Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2016
Ане не спалось.
Вроде и сказка на ночь послушана, а новую запускать не хочется, Аня уже почти взрослая, сказки сама запускать умеет, но это же вставать… А вставать не хотелось, хоть и не спалось. И какая другая сказка после того, как Дюймовочка и принц эльфов кружились в танце над цветами?
Аня давно научилась смотреть мультфильмы, не открывая глаз. Они выходили гораздо более интересными, чем то, что показывают по телевизору или папа с мамой, смеясь, смотрят на компьютере. Например, Дюймовочка каждый раз была разной. И принц эльфов. И крокодил Гена и Чебурашка были куда интереснее и веселее. Ане нравилось, как крокодил улыбается, а Чебурашка машет ушами, это были её собственные мультфильмы.
Аня почти взрослая, она знает, что сны — это тоже такие мультфильмы, и лучше всего засыпать под сказку. Папа очень хорошо рассказывает сказки, ещё всё объясняет так, что мультфильм видно хорошо; мама тоже хорошо рассказывает сказки, только ничего не объясняет. Тётя Света, когда папе и маме некогда, тоже рассказывает сказки, но так, как в садике примерные девочки становятся на табуреточку и начинают: «Крылов! „Ворона и Лисица“!» И дальше кричат изо всех сил. Тётя Света не кричит, но рассказывает так, как будто кричит. Зато тётя Света песни петь умеет. Разные. Папа и мама говорят, что петь не умеют, всегда включают. Даже когда гости приходят и все поют, они не поют. Аня точно знает, она сама так поёт: когда все в группе поют, она только рот открывает и слова выдыхает. Слова помнит, а голоса нет.
Аня снова повернулась с боку на бок. Мультфильмы про тётю Свету, про группу смотрелись, но чувствовались и одеяло, и подушка, и то, что ногам время от времени хочется взбить одеяло и с победным криком (как это бывало в садике в сонный час) вскочить и крикнуть что-нибудь. Просто так. Это в группе многие делали.
Аня открыла глаза, увидела над кроватью силуэт верблюда и вспомнила: если не спится, надо считать верблюдов.
Закрыла снова глаза. Включила внутри себя песню.
Шёл один верблюд. Раз.
За ним другой верблюд. Два.
За ним ещё верблюд. Три.
А за ним ещё верблюд.
А потом ещё верблюд.
И потом ещё верблюд…
Верблюды шли, шли, шли… Теперь уже Ане спалось.
— Мама завтра прилетает? — спросила Аня, как только проснулась.
Солнечные зайчики щекотали занавески в её комнате, сквозь щели лучики просачивались к зеркалу и сверкали вокруг.
— Мама прилетает сегодня ночью,— ответил папа.— Проснулась?
— Проснулась!
Аня сбросила одеяло, подскочила на постели, в одной пижаме и босиком бросилась к календарю, проверила. В самом деле, листик с надписью «День рождения Ани», и на нём же: «Мама прилетает». Вчерашний листик она сама, как обычно, перед сном оторвала.
Дальше день как день. Кроме ожидания мамы и ожидания дня рождения.
Аня не знала, чего ждать больше.
Вроде и папа, и мама часто улетали в командировки.
Командировка — это такое место, где живут командиры. Они улетают туда, чтобы тоже побыть командирами. Серёжка, самый младший во дворе, до сих пор верит, что улетают — как птицы. Но Аня уже почти взрослая, она знает, что такое самолёт, она сама однажды вместе с мамой летала в её командировку — и там мама точно была командиром.
Аня сперва даже не узнала, подумала, что маму заколдовали. А потом успокоилась, потому что мама командовала не ею, а тётеньками, очень похожими на бабок ёжек и кикимор из мультиков. И Аня поняла, что мама сама их заколдовывает, чтобы они не обижали больше маленьких детей, и сразу нашла карандаши и альбом и начала рисовать. А потом к ней ещё Настя присоединилась, дочка дяди Бори, вроде как маминого командира. Дядя Боря приходил иногда с ней и Настей поиграть, и тогда он был добрый и бородатый, как Дед Мороз. А иногда он уходил помогать маме командовать, и Аня видела, что он, проходя через дверь, становится бородатым и злым, как Бармалей.
У каждого командира в командировке есть свои командиры, это понятно, а с Настей Аня тогда подружилась; жаль, что скоро пришлось улетать.
Аней мама никогда не командовала. Папа — тоже. Наверное, специально улетали в командировки, чтобы было кем покомандовать.
День — как обычно. Очень весёлый. Папа смотрит на какие-то странные картинки на своём компьютере, иногда стучит по кнопкам с буквами.
