О романе Александра Астраханцева «Ты, тобою, о тебе»
Опубликовано в журнале День и ночь, номер 2, 2016
В Год литературы в России я прочитал немалое количество книг с изображением человеческих ликов в эпоху глобализации. Даже если литературные герои в этих книгах перемещены из начала двадцатого века в двадцать первый, всё равно писатель мыслит их в духе настоящего времени — человек ведь, в сущности, един во все времена. Меняются лишь обстоятельства. Как говорил русский философ Константин Леонтьев: «Всё остаётся, только в иных сочетаниях».
Войны были всегда, есть они и сегодня: политические, социально-экономические, религиозные, расовые, тоталитарные и демократические. Не спасают толерантность и политкорректность. Художественная литература и искусство болеют, как глобальным гриппом, криминальными боями, перманентными конфликтами, безбрачным сексом, разделом собственности и неправым судом. Идут постоянные дискуссии: «Право знать», «Право голоса», «К барьеру» и прочие. Все много говорят — а пророков нет. Глобальное словоизвержение, сжигающее самого говорящего. И — человек, растерянный, подавленный налогами и кредитами, заражённый фобией на полюсах «олигарх» и «нищий», «власть» и «граждане», «Бог» и «сатана», «новый реализм» и «деструкция постмодернизма». Планетарная энтропия чувств.
Каково же было моё удивление, когда я в конце Года литературы России прочитал роман Александра Астраханцева «Ты, тобою, о тебе». Я сразу вспомнил о судьбе «маленького человека» в русской классической литературе. Оказывается, есть личный душевный мир, выразитель и носитель коего пытается отстоять в глобальном содоме право на такую простую и вечную ипостась, как Любовь!
Александр Астраханцев, знаток мировой литературы, берёт эпиграфами к роману высказывания Ибн-Хазма (одиннадцатый век), Фёдора Тютчева и Артура Шопенгауэра. Разрыв во времени между этими именами — восемь столетий, а между первым автором и нами — более девяти веков. Нынешний писатель приводит их высказывания о любви: «Сколько людей в летах омолодилось, сколько безупречных опозорилось…», «и роковое их слиянье, и...поединок роковой», «любовь — это временное сумасшествие». Позор, рок и безумие — вот наше метание, рок-музыка расхристанной души, исповедь без раскаяния.
Роман Александра Астраханцева начинается как былинный сказ: «Жил-был на свете простой человек с простой фамилией: Иванов. И были у него жена и сын». К герою романа и к самому себе писатель относится «не без юмора». Юмор, ирония — тоже характерная черта современной литературы. Сорок лет тому назад и Белла Ахмадулина писала: «Ирония — избранников занятье. Туманна окончательность конца». Однако сарказма в нынешней прозе и в поэзии всё-таки меньше, чем сочувствия; значит, не всё потеряно в мире глобальных катастроф.
С первой страницы романа мы узнаём, что главный его герой — Иванов, филолог, преподаватель высшей школы, и он «зарабатывать не умеет». Характерный и хорошо знакомый нам персонаж — «типический», как писали в классическом литературоведении. И настолько реальный, что я нашёл подтверждение этого «типического персонажа» романа в беседе с Борисом Егоровым, профессором, доктором филологических наук: под завершение Года литературы он встречался с преподавателями и студентами Сибирского федерального университета и на вопрос, нужны ли сегодня филологи, ответил: «Увы, сейчас филология действительно не очень востребована. Страшная вещь: что делать людям, которые оканчивают филфаки?» Но крупный учёный-филолог и успокаивает: «Могут быть самые невероятные варианты». В разные времена возможны разные приоритеты и неожиданная их смена.
Между писателем и учёным всегда есть разница в толковании одного и того же факта. Учёный озабочен «безработицей филолога», а писатель размышляет о социальном измерении Человека, будь то филолог или кто-то другой по профессии. В данном случае писатель избрал «филолога Иванова», чтобы через него показать современные социальные отношения в среде усреднённых интеллигентов, почти и незаметных в общественной жизни. Они фактически не бунтуют, не ходят на демонстрации, не верят в призывы и лозунги, живут и работают тихо, и никакие гражданские подвиги за ними сегодня не числятся.
