Эпистолярная повесть
Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2016
24/09/2014, Бельгия
Дорогая сестрёнка!
Сегодня три коллеги — автохтоны (те, кто имел честь родиться от не мигрантов) — накинулись на меня по пустяку за утренней чашкой кофе. Вышел спор ни о чём: о роли Америки в мире. В Бельгии не любят американцев, и немцев, и французов, и голландцев, всех вокруг себя не любят. Предложил им поделить Америку на штаты. Так легче не любить будет.
Тогда все трое дружно вступились за Америку. Диктаторов и террористов правильно бомбят. Ох уж эти мне человеколюбцы из социального сектора. Даже Дэльфин, эта молчаливая алкоголичка-наркоманка, что-то тявкнула в общий хор. Опять же, попытались перекинуться на Путина. Я ещё раньше им всем сказал: эту тему не трогать, не прикасаться, как к исламской религии. Сказал, что у Путина прямая спина и развитые мышцы груди, что в мире есть только двое шестидесятилетних мужчин, которые так хорошо выглядят: бельгийский премьер, социалист-гомосексуалист Ди Руппо (про социалиста и гомосексуалиста я не сказал — это они и так знают) и вот этот такой нелюбимый ими Путин.
Они сейчас — прошло два часа — друг с другом беспрестанно воркуют, меня же эти пересмешники обходят стороной. Мне почему-то вспоминается гордый асоциальный писатель Набоков. С этой, за офисным столом справа, африканской любовницей точно сегодня не заговорю. Скоро обед.
Третий коллега — дурашливый мужчина тридцати пяти лет со степенью доктора антропологии, отъявленный коммуняга и философ-анархист — тоже присоединился к западникам. Говорит, что демократия тут, свобода, а в России бы он сидел в тюрьме за свои убеждения. Неудачник. В России бы он скорее спился. Тут же он устроился на халявную работу и женился на эфиопке из новоприбывших.
Сижу уязвлённый, непримиримый и беспомощный. Где она, моя первоначальная мигрантская самодостаточность? Когда говорил я односложными фразами, модальными глаголами и местного диалекта не понимал. Целомудренным двадцатидвухлетним юношей был. Пять долгих лет прошло с тех пор.
25/09/2014
И вот снова сижу за своим офисным столом, расслабленный, глупенький и довольный.
Кофейная пауза прошла спокойно. Мой чёрный юмор с едва уловимым привкусом цинизма вновь в цене. Котируется как лечебный змеиный яд.
Короткие фразы падают, скатываются с пластмассовой мебели под визгливые женские улюлюканья. Пошлости с нехитрой начинкой подхватываются вороньими клювами на лету и тут же проглатываются. Никаких особых происшествий. Неказистый конторский день плавно течёт к своему концу.
Но вот после обеда, ближе к полднику, на горизонте новая нелепица — наш лидер, временно исполняющий обязанности главного директора. Косоглазый бегун трусцой. Молодцевато перепрыгивает через две ступеньки, идёт боком, смотрит боком, улыбается — криво.
Из партии зелёных, человечных и экологичных. Сконцентрирован на своей карьере и женских сотрудниках в эшелонах повыше.
Ему докладывают, что туалеты после курса интеграции мигрантов вновь грязные. Пластмассовые «очки» унитазов опять сломаны: становятся на них, вот они и трескаются. Бумага туалетная свешивается с потолка.
Директор тыкает грязным пальцем ассенизатора в «Самсунг Галакси» и произносит: надо установить краники для подмывания, в исламской культуре пользуются водой, а не бумагой, это даже гигиеничней и экологичнее.
Краники никто никогда не установит — кому это надо? Но идея останется, запомнится. Директор скользит бодрым взглядом по окружившим его подхалимам. Подхалимничают все, без устали, без смысла, без умысла и толка, так, на всякий случай, чтобы голову при случае не отрезали… потом, при исламском халифате.
26/09/2014
Бывает, как сегодня, нас выгоняют из-за столов и собирают на собрание. Обсудить новые инструкции регистрации мигрантов. Каждому бродяге, удачно перепрыгнувшему ров и постучавшему в ворота королевства, присваивается национальный номер из двенадцати цифр. Без этого номера клиентов не подпускают к регистрации и называют нелегалами. Их сотни тысяч, они есть в королевстве — и их как бы и нет. Раз лет в десять их амнистируют. О чём же это я? Ах да, регистрация. Первые шесть цифр королевского национального номера — дата и год рождения. Если какой-нибудь новоприбывший не знает дату своего рождения, ему её определяют на первое января, год он себе выбирает сам, почесав в паху.
Рядом со мной на вышеупомянутом душегубском собрании сидит, нога за ногу, в свитере и обтягивающем чёрном трико, моя ровесница — Изольда. Постукивает от нетерпения полусапожком по ножке стола, барабанит приклеенными ноготками по столу. Характер трудный, неуживчивый, каблуки — высокие и острые, головка змеиная. Под одним глазом у неё сегодня фиолетово-чёрный синяк. Говорит, собака мордой в глаз толкнула. Слышу звук её гундосого, неразжёванного крестьянского диалекта. Её клиент Осман Мохамед Юсуф заявляет, что родился в 1460 году по исламскому календарю… Серьга под нижней губой шевелится, ротик маленький, глазки стреляют из-под прилизанной чёлки, мозги зажатые, куцые. Изольде не хочется быть простым сопроводителем по интеграции — подавай ей «коучинг» с отдельным кабинетом. Чтобы совсем ничегошеньки не делать, косметическую пыльцу со стола сдувать. Пальцем не о палец ударять, а исключительно о компьютерные клавиши. Недавно вышла замуж за кенийца и во время ланча заявила, что второго Обаму заводить не собирается. Упаси Бог.
29/09/2014
Обычно раз в день на меня находит вязкая гнетущая тоска. Я встаю со своего эргономичного стула (он откатывается чуть назад) и поднимаюсь этажом выше, в пустынную столовую. Обхожу длинный стол, открываю откидное окно. По полу катаются надувные шарики. Со вчерашнего закрытия курсов ориентации на арабском языке. Стою и неотрывно смотрю на тихую узкую улицу. Скоро обед, но я не испытываю чувства голода.
Когда мне было двенадцать лет, я ехал с отцом на ночном поезде. Глубокой ночью надо было делать пересадку. В железнодорожном буфете отец купил мне бутылку кефира и пряник. Натуральный медовый пряник за семь копеек, хранившийся месяцами на прилавке без всяких консервантов. Я запивал ломающую во рту пряную твердь густым кефиром из свежих кислинок — белых ягод. Утолял в ту ночь особый голод — тихий, духовный, многозначный. Помнишь тот день, кода мы ходили в булочную на углу? Перешли трамвайные пути. На тебе были короткое красное пальто и вязаная шапка. Ты купила за последние пятаки бублики с сезамовыми зёрнами. Оставляющими горьковатый привкус на зубах. По пути домой ты заплакала. Вздохнула, вытерла слёзы и посмотрела на меня глазами, просиявшими от слёз и усталости. Я сказал: не плачь, я поеду за границу. Раз я языки знаю, то и судьба мне такая. Добывать буду там эти проклятые доллары и вам присылать.
Опускаюсь и упираюсь ладонями в пол. Делаю двенадцать отжиманий. Как учил наш школьный физрук, сорокалетний Владимир Владимирович с телом юноши-легкоатлета.
Слышу шаги по лестнице, вскакиваю с пола. Мне навстречу идёт, улыбаясь во весь рот, коренастенький безбородый Мохаммед (только на нижней губе узкий чёрный мазок). Узкий задумчивый лоб, густые дуги бровей. Учитель курсов краткосрочной интеграции. Нахраписто дружелюбный коллега. Долго держит мою руку в своей. Рассказывает, как чеченцы молятся в перерывах в кладовке, на полу, рядом с мусорными мешками. Мохаммед щурится, как бы посмеиваясь над такой рьяной религиозностью. Приближается своим хитрым лицом к моему уху. Летом он был в родном Марокко, там появились русские проститутки, красивые — tres belles russes. Его ртутные глазки загораются. Я медленно вытягиваю у него свою руку. Не русские, а украинские, бросаю ему напоследок. Les Ukrainniennes.