Когда-то давно Аня спрашивала: «Папа, это такие мультфильмы? Но зачем ты их смотришь? Они же скучные!» Папа тогда ответил серьёзно: «Аня, это не мультфильмы, это графики. И что-то в них не складывается…»
А у папы всегда голос один, когда он разговаривает с Аней про разные разности, или когда он с мамой разговаривает, или когда он сказки читает,— и совсем другой, когда он говорит — ещё обычным голосом: «Извините, я сейчас с коллегами…» — или по телефону долго-долго говорит, или на компьютере появляется какое-нибудь лицо, и папа с этим лицом долго-долго говорит, повторяя: «Формула… График… Подтвердилось… Не подтвердилось».
Совершенно очевидно, папа командует какими-то могущественными джиннами. Через компьютер. Поэтому ни Аню, ни даже маму папа к своему компьютеру не подпускает. У Ани и мамы есть свой, на двоих. На нём можно сказки слушать, мультфильмы смотреть. А ещё Ане нравится, сидя в кресле, смотреть, как мама быстро-быстро бьёт по кнопкам с буквами, а в телевизоре появляется почти как книжка.
Когда Аня однажды спросила: «Мама, а ты сама эту книжку в телевизоре наколдовываешь?» — мама прямо сгребла её в охапку, покачала, поцеловала, сказала: «Умница ты моя! Конечно, наколдовываю! Я её придумываю, и она появляется!»
Аня тогда ещё спросила: «А эта книжка будет с картинками? И с большими буквами? И я её буду читать?» Мама тогда стала серьёзной-серьёзной, почти как тогда, в командировке. И сказала: «Наверное, когда-нибудь будешь. А сейчас эта книжка пишется для учительниц и для воспитательниц. Помнишь дядю Борю? Мы её вместе пишем».
Аня поняла, что её мама совсем колдунья.
Во-первых, как так можно писать книжку, если дядя Боря в Москве, а мама здесь? Но как же маме не поверить?
Во-вторых, если эта книжка для учительниц и воспитательниц, наверное, младшая воспитательница в садике не будет кричать: «Ешь манную кашу! Через силу, но ешь!» И тем более: «Ну-ка быстро закрыли глаза и уснули!»
С тех пор, как переехали в этот дом и Аня пошла в новый садик, ей нравилось в жизни всё, кроме младшей воспитательницы. Может быть, она тоже заколдована, а прочитает книжку — и расколдуется?
День — как обычно. Аня завтракает кукурузными хлопьями с молоком, самостоятельно (уже почти большая) надевает майку и шорты, пижаму складывает в свой ящик, пристраивается в кресле, чтобы порисовать и посмотреть, как папа над своими графиками колдует; ещё у неё рядом пачка с апельсиновым соком, если пить захочется. Всё уже совсем как у взрослых, все своими делами занимаются.
У Ани совсем уже кикимора болотная вырисовывается, когда папа смотрит на часы. И спрашивает:
— Гулять пойдёшь?
Аня задумывается. Хочется дорисовать кикимору не спеша, а гулять… Дома бегать негде, прыгать негде, песка нет, качели и те совсем домашние, а во дворе ещё и ребята… И вдруг понимает, что доделать надо.
— Папа, можно, я сейчас кикимору дорисую и тогда пойду?
И рисует, приговаривая что-то себе под нос.
Потом выходят на улицу. Аня сразу мчится к ребятам на великах. И к тем, кто вокруг. В песочнице малышня копается, ну и пусть копается, а они же почти взрослые…
Аня не оглядывается, но знает, что папа сейчас сядет на лавочку и будет что-то читать. Или писать. Или с кем-нибудь разговаривать по телефону. На то он и папа, он серьёзный.
Среди тех, кто на великах, конечно, Вадик самый крутой. Во дворе он вообще самый крутой. В группе, конечно, нет, в группе его называют нюней и копушей. Одевается медленнее всех, рубашку неправильно на пуговицы застёгивает, ботинки шнурками друг с другом связывает. Иногда брюки задом наперёд надевает, а потом, когда в туалет идёт, сам не понимает, в чём дело. И каждый раз по этому поводу ноет. И ботинки у него неправильные, и пуговицы неправильные, а уж штаны совсем неправильные. И вообще всё неправильно.
Всё потому, что в группу не разрешают приносить свои игрушки.