Почему же писатель выбрал для изображения такого «тихоню»? Нам кажется, что А. Астраханцев преднамеренно взял для художественного воплощения именно вузовского доцента начала двадцать первого века: доцентов в образовательной практике много, следовательно, они составляют социальную общность, и хотя среди них «буйных мало» (по выражению Владимира Высоцкого), они всё же играют определённую роль в российском обществе, обучая нынешнее поколение молодых людей. Можно ли у них-то чему-нибудь учиться? Пример ли вялые доценты для рыночной эпохи?
Как и почему выбирал писатель «усреднённого доцента» в качестве героя романа, мы вряд ли узнаем. Но принимаем его, будучи знакомыми с вузовским сообществом, как узнаваемого, правдиво представленного на страницах текста. Филолог Иванов вполне сравним и с бедным Евгением в «Медном всаднике» Александра Пушкина, и с другими «маленькими людьми» в классической русской литературе, хотя всякое сравнение и хромает, ибо меняются времена и обстоятельства.
Персонаж А. Астраханцева склонен и к интеллектуальной рефлексии, и к спокойному упорству в своих убеждениях. В общем, он не такой уж пустой человек, чтобы его вычеркнуть из списка живых в буднях современности.
На страницах романа высвечивается традиционная судьба героя: семья, любовь, работа, распад семьи, отчаянье, развод, встреча с другой женщиной, воспоминание о пережитом, невольная философия бытия и быта. В это прокрустово ложе укладывается, по сути, жизнь любого человека. Все мы живём, радуемся, горюем и каемся перед вечным забвением.
В чём же смысл романа, и чем он привлекает? Не знаю, согласится ли с нами писатель, но нам кажется, что он сознательно «отрезал» персонажей романа от «глобализма» нынешнего столетья: нет в сочинении бурных общественных событий, нет криминальных перестрелок, нет «выборов власти» и проклятий в её адрес, нет шикарных гламурных вечеров и «встреч с Западом». Но есть простая повседневная жизнь Владимира Ивановича Иванова и его жены Ирины. Это первая часть судьбы. И она заканчивается крахом. Быт убивает любовь, что хорошо известно хотя бы на примере ухода из дома, из семьи Льва Николаевича Толстого.
Уже в начале романа «Ты, тобою, о тебе» завязывается конфликт (в качестве воспоминания о нём):
«— Я не виноват, что мне мало платят.
— Но ты же Вла-ди-мир! — ноюще пропела она.— Ты должен миром владеть, завоёвывать его для меня, а ты!..
— Я не завоеватель.
— Ну почему ты такой размазня?! Почему я должна тащиться на работу по этому холоду, зарабатывать эти паскудные деньги, видеть эти рожи?
— Между прочим, Фауст у Гёте в конце концов пришёл к простой мысли: главное — наполнить свою жизнь работой.
— Тьфу, соцреализм какой-то!
— Да, неоригинально — но гениально просто…»
В этом диалоге — два мировидения в отношениях между мужчиной и женщиной: мужчина, став главой семьи, не расстаётся с романтикой молодости и ссылается на авторитет Гёте в семейных делах; женщина же, став женой, всё измеряет бытом, и никто её в этих измерениях не поколеблет, не переубедит — ни Гёте, ни Лев Толстой. И женщина более права, потому что ей замужем нужен земной, всем обеспеченный дом, а не воздушные замки; мужчина же оправдывается перед женщиной «владением всей Вселенной», даже поёт: «Всю-то я Вселенную проехал, нигде милой не нашёл». Он мыслит космическими идеалами, а она — кровно земными.
Роман «Ты, тобою, о тебе» посвящён (осмелюсь так думать) исследованию отношений просто женщины и просто мужчины. Они не великие, а обыкновенные люди, и, как в капле воды, в жизни двуполой пары отражается весь мир. И это самое трудное во всяком искусстве: дать портрет одного лица — и рассказать через него обо всём роде человеческом.