30/09/2014
Правда только в том, что мне незаслуженно повезло с трудоустройством. Прибыл я в этот небольшой фламандский город пять лет назад. Тогда поток мигрантов только подступался к его ползучим аркам. Можно сказать, вовремя под руку попался — приметили меня, ясноглазого студента со знанием аглицкого и галицкого наречия из заморского владимирского княжества. Директоршей нашей в то время была Катлин — блондинка, слабохарактерная и полнотелая. Фигура — в форме перевёрнутого гриба. То набирающая, то сбрасывающая двадцать-тридцать килограммов. По-донкихотски воинственная в министерствах и добродушная к подчинённым. Во взгляде что-то прозрачное и тёплое. Утопленное солнце на дне лазурных глаз.
Катлин заболела раком и ушла с работы. Я видел её вчера на улице, распухшую от гормонов. Стоял солнечный сентябрьский день, дряхлый божий старичок и его сгорбленная подружка прижимались к витрине мясной лавки. На склоне улицы седовласый учитель учил школьниц из Сомали езде на велосипеде. Пускал их вниз и выкрикивал: держать баланс, не крутить педалями, не распускать по ветру юбки и платки. Высокорослый негр в кремовом халате и пантофлях Аладдина фланировал по улице. Феска на голове — как флагшток на мачте. Неспешно шёл, разрезая волны, словно флагманский корабль.
На смену Катлин на должность директора пришёл худой, хищный пожилой мужчина.
01/10/2014
Директора у нас меняются часто. Причины тому разные: повышение, раздвоение командной должности, неразрешимый конфликт с другими директорами, серьёзная болезнь или надуманная депрессия. Никто из нас не знает, что случилось с этим нашим директором. Говорят, проворовался и вынужден был уйти.
Неприглядный такой мужчина в дорогом костюме. Небольшого роста, в ортопедических ботинках на высокой подошве. Шишковатый череп покрыт мхом рыжеватых волос. На длинном носу — тонко прочерченные очки из титано-платинового сплава. Профессор богословия с глубоко спрятанными глазами болотного цвета. Пришёл он к нам из системы высшего образования. На пальцах перстни. Самоуверенный, тихо говорящий, внимательно слушающий и ногти грызущий. За ним тянулась паутина обвинений в домогательствах к студенткам.
Вижу его сидящим в своём огромном кабинете. На одной стене — широкий тёмный телевизор, другая стена — пропасть зеркальная. Похож на ящера — задержался на эволюционном пути, так и не став крокодилом. Красноречив, велеречив, высовывал длинный язык и ловил мотыльков — приближённых молоденьких сотрудниц. Среди них — едва распустившийся нежный цветочек со школьным дипломом. Дочка бывшей директорской ассистентки. Та сама её к нему привела. Потом отравилась. Я же с самого начала держался от него подальше. Не высовывался, не делал резких движений. Просто инстинктивно замирал от отвращения. Это-то меня и спасло.
02/10/2014
Ты спрашиваешь о перстнях и барских замашках бывшего директора. Действительно, такой прожорливо-жадный троглодит в нашей социально-кривоправленной конторе. Всё перемешалось в этом «датском королевстве». Социалисты здесь борются за голоса исламистов, а либералы — за дешёвую рабочую силу. Вот и Ящер что-то там шипел о стареющем населении, что труд, мол, сначала освобождает от предрассудков, а потом интегрирует в мультикультуру. К субсидиям, впрочем, он относился бережно, как к своим собственным. Грех и жаловаться.
Другая наша директорша, Хильдой звали, происходила из здешней крестьянской бедноты. Как же тебе её тип описать? Помнишь, были такие женщины-железнодорожницы при советской власти? В жёлтых грязных жилетах поверх телогреек и с ломом в рукавицах. C большими красно-кирпичными лицами. Мужей у них в живых уже не было. Вдовы, значит, были. Вот такой женский тип. Хильда никогда замужем не была, даже лесбиянкой не была. Закончила гуманитарный университет. Очень деловая женщина, говорила не так много, как предыдущий директор. Но зато часто. Почти ежедневно созывала летучки по разным мелким поводам. Мне как-то раз сказала, что я не убираю кофейные ложечки со стола после кофейной паузы. А это признак асоциальности. Подкоп под меня совершала. Катапультировала себя из нашей конторы на министерскую должность. Стала главой мигрантско-интеграционных контор по всей Фландрии. Страшная женщина. Тело цилиндрическое, руки и ноги короткие, по-тараканьи подвижные, лицо мужицкое, круглое, величиной со зрелую тыкву. Вынули из тыквы содержимое, проделали дырки для глаз, рта и носа — но не для Хэллоуина, а для всеобщего устрашения и управления агентством интеграции мигрантов.
03/10/2014
Не спрашивай разрешения, просто спрашивай о чём угодно. Мне так легче рассказывать. Пишу по вдохновению, без усилий, как, впрочем, и должно быть. Делаю это украдкой. Краду рабочее время, что приносит мне тайное внутреннее удовлетворение. Начальники мои тоже довольны, довольны мной, как были довольны Кафкой. Русские буковки выстраиваются в ряды, прочитываю их пару раз, исправляю описки и посылаю тебе. Письмо улетает с моего айфона с изысканным звуком (птичьего крыла, рассекающего воздух). Чувствую себя в это момент хорошо. Момент взлёта, затем свободного парения. После мягкой посадки сразу начинаю думать о новом полёте.
Каждый раз, когда я вижу Хильду на общем собрании, тешу себя неоднократно проигранной сценой. Тыквоголовая высшая правительница небрежно полусидит на столе с микрофоном в руке. Сотня работников рассажена на пластмассовых стульчиках в зале с навесным потолком. Внимательные затылки по-бараньи повёрнуты в одну сторону. Я встаю с крайнего стульчика, выхожу перед толпой и галантно, но решительно прошу микрофон у Хильды. Твёрдым, раскатистым от волнения голосом говорю, что уезжаю обратно домой. Своё выходное пособие прошу перечислить детям в Сомали. И под тихий ропот добавляю пару любимых мной неполиткорректных фраз о заре Востока и закате Запада.
Снять мой геройский поступок на айфон я попрошу нашу секретаршу Кристин. Надеюсь, она мне в этом не откажет. Кристин — самая красивая девушка в нашей конторе. Завораживающие глаза и изгиб внизу спины. Маленькая колдунья, знающая себе цену. Её ещё Ящер для себя отобрал. Как-то раз в зимние сумерки мы шли вместе с работы. Она остановилась, взяла меня за руку и сказала, что тает под моим взглядом и дрожит при звуке моего голоса, что ради меня готова на всё.
04/10/2014
Почему бы мне не остаться жить в Бельгии, а к вам во Владимир приезжать только в летний отпуск? Жить, как перелётные лебеди, арабы и турки. Такие упорные и смиренные мысли посещали и меня. Первые три года. Потом понял, что я не миграционная птица и не люблю летать стаей.
Ещё ты спрашиваешь, не хочу ли я жениться на Кристин.
Гранд-отель, Сорренто, Италия. Молодой швейцар, похож на румына, выхватывает розовый чемодан из рук Кристин. Моя подружка восторженно вздыхает. Спешу засунуть монету-империал в протянутую руку. Чтобы избавиться от плотоядных улыбок этого венгра.
Слишком много целовались на пляже и в море. Как подростки, солёными языками. Весёлое девичье обожание, брала меня за руку, вела туда, куда я охотно бы и сам шёл. И этот мучительно красивый жест: собирает тонкие прямые волосы в хвост и щёлкает заколкой. Яркие жёлтые шорты, как у гандболисток, в обтяжку. Монотонное возбуждение, похожее на лёгкую лихорадку. Горячий язык солнца прилипал к её бело-кремовым плечам и бёдрам. Её кожа пахла жареной картошкой.