В группе игрушек хватает — и кукол, и конструкторов, и кубиков, и мозаик. И даже велосипеды и самокаты есть, но только если по очереди. Не сравнить с прошлой группой, куда Аня ходила. А воспитательница там была ещё злее, чем младшая воспитательница сейчас. Всё время на прогулках кричала: «Куда попёрся на качель?! Куда попёрлась на веранду?!» Если бы не новый садик, Аня бы думала, что веранда — это такое заколдованное место, куда никому нельзя. А оказывается, на веранде можно сидеть, играть, когда дождь, разговаривать…
В группе игрушек хватает. И все могут договориться, кто с кем и во что играет. Воспитательница тётя Света — мамина подруга (что такое подруга, Аня не знает,— наверное, вместе в одни куклы играли). Одному Вадику это всё не нравится. Ему нравится, когда всё своё.
По двору Вадик рассекает на своём велике и кричит:
— Эй, нищеброды — мне скоро настоящий электромобиль подарят!
Аня выходит во двор со своим самокатом, подкатывает к общей компании. Тут уже, конечно, кто-нибудь:
— Аня, дай посамокатить? А я тебе дам на велике пару кругов сделать…
Честный обмен. Самокат — одно, велик — другое, бегать — третье.
Все понимают, что условия неравные, но Руслан говорит:
— Спорим, что пока вы до того гаража и к подъезду два раза съездите, я до гаража и обратно добегу?
Соревнования принимаются.
Руслан выигрывает. Потом Аня и Валя — хозяйка велика — предлагают меняться. Пока не убегались и укатались вусмерть, от подъезда до гаража обратно бегом, на самокате и на велике, все по очереди…
Когда сели на лавочке и отдышались, признали боевую ничью.
Аня — девочка самостоятельная, разрешила папе разве что самокат нести, хотя он и её подхватить и нести хотел.
Самостоятельная. Хоть и устала, а сама разулась, умылась.
Пообедав, сказала:
— Папа, я теперь — спать.
Сама себе удивилась: в садике никогда после обеда не спала, а теперь…
— В пижамку переоденься, а я пока посуду помою,— сказал папа.
И ушёл мыть посуду. Когда посуда была помыта, Аня спала и сопела — наверное, во сне продолжала кататься и бегать.
Папа прикрыл Аню пледом и пошёл дальше с графиками воевать.
Проснулась Аня от восторженного крика папы. Через закрытую дверь было слышно. Так громко папа кричал, только когда играл с ней в индейцев или во дворе изображал паровоз. Дальше папа уже нормальным, папиным, а не деловым голосом говорил:
— Представляешь, Оля защитилась! Единогласно!
И о чём-то ещё.
И так несколько раз.
Оля — конечно, это про маму.
Аня поняла, что происходит что-то странное, но хорошее. Откинула плед, потянулась, поняла, что выспалась и отдохнула.
Дождалась, пока папа кончит говорить по телефону. Он вертелся на своём кресле, подпрыгивал, как будто плясал сидя (сидя плясать в садике тоже учили, но Аня не знала, что и папа так умеет).
Ещё до того, как папа, чем-то увлечённый, заметил, что она зашла, Аня от двери без разбега кинулась ему на шею («Уф, тяжёлая ты у меня стала, почти большая»,— приговаривал он потом, когда каким-то чудом кресло не опрокинулось) с криком:
— Ура! Мама победила!
Папа сразу понял. Повертелся вместе с Аней, а ей так нравилось лежать поперёк кресла у папы на коленях и вместе с креслом вертеться. Потом аккуратно подъехал к её любимому креслу, как обычно, сгрёб её в охапку и как бы нечаянно (Аня знает, что папа всегда так шутит, когда чему-нибудь очень радуется) поместил её в кресло вверх тормашками.
Аня сперва для смеху подрыгала ногами, они вместе рассмеялись, потом повернулась и на этот раз не калачиком откинулась в кресле, а растопырилась изо всех рук и ног. А потом засерьёзнелась.
— Мама всех победила?
— Ну, всех не всех, но победила.
— А дядю Борю?
Папа не сразу понял, потом совсем расхохотался:
— А с дядей Борей они вместе против других и бились! Вот мама прилетит, сама всё расскажет.
А потом снова были перегонки во дворе и Вадик, который всё кружил и кружил вокруг на своём велике. И что-то орал.
Как хорошо себя чувствовать, когда понимаешь, что ты что-то можешь, и вдруг что-то может измениться, и никому никогда ни в чём не завидуешь, даже если у него велик круче или он тебе объясняет, что у него родители богатые, а у тебя — нищие, потому что у твоих родителей только двухкомнатная, а у его родителей — четырёхкомнатная, что у твоего папы старая «девятка», а у его папы — новая «Тойота», потому что твои родители летают только в командировку, а его родители летают в отпуск… И вообще, у него велик круче всех во дворе… Вот…
Как странно себя чувствовать, когда понимаешь, что тебя любят, а к тебе подходит кто-то, кто говорит, что его никто не любит, потому что он круче всех…
Странно. Набегавшись и накатавшись, Аня принесла остаток этого разговора папе.