Ещё труднее — удержать в многостраничном литературном тексте интерес читателя к обыденным лицам. А. Астраханцев взялся за очень трудную задачу. Он спасает себя и нас наивысшей человеческой ипостасью — Любовью. Не ново? Да. Но вся мировая литература строится на этом поле — на чувственных отношениях между мужчиной и женщиной, в их постели.
Стала ли в романе «Ты, тобою, о тебе» Любовь главным героем? Да, родилась и победила, но странным, конфликтным образом. Роман построен как воспоминание рядового филолога о его нерядовой, по нынешним временам, мужской изнывающей любви. С первой женой Ириной он развёлся без сожаления: «Была без радости любовь, разлука будет без печали». Роковая ошибка! С кем не бывает: «Не сошлись характером, разошлись в идеалах».
Бытовые размолвки в семье приводят к личностной рефлексии: «Да, уехать — ситуация требует пусть маленького, но обновления… Где-то тут черта, за которой лишь быт и физиология, и одиночество вдвоём, самый тягостный вид одиночества. Не довод, что так живут миллионы…» Можно сказать, что «одиночество вдвоём» — это первый шаг к бездне между мужчиной и женщиной. Не скрепляет их отношений даже общее дитя, сын отца Иванова и матери Ирины. Он в романе присутствует какой-то тенью, художественно невыразителен, не силён в желании удержать отца и мать вместе.
«Одиночество вдвоём» и упрёки, упрёки со стороны жены становятся с каждым днём всё тягостнее для филолога Иванова; не спасают отлучки в деревню, где живёт его мать, угнетает и скука однообразной преподавательской работы. В таких обстоятельствах начинает править людьми «его величество случай». Признаемся, что и мы побывали в его объятьях… Владимир Иванович Иванов неожиданно встречает бывшего сокурсника Арнольда на учительском семинаре в Доме молодёжи и свою бывшую ученицу Надю. И пошли они втроём сначала в кафе, потом — в квартирку Арнольда. И возвеселилась пирушка: вино, закуски, гвозди́ки и свечи. Банальная мизансцена в театральном спектакле «Жизнь»! Однако даже всё банальное ведёт в неизвестность, по логике развития «случая».
В хорошем подпитии проводили Арнольд и Владимир весёленькую Надю до дома, вернулись и продолжили приятельскую беседу. Но через некоторое время вернулась к ним и Надя, побитая мужем, «с фонарём под глазом», как говорят в народе.
Надя выпила ещё вина и «почувствовала себя увереннее»:
«— У меня такое настроение, будто я лечу в тартарары! Была бы гитара, так я бы для вас даже спела.
— Так за чем дело? Сейчас возьму у соседа! — вскочил Арнольд».
И читателю становится понятно, что сюжет будет иметь развитие. А далее были и песни, и Надины детские стихи. Потом она навсегда отказывается возвращаться домой и едет ночевать к подруге. Филолог Иванов взялся проводить её. И встречи их продолжились…
При этом давайте обратим внимание на одну метафору, употреблённую писателем. Букет тюльпанов, купленный Владимиром на платформе у электрички и поделённый им напополам с Надей, провожавшей его, превратился в символ чувственного цветения:
«…Вечером в деревне, сидя за рабочим столом, я поглядывал на эти недоразвитые тюльпаны в стеклянной банке и думал: жалко выбрасывать; завянут — так выброшу, и Надежда уйдёт вместе с ними; а пока пусть побудут…
А когда на следующий день вернулся из города снова — распустились!
…Солнце добралось до стола, и всё вместе: цветы, зелёные листья, прозрачная вода в банке, преломивши лучи и рассыпавши по столу с бумагами радужные круги,— наполнило меня ликованием, и всплыло имя: Надежда!»
Так его величество случай подарил филологу Иванову вторую женщину и завязавшуюся крепкую любовь. И началась у них почти весёлая жизнь, встречи с Надиными друзьями Станиславой Донатовной и Борисом Андреевичем. При этом Станислава предлагает Владимиру Иванову:
«— Женитесь!
— Помилуйте, но я женат! И она замужем.
