Опубликовано в журнале День и ночь, номер 2, 2016
* * *
Комната, ночь и четыре поэта.
Стол и бутылка вина.
Злые потоки холодного света.
Яркая, злая луна.
Вот Передреев, склонённый над книгой,
Чуть захмелевший Рубцов,
Праведный Прасолов с думою тихой,
А во главе — Кузнецов.
Скорбно и тихо. Ни слова, ни вздоха.
Блещет луны циферблат.
Плохо России, и им в раю плохо.
Молча поэты сидят.
Комната, ночь и четыре поэта.
Стол и бутылка вина.
Не о чем им говорить с того света,
Если на этом страна.
* * *
Сразу за полночь в спальне моей,
Растревожив всю душу мне начисто,
Кто-то крутит былых моих дней
Киноленту без звука и качества.
И опять мне одиннадцать лет,
И иду по Кремлю я с мамашею,
И во что-то смешное одет,
Неопрятное, виды видавшее.
Нестерпимы столицы черты —
Чудо-колокол, пушка и прочее,
Мавзолей неземной красоты,
Иностранцы, до шуток охочие.
И исчезнуть бы напрочь, совсем,
От постыдной одёжки не маяться,
Стать воробушком, щепкой, ничем
И рвануться, от боли избавиться.
А рванусь — надо мной потолок
Гробовою доскою некрашеной,
И рисунок на фоне досóк:
Кремль — беззвёздный,
уже и безбашенный.
* * *
Я горестным фактам в лицо не гляжу,
В военной фуражке отцовской,
Как в детстве, Советский Союз сторожу
С большой деревянной винтовкой.
Пусть спросит меня любовь жизни моей
Заботливо и с состраданьем,
С игрушкой зачем я стою у дверей
И в поле гляжу со вниманьем.
Отвечу, что снова Союз за спиной,
Всё та же шестая часть света,
Что руки сжимают приклад боевой
С заката опять до рассвета.
Что места сомнениям тягостным нет
В воспрянувшем чудом сознанье,
Что снова сияет над Родиной свет
Кремлёвской рубиновой гранью.
Пусть дети играют на нашем лугу,
Пусть бабы сажают морковку,
Я твёрдо уверен: Союз сберегу,—
И крепко сжимаю винтовку.
* * *
Моя мать на свердловском заводе
На сверлильном пахала станке,
Я же вышел в начальники вроде,
Но сорвался и запил в тоске.
И прогнали меня из начальства,
И пошёл я тогда на завод,
И, простив мне былое бахвальство,
Меня принял рабочий народ.
И обрёл я народную силу,
И почуял вкус речи простой,
И решил всех буржуев в могилу
Загонять пролетарской рукой.
И рука моя так накачалась
На родимом сверлильном станке,
Что осталась лишь самая малость,
Чтоб буржуя держать в кулаке.
* * *
Печальная пони больших городов
Катает мальчишку в пылающем парке.
Мальчишка смеётся. Мальчишка здоров.
И пони здорова. На улице жарко.
Но мальчик, волнуясь, уже прочитал
Про Щорса, про Фрунзе, про славные годы.
Он больше не мальчик. Ведь он возмужал,
Услышав раскаты грядущей свободы.
И вновь революцией русской полны
И парк новорусский, и мальчик, и пони,
И кружатся листья Гражданской войны,
И просится шашка мальчишке в ладони.
И чудится новое в ярких штрихах,
Оно сквозь листву пробивается густо.
Всё то, что являлось мальчишке во снах,
Разбросано правды рукой безыскусной.
И парк на глазах изменяется вдруг,
Становится правда реальной до дрожи,
И пони — единственный преданный друг —
Мгновенья грядущего чувствует тоже.
Повсюду разбросаны щедро они,
Танцуют у пони прыгучие ноги,
Как будто бы пони сквозь мирные дни
Копытцами бьёт фронтовые дороги.
1991
Поезд мчался с грохотом и воем…
Николай Рубцов
Поезд мчал с роковым напряженьем,
Поезд мчал, выбиваясь из сил,
Хоть бы кто тёмных сил приближенье
Из сидящих в купе уловил.
Соплеменник — подвыпивший малый —
Да глухая старушка в углу,
Все дремали прилежно, устало,
Не внимая грядущему злу.
Я один беспокойно, бессонно
Всё глядел и глядел за окно,
Как бежит за окном отрешённо
Всё в ухабах сплошных полотно.
Ни машины нигде не пылило,
Ни фигуры печальной не шло,
Лишь вечернее наше светило
Опускалось за край тяжело.
И подумал тогда с облегченьем:
Раз вечерний покой за окном,
Разве может случиться крушенье,
Разве можем столкнуться со злом?
И откинулся я на сиденье,
И спокойно, как все, задремал.
В этот миг и случилось крушенье,
То, которое я прозевал.
* * *
Удивительно синее небо,
Удивительно красный закат,
Даже волны реки на потребу
Праздной публике ярко блестят.
Перед нами советские дали,
И несёт нас всё дальше с тобой
В красный мир, без тоски, без печали,
Пароходик советский смешной.
* * *
Прекрасные русские дали,
Печальные чуть облака
В вагонном окошке сияли
И мне улыбались слегка.
И я, прислонившись к окошку
Большой электрички пустой,
Мечтал, что лечу понемножку
Над ставшею раем землёй.
И знать не хотел, что прибудет
Состав на привычный вокзал,
Что грешный рассудок забудет,
Как в светлом раю побывал.
Но выйду я в хмурое утро
На грязный и пошлый перрон
Суров и спокоен, как будто
Живёт во мне Божий закон.
* * *
Гордо над банькою реет
Старый, замызганный флаг:
Ткани кусочек краснеет
Как независимый знак.
Из полинявшей рубахи
Я его выкроил сам,
Я его радостным взмахом
Поднял к родным небесам.
Нет на нём грешных отметин,
Нет в нём измены стране,
Миру всему был известен,
Дорог теперь только мне.
Ветер встречая жестокий,
Реет над банькой простой,
В чём-то, как я, одинокий,
В чём-то, как я, он смешной.
Это мой знак сокровенный
В том, что я сам по себе
Снова в Советской Вселенной —
В проклятой Богом судьбе.