Разговор был после ужина, так уж у них было принято, что за едой или молчать и сосредоточенно кушать, или рассказывать друг другу, что у папы с мамой на работе, а у Ани в садике приключается весёлого.
А о серьёзном — после еды. Можно налить чай, кефир, иногда папа пьёт пиво, иногда они с мамой пьют вино, если уж совсем о серьёзном, Например, кто-то хороший умер. Аня догадывалась, что это такое, хотя ни разу не видела, но понимала, что это плохо. Мама в таких случаях часто плакала. А однажды даже папа — не плакал, конечно, но салфеткой глаза иногда вытирал. И уходил вроде бы посморкаться.
Аню никогда не выгоняют (а она в группе много раз слышала: родители взяли вино, сели на кухне, меня выгнали, громко кричат, оттуда дымом пахнет).
Итак, о серьёзном — после еды. Так папа всегда говорил, и так однажды в Москве говорил дядя Боря.
Папа стал очень серьёзным. Даже очень-очень серьёзным. Даже не таким, как он про свои графики разговаривал. Папа стал серьёзным примерно как дядя Боря, и Аня сразу представила, как дядя Боря помогал маме защищаться. Или как Александр Николаевич, папин шеф, который заходил к ним иногда в гости (шеф — это ещё главнее командира, Аня это знала точно).
Папа стал серьёзным, как человек, который точно знает, что говорит. Не настаивает на своём (а и в садике такого полно бывало), не старается командовать. Просто точно знает. Аня с трудом понимала, почему так бывает, но точно знала, что когда она едет на велосипеде, она точно знает, как крутить педали, а когда идёт или бежит, точно знает, как ставить ноги. Или когда она рисует, например, кикимору, она точно знает, что это точно кикимора, а не леший какой-нибудь или тем более русалка.
И вдруг подумала: сколько она видела малышей, которые не точно знают, как и куда ставить ноги. На то они и малыши. Наверное, и взрослые — это те, кто точно знает, о чём говорит. А остальные — заколдованные. Ане срочно захотелось стать взрослой и знать, о чём она говорит, и срочно сказать об этом папе, но она не знала, как об этом сказать.
Год назад Аня расплакалась бы от куда большей мелочи, но сейчас она уже почти большая, умеет не плакать ни от разбитых коленок, ни от обиды.
— Вот что я думаю,— сказал папа.
Папа начинал с ней так в первый раз. До этого он начинал иногда, когда говорил с шефом или с мамой. И ещё с кем-то — Аня не помнила.
— Вот что я думаю…— повторил он ещё раз.— Это очень легко — гордиться не своими успехами.
— Это как? — спросила Аня и сама не поняла, что тоже очень по-взрослому спрашивает.
— Да очень просто! Вот этот Вадик — он что? Быстрее всех бегает? Дальше всех прыгает? Лучше всех рисует?
— Нет…
— А сколько у него друзей? В группе, во дворе?
Аня задумалась.
— Нисколько.
— А ему хочется быть лучше всех.
Ане стало страшно.
— Папа, а зачем хотеть быть лучше всех?
— Не знаю. Честно, не знаю. Просто есть такие люди, которые хотят быть лучше всех. Наверное, потому что они никого не любят…
Ане стало совсем страшно. Она вспомнила: «И никто-никто никогда не приходит к ним на день рождения…»
Она чуть не заплакала, но теперь уже от страха.
Папа, кажется, понял.
Сгрёб Аню в охапку, отнёс в кресло. Включил добрую-добрую, красивую музыку. А сам пошёл мыть посуду.
Под музыку не то что баюкалось, но мерещилось.
Музыка была какая-то очень английская. Аня не помнила, что это за музыка, просто когда папа или мама её включали, они говорили какие-то английские слова. Что слова английские, Аня знала точно, в садике был кружок английского, там говорили совсем другие слова, но эти слова звучали очень похоже. Похоже на эту музыку.
Ане не спалось.
Спалось не Ане.
Не спалось Ане, спалось няне.
Не спалось няне, спалось Ане.
Так Ане мерещилось под эту музыку.
И няня мерещилась, как будто это тётя Света качает её в колыбельке (почему в колыбельке — Аня же уже почти совсем большая,— её почему-то не смущает).
А потом — как будто это она качает тётю Свету, а потом маму, и папу, и деду Гошу, и бабу Зину, и дядю Борю с его дочкой Настей, и ребят со двора, и даже Вадика с его великом…
Аня просыпается. Удивлённо озирается по сторонам. Как будто комната, и папа за компьютером, и фотография его шефа на экране, и стук по кнопкам с буквами — это что-то совсем незнакомое.