— Да разве это когда-нибудь держало мужчин? Я её мужа знаю: ему нужно, чтобы для него варили, стирали и чтобы ночью что-то лежало рядом. Надежда слишком хороша для него — ей, как бриллианту, нужна оправа…»
В данном случае против быта как бы протестует женщина и толкает мужчину на «романтику». Это женская логика. Она возымела действие: филолог решает развестись с женой Ириной и жениться на Наде, уверовав, что новая «любовь» — может быть, даже навсегда, и отвечает Станиславе: «Знаете, у меня давным-давно не было праздника, и вдруг — праздник!» И будет праздник плоти, и полетит душа, как бабочка, на огонь любви. Надю не удержит и то, что у неё есть дочь, шестилетняя Алёна. Роковая встреча разведёт две семьи и их детей.
На упрёки сестры Татьяны в пасхальные дни (!) Иванов ответит: «Что-то же должно у человека меняться? Это вот и есть ощущение жизни, а иначе — болото; начинаешь или звереть, или болеть».
В пасхальный праздник в семье Павловских Станиславы и Бориса (а Иванов и Надя временно живут у них) в момент закипевшего веселья хозяйка дома увела филолога в ванную и хотела соблазнить, но он устоял. А Борис предложит Наде поменяться женщинами: Надя — ему, Станислава — Владимиру. Вот пасхальное воскресенье для современных интеллигентов! Писатель, об этом написавший, не солгал. Век глобализма предлагает «всеобщую коммуникацию».
В феврале 2016 года на Кубе встретились Патриарх всея Руси Кирилл и Папа Римский Франциск. В подписанной ими Декларации говорится об обеспокоенности кризисом семьи во многих странах: ведь брак в понимании католиков и православных — это «школа любви и верности», это призвание мужчин и женщин к отцовству и материнству.
Роман Александра Астраханцева наводит на аналогию с этой Декларацией двух духовных лидеров в лоне одной Христианской Церкви. Религия, бывшая монополистом в вопросах этики, сегодня не приказывает, а всего лишь просит «Адама и Еву» не вкушать яблоко соблазна в компьютерной цивилизации. Но человек взыскует и рискует. Ему — хочется! «Свобода приходит нагая»,— эти слова о такой свободе сказаны в Серебряном веке русской поэзии Велимиром Хлебниковым. Приводит их в своём романе и Александр Астраханцев. Герои его повествования выбирают свободу в отношениях вопреки канонической морали об узах брака: стерпится — слюбится.
Любовь филолога Иванова и новой его избранницы Нади была бы самоутверждением на веки вечные. Но праздник жизни, которому обрадовался герой, оказался, как и все праздники,— краткосрочным. Он и Надя жили в мастерской художника Коляды, временно уехавшего в другой город, свободными, не связанными узами брака; были поездки с друзьями Павловскими на рыбалку и охоту, в лес за грибами и ягодами. Однако Надя стала намекать на замужество, и в душу героя романа закрадывается рефлексия: «Почему мы не можем быть свободными всегда — ведь мы хотели ими быть?.. Но теперь мне нужно было оправдание брака, я его искал — и нашёл: да, я Тебя настолько люблю, что жертвую собственной свободой ради Твоего чувства защищённости; наша женитьба нужна окружающим — а раз так, получите её, только не троньте мою милую!..» На развод с прежней женой понадобилось «целое лето». Две семьи разошлись, третья пошла на регистрацию брака. Надя «летала, взмахивая руками, как крыльями, или ни с того ни с сего начинала петь, или порывисто обнимала» обретённого по загсу мужа. Праздник, обольстительный праздник! Были приятные хлопоты, свадебное платье Нади, розы ей от мужа (цветы всегда украшают любовь), приглашение друзей к свадебному столу и прочее.
И вот первый философский диалог между друзьями, Владимиром и Ильёй, тоже «преподом», но доктором наук (в отличие от доцента Иванова), прагматиком, скептиком. На удивление Ильи по поводу второго брака Иванова доцент заявляет доктору:
«— Но ведь жизнь, Илья,— такая уникальная вещь…
— Да кой чёрт уникальная! — скривился он.— Уникальной её ещё сделать надо. Вот придёт пора предстать перед Богом — или перед кем там ещё? да хотя бы и перед собой — и отчитаться; что ты предъявишь? Со сколькими бабами переспал? Представляешь бессмысленность ситуации?..»