— Пойдём перетолкнёмся,— шептала мне в горячее ухо, и мы толкались на широкой кровати, часами отскребали тела от прилипшей смолы.
— Знаешь, я один раз с негром… о-май, мамочки, какой ты чувствительный,— сказала и хлопнула меня ладонью по животу.
05/10/2014
Еду на службу на трамвае. По вторникам и четвергам выхожу из дома совсем рано, чтобы успеть в бассейн. Уличный фонарь освещает полоску зелёной травы на трамвайной остановке. Трамвай полупустой. Сиденье возле окна вздыхает, поскрипывает прохладной кожей. В бассейне только пара пенсионеров. Вода голубая, едва колышется от световых бликов. Лилю Чуйко не забыл. Осуждён пожизненно искать глазами подобный тип женщины. Кристин на неё похожа, но длинный нос её сильно портит. За обедом нос у неё опускается в чашку с порошковым супом. В детской руке на отлёте — булка, намазанная шоколадной пастой. Кристин книг никаких, кроме комиксов, никогда не читала. А Лиля Чуйко прочитала всех русских классиков. Теперь замужем за морским офицером. Живёт в Санкт-Петербурге. У неё родился ребёнок. Я был занят её более доступной сокурсницей и безнадёжно опоздал.
06/10/2014
Когда подчинённый — аллохтон (мигрант), а начальник — автохтон, то поневоле становишься ясновидящим. Потом, когда начальники уходят, исчезают из поля зрения, забыть их всё равно невозможно.
Лоренцо, молодой бельгийский священник со степенью магистра из Кембриджа, попал к нам случайно и пробыл недолго. Пришёл на работу к нам в потёртых джинсах и рубашке в клетку, коротко стриженный и немного потерянный. Его только что лишили сана священника за открытый гомосексуализм. Не скажу, что я ненавидел его так же люто, как других руководителей, скорее — от всей души желал ему поражения. Как нелюбимой футбольной команде.
Говорил Лоренцо красиво, с аристократическим акцентом, знанием дела и обаянием. На любые темы, особенно много — о смерти и болезнях. Даже расстриженный из католицизма, продолжал вести службу на свадьбах и похоронах. В кругу знакомых. Вошёл в обширную, раскинутую по городам и сёлам сеть гомосексуалистов, хвастался своими богатыми дружками. Потом ушёл на престижную должность директора школы для взрослых, женился на мужчине, купил виллу и «Порше 911». Пригласил зачем-то на свадьбу всех своих бывших коллег, даже самых ничтожных, включая меня. Отказаться было невозможно, отказ был равносилен профессиональному самоубийству.
На лужайке перед виллой хиппующие франты пританцовывали, хихикали и давились шампанским. Лоренцо подошёл, пошатываясь от бургонского, к нам. Пожал мне руку, посмотрел в глаза и вдруг сказал:
— Молодой человек (сам был ненамного старше меня), не следует думать, что в жизни всё так же просто, как на порносайтах.
Мои коллеги перевели разговор на другую тему. Какой восхитительный успех, какой проделанный путь! От широкозадого священнослужителя до крупного директора. А по мне, так лучше бы наоборот — назад, в прошлое.
08/10/2014
Если бы ты посетила наш небольшой фламандский город, то могла бы созерцать любопытную процессию. Главная торговая площадь. Будничное дождливое утро. Впереди группы вяло бредущих новоприбывших (похожих на пленных) вышагивает автохтонка. Ростом с пигмея, то есть ещё на голову ниже, чем низкорослые Ящер и Хильда. В оранжевых кедах, с рюкзачком за спиной. На серо-хмуром лице верхняя губа по-старчески сомкнута на нижней.
Это одна из старожилов нашего учреждения — Дэльфин. Бездетная запойная уродина. Разрабатывает проект культурной интеграции. «Для выпавших из лодки мигрантов» — эвфемизм для нетрудоустраиваемых, тёмных и убогих. Годами сидит за офисным столом, выдавливает из себя прозрачный яд. В пузырёк, спрятанный в грязном рюкзачке… Обогащает, сгущает ведьмовское зелье — яд чистого абсурда. И травит себя им. У неё есть сожитель. На столе стоит его фотография. Спортивный мужчина с открытым лицом без видимых изъянов. Ездят вместе по выходным на велосипедах, пропуская по стаканчику в пивнушках на пути.
Дэльфин читает беллетристику, курит и часто напивается до чёртиков. Это идёт не на пользу её лицу, всё больше походящему на печёное яблоко. Иногда от неё можно услышать что-то остроумное. Как на той служебной вечеринке. Непьющие мусульмане развозили пьющих автохтонов по домам. Пьющих рвало прямо в автомобилях. Дэльфин всё ещё стояла на ногах рядом с бочкой бесплатного пива и двумя мертвецки пьяными кадровыми работниками. Её мутный взгляд остановился на мне: ух, трезвый, иностранная скотина. Сама бледная. Выдавила из себя наконец ядовитое жало.
09/10/2014
Ящер уволил много старожилов. Дэльфин ждала своей очереди. Вступила в профсоюз и запаслась справками от психиатра. Между тем Ящер расширил нижний этаж. Снёс перегородки между столами. Украсил конторское заведение гирляндами молодых пташек с канареечными дипломами. Дочек бывших кухарок и посудомоек. Посадил их друг против дружки. Так они и сидели, заложив ножку на ножку. Томно смотрели в компьютерные экраны. Получали за это приличную зарплату. Ящер наблюдал за ними сверху, из своего стеклянно-зеркального кабинета. Потом в один день исчез, словно в зазеркалье канул.
Во времена процветания, в период правления Ящера, к нам в заведение попал Нильс. Молодой мужчина, не гомосексуалист. Мóлодец с дипломом учителя физкультуры. На должность завхоза. Халявная такая должность. Для вызова аварийной службы канализации. Развоза на «мерседесе» Ящера с пташками по ресторанам. Там они заседали с двенадцати пополудни до позднего вечера.
Холёный тридцатилетний Нильс со мной не здоровался. Пройдёт, бывало, мимо моего стола. Прямая спина гимнаста, брючки в обтяжку, пуловерчик под цвет, дорогие штиблеты. Белые кудри на крепкой голове, румяные щёки ямщика. Побалагурит с африканской любовницей. Я встану из-за стола, пройду сзади, задену слегка его сзади. Пусть знает наших. Будет ему уроком. Нильс растерянно обернётся. Улыбнётся и поздоровается.
Мне десять лет. Сцена происходит в раздевалке спортивного зала. Одноклассник, высокий широкоплечий спортсмен, толкает другого, щуплого заморыша, на голову ниже. Нет, драка невозможна. Вдруг заморыш подпрыгивает и с размаху влетает кулачком колоссу в нос. Тот запрокидывает голову. Заливается кровью и слезами, идёт жаловаться Владимиру Владимировичу.
10/10/2014
Вначале было мягкое местное правление Катлин, подпитываемое весёлым ручейком субсидий. Обманчивое ощущение защищённости, пошлые бюргерские иллюзии. Завтраки для мусульманок, уроки кройки и шитья, автобусные экскурсии, языковая азбука и правила вежливости различных культур. Эскимосы здороваются носами, а валлийские мужчины — щеками. Мои коллеги радовались своим игривым будням, как первоклашки.
Катлин красила губы. Сидела в кабинете на втором этаже с лицом миловидной и доверчивой девочки. Кроме меня, приняла на работу ещё четырёх иностранцев: монголку, арабку, пакистанку и нигерийца. Как будто выкладывала цветную мозаику. Краснокожих индейцев в нашем городе тогда ещё не было.
Нигериец продержался после ухода Катлин совсем недолго. Звали его Сумо де Мартелаар. Фамилия бельгийская, имя японское. Сам же был африканцем, попавшим в Бельгию малолетним, без родителей. Воспитан был бездетными адвокатами. Гордый получился нигериец, непокорный и огромного роста. Имел связи в высших кругах. На банкетах министров по плечу хлопал и гоготал во всю глотку. На собраниях брал слово первым, по-адвокатски долго закруглял фразы. Перебивал тех, кто осмеливался его перебить.