— Вот мама на нас будет ругаться,— весело сказал папа.— Иди спать, Аня!
— А я уже поспала!
Аня подпрыгнула с кресла, привычным жестом откинула плед.
— Папа, а мой день рожденья уже наступил?
Папа посмотрел на часы.
— Ещё нет. Ты же родилась в час ночи… А сейчас ещё только одиннадцать часов вечера вчерашнего дня. Будешь дальше сны досматривать?
Аня, выспавшись, стала совсем весёлая. Побежала, умылась. Пристроилась к папиному креслу.
— Пока не буду. А мама когда прилетает?
— Через полчаса я поеду её встречать.
— Папа, а возьми меня с собой! Я же очень по маме соскучилась!
— И я по ней соскучился. И она по нам соскучилась, пока там, в Москве, защищалась… Но представь себе, ты уже поспала, ты захочешь с мамой говорить. А мама очень устала, она немного поспит в самолёте и ещё захочет поспать в машине…
Аня поняла. Много раз было: мама, сонная и уставшая, говорит: «Аня, я тебя очень люблю. А когда я высплюсь, я буду любить тебя в тысячу раз больше! Ты же дашь мне выспаться?» И в самом деле — так и было. Аня не знала, что такое «в тысячу раз», но догадывалась, что это много-много…
— Папа, я вот всё думаю про Вадика. Ему, наверное, плохо, что он один?
— Конечно.
— И он потому такой злой? Как крокодильчик, у которого болели зубы?
— Думаю, что именно так. Мама и тётя Света лучше знают, они психологи, но мне кажется, что именно так.
— Но с крокодилом же птичка подружилась? Она же ему помогла? А вдруг я с Вадиком сумею подружиться?
Папа уже давно выключил свои графики. Теперь он снова включил английскую музыку, но совсем другую. Как будто звенели колокольчики.
— Наверное, сумеешь. Только, если захочешь помочь, ты его не жалей.
— Это как? — Аня сама удивилась, что у неё второй раз за вечер вырвалась эта взрослая фраза.
— Помнишь, мы шли по улице и увидели мальчика, который еле-еле шёл на костылях? А с ним ещё бабушка шла.
— Помню.
— Помнишь, он поскользнулся, а бабушка не успевала, и ты хотела его поддержать? А он сам опёрся и сказал: «Извините, спасибо. Я сам».
— Помню. А Вадик?..
— А вот Вадик вечно не сам. Ты же уже почти большая, подумай. И — точно завтра что-нибудь придумаешь.
Звонок в дверь. Папа пошёл открывать. Тётя Света.
С тётей Светой всё понятно и уютно. И дома, и во дворе, и в группе.
Папа уже обувался — ехать за мамой в аэропорт.
Но что-то внутри Ани было неуютное. Она всё думала, как же так можно жить, когда ты никого не любишь. И вдруг подпрыгнула и крикнула:
— Папа, я что-то поняла! Вадика надо позвать соревноваться с нами!
— А попробуй,— сказал папа.— Вдруг получится?
Папа уже открывал дверь. Но вдруг остановился. Прижал Аню.
— Прыгучая ты моя умница…
Аня маленько размякла.
— Папа, а когда вы приедете, вы меня разбудите?
— Если мама будет хотеть спать, то нет. Просто когда ты проснёшься, ты увидишь, что мама дома. А если мама отдохнёт в дороге, она сама решит.
В Ане что-то вызревало…
Она сперва кинулась папе на шею, подпрыгнула, он её поймал, Она обняла его. И сказала:
— Папа, я поняла.
Больше слов не было, Аня захлебнулась и вот теперь уже честно заплакала. Оттого, что любовь высказать невозможно.
Папа поднял и аккуратно прижал её так, чтобы чувствовать дыхание друг друга. Потом опустил.
Включил ту же английскую музыку, только уже у Ани в комнате, объяснил что-то тёте Свете и ушёл.
Что бы ни происходило, но если тётя Света пришла сидеть с Аней, Ане нужно быть уже умытой, в пижамке, в постельке. Только тогда тётя Света забывает, что она — воспитательница, которой надо укладывать детей спать, и вспоминает, что она подруга Аниной мамы и умеет петь песни.
Через открытое окно было слышно: папа уехал. Значит, если всё в порядке, мама скоро приедет…
Аня лежала и слушала музыку. И сама
не заметила, как стала подпевать. И тётя Света стала подпевать:
We all live in a yellow submarine,
Yellow submarine, yellow submarine…
А потом тётя Света выключила музыку и начала петь сама.