Можно назвать заявление Ильи циничным, но в нём — тоже правда. Что выше: свобода в любви или свобода в творчестве? Вместе они трудно сочетаются.
И скажет ещё Илья в наставленье другу: «Семья, брат, это труд и терпение». Ну как тут не вспомнить народную поговорку: Бог терпел и нам велел? И прагматик, доктор «всех наук» Илья оказался для доцента Иванова и его новой жены Надежды прорицателем.
Вторая часть романа — о медленном созревании конфликта в устроенном быту их счастливой жизни: в своей квартире, в делах и обычных домашних заботах. Однажды филолог Иванов удивится неправильному произношению Надей некоторых слов и станет сокрушаться: «Я приходил в отчаянье: боже мой, ведь у Тебя высшее гуманитарное образование!.. Как же Ты училась?!»; «то был подспудный страх: что же я буду делать с Тобой всю оставшуюся жизнь, когда нам надоедят болтовня и смех?» Первая желчь при несходстве увлечений, при разных интеллектуальных потенциалах. И «зануда», усреднённый доцент Иванов потерпит крах, несмотря на то что Надя вместе с ним читала много книг, забрасывая порой кухонные заботы.
Филолог Иванов, пользуясь знакомством, устроит жену на должность лаборантки в социологическую лабораторию. Надя с большим рвением принялась за незнакомую прежде работу — социологические опросы и исследования; её успехи отмечены «светилом из Москвы»; ей предложено поступить в аспирантуру.
«В конце концов, у нас будет куча денег, когда я защищусь,— мы сможем тогда много себе позволить»,— убеждает она мужа; он же эти её «фантазии» вышучивает: перспектива иметь «кучу денег» и «кучу платьев» его не увлекает. Однако женщина думает по-другому: философия жизни для неё равна социологии быта.
После поступления Нади в аспирантуру муж-филолог расскажет ей о философии Платона. Поговорят они о Боге и Вселенной, о материализме и марксизме, о «теле и сознании». Аспирантка-жена выслушивает малопонятные рассуждения мужа с недоверием: «О-ох, милый, выучишь ты меня на мою голову!»
Не было бы романа «Ты, тобою, о тебе», если бы обученная социологии Надежда не изменила мужу-филологу. Это и случилось…
Не будем пересказывать историю разрыва филолога Иванова с Надеждой, уже кандидатом наук, увлёкшейся «молодым и красивым» научным сотрудником, влюбившим её в себя в корыстных целях. Читатель сам прочтёт и узнает подробности любовного треугольника, во второй раз ранившего добропорядочного филолога Иванова. Он искал оправдания случившемуся, впадая в морализаторство: «Счастья на все времена, видно, не бывает, и всё всегда смешано с горечью и утратами…» Попытки поучать заблудшего сына, как ему жить, вызвали в сыне насмешку над отцом: дети, оставленные отцом или матерью, всегда несут возмездие — в первую очередь моральное: «Сами жить не умеете, а нас поучаете».
Герой романа снова остаётся одиноким, теперь уже в крохотной холостяцкой квартирке. Тут его навещает его друг, Илья-скептик. Выпили они и откровенно, по-мужски заговорили о женщинах. Илья при этом вспоминает притчу: «В древних еврейских верованиях считалось, что у женщины нет души, и для вечной жизни спасаются только те из них, кого полюбит мужчина: на этом спасательном круге они переплывают в лучший мир. Так вот, по-моему, у них этот способ спасаться остался до сих пор…» — и высказывает наболевшую в душе скептическую мысль: «Человек, Вова, это существо с очень ограниченными возможностями, и ни образование, ни культура, ни Интернет не помогут ему эти возможности расширить; неужели ты этого не просёк?..» — а Вова сопротивляется доводам Ильи, пытаясь всё объяснить спасительной любовью. Закончилась же их пьяная беседа согласием на том, что Иванову нужна «новая женщина». Они чокнулись под тост Ильи: «Д-давай в-выпьем за неё — и вперёд!»