Помню последний его день в нашей конторе. Ящера только что забросили к нам. Он обустраивал свой кабинет, выслушивал наши рассказы о себе, тихо чему-то улыбался. Процедуру новую придумал. Каждый из нас должен был поклониться «мерседесу» Нильса и подписать бумагу о лояльности конторе. «Мерседес» Нильса стоял припаркованным у центрального входа. Нигерийский великан подошёл к «мерседесу». Стукнул кулаком по капоту. Побагровел бритой наголо головой. Поискал выпученными от бешенства глазами Нильса. Швырнул скомканную бумагу о лояльности в позеленевшее лицо ямщика.
На следующий день Ящер прислал Нильса с увольнительной для Сумо. С подкреплением из трёх координаторов среднего звена и двух пташек. Сумо ожидал такой развязки, спокойно, вызывающе долго собирал вещи из своего кабинета. По-братски прощался с каждым из нас. Мне он сказал:
— Нау-виски (Новицкий), что ты тут делаешь? Тебе бы дипломатом работать.
12/10/2014
Среди моих ночных кошмаров есть два неизменно повторяющихся. Меня приходят забирать в армию. Злой, нервный прапорщик и добрый офицер (чем-то похожий на нашего отца). Не дослужил, говорят, положенный срок. Должен вернуться в гарнизон. В другом кошмаре стою, испуганный и потерянный, на большом вокзале, надо бежать, чтобы успеть на поезд дальнего следования, а ноги ватные. Просыпаюсь после этих кошмаров не среди ночи, а ближе к утру. Свежим и бодрым. Иду в бассейн или на утреннюю пробежку.
Другое дело — кошмары среди белого дня. Ящер исчез навсегда. Собранием рулит Косой Вилли. Козлиную бородку отпустил, волосы подстриг полубоксом, джинсы и мокасины прикупил из дорогого магазина. Вилли все боятся. Ящера и Хильду не успели забыть. Когда Вилли говорит перед большим собранием, кажется, что его глаза косят меньше. Вопросы из публики он выслушивает с открытым ртом. А ответа долго ждать не приходится. У Косого на любые вопросы есть в запасе два ответа: «в этом нет смысла» и «это как раз по делу». Чистый оборотень: то добрый, как эскимос, гнилой рыбы вдоволь пообещает, то отпрыгнет, ногу на стул поставит, косой глаз гарпуном навострит, кризисом припугнёт.
За закрытыми окнами серый день. Из стены прилегающего торгового центра выползает белый дым газового отопления. Слышен однотонный шум вентиляции, как в аэропорту или в Аушвице. Вилли с автоматом, в пилотке набок, в форме СС. Приказывает мне и монголке закопать живьём отлынивающих от работы арабку и пакистанку. Монголка принимается за дело. Я отказываюсь. Вилли толкает меня прикладом в яму к пакистанке и арабке. Монголка уже почти засыпала нас землёй. Вилли даёт ей приказ остановиться и отрыть нас. Мы ещё дышим. Когда мы выползаем из ямы, Вилли толкает туда монголку и приказывает нам взять лопаты в руки.
Собрание между делом закончено. Пустой и разбитый, еду домой. В такие вечера я обязательно звоню тебе, потом долго говорю с родителями. Вы все в один голос советуете мне одно и то же. Пока платят такую зарплату и живу я в культурной европейской стране, не стоит ничего менять в своей жизни.
13/10/2014
Монголку зовут Лули. На самом деле это китаянка из Малайзии. Немолодая, маленькая, улыбчивая. Не любят её у нас и поэтому монголкой заглазно называют. За суетливую деловитость, мышиное мышление и назойливость. За то, что замужем за богатым фабрикантом, и за то, что на работу ездит на «ягуаре». Несмотря на фирменную одежду, тонкий макияж и дорогие очки, выглядит Лули невзрачно, похожа на паучка. Как ей удалось охомутать крупного фламандского жука-предпринимателя? Никто этого не понимает, поэтому её даже побаиваются. Богатый жук нас в рестораны водит, на экскурсии возит в Лондон. За свой счёт. Всю команду интеграции нашего города плюс начальников из провинции. У начальников слюни, как у сумасшедших, текут от такого доброго жука. Лули полностью его себе подчинила. Двое детей у них родилось. Непонятно каким способом. Секс с Лули представляется мне невозможным.
Разведённый и депрессивный фламандский жук пробирался сквозь камбоджийские джунгли. Лули висела на шёлковой паутинке и терпеливо его караулила. Прыгнула четырьмя лапками сверху на его спину и яд в голову впрыснула. Хоботком два яйца отложила.
Зарплата нашей конторы китайской миллионерше не нужна. Ей на вилле сидеть скучно. А у нас в конторе как-никак люди, клиенты. Да и компьютерная регистрация сама по себе ей удовольствие доставляет. Видимое и слышимое удовольствие. Лули язычком прищёлкивает и губки смачивает. Очень любит новые компьютерные программы изучать, всем потом помогает. Я эти программы презираю, логика в них примитивная, как у насекомых. Чем меньше думаешь, тем быстрее осваиваешь. Потыкаешься усиком, щёлкнешь пальцем и ползёшь себе дальше. Лули я не боюсь, подхожу к ней близко, китайский язык даже начал с ней учить. Чтобы времени пустого меньше было на кофейных паузах. Потом бросил. Принялся Льва Толстого по-русски перечитывать. Прямо среди рабочего дня, с экрана компьютера. Странное пронзительное удовольствие. Встаю со стула и обхожу кабинеты коллег. Им нравится моё сияющее смыслом лицо.
14/10/2014
В кабинете пакистанки Файзы я задерживаюсь дольше, чем у других сопроводителей. Ждущие в приёмной опускают плечи и прилипают туловищем к пластмассовым стульям. Файза родилась в Бельгии пакистанкой по отцу. О своей матери, бельгийке, она никогда ничего не рассказывает. От отца, индусского мусульманина, бывшего владельца обувной фабрики в Южной Африке, у неё коричневый цвет кожи и смоляные волосы. У Файзы узкие бёдра бегуньи на длинные дистанции. Тонкие черты лица. Передвигается она по нашей пластмассово-картонной конторе с лёгкостью тени. Тихо задумчивая, похожа на индианку. Пакистанская Покахонтас.
Из-за цвета кожи и волос она похожа на мигрантку. В ритуальном отношении к регистрации Файза — типичная молодая бельгийка с дипломом психолога. Клиентов держит на расстоянии. Как-то призналась мне, что цепенеет от страха на стуле, когда к ней в кабинет входят бородатые талибы и чернозубые чеченцы.
Файза внимательно смотрит на меня. Задаёт вопросы о моей прошлой жизни. Рассказывает мне о молодом бельгийском инженере, с которым она живёт вместе. Любовь к инженеру обволакивает её волокнистым коконом, скрывает и защищает от безумного мира интеграции. Благодаря мимикрии — коричневой коже и бельгийскому происхождению — она могла бы далеко пойти по карьерной лестнице. Ящер заприметил её и назначил одной из своих помощниц. Правда, Покахонтас оказалась ему не по зубам. Карьера не интересовала её. Её интересовал только инженер, бег и здоровье её отца. Она вернулась в свой кабинет сопроводительницы.
Однажды зимним вечером я с Файзой стоял на стуженом ветру. Собрание в другом городе кончилось поздно. Поезда перестали ходить. Инженер должен был приехать за Файзой и заодно подвезти меня домой. Мы окончательно замерзали. Я искал глазами такси. Файза хлопала себя рукавицами по плечам. Наконец перед нами резко затормозила последняя модель «ауди». Файза засветилась улыбкой и впрыгнула на переднее сиденье. Инженер всю дорогу проговорил по телефону, едва процедив приветствие мне и ни разу не посмотрев на Файзу. Через год они расстались. Покахонтас несколько месяцев молчала и почти не выходила из своего кабинета. Доктора до сих пор обеспокоены её здоровьем. Месяцами она находится на больничном. Её кабинет пустует. Потом всё же выходит на работу. Целуется с женщинами, подставляет щёку и мне. Я снова захожу в её кабинет, но не так часто, как во времена инженера. Кажется, мы уже обо всём переговорили.