И Ане снились жёлтая подводная лодка, плывущая через моря и океаны, и люди, которые плывут на этой жёлтой подводной лодке, поют песни, строят графики, защищаются от кого-нибудь. А ещё у этой жёлтой подводной лодки сирена как у машины, на которой ездит муж тёти Светы, и жёлтая подводная лодка мчится наперегонки со скорой помощью, потому что надо успевать спасать… А дальше уже непонятно, снилось или сквозь сон слышалось.
Мамин голос:
— Спасибо, Света, извини, что мы тебя всегда так напрягаем.
Голос тёти Светы:
— Ты же знаешь, Оля, я так хочу свою такую!
Голос папы:
— Чай попьём или сразу на боковую?
Голос мамы:
— Давай попьём. Слишком много впечатлений за последние сутки.
Пауза. Из кухни плохо слышно.
Голос тёти Светы:
— Я ж разве против, целуйтесь… Всё, пойду Эдика с дежурства встречать.
Дверь тихонько открывается и закрывается.
Потом:
— Ты не представляешь, как я по тебе соскучилась.
— Попробую. Мы же Аню не разбудим?
— Ой, извини. С этой диссертацией о собственном ребёнке забыть можно!
Дверь открывается.
Тихие шаги.
И мамин поцелуй.
И теперь Аня совсем спит и ничего не слышит.
Аня просыпается. Те же солнечные зайчики. И мамин поцелуй на щеке. Совсем-совсем тёплый. Папу и маму не слышно.
«Мне уже шесть лет»,— думает Аня. Идёт в туалет, потом умываться. Смотрит, как папа с мамой одной аккуратной горкой под одеялом лежат. Аня знает, они устали, их не надо будить. Проходит в свою комнату, включает мультфильм про маленького злого крокодильчика, который был злой оттого, что не мог почистить зубки, и про птичку, которая помогла ему зубки почистить…
Потом, конечно, обнимашки с мамой, с мамой это именно обнимашки, это долго, Аня даже задыхаться начала.
И завтрак. Такой торжественный, что даже овсяные хлопья кажутся именинным пирогом. Папа, кажется, угадывает мысль.
— Именинный пирог со свечками — это вечером, а сегодня днём мы устроим из тебя королеву.
Аня согласна.
Мама улыбается, допивает чай, уходит из кухни, кажется, с кем-то по телефону разговаривает, слышно только: «Я же писала!.. Да, да, конечно!.. О, это великолепно!» И возвращается, несёт что-то в руке.
Фотографии. Большие, красиво напечатанные. На экране, конечно, можно много фотографий посмотреть, но эти, наверное, на стенку можно повешать?
Мама показывает:
— Это я. Защищаюсь.
Мама на этой фотографии командир-командир, стоит на трибуне, как генерал на параде, что-то командует, смотрит как будто вдаль… Сквозь очки, которые сейчас сиреневые-сиреневые!
— А это как бы на меня нападают. Называется — оппонент.
Смеётся, поворачиваясь к папе:
— Ну ты же знаешь, какие они оппоненты!
Их двое.
Да-да, та самая кикимора, Аня её вчера так и рисовала. Папа тоже понял, потому что сразу сказал:
— Оля, ты же мне так толком и не сказала, за что наезжала на тебя эта старая кикимора!
Ой, кикимора ещё и наезжала! Аня быстро представила, что кикимора садится на трактор (не на машину, конечно, и не на танк, по болотам только на тракторе кататься) и на маму наезжает! А мама такая хрупкая-хрупкая, особенно когда она в очках, в которых играют солнечные зайчики, и Аня не понимает, как это.
— Она очень подробно перечислила, о чём я не написала. Когда она перешла к десятому пункту, весь совет лежмя лежал от хохота!
И сама расхохоталась. И Аня сразу представила, как это кикимора едет на тракторе, а вокруг все лежмя лежат, потому что кикиморы не ездят на тракторах, и это на самом деле очень смешно. Жаль, что про это мультфильмов ещё нет. Не беда, Аня ещё нарисует. Только уточнит:
— Мама, а кто такие совет?
— Совет — это такие интересные дедушки и бабушки, а иногда дяди и тёти, которые пришли специально ставить оценки. Ты же помнишь, как это бывает на фигурном катании?
Фигурное катание Аня каждую зиму очень любила смотреть. Мама тоже. Ане только было непонятно, почему каждый раз, когда все покатаются, начинают что-то считать. А мама не объясняла, каждый раз, когда начинали считать, почему-то из комнаты выходила. Но при чём здесь? Ага, понятно, мама командует, кикимора едет на тракторе, а совет называет цифры.
