Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2016
Клемáтис, он же ломонос
Райские цветы растут в саду,
чудо умножая без усилий,
будто Вифлеемскую звезду
зеркальца живые отразили.
Будто в алтарях родной земли,
вымытой дождём до блеска ночью,
сотни семисвечников зажгли
пастыри, незримые воочью.
Если занедужит сердце вдруг,
в сад придите, где цветёт клемáтис,
уврачуйте красотой недуг,
окажите милость — оклемайтесь!
Всё живое (на псалом 150)
«Всякое дыхание да хвалит
Господа»,— учил пророк Давид…
Если наводненьем город залит,
всё живое выплыть норовит!
Слышите? Взывая о пощаде
на невнятном людям языке,
запертые тонут в зоосаде
птицы в клетке, звери в закутке.
Город, человеческий виварий,
где себя же сами потрошим,
кару заслужил, но малых тварей
надо ли казнить в укор большим?
Красная кнопка
Андрею Самохину
Ради чьих вековых интересов
умирают сириец и курд?
Это игры шайтанов и бесов,
это есть наведённый абсурд.
Кто-то выбрать не может пентхаус,
кто-то в долг арендует чердак.
Это есть управляемый хаос,
ведь у каждого что-то не так.
Зря толкуем про перезагрузку,
Небо слишком о разном моля.
Уж давно изготовлено к пуску
средство класса «Создатель — Земля».
Оттенки зелёного
…И ропщет мыслящий тростник?
Ф. И. Тютчев
Делюсь печалью, а не зубоскалю:
о тех, кто вовсе не читает книг,
могу ли думать, следуя Паскалю,
что поросль эта — «мыслящий тростник»?
Теперь не Гоголь, не Толстой, не Тютчев,
а френды с высшим рейтингом в Сети
(пока не разонравятся, наскучив)
у публики онлайновой в чести.
Пишу как есть, а не сгущаю краски:
в природе все оттенки на виду,
и в том числе тона болотной ряски,
уже полнеба застившей в пруду…
Простота
Вы слыхали, как поют дрозды?
Сергей Островой
Что же с нами, граждане,
творится?
Завершив прилюдно свой полёт,
не щегол, не дрозд, а «просто птица»
на глазах у публики поёт.
Вечер безмятежен, скверик светел.
Близ друзей, которых случай свёл,
дерево упало. Кто заметил,
липа или тополь? «Просто ствол».
Просто безымянный ствол и ветки…
Дочери Земли и сыновья,
что стряслось? У нас уже нередки
те, кто век не слышал соловья.
Кто забыл, как вяжет рот брусника
и к ладони льнёт кукушкин лён.
Для кого природа безъязыка
с тысячами всех её имён.
Занятая собственною шкурой,
жертва зверя в страхе не поймёт,
белый рвёт её медведь иль бурый
и при чём тут, извините, мёд…
Из цикла «Греческая
седмица»
Угроза
…честь, воздаваемая образу, преходит к первообразному, и поклоняющийся
иконе
поклоняется существу изображённого на ней.
Догмат об иконопочитании Трёхсот
шестидесяти седми святых отец
Седьмого Вселенского Собора, Никейского
1.
С церковных стен смотрели
образа,
уподобляя храм родному дому…
Османский ратник выколол глаза
Христу и воинству его святому.
Врагу хватило четверти часа:
орудовать копьём сподручно в храме.
Зачем глумился? Ведь пророк Иса
издревле почитается в исламе.
История умалчивает. Всех,
кого обуревает злоба волчья,
кто на душу берёт кощунный грех,
история имён лишает. Молча.
2.
«Бог поругаем
не бывает»,— так
сподвижников учил апостол Павел.
Незримый щит от варварских атак
Спаситель у Небесных врат поставил.
Бесчестье, что претерпит лик святой,
прообраза святого не коснётся,
как сор в ковше с колодезной водой
не обесценит чистоты колодца.
Но чем ответит на угрозу тот,
кто может отравиться ядом скверны,
которою в оклад или киот
плеснёт иконоборец суеверный?
Суперлуние
— Где дочка? Куда запропала она?
— Её закружила Большая Луна…
Встревожен отец, и напугана мать.
А дочка отправилась Дельфы снимать!
А нижние улочки в Дельфах темны.
А тёмные улочки — рай для шпаны.
Всю ночь проплутает по ним, а потом
вернётся с большим, как Луна, животом.
От эдаких мыслей мутит без вина:
шпана — ведь она и в Элладе шпана.
А Дельфы — такой непростой городок,
где свёрнуты сроки людские в моток.
На лестницах узких шаги коротки,
и трудно на спусках не спутать витки…
Пикет
Не заглядывай в очи корове
перед тем, как вести на убой.
Без дымящейся плоти и крови
стал бы ты, человече, собой?
Непрестанным жеванием жвачки
обеспечил бы пищу мозгам
для решения вечной задачки,
чем ответить клыкастым врагам?
…В самом сердце Афин, пополудни,
где с наплывом туристов-зевак
многолюдно и в праздник, и в будни,
травоядцы разбили бивак.
На привлёкшей меня фонограмме
было то, что цепляло больней,
чем цветные плакаты с телами
убиенных овец и свиней.
Не пугали их стылые лики,
но проглоченный плеером диск
исторгал их предсмертные крики,
их истошное блеянье, визг!
Мне бы это забыть, но защиты
от безжалостной памяти нет.
Вижу храмы, чьи двери открыты,
а напротив — «зелёный» пикет.
И с молитвой мешаются вопли
обречённых свиней и овец…
На сынка, распустившего сопли,
дома смотрит с портрета отец.