15/10/2014
Бедная Файза. Наполовину ненастоящая мигрантка, наполовину ненастоящая бельгийка. Удручённая любовным горем сопроводительница новоприбывших. Новоприбывшие делятся на беженцев и создателей семей (бельгийские подданные в паре с мигрантами). Если к беженцам можно как-то привыкнуть, поделить их на категории, то что делать со смешанными парами? Этими непредсказуемыми комбинациями, этими фантастичными фигуристами из парного фигурного катания? Экзотические пары появляются на льду. Я наблюдаю за ними печальными глазами Файзы.
Филиппинка, похожая на десятилетнюю девочку, едва достающая до локтей долговязого фламандца-сантехника. Обоим по тридцать пять лет.
Досрочный пенсионер, бывший работник муниципалитета, в парике брюнета со своей таиландской подружкой. Тридцать пять лет возрастной разницы.
Местная глуповатая дамочка со скалящим зубы бритоголовым арабом.
Волоокий рыжий бухгалтер и его перуанский друг с толстыми коричневыми губами.
Шестидесятилетняя блондинка с обвислыми напудренными щеками и молодым сенегальцем в цветных бигудях.
Учительница из Алжира — кривой рот, измученные колючие глаза. И её супруг — толстый лупоглазый водитель грузовика с волосатыми лапами.
О запахе изо рта у этого господина я распространяться не буду. Это клиенты для Файзы. Вон там, дальше по коридору, дверь в её кабинет.
17/10/2014
Хоббиты. Настоящие хоббиты. Слышал недавно о коренных жителях, фламандцах. От пожилой армянки, собирательницы социальных пособий, матери большого семейства дармоедов. Звучит одновременно и с любовью, и крайне пренебрежительно. Так говорят о близких родственниках. То, что автохтоны не любят новоприбывших,— это оправдано историей, но чтобы аллохтоны не любили автохтонов — это и непонятно, и просто неслыханно. Что я только не слышал о фламандцах от различных чужеземцев! Хитрые стяжатели, хамы импульсивные, у каждого своё маленькое хобби, своё сексуальное извращение. Чем отвечают автохтоны? Великодушным терпением и пониманием.
Между мной и моей фламандской соседкой справа нет перегородки. Большой кабинет на двоих. Я упоминал её уже пару раз в своих письмах. Это африканская любовница. Зовут её Фамке. Дамочка-самочка, бабочка-павлиноглазка, автохтонка, рядом с которой я провожу свою дневную жизнь. Ночью она мне один раз приснилась. Мучительно грустный, абсолютно асексуальный сон получился. Сидит у меня на коленях, тихо склонив голову. Покачиваю её тельце, глажу ладонью поверх прозрачной блузки её хрупкую спину. Средний её сегмент, ниже лифчика и выше короткой юбки. Так утешают больных детей и усыхающих престарелых. Что заставляет Фамке приходить каждое утро в нашу контору? Она не нуждается в деньгах. От родителей — рьяных католиков — она унаследовала две кухонные фабрики. Ими управляет её муж — мордастый, животастый, белобрысый викинг из семьи рабочих-социалистов. У них есть три взрослые дочки. Расскажу тебе и о двух замечательных хобби Фамке. Первое хобби — коллекционирование очков, с прошлого века до наших дней. Другое хобби — краткосрочные связи с молодыми мужчинами. Она предпочитает выходцев из стран Африканского Рога (Эфиопии или Кении — чтоб хоть немного с примесью Обамы). Находит их среди своих клиентов. Шепчется с ними в кабинете часами. Два раза в год викинг везёт её в аэропорт на своём «мерседесе». Они чмокаются на прощание. Фамке улетает в Найроби. Возвращается похудевшая, с чёрными мешками под дикими глазами.
Однажды, в порыве странного откровения, в конце кофейной паузы, она мне сказала:
— Семья — это для меня святое.
Верит ли она в загробную жизнь? Говорит, что хочет прожить до девяноста лет. Я вижу перед собой немощную старуху. Ваяет из чёрного воска головы бывших любовников. И украшает их очками из своей коллекции.
20/10/2014
Работают ли у нас арабы? А почему бы им у нас не работать? В приёмной у нас работает арабка. В чёрном мусульманском платке. Ключ от дверей нашей конторы по традиции хранится у неё. Система интеграции изначально возникла для регистрации прежде всего арабов. Остальные мигранты худо-бедно сами по себе внедряются в систему. Превращаются в полезную микрофлору. Другое дело — арабы. Несговорчивы, переменчивы, нетерпеливы, горды и агрессивны по пустякам. Система регистрации прожорлива, но не всеядна. Арабов система не переваривает. Пронюхав про это, арабы прибывают ещё в бóльших количествах. И как ни в чём не бывало становятся в очередь на регистрацию. Система даёт сбои, делает глупые ошибки. Эксперты предлагают регистрировать арабов дважды.
Местные жители арабов боятся. В нашей конторе к ним относятся с осторожной почтительностью. Мой кабинет и кабинет моей арабской коллеги находится на одном этаже. Её зовут Рашида. Это низкорослая светская арабка с кудрявыми чёрными волосами. Точнее, не арабка, а берберка. Похожа на гречанку.
У Рашиды продолговатые глаза, то вспыхивающие, то потухающие тусклым блеском. Две глубокие морщины вокруг рта и верблюжьи зубы. У неё взрослый сын от распавшегося брака с местным учителем физкультуры. Отец его зовёт — Ален, мать — Али. У сына мания чистоты. Протирает руки спиртовым раствором и питается смесью моркови с финиками. Он тоже учитель физкультуры. Рашида ненавидит просроченные продукты, компьютерную регистрацию, лицемерие начальства и раболепие коллег. Меня Рашида называет своим северным сыном. Призывает на помощь при компьютерной регистрации. Гладит меня, сидящего за её столом, распяленной ладонью по голове. Рашида считает, что новоприбывших надо встречать за столом с кускусом и что регистрацию в один день отменят. Благодаря арабам. Что в этом их миссия. Считает меня единственным в конторе, кто не презирает арабов.
У нас ходят легенды, что Рашида восстала и в одиночку победила Ящера. Думаю, что она скоро сцепится в смертельной схватке с Косым Вилли. Готов ли я на роль её оруженосца? Вчера после обеда она заваривала мятный чай. Коллеги неспешно расползались по рабочим местам. Одними глазами заставила меня не вставать со стула. Достала из пластикового мешка металлическую коробку с халвой. Воткнула в неё нож. Запричитала:
— Долго ли мы будем ходить под Косым Вилли?
— Не говори так громко,— сказал я.
— Ещё ни один араб не убоялся фламандца,— ответила Рашида.— Что может быть хуже, чем страх перед Косым Вилли? Ты видел, как он мазал на хлеб этот сырой фарш? Сделанный из вонючей розовой крови и свиных отходов? Разве ты не хочешь сам стать начальником?
Я вздрогнул. Косой Вилли был на пути в туалет для джентльменов. Повернулся и сфокусировал левый глаз. Наклонил туловище вперёд и произнёс гормонально заискивающим голосом:
— Когда ты, Рашидочка, опять будешь угощать нас тёплым кускусом? И танцевать в хороводе, как на прошлой неделе? На закрытии курса интеграции на арабском языке?
26/10/2014
Моё любимое голландское слово — «лёоппистэ». Мне необъяснимо нравится его звучание. И значение. Круговая дорожка для бегунов в лесу или парке. Ранним октябрьским утром ближайшая к дому дорожка для бегунов принадлежит мне одному. Нажимаю кнопку освещения. Низкие фонари загораются холмистой петлёй. Чуть наклоняю туловище вперёд. Отталкиваюсь «адидасами» от древесной коры, уложенной между бордюрами. Мягко опускаю ступни под собой. Не стучу копытами. Я ведь не конь Александра Македонского. Ощущаю голыми коленками и лбом паутинки, сплетённые за ночь лесными пауками. От нежного касания провожу ладонью по лбу.
Я не хочу становиться начальником. Не такой у меня характер. Наш отец был командиром танкового полка. Помнишь, ни одного солдата не мог отправить на гауптвахту. Рано ушёл на пенсию. Мама — заведующая детским садом. Они не понимали своего счастья. Просто были уважаемыми людьми в стране, где родились.
У здешних начальников есть, конечно, свои преимущества. Отдельный кабинет. Свобода передвижения по конторе. Могут выйти и зайти в неё в любую минуту. Могут стать на лестнице и прислушаться. Пташки чирикают внизу по телефону. Секретарша заискивающе улыбается, разрезает румяное яблоко на дольки, вырезает сердцевину и приносит на блюдечке.
Бывает, что и большие жуки поедаются муравьями. Лучше наберусь терпения, насобираю денег на увеличительную камеру и займусь снятием многосерийного документального фильма. Из жизни насекомых. Уверен, очень интересный фильм получится. И для детей, и для взрослых.
27/10/2014
Помнишь, сестрица Алёнушка говорила братцу Иванушке: не пей, Иванушка, водицы из лужицы — козлёночком станешь. Так и мне хочется тебе бесконечно повторять: не выходи замуж за фламандца — несчастлива будешь. Заберёт лиходей Стевен или Питер тебя в свою берлогу. Раз в неделю будешь выходить оттуда. Бродить с ним по проходам супермаркета, толкать перед собой тележку, бросать в неё замороженные жёлуди и чипсы. С тоской катить полную тележку назад к машине. Вдвоём будете разгружать содержимое тележки. Самодовольный супруг будет норовить лизнуть тебя языком в шею. Появится у тебя интерес к ясновидению и чёрной магии, книги по психологии читать начнёшь. Пару деток нарожаешь, любить будешь их безмерно и русскому языку учить. А они на своём шведском наречии отвечать будут.
Бормочу всё это из чистой любви к тебе. Нет у меня больше никаких аргументов, как нет давно уже ни гордости, ни эгоизма. Не надо тебе сюда приезжать и пытаться остаться. Знаю эту глупую народную песню: «Мне красивого не надо, я красивая сама». Не надо тебе фламандского мужа. Обойдусь без этой твоей ранней женской жертвенности. Я сам тут справлюсь и домой вернусь через пару лет.
28/10/2014
Еду в поезде на собрание мелких чешуйчатокрылых. Разворачиваю на коленях бесплатную газету. Новое правительство. Правое. Стоят уроды-красавцы, как на школьном фото. В первом ряду министр интеграции, городского строительства и огражданивания. Пятидесятилетняя стройная блондинка. С красиво уложенными — золотым шлемом — волосами. В короткой, как у римского центуриона, юбке. С ужасно помятыми слоновыми коленями и с перекошенным, как у парализованного, ртом. Эту даму-министра мы будем видеть только по телевизору. Тыквоголовая будет у неё первая помощница — она назначена главой агентства интеграции. Косой Вилли станет нашим главным провинциальным директором. Под ним рассядутся по веточкам начальники и координаторы, доморощенные эксперты и командные лидеры. Пауки-теоретики. Ленивцы-кровопийцы. Паразиты летучие и ползучие.
Напротив меня в поезде сидит моя коллега Инке. Эксперт по заманиванию новоприбывших на регистрацию. Щиплет булочку и кладёт кусочками себе в рот. Невыразительные бусинки зелёных глаз. Тонкие ножки и ручки. Балерина-Дюймовочка. Жалкая и упрямая. Легко прилипает и присасывается к жертве — сопроводителю моего подвида. Но не может удержаться, соскальзывает в повторение указаний свыше. Когда мы вдвоём сходим с поезда, на перроне вдруг поднимается сильный ветер. Я вдруг понимаю, что гусеницы и бабочки, жуки и пауки одинаково беззащитны перед природными явлениями, что никакой я не режиссёр, а жалкое действующее лицо. Пишу тебе это письмо, ползу и прижимаюсь гусеницей к странице.
29/10/2014
Вгрызаюсь в цифры, базы данных и папки регистрации. Мне это удаётся на какое-то время. Стучит в дверь и входит эксперт Инке. Ложится худой грудью мне на спину. Водит пальчиком, рисует на моём компьютерном экране график. Волны прилива и отлива новоприбывших. Слышу спасительный крик Рашиды, открепляюсь от Инке и плыву на помощь коллеге. Затем возвращаюсь в тихую гавань своего кабинета. Бесплотный голос Инке слабо плещется о тонкую стенку кабинета Файзы. Одиночество обычно успокаивает и утешает. Но в это раз меня вдруг начинает мутить, как при морской болезни. Встаю, поднимаюсь на палубу, вспоминаю Владимира Владимировича и начинаю отжиматься от пола.
Эта Дюймовочка так и липнет ко мне. Ей тридцать лет. Живёт со своим другом, пожарником. В Брюгге — старинном городе на каналах, называемом Северной Венецией. Детей нет и не предвидится. На рабочем столе стоит фотография: Инке и чёрная собака с открытой весёлой пастью. Собака в прошлом году околела. Инке полгода после этого не ходила на работу, пролежала в лечебнице. Вчера шёл с ней на собрание в Брюсселе по Авеню-де-Сталинград. Удивительно грязная иммигрантская улица. Исламистские мясные лавки. Заколоченные фанерой окна запустелого дворца. Кусок кариатиды прямо на моих глазах отлепился и медленно упал на тротуар. Рядом с Инке. Я отскочил в сторону, а она даже не вздрогнула. После собрания, уже на обратном пути, спросил, нравится ли ей город Брюссель. Ответила, что нравится. Его людское многоцветие и разноликость. В Брюгге одни только богатые туристы, а в Брюсселе много других. Многодетных и бедных. Дословно передаю.
30/10/2014
Сырое утро. Тёмные кусты и деревья хранят капли вчерашнего дождя. Освещённую беговую дорожку окружает неподвижная тишина. Малейший звук заставляет со страхом оборачиваться. Не хочу превращаться в насекомое, затвердеть спиной в сухой панцирь. Бегаю каждое утро, чтобы слышать тихий звон тёплой крови. На третьем беговом круге страх исчезает.
Речка в лесу, за забором военного городка. Жаркий день. По зеркальной водяной поверхности прыгают водяные паучки. В глубине водятся раки и пиявки. Я стою в трусах на глинистом берегу. Мне лет девять. Мальчишки плещутся в холодной воде. Рядом со мной стоишь ты, моя маленькая сестрёнка. Яркие лучи солнца отражаются от тёмно-зелёной воды. Вдруг моё детское сознание пронзает мысль, что ты можешь утонуть. Отвожу тебя подальше в древесную тень. Там мы стоим вдвоём в высокой траве как заворожённые. Несколько часов, пока мои друзья-мальчишки не накупаются вдоволь и не захотят вернуться домой.
Пришли как-то раз в мой кабинет муж и жена. Русские. Оба научные работники. Мария Соколова и Олег Орлов. Заговорил я с ними на языке Пушкина. Дёрнулись мы было друг другу навстречу, как интеллигентные собаки при встрече на улице. Поводок с моей стороны натянулся. А с ними сынишка. C таким же затылком, как у русских мальчишек. Тех, что в речке купались. Сердце у меня застучало. Встал из-за стола. Погладил мальчика по голове на прощание. И почувствовал, какая чёрствая у меня ладонь стала. Словно рука отсыхает.
03/11/2014
Я привык к работе в конторе. Иногда после регистрации на меня находит умиротворение. Похожее на благодушный дурман. Чувствую себя мухой, плавающей в сиропе. Муха предполагает, что скоро выползет наверх. Оботрёт крылышки и ножки и полетит зигзагами дальше. Кто бы мог подумать? Лучший ученик владимирской школы и университета стал слепой мухой.
Хаотичный полёт мысли выводит меня из гнетущего благодушия в гнетущую тоску. Там — в тоске — по крайней мере, привычно. Смотрю на профсоюзный календарь на стене. Конторская стена представляется мне больнично-тюремной. Что ждёт меня на моём гуманитарном поприще — форпосте миграционного помешательства?
Чёрно-коричневое неподвижное лицо в мусульманском платке. Беженка из Гвинеи. Говорит только на языке фула. Ни слова по-французски. Как она добралась до Бельгии с шестью малолетними детьми? Кто оплатил дорогу поводырю? Рассчитываться за доставку ей придётся из прожиточного пособия и детских денег. Не больна эболой. Это всё только мои мысли. Их я не поизношу вслух. Мне надо вести беседу согласно предписаниям. Рядом со мной, по ту же сторону стола, сидит коуч Каролин.
— Яркий поучительный казус,— шепчет мне в ухо.
По другую сторону стола, рядом с гвинейской беженкой, сидит ассистентка из соцслужбы. Короткие соломенные волосы, толстое лицо, выжидательные коровьи глаза. На шее намотана аксессуарная шаль. Даю объяснения гвинейке через телевизионного переводчика. Выписываю направление в школу для безграмотных. Шесть лет обучения начальной грамоте. Затем шесть лет прохождения базисного уровня нидерландского. Месяц спустя соцасситентка звонит мне. Хочет поделиться радостной новостью. Наша общая клиентка беременна. От кого, мысленно спрашиваю себя. Неужели от телевизионного переводчика Дьялло?
04/11/2014
Регистрация новоприбывших производится в программе «Матрица-Клетка». Эта программа создана по заказу правительства. Одной частной компьютерной фирмой. За очень кругленькую сумму. Концепцию и макет «Клетки» скрупулёзно и беззастенчиво содрали со знаменитого «Фейсбука». Меня почему-то особенно зацепило название. Почему, спрашивается, «Матрица-Клетка»? Предыдущая программа называлась «Матрица-Траектория». Тут сразу понятно почему. Ассоциация с безумным полётом мухи. А вот почему «Клетка»? Но ты уже, наверно, догадалась. Открыто намекают на птицу, чтобы о мухе и думать забыли. Заносишь в эту программу номер новоприбывшего, выбираешь из длинного списка подходящий эпитет и ставишь птичку в клетку. Потом следующий эпитет и так далее. Главное — не останавливаться. Программа сама ведёт тебя через дебри регистрации. Нескончаемый процесс, похожий на строительство Вавилонской башни. Клиент регистрируется годами и этажами языкового продвижения. В это же время в параллельной реальности монастыри и казармы перестраиваются в школы для взрослых. Для обучения нидерландскому языку, как второму. Сеть этих школ разрастается с буйством лесов Амазонии. Мигранты годами ездят по городам Фландрии на трамваях из одного класса в другой. В руках держат папки с логотипом нашей конторы. Это даёт им право на бесплатный проезд. Здания наших контор расположены в центре каждого города. На главных городских площадях с древних времён сохранились крепостные башни-часовни. В них-то и даются обзорные курсы ориентации. Для перелётных птиц пройти такой курс совсем не трудно и даже полезно. За чашкой кофе чужеземцы знакомятся с доцентом Мухаммедом и друг с другом, обмениваются информацией, осознают свои права, учатся по глянцевым картинкам сортировать мусор, запоминают места выплаты пособий. Для простоты и доходчивости курс даётся на персидском, аглицком, фракийском, сомалийском и древнеарабском языках. Но, независимо от родного наречия, все зарегистрированные поголовно должны пройти курс ориентации в течение года. Только тогда конторе выделяются субсидии на следующий год.
Об этом первая забота наших начальников, которые обзавелись помощниками. Ещё их называют экспертами. Есть у нас эксперт по учёту долгих досье и отправке писем. Эксперт первого приветствия и заключительной беседы. Эксперт ясно-прозрачного общения и языкового опрощения. Эксперт по активизации слабых, ранимых и отстающих. Эксперт по презентации мультикультуры. Эксперт по обучению самообучению. Архивариус экспертной базы данных. Эксперт по коучингу. И, наконец, директор экспертного отдела нашей конторы (второй этаж башни, вход через левую дверь) — тихая, слабоголосая дама, философ по образованию, с худой спиной и недоразвитым отростком вместо правой руки. Недавно вышла замуж за исправленного лёгким штрафом торговца наркотиками.
06/11/2014
Каролин — эксперт по коучингу и сама коуч. Имеет грубое толстое лицо, всегда некстати растягивающееся в улыбку. Вкрадчивую и постылую. Готова за посушку сдать с потрохами любого сопроводителя Косому Вилли. Вбила себе в голову, что является тонким психологом и природным лидером, что может управлять скользкой начинкой насекомых. Научилась ползать по новой регистрационной программе «Клетка» в Брюсселе. После индивидуальных сессий с известным компьютерным гуру. Фото бельгийского бородача в тёмных очках сделала заставкой своего гигантского лэптопа. Решила, что пришёл её звёздный час. Распечатала полсотни страниц пошаговых инструкций. Свистнула, созвала сопроводителей со всей провинции в одну башню. Села на стол посередине душной аудитории, выставила по-дурному напоказ чёрные сапоги, толстые ляжки в бордовых колготках и запищала мышиным голоском.
За окнами стоял тихий осенний день. С деревьев падали последние жёлтые листья. Сопроводители до изнеможения наползались по компьютерной «Клетке». Приближался полдень. Потеряв нить инструкций, сидели мы, прилипнув глазами к экранам, а подхвостьем к юродивым стульчикам. Мучимые страхом перед новой компьютерной «Клеткой». В обморочной духоте. Одна только Лули поднимала голову в такт писку Каролин, переворачивала листочки и живо таращилась на экран. Вдруг писк Каролин перешёл в громкий скрип. Слышу и не верю своим ушам, едва разбираю её странную речь:
— Прошли первые три часа презентации «Клетки». Запрыгнете на стол те, кто рад новоразработанной регистрационной программе.
Пара дураков прыгнула. Остальные пошли на перерыв. Всё нормально. Я не один. Не только Рашида против. Но и целая дюжина других сопроводителей из разных городов громко жужжали, выражая своё недовольство. Во второй половине дня после бесплатных сэндвичей глаза наши помутнели, на лицах изобразилась неизбывная му́ка. Первой не выдержала Рашида. Перебила Каролин и начала присыпать её вопросами с подвохом. Что делать при многократной беременности малограмотной клиентки? А при тошноте со справкой от врача? А при грудном кормлении? Каролин терпеливо отвечала, раздувала ноздри и хмурила брови: регистрировать отсрочку, каждый раз на три месяца.
— А если двойня родится,— спросила одна недалёкая, но ехидная сопроводительница из Брюгге.
Каролин покраснела и зло посмотрела на ехидницу. Но пробудившиеся сопроводители уже почувствовали запах крови.
— Но ведь тогда клиент не пройдёт курс ориентации за год? — выкатила тяжёлую артиллерию Фамке.
— Срок в один год не является священным.
— Но это же предписано законом.
— Нет никакого закона, есть только я, вы, клеточная регистрация и правило отсрочки,— отрезала Каролин.
— Как нет никакого закона? — в негодовании вскрикнула Рашида.
На её крик в аудиторию вбежал Косой Вилли.
— Рашида права, и Каролин права. Всё дело в интерпретации.
— А закон — это просто древняя притча,— добавил я, нарушив молчание после слов Вилли.
Раздался сдержанный, но единодушный смех. Я смеялся вместе со всеми. Вилли смеялся громче всех.
— Ты победил,— сказала мне Фамке в поезде, приглаживая широкой крестьянской ладонью края короткой юбки.
— Нет, не я, а «Клетка»,— ответил я.
И опять все остались довольны моим ответом. Дружно засмеялись. Так громко, что другие пассажиры оглянулись на нас.
10/11/2014
Эксперты — все, как на подбор, гордые некрасивые автохтонские женщины от тридцати пяти лет и старше. Сопроводители намного моложе. Почти половина сопроводителей — аллохтоны. Первого или второго поколения. Мы разобщены и разномастны. Эксперты кормятся нами. Нашими цифрами и фактами о клиентах. Эти крупные паразиты подпитываются нами, но им запрещено нас поедать сразу и целиком. Это ни в чьих интересах. Это понимал даже бесноватый Ящер, размноживший и насадивший экспертов по пустым углам центральной конторы. Но и самих экспертов Ящер не щадил. Откармливал их как на убой. Повышал им зарплаты. Выдавал им новые планшеты и смартфоны. Держал их в насекомом страхе разом потерять всё незаслуженно нажитое. Обещал взять их с собой на работу в Европейскую комиссию. Куда Ящеру была прямая дорога, если б он не ополоумел на полпути от своих успехов. Под Косым Вилли эксперты окончательно распустились. Потеряли всякий страх, сплотились, присвоили себе ещё больше привилегий. Например, получили возможность писать отчёты, чертить графики и строить бизнес-модели, не выходя из дома. В те дни, когда им не хотелось выходить из дома.
Каролин — прикреплённый ко мне эксперт. Источает нечистый запах, когда сидит рядом. Имеет двоих детей от бразильского мулата. Который бросил её сразу после рождения двойни. Шансов найти другого мужа или секс-партнёра у неё практически нет. Неясно, насколько глубоко она сама это осознаёт. Но характер у неё испорчен не на шутку.
Во время индивидуальных бесед со мной Каролин сидит чуть позади меня. Мы оба смотрим на компьютерный экран. Она пригибается к моему уху, щекочет тишайшим шёпотом:
— «Клетку» ты освоил, не подкопаешься. Отрапортую о твоих достижениях директору.
Затем приставляет нож к спине:
— Мы знаем, что ты друг Рашиды. Она причиняет много неудобств Вилли и мне.
— Но ведь она самая интегрированная из всех арабов,— пробую возразить, поддаваясь логике удушающего кошмара.
— Она лезет не в свои дела. До сих пор не освоила «Клетку». Мы должны её уволить, но она — профсоюзный лидер, и сделать это можно только с твоей подписью. Ты готов её поставить?
Давит мне ножом под лопатку:
— Не думай так долго, а то я проткну тебе панцирь и выпущу твою оранжевую начинку.
Срывается на трубный хриплый крик:
— Отомщу тебе за моего мужа — могучего мулата Паоло. Я двойню от него родила, а твои дружки-чеченцы зарезали его прямо на моих глазах в больничной палате. Со звериной жестокостью. Размажу тебя, как клопа, по стене. Ух, раздавлю сапогом ползучего таракана.
Каролин встаёт со стула и топает слоновыми ногами по полу.
Я просыпаюсь. Тихая ноябрьская ночь. Твёрдый уголок книги, которую я читал перед сном, упирается мне в спину.
11/11/2014
За третий триместр снова получил позитивную оценку. От Каролин, за подписью Косого Вилли. С живейшим пожатием руки и пожеланиями дальнейшей успешной регистрации. Сочетание каких качеств обеспечивает подобный успех? Скромная исполнительность и ленивая изобретательность. Глубокое равнодушие и холодная вежливость. Замедленная реакция и осторожность при контакте с липкими поверхностями. Регистрация на автопилоте, не больше четверти часа за один присест. Навык переключения с тупой серьёзности на пошловатую шутливость. И, наконец, следование золотому правилу: помни, самая неприглядная тварь может стать твоим начальником.
Не всем аллохтонам удаётся, как мне, пригреться в тёплых конторах. Яркий тому пример — Николина. Маленькая щуплая румынка. Жучок-светлячок. Появилась на пороге нашей конторы прошлой зимой. C бледным лицом, светящимся радостью первого трудоустройства и верой в западную цивилизацию. С высокой, как у Раскольникова, шляпой-цилиндром на голове. В тяжёлых сапогах на каблуках. В перспективе — ещё меньше ростом от всего этого. Николина в шестнадцать лет сбежала с румынских Карпат в Бельгию. Работала уборщицей. Десять лет вдыхала ядовитые пары бытовой химии. Потом, когда стало совсем невмоготу, пошла учиться в университет. С дипломом университета пришла к нам в контору. Коучи получили её в своё распоряжение. Месяц пичкали шальными методиками и блаженной терминологией. Проблема Николины была в том, что она воспринимала слова «трудоустройство», «зарплата», «регистрация» слишком буквально. Следовала пошаговым инструкциям, как врачебным предписаниям. Записывала эпитеты клиентов, как стихи, в отдельную толстую тетрадь. Чтобы потом регистрировать их в «Клетке-Матрице». В конце пятой недели Николина уже не могла ни принимать клиентов, ни вести регистрацию. Коучи вывели её, рыдающую, из кабинета. Ей нельзя было уже ничем помочь. Через неделю после своего увольнения румынка позвонила мне. Сквозь слёзы и придыхания попросила меня доесть банку йогурта. Которую она забыла в холодильнике в конторе. Поблагодарила меня. Сказала, что никого больше из конторы не хочет ни видеть, ни слышать, что не может больше работать уборщицей, что я единственный, кто похож на человека, из всех насекомых конторы. Это я-то, который тут же, на кофейной паузе, рассказал сопроводителям о Николинином йогурте, выбросил его в мусорный мешок и тихо, в сторонке, наблюдал за искривлёнными смехом женскими туловищами.
12/11/2014
Приснился сегодня Путин. Ехал с ним и его дочкой в одном купе. Чай пили вместе. Разговаривали. Шапку он мне подарил. Зимнюю, из рыжеватого меха, с ушами наверх и кожаным козырьком. Прямо с его головы. Говорит мне: у нас зима уже наступила, отморозишь себе уши после Бельгии. Я вертел шапку в руках. На голову не надел. Не поверят ведь, говорю, что лично ваша. Он засмеялся, шутка моя понравилась. Дочка у него красивая, хоть и старше меня. Я сразу в неё влюбился. Всегда в тех, что старше меня, влюбляюсь. Это от инфантильности. Подумал: как это я один за границей уже пять лет живу? Смех у Владимира Владимировича хороший, себя мнущий и давящий. Не громко лающий, как у Обамы.
Возвращаешься, говорит, на родину. Это правильно. Дочка моя тоже возвращается. Немца своего, датчанина, наконец бросила. Друг её, петух голландский, не хотел отпускать по-хорошему. Пришлось с ним по-мужски поговорить. Возникла пауза. Дочка улыбается мне, садится отцу на колени. Хороший он, Путин, простой, понятный, на отца нашего похож. И дочка у него — настоящая русская красавица. Приятно было с ними в одном купе ехать. Ночью с ними хорошо спалось. Сны такие яркие, из детства. Спит Путин на боку, свернувшись калачиком. Нижнюю полку я ему с дочкой уступил.
Передай отцу и маме, что я скоро приеду. Представляю, как вы меня, мои родные, ждёте. Слёзы у самого на глазах выступают. Пишу тебе почти каждый день эти свои электронные письма. Всё о себе, да о себе, да о своей заклятой жизни. И забываю сказать, как я тебя и маму с папой люблю. Целую вас всех крепко.
17/11/2014
Каролин и рядом с ней ещё один эксперт, поменьше росточком, Герда. После утренней летучки эксперты спустились на наш этаж. Разбились по парам. Начальники отпустили их передохнуть. Как же они там у себя наверху, наверно, пыжатся, сучат верхними конечностями, нервничают, изводят себя по пустякам! А сколько, должно быть, там напряжённого жужжания, пикирования, позиционирования из-за последних брюссельских указов!
Герда — пожилая лесбиянка, стрижка «седой ёжик», руки в карманах пиджака — едва поспевает за бокастым крупом раскрасневшейся Каролин. У Герды шаркающая разбитная походка. Постреливает опустошёнными глазами в сторону Фамке и Файзы. Я сижу рядом. