Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2016
* * *
Я
тебя сторожу сторожу
и совсем на исходе сама
словно время прилежно слежу
как мельчает дыхание сна
как проносится тень по челу
как меняет улыбка лицо
как в окно в жаркий полдень пчелу
не пущу эту смерть на крыльцо
рядом рядом прилягу с тобой
на соседнюю детства кровать
может быть кто-то там даст отбой
или спутают что выбирать
Она
Всё
так
как ты для себя не желал
поёт и поёт
и нет от неё избавленья
и отдыха нет
проснёшься в ночи копошится
до света встаёт
и пробуя голос ликует
и солнце встаёт
под эту незримую птаху
под эту дуду
реликтовую
под неё ли Господь колдовал
над горсточкой глины
и долго прохладу вдыхал
в пока ещё мёртвые губы
но вот же
вот-вот
уже розовеют
уже тень улыбки едва
коснулась
теплеющих глаз
мир испит словно спет
но мой осторожный создатель
мой тихий поэт
боится услышать
не слышит
в себе
будто
нет
* * *
Убалтываю смерть повременить:
«Ну что ты к ней, Босая, привязалась?
Оставь её,— пусть дышит, нам осталось
ещё мгновение. Попробуй-ка прожить
его вот здесь, присядь, я не гоню!
Давай сюда косу,— не затупилась? —
пусть полежит на лоджии». Смутилась.
Нестрашная. Ночь уступает дню.
…
А в Королевстве — сказочный Улов,
и мама «шлёт» с восторгом телеграмму,
и рукоплещет площадь капитану,
гам, туш, цветы,— прибой последних снов…
* * *
ну
что за побег мне будет
раз этот меня не любит
не ласков соколик не сужен
а тот никакой не нужен
и млечный беспамятный город
льёт дождик холодный за ворот
забыв на столе в одночасье
зонт песенку в жизни участье
бредёшь душным телом трясиной
асфальтовой кожей гусиной
так что ж это будет так что же
когда на себя не похожи
подруги красавицы лани
и треснуло зеркало в длани
закончилось в нём отраженье
листвы влажноокой движенье
так чем подари́т воскресенье
убогую
— Иволги пенье
Совершенноосеннее
1.
Проживаем-долгоживём в избушке
на курьих ножках:
когда ливень снаружи,—
ниагара льёт с потолка,
избушка квохчет.
Кот-баюнбегемот под зонтом
вяжет шапочки и пинетки,—
в мягких лапах мелькают спицы,—
глядит с укоризной поверх
бериевских слепящих очков:
— Где же ваш город-сад,
где изумрудный город?!
Где дорога из солнечного кирпича —
к морю,
к бригантине, поднявшей тугие свои паруса?..
— Сторожит её выживший из ума
весёлый мечтатель Гудвин
с легионом пикирующих,
плюющих огнём, обезьян.
2.
По
самые окна врастаем
в траву незабвенья.
Тени
ушедших
приходят под вечер —
под вечером хорошо.
Рем и Ромул
прикипают к лунной волчице.
Утолив голод,
становятся почти различимы.
На рассвете
можно
улыбки бледные их
застать в пустых зеркалах…
3.
Он.—
Не видит, не слышит,—
так много прекрасных занятий
у духовно богатого человека!
Ему совершенно не важно, какие на мне одежды,
ему безразличен цвет моих длинных волос,
он не заметил даже, как они, поломавшись, слиняли,
не сумев пережить нежных братьев.
Меня больше не держит здесь ничего,
меня больше не мучит гремучая нежность,
но
он впускает меня с сорокой, жар-птицей, бедой,
он впускает меня с ещё одной кошкой ребёнком,
он впускает меня с разноглазым воркующим псом,
и я, потому, никогда не уйду от него.
Наверное.
Ноябрь
Опереньем райских птиц
расцветает листопад
Падают мгновенья ниц
неоглядные назад
невозвратные
В лице
изменяется мой сад
Падают столетья ниц
как Сократ пригубив яд
запах стылых хризантем
чьи сердца снедает снег
что укроет глух и нем
поле битв пиров и нег
Лепестками хризантем
облетает Млечный Путь
небо может быть совсем
станет мной когда-нибудь
(Так стократ возжаждав жить
вены вскрыв истёк закат)
Райским пёрышкам кружить
обнажая чёрный сад
Дупла сучья да кору
муравьиные бега…
Можно, Бог, я не умру?
Никогда, о, никогда!..