Дальше мама показывает:
— Второй оппонент.
Вот тут такой симпатичный старичок-лесовичок. Про него Ане всё ясно. Наверное, в маму сучками и шишками кидался, мама легко отбилась.
— А это вот Борис Леонидович выступает.
На этой фотографии дядя Боря был и не Дедом Морозом, и не Бармалеем, а таким правильным Гэндальфом. Очень справедливым и очень добрым. Таким Аня всегда представляла себе добрых волшебников.
— А это вот тот самый, который выискался на прениях… Ты же помнишь, я рассказывала. Или мне уже приснилось в машине, что я рассказываю?
— По-моему, приснилось,— сказал папа.— Судя по физиономии, такие долго будут сниться в кошмарах.
И мама с папой почему-то снова расхохотались.
«Физиономия» — это Ане долго объясняли, что когда хочется сказать «рожа» или «морда», потому что это там, где у нормального человека лицо, но на лицо не похоже, а говорить «рожа» или «морда» неприлично,— надо называть именно так.
— Мне в кошмарах ещё протокол оформлять! — сказала мама.
Аня поглядела на этот будущий мамин кошмар.
Вроде человек как человек. В костюме, при галстуке. Наверно, что-то очень торжественное. Во всяком случае, когда папа надевает костюм и галстук, это что-то очень торжественное, они обычно с мамой уходят вдвоём и называют это «свадьба» или «юбилей». Мама тогда обычно одевается очень красиво, а папа всегда одевается красиво, кроме костюма и галстука. А у этого человека костюм и галстук выглядели очень красиво, не то что у папы. И вдруг Аня вспомнила, как папа называл галстук удавкой, и спросила:
— А что, этого человека долго душили?
— А как ты догадалась? — спросила мама.
— Папа же всегда называет галстук удавкой, а удавка — то, чем душат.
— Похоже, Аня, ты угадала. Душили-душили, так он и ходит до сих пор задушенный. Юра, представляешь, это проректор. Он припёрся на защиту доказывать, что диссертации про детей вообще не имеют права на существование! Мне потом по секрету секретарь совета сказала, что от него конкретно пахло спиртным, но она не могла остановить!
— Ужас,— искренне сказал папа.— А что дальше?
— А дальше оказалось, что весь совет, даже те, кто был против, решили за меня заступиться. Кажется, поэтому и единогласно! А вот, Аня, тебе привет от Насти!
И мама показала ещё одну фотографию.
Настя на новом велике. Дядя Боря и его жена стоят тут же. На задней стороне надпись: «С днём рождения, Аня! Тебе такого же».
Аня, конечно, с удовольствием поиграла бы с Настей. И с дядей Борей. Но что значит «тебе такого же»? Тоже, как Вадик, хвастается великом?
Аня девочка гордая, но что-то тут не так. А папа с мамой продолжали обсуждать фотографии, где мама с дядей Борей пьют взрослую газировку, ту самую, которая называется «Шампанское», где кикимора почему-то радуется и чокается с мамой, и старичок-лесовичок с мамой чокается… И вдруг папа сообразил:
— Аня же ещё не поняла…
Аня честно старалась не дуться.
Мама обняла Аню и сказала:
— Прости, увлеклась… Ты же не будешь против, если мы с папой попросим тебя зайти в твою комнату и ненадолго закрыть глаза? Или просто посмотреть в окно, если хочешь?
Аня расстелилась вдоль мамы и сказала:
— Мама, ты думаешь, что я ещё маленькая? Мне уже шесть лет!
Маме стало совсем весело.
— Тебе шесть лет,— сказала она.— И сейчас я тебе включу музыкальный привет от Насти и дяди Бори, а мы с папой будем пока упаковки распаковывать.
Упаковки распаковывать… Каждый подарок — это что-то новое. Даже если это сосновая шишка, которую тётя Света привязала к новогодней ёлке,— она пахла по-настоящему, целых полгода, пока Аня не оказалась в настоящем сосновом лесу, где таких шишек было много. Даже если это пакет с конфетами, у папы и мамы на работе их каждый год в Новый год дарят. А сейчас, когда папа и мама идут упаковки распаковывать… В прошлом году это был самокат. А сейчас?
Мама запустила музыкальный привет.
Песня.
В песне пелось про звёзды, про звездочёта, Ане сразу представилась всё та же жёлтая подводная лодка, которая плывёт между звёзд, собирает всех, кто хочет смотреть на звёзды, а причал у этой жёлтой подводной лодки — жёлтая-жёлтая луна…
Ане уже давно не нужно ни отворачиваться, ни закрывать глаза. Она смотрела как бы в никуда, а как бы и в окно, и вдруг левой рукой нашарила что-то длинное и круглое.
