Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2016
*
* *
Жизнь моя дремлет, и сладкие сны
ей навевают остатки весны.
Пусть мне уже не послушен реал,
но как воздушен ночной сериал…
Вот загорается в небе звезда,
приоткрывается дверь в навсегда…
Кружатся лица, как листья в лесу.
Сколько любви я с собой унесу…
Нежности кружево, сны наяву…
Чтоб вы так жили, как я не живу.
*
* *
Вот дерева скрипичный ключ,
которым отмыкают душу.
Весной его ласкает луч,
зимой снежинками опушит.
Причудливо изогнут ствол,
и не один гадал фотограф,
что означает жест его,
замысловатый иероглиф.
А я на свой толкую лад:
как корчат их мученья те же.
Рай без любимых — это ад,
в каких бы кущах нас ни тешил.
Кривится, словно от резца,
как будто пламя жжёт утробу…
Но, чтоб глаголом жечь сердца,
сперва своё спалить попробуй.
И, сто ошибок совершив,
друг парадоксов — но не гений,—
спешу к кормушкам для души,
в места энигм и офигений,
здесь, на скамейке запасной,
в тиши дерев себя подслушать…
Укром, карманчик потайной…
Я рыба, я ищу где глубже.
Где небеса глядят в глаза,
где всё незыблемо и просто,
с души сползают, как слеза,
и позолота, и короста.
*
* *
Когда хорошо — мне грустно.
Ведь это скоро пройдёт.
Читаю с помощью Пруста
себя всю ночь напролёт.
Пока глаза не смежались —
копалась в своей золе.
Какие пласты слежались
в душевной моей земле?
Когда устаёт дорога
и жизни замедлен ход —
вгрызайся в свою утробу,
в колодец глубинных вод.
Там дремлет ночная тайна,
скрываясь за далью вех…
Невидимая реальность
невидима не для всех.
Пусть карта навеки бита
и слёзы текут из век —
но детский кусок бисквита
вернёт тебе прошлый век.
И жизнь по глоточку цедишь…
Минуту, неделю, год
в конце особенно ценишь —
ведь это скоро пройдёт.
Узнаешь, души не чая,
по-новому жизнь кроя,
как выплыть из чашки чая
в лазоревые края.
Не надо делать ни шагу —
земля сама за тебя
идёт, вынося из мрака,
как плачущее дитя,
в боярышник и шиповник,
в сиреневый шум и дым…
Как важно всё это помнить,
чтоб было навек живым.
В погоне за вечным раем —
неужто же без следа? —
когда-то все умираем…
Но это не навсегда.
*
* *
Если взялся за гуж — что с того, что не дюж? —
должен вынести ношу двуногих.
Я пишу эти строки по адресу душ,
для таких же существ одиноких.
Ни к каким себя группам не отношу,
что на ниточках — марионетки.
Я на нитке другой над обрывом вишу —
Ариадниной тоненькой нитке.
*
* *
Жалость, состраданье, милосердье —
словно сон, забытый на заре.
Этих слов, запрятанных в предсердье,
нету в повседневном словаре.
«Жалость унижает человека»?..
Став Москвой, не верящей слезам,
расколола нас жестокость века,
разведя по разным полюсам.
На одном — Гобсек с его доходом,
стол Рабле, маркиз де Сад с плетьми,
на другом — Сервантес с Дон Кихотом,
Достоевский с бедными людьми.
Анненского кукла и шарманка,
Рыжего ли Петя-дурачок…
И сочится вечно где-то ранка,
и грызёт незримый червячок.
Но во избежанье сытой смерти
никому той боли не отдам.
«Жалость, состраданье, милосердье»,—
тихо повторяю по складам.
*
* *
Скользну на улицу, спеша,
пока все горести уснули.
Как хороша моя душа
в часу предутреннем июля.
Весь город мой и только мой!
(Попозже выспаться успею.)
Куда б ни шла — иду домой.
Куда б ни шла — иду к себе я.
Шаги и звуки не слышны.
Лежит, потягиваясь, кошка.
Как страшен мир без тишины
и без герани на окошках!