Я подростком ему, селяни́ну,
помогал при разделке свиньи.
Я люблю свежину, солонину!..
Где же искренни чувства мои?
* * *
Так индус не созерцает лотос,
как туристы смотрят гиду в рот.
Греческое слово «идиотос»
он толкует, радуя народ.
В полисах Эллады этим словом
звали тех, кто жил особняком,
кто ценил покой под отчим кровом
больше бурь в совете городском.
Сборная солянка, люд случайный,
вслушаемся в то, что молвит гид,
слову возвращая древний, тайный
смысл, который помнить надлежит.
В доме, где мы жили, не заботясь,
кто и как хозяйничает в нём,
вольно расплодился «идиотос».
Вот и развалился общий дом…
* * *
Полночное море исполнено чар.
Вот месяц горит одиноко.
Иль это циклоп, одноглазый овчар,
прищурил за облаком око?
Вот с неба спускается лунный ручей,
как сток от сырнóго заводца.
И если отважишься крикнуть: «Эгей!» —
то эхом Эгей1 отзовётся.
* * *
Бухта на закате бирюзова.
Август убывает, и опять
негде скрыться от морского зова,
шум прибоя в сердце не унять…
Трудные святые
Лица в саже, будто в гриме,
драны спины, сбиты ноги…
Что же были в Новом Риме
так с юродивыми строги?
В свой черёд поход затеяв
к мировому превосходству,
всё мы взяли у ромеев,
кроме их вражды к юродству.
Блажь того, чьё сердце наго,
разве ближним — лишь докука?
Почитать блаженных — благо.
Жить с юродивыми — мука.
Из цикла «Двухтысячелетнее пространство»
* * *
Кавказ на
карте мал — примерно так,
как лист бумаги, что зажат в кулак;
но распрями-ка свёрнутый листок,
расправь его на Запад и Восток,
распространи на Север и на Юг
все складки гор, всю вязь речных излук;
узнай, где бьют целебные ключи,
и что куют умельцы в Кубачи,
и почему поковка хороша,
когда с металлом сплавлена душа;
прочувствуй горский пляс и нартский сказ —
и ты увидишь, как велик Кавказ.
Белое на бирюзовом
Будто на застывшей киноленте,
в памяти мгновенно замерла
пара белых голубей в Дербенте,
в древней крепости Нарын-кала.
Голубь — на плече экскурсовода,
на головке школьницы — другой.
Благодать особенного рода.
Белый цвет — ведь он для всех благой?
Птицы масти óблака — то кротки,
то строптивы, как морской простор…
Скажешь: антураж для модной фотки?
Слушать не желаю этот вздор!
Цитадели
Стоит, как неприступная скала,
в Дербенте цитадель Нарын-кала.
Но юный непоседливый народ
её с налёту, приступом берёт.
Детинец городской — не штаб, не храм.
Отдайте крепость на день школярам.
Пускай Тобольский кремль и Псковский кром
заполнят смехом, будто серебром.
Пускай в Изборске встретятся впервой
с историей не книжной, а живой.
Ведите школяров, учителя,
от белых веж до красных стен Кремля!
Чистота
Кто старое помянет — тому
глаз вон, а кто забудет — тому оба.
Пословица
Когда бы жили мы с тобой в
Ширване2
и я тебя хотя бы только раз
увидел невзначай в девичьей бане,
то мне б за это выкололи глаз.
А если б ты случайно углядела
меня в парной, то пара палачей
лишила бы твоё младое тело
обоих любознательных очей.
За то, что мы по зренью не калеки,
не грех и выпить. Милая, налей!
Я рад, что мы росли в двадцатом веке
и мылись в разных банях. Без щелей.
Из цикла «Краснорайск»
Время собирать
Город хорошеет год от года,
только ликовать бы я не стал,
что на месте срытого завода
срочно возведён жилой квартал.
Вот бы заодно в стране великой
новые заводы там росли,
где не повредят природе дикой,
где не умертвят живой земли.
Только почему-то до сих пор мы
строим лишь конторы, да жильё,
да цеха, где можно для прокорма
свинчивать чужое, не своё…
Манера пения
Душа народная открыта
вселенским радостям и мукам.
Открытость — лучшая защита.
Народ поёт открытым звуком.
Родной земному многолюдью,
понятный даже иноверцам,
народ поёт, как дышит,— грудью,
народ поёт, как любит,— сердцем.
И оттого похожи песни
Карпат, Урала и Алтая.
И их не вытянет, хоть тресни,
эстрада, самая крутая.
Рецепт
Памяти Е. А. Крутовской
То ли впрямь нахлебался
мурцовки,
то ли просто объелся грибов…
Мне пунцовой, как стыд, марганцовки
намешала Хозяйка «Столбов».
Честь и слава Премудрой Елене
за «Приют Айболита» у скал!
И поклон — за моё исцеленье,
за рецепт, о котором не знал.
Нынче странами целого света
он изъят из реестра лекарств.
Но осталась история эта
в царстве памяти, лучшем из царств…
Райский сад, красноярское чудо.
Не оценит его казначей.
Лишь столбистам известно, откуда
начинается «Роев ручей».
Кто, не жалуя духов бесплотных,
жил во имя духовных начал.
Чей лечебный покой для животных
к Человеку людей приручал.
1. Легендарный
афинский царь, отец Тесея. Не получив условленного знака о его победе над
Минотавром, уверился в гибели сына и бросился в море, которое и прозвали
Эгейским.
2. Ширван — историческая область на западном побережье Каспийского моря. В средние века территория Ширвана включала земли от низовий Куры на юге до Дербента на севере.