Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2016
Голубятня
Если что от меня и
останется — не ищи.
Вечность не стоит минуты сна. Бесконечность — шага.
Помнишь белую голубятню? Вот от неё ключи.
Будет легко — танцуй.
Больно — плачь.
Тяжело — кричи.
Лихом не поминай. И вообще поминать не надо.
Если что обо мне и спросят — скажи как есть:
Мол, отошёл на минутку к колодцу. Сказал «не ждите».
Там он — махнёшь рукою за дальний лес —
Вон до той радуги,
После — влево,
Потом окрест
И до самой весны, не сворачивая, идите.
Если кого и возьму с собой — то тебя.
В каждой строке, в каждой ноте отпетых с тобою песен.
Кстати, от голубятни слева не вырывай гвоздя:
Просто — да мало ли,
Всяко бывает —
Я, приходя,
Там оставляю ключи. Не вернусь — ну, другой повесит…
Осенний кофе
Знаешь, любимый, октябрь в
сердце — это неизлечимо.
Это холодный кофе, заваренный в прошлом веке,
Это глухое молчание, лишенное сна, причины,
Стянутое по центру железнодорожной веткой.
Знаешь, любимый, кофе осенний тягуч и вязок,
Как в предрассветный час забытьё больного.
Сцеживай напрямую, не обжигая связок,—
Молча, душой, глазами, минуя горло,
Где застоялись слёзы, как изморось стылой ночью
В тусклом фонарном свете. Скребёт когтями,
Рвёт тишину на паузы многоточий…
Если я долго молчу, это он во мне кровоточит —
Неизлечимый, кофейный, густой октябрь.
Бессонница
В зимнем распадке лунного
серебра
Слышно, как стекленеет во сне ручей.
Лучшая в мире — из твоего ребра —
Снова зимует не на твоём плече.
Замысел прост, гениален, непостижим,
Сколько бы ты ни срывался на бег с ходьбы.
Мир сослагателен. Весь он принадлежит,
Словно ресница — веку, частице «бы».
Метит, как в плинтус, в истину коленкор,
Но не тревожь ни классиков, ни отцов.
Смотришь в глаза несбывшегося в упор —
Но почему-то видишь своё лицо.
Если не спится, лучше считать овец.
Бунт неизбежен, краток и обречён.
Та, из ребра чужого, твоя навек,
Утром, проснувшись, целует твоё плечо.
Ночи
Такие ночи нужно пережить,
Как мёртвый штиль над Марианской бездной.
На дно дождя ложатся этажи,
И проблесковым маяком дрожит
Фонарный свет над трюмами подъездов.
В такие ночи жгут черновики.
И, опершись о подлокотник кресла,
Как будто вдаль глядишь из-под руки,
Как прорастают красные вьюнки
Сквозь быль, что в очаге на бис воскресла.
В такие ночи хочется рывка.
Обтечь ладонью набалдашник трости,
Вдоль палубы ночного городка
Лететь аккордом позднего звонка,
Незваным чьим-то и тревожным гостем.
Но это после. После. А пока —
Ты из себя вычерпываешь горстью
Отживший мир из ила и песка;
Такие ночи учат отпускать.
А впрочем, это тоже будет после.
А ныне тает тьма, как воск свечной,
И тлеют в рыхлом сумраке поленья.
Мелеет небо. Смерть идёт с ночной.
Ей хочется любимой и ручной
Светло заснуть на чьих-нибудь коленях.
Свет кромешный
Не смотри в ту сторону, где
туман,
Где черна вода тишине по пояс,
Где небесным плещет в тугую прорезь,
Заживляя раны и боль от ран;
Не смотри, пока не дано простить
Тех, кого простить не дано, но надо.
Даже тех, кому эта тьма — награда,
Не держи на привязи, отпусти.
Пусть хотя бы раз и для них в ответ
На не вещий сон о любви нездешней
Полыхнёт, как истина, твой кромешный,
Твой для них хранимый прощальный свет.
Простые вещи
Это Солнце брызжет на спицах
мачт,
Это небо млеет в обрывках ваты.
Это кто-то снизу кидает мяч.
Это Бог бросает его обратно.
Это просто лето, в котором мы
Как на вырост скроены этим чудом,
Захлебнувшись счастьем, обнявши мир,
Ни родства, ни сердца в себе не чуем.
Это просто омут твоей руки,
Проливного смеха косые пряди,
И твои глаза — акварель реки —
Над моими — илистыми, и, глядя
На шальную россыпь цветных шаров,
Из ладоней стайкой вспорхнувших в небо,
Понимаешь: кто сотворил любовь —
Просто Бог, пусть даже он им и не был.
И девятой жизни горячий лоб
Обжигает губы хмельной печалью —
Остальные восемь бери в залог:
Эта будет лучшая. Обещаю.
Это Солнце брызжет на спицах мачт.
Это синь разлита от края к краю.
Это кто-то снизу кидает мяч.
Это Бог бросает ключи от Рая.