Иванов сближается с «дамой с кафедры» Кариной Яковлевной, и через некоторое время они оказываются в её квартире и в её постели. Опять его величество случай или уже некая закономерность? Встреча — любовь — развод, только череда теперь — в обратном направлении, которая становится скучной: оказывается, от перемены мест ничто не меняется…
Через год, уже живя с Кариной, филолог Иванов всё время вспоминает о Надежде, корит себя и спрашивает: «…не выдумал ли я Тебя, в самом деле, и не жил ли я все эти годы с Тобой, придуманной мною?.. Или Ты сама слепила в моём сознании собственный образ, подверстав его под мои вкусы? Вот это загадку задала Ты мне! Кто Ты на самом деле?..»
Всё непонятое нами в жизни мы называем «загадкой», а до «разгадки» не созреваем. Человек разумный не способен объяснить себе себя самого. Обстоятельства сильнее нас, и нет в них никакой логики. Рационализм сочинён разумом, а чувства его разрушают. Чтобы сохранить семью при потере любви, требуется педагогическое насилие, принуждение к сосуществованию. Быть может, к этой методологии склоняет нас и писатель Александр Астраханцев? Во всяком случае, в антиподах-героях, Илье и Владимире Иванове, борются два начала или две противоположности: свобода любви и свобода творчества, домашний быт и Вселенная.
В двадцатом веке в Европе возникла философия экзистенциализма — бесцельности человеческого существования. Нет в бытии ни истины, ни смысла. Жизнь человека абсурдна. Всё течёт, но ничего не изменяется. Банальная схема: родился — жил — умер. И великая любовь — если ещё есть такая — абсурдна, безумна, и заканчивается она разочарованием и скукой. У французского писателя-экзистенциалиста Жана-Поля Сартра есть даже произведение с названием «Тошнота».
А что нам, живущим ныне, предлагает писатель Александр Астраханцев в романе «Ты, тобою, о тебе»? Герой романа с простой фамилией Иванов обращается к любимой женщине на «Ты» — с большой буквы; так пишут верующие имя Бог. Может ли быть земная любовь равной Любви к Богу?
По библейским канонам — ни в коем случае.
В отношениях просто женщины и просто мужчины есть только два варианта: сосуществование без любви («одиночество вдвоём») или страдание по любви в одиночестве. Что считать счастливым браком? Серебряные и золотые юбилеи его? Сказал же один пенсионер на золотом юбилее о том, что желания развестись с женой у него не было, а желание убить было. Значит, и в золоте есть трещина.
Мечты о вечной любви и вечном счастье при воплощении не абсолютны по ценности; они всегда относительны. Поэт (или поэтесса?) Ольга Берггольц рассуждала так: «Ожидание счастья сплошь и рядом сильней, чем само счастье». Лев Николаевич Толстой, познавший все бездны души, наставлял: «Счастье — это поступки, за которые не приходится раскаиваться». А давайте вспомним: с какого эпиграфа начинается роман «Анна Каренина»? Или его же «Крейцерова соната»?
Александр Астраханцев всё же написал роман не о семейном счастье, а о любви вопреки семье. Роман удался именно потому, что не удалась Любовь героя к женщине по имени «Ты». Она в себе и для себя, но — не для простого мужчины. Филолог Иванов совершил единственный мужской поступок, когда не открыл дверь стучавшейся в его квартиру бывшей жене Надежде.
Божественный — и одновременно призрачно-ложный — образ любви разбился о бытовую деревянную дверь.
Голос женщины за дверью — это голос, обращённый к простым женщинам и простым мужчинам.
Романы пишутся не для назиданий и поучений, а для проверки каждого из нас: мы влюблены — или уже угасли навсегда?
Александр Астраханцев написал «чувственный» роман «про это», не покривив душой, показывая, что филолог «не умеет зарабатывать», но умеет любить и продолжает жить убеждённым в Любви. Хорошо бы и нам присоединиться к такому убеждению, к философии смысла, а не абсурда.