни и чистой останься.
Ведь когда-нибудь кончится срок,
и обмана откроется тайна.
Столько лиц, столько лиц, столько лиц
выплывает из зимнего мрака…
И мелькание маминых спиц,
и дощатый забор у барака.
Мама
Ты прости
меня, мама,
Что был тебе в тягость,
В то далёкое времечко
Не помогал.
Лишь питался и спал
Девять месяцев кряду,
И узреть белый свет
Я, наверно, мечтал.
Между тем ты валила
Смолистые сосны
И делила с подружками
Скудный обед.
Так порою тебе
От меня было тошно,
Только всё-таки надо
Было есть этот хлеб.
Был он чёрен и мал,
Был совсем невесомый,
Эта боль, этот хлеб —
Ноздреватый, хмельной.
В нём из каждой ноздринки —
Морозная совесть,
И струилось дыхание
жизни большой.
Эту чёрную весть,
Что ты есть враг народа,
Ты узнала нежданно
Под сенью рябин.
Было время борьбы,
И ещё недорода,
И ещё приближавшихся
Горестных зим.
Что сказать тебе, милая?!
Чем обезболить
Твои зимние роды
В овраге глухом?
Чем тебя мне укрыть
В этой долгой неволе?
Только веткой смолистой,
Только поздним стихом.
Я, конечно, был слеп.
И, как снег, был бескровен.
Только всё-таки вскрикнул —
Не замёрз, не пропал.
Среди мёрзлых, сучкастых,
Истерзанных брёвен,
Среди женщин стоящих —
Я орал и орал.
Этот крик мой истошный
Забыла Россия…
Всё же мама попала
Из тайги в лазарет.
А ещё, чуть попозже,
Она попросила
Покормить меня грудью
И вышла на свет.
*
* *
Некстати
выпасть из игры —
Уж если жизнь считать игрою.
Зато останешься собою.
Как эти правила стары!
Некстати будут от друзей
Звонки — как битая посуда…
Ко мне приблизится Иуда,
Как будто новый чародей.
Он будет что-то мне шептать,
Зомбировать под этот шёпот.
В моей душе возникнет ропот,
Но голос вдруг подаст мне мать:
«Сынок, сынок, его не слушай!
Он привидение, обман.
Ему бы только дунуть в уши,
А после сгинуть, как туман.
Ты будь душой, как раньше, крепок.
И не печалься, не тужи.
А лучше сплавай-ка за реку
И костерок там разложи».
*
* *
Ты засни хоть немного,
Хоть чуточку веки сомкни.
За тобой сыновья —
Три сердечка вблизи бьются ровно.
За тобой твоя дочь —
Кареглазая, нити ресниц…
За тобой твоя рана,
Зашитая нитью суровой.
Время вылечит боль,
Лишь останется горький осадок.
И не станет его…
Ты забудешь совсем про беду.
Вот кончается век.
Мама что-то ворожит у грядок.
И с седой головой
К этим грядкам я тоже приду.
Если глянешь на север,
Ещё так далёко до устья.
А холодную воду
Все цедят и цедят года.
С тех далёких времен,
Когда мама жила в захолустье,
Всё прошло, унеслось,
Не оставило даже следа.