Подзорная труба! Настоящая подзорная труба! Теперь звёзды и луну можно не только в мультфильмах, на них по-настоящему можно посмотреть!
Аня взвесила подзорную трубу, поняла, что без папы пока не справиться. Положила. Солидная вещь.
И вышла из комнаты.
В коридоре рядом с битым жизнью самокатом стоял велик. Точно такой же, как был на фотографии Насти. Может быть — тот же самый?
Аня села на пол рядом, погладила рукой шины и ребристые педали. Он был настоящим.
Аня молнией кинулась к себе в комнату, переоделась во всё прогулочно-дворовое. Снова села рядом с великом. Так было более правильно.
— Оля, мы же всё правильно делаем? — откуда-то случился голос папы.
— Всё не всё, но что-то, надеюсь, мы правильно делаем,— ответила мама.
Папа вышел в коридор.
Спросил:
— Пойдём гулять?
Гулять очень хотелось, но хотелось и чего-то другого.
— Можно я его пока поласкаю? — спросила Аня.— Можно я тебя и маму тоже немного поласкаю?
Аня даже сама взялась тащить велик в лифт. И потом по лестнице. Не маленькая, шесть лет уже. А потом села и сразу поехала. Как-то очень легко и быстро.
Конечно, носились наперегонки, для честности менялись с Валей великами, Руслана почему-то во дворе не было. А Вадик всё катался и катался по периметру.
И до Ани дошло.
Они сидели на лавочке, велики лежали рядом.
Валина мама сидела тут же с коляской, у неё была минералка.
Жарковато было. Девочки, пока гоняли, очень вспотели.
И вдруг Ане пришла идея.
Она вспомнила, как вчера хотела Вадика пожалеть, но не придумала, как. А сейчас поняла.
— Валя, давай Вадика догоним? С двух сторон?
В войнушку все играли, а теперь ещё весь двор кино про индейцев и ковбойцев (или про индеев и ковбоев) посмотрел, так что можно было вообразить велик мустангом, ехать, издавать индейские кличи и кричать: «Эй, ты, бледнолицая собака! Две старых скво на своих мустангах догонят тебя!»
Аня и Валя ехали за Вадиком, орали, на радость всему старшему поколению двора, смотревшему фильмы про индейцев и ковбоев (или всё же про индеев и ковбойцев?), ехали-ехали, пока не догнали.
На этот раз Вадик, кажется, не просто лениво катался, а удирал честно. Но и девочки его догоняли честно.
Сколько кругов по двору они сделали, они не считали, в шесть лет до стольки считать не умеют.
Валя первой обогнала. Свалила велик на газон, сказала:
— Мой мустанг утомился. Поговорим?
Аня просто тормознула, не сходя с седла. Сказала:
— Мой мустанг ещё может скакать и скакать. Поговорим?
Вадик тоже тормознул.
Посмотрел ошарашенно.
Сам вспомнил, как вчера Ане говорил, что она-де из семьи неудачников, а он вроде как удачник… Пока думал, Аня подошла, взяла его за руку и сказала:
— Вадик, давай просто так, через весь двор, по кругу, наперегонки? А то ты всё один да один катаешься…
Велик куда легче оказался, чем самокат, и Аня устала куда меньше кататься, чем бегать. Даже сама вкатила своего мустанга по лестнице до лифта.
Дома были гости, и это правильно. И у Ани праздник, и у мамы праздник.
Разные разговоры разговаривали, ели, вино и газировку пили.
Дядя Эдик, муж тёти Светы, пел песни и играл на гитаре.
Светофоры, дайте визу,
Едет скорая на вызов…
А потом «Если друг оказался вдруг». И все пели.
И ещё много разного пели и разговаривали, отчего у Ани слегка закружилась голова.
И вдруг — звонок в домофон.
Вроде как ещё один гость?
— А Аня ещё покататься выйдет? — голоса одновременно Вали и Вадика.
И Аня бежит в свою комнату, переодевается снова в уличное, решительно выкатывает велик к лифту. Мама и папа всё понимают.
И уже вечером, отмывшись, посмотрев с папой в подзорную трубу на Луну, Аня сворачивается калачиком, ей уже не надо ни сказок, ни мультфильмов, она держит маму за руку и спрашивает:
— Мама, я всё правильно сделала?
— Всё-всё,— отвечает мама.
И что-то ещё говорит, но Аня уже снова спит, и ей снится, как они катаются втроём по Луне на своих велосипедах, и она видит, как папа смотрит на них в подзорную трубу.