Овечек поднебесных рать
залижет нам ночные раны.
Вставать, страдать и умирать
ещё так рано, рано, рано…
*
* *
Луны недрёманное око
следит за каждым из окон,
напоминая, что у Бога
мы все под круглым колпаком.
Души незримый соглядатай,
ты проплываешь надо мной,
напоминая круглой датой,
что всё не вечно под луной.
Чего от нас судьба хотела,
в час полнолуния сведя,
когда в одно слились два тела,
над сонным городом летя?
И, может быть, ещё не поздно
вскочить в тот поезд на бегу…
Ловлю ворованный наш воздух
и надышаться не могу.
Придёт зарёванной зарёю
иной заоблачный дизайн…
Летящий отблеск над землёю,
побудь ещё, не ускользай!
*
* *
Незаметна стороннему глазу,
я по жизни иду налегке
за волшебно звучащею фразой,
что маячит ещё вдалеке.
Начинается новой главою
день в косую линейку дождя.
Зеленеет и дышит живое,
о своём на ветру шелестя.
Чтоб мотив тот подхватывал всякий,
напевая его при ходьбе…
А когда моя муза иссякнет,
то я буду молчать о тебе.
*
* *
Ветер обыскивал грубо,
но ничего не нашёл.
Был легкомысленно хрупок
юбок взлетающий шёлк.
Явно слетая с катушек
в виде каштанов и лип,
ветер обыскивал душу,
дуя на то, что болит.
Что у меня за душой?
След от любви большой.
Что у меня в крови?
Свет от большой любви.
*
* *
Раньше жизнь мы пили из горла,
а теперь смакуем по глоточку.
Но пока ещё не умерла,
и над «и» не время ставить точку.
Кружатся над нами миражи,
маски на весёлом карнавале…
Где же то, что обещала жизнь,
что от нас так долго укрывали?
Праздник, обернувшийся бедой,
на дары наложенное вето…
Помнишь, как нам в детстве жёг ладонь
фантик, притворившийся конфетой?
Отыщи орех под скорлупой
и не бойся, что он там надкушен.
Приходи, безбашенный, слепой,
по мою облупленную душу.
Пусть не достучаться к небесам
и ларец с сокровищем потерян,
но откроет, что не мог Сезам,
ключик золотой от нашей двери.
*
* *
Налицо улыбка,
а с изнанки — боль.
Ты играй мне, скрипка.
Сыпь на рану соль.
Старые обиды,
не поймёшь на что.
Вся душа пробита,
словно решето.
Сердцу нужен роздых.
Этот мир — дурдом.
Музыку, как воздух,
я хватаю ртом.
Гребни волн упруги,
хоть по ним скользи.
Помню твои руки
и глаза вблизи.
Надо мной смеётся
или плачет Бах?
Память остаётся
в пальцах и губах.
В этих звуках адских
радость — словно злость…
В королевстве Датском
что-то не срослось.
*
* *
Февраль! Чернил уже не надо,
когда есть вилы для воды.
Писать сонеты иль сонаты,
в сердцах растапливая льды.
Бумаге жизнь передоверив,
смотреть, как гаснут фонари,
в чужие не стучаться двери,
познав, что выход — изнутри.
Когда ж сойдёт на нет удача,
побив все карты до одной,
и вековая недостача
преобразится в вечный ноль,
когда все маски и личины
оскал покажут бытия —
и в минусовых величинах
надежда выживет моя.
Но даже там, где нет надежды,
моя любовь тебя спасёт.
Где утешенье безутешно,
она одна осилит всё.
*
* *
Запомнить это небо
и тени тополей,
чтоб там, где мгла и небыль,
мне стало бы теплей.
По тёмным волнам крови,
по лабиринтам снов
туда, где кров без кровель
и чернота без слов,
неси меня, кораблик,
в нездешние края,
туда, где всё украли,
чем жизнь была моя.
Держитесь мёртвой хваткой
за то, что у черты,
за милую повадку
и близкие черты,
чтобы хоть эхом в бездне,
травинкой в волосах,
когда оно исчезнет,
оставив нас в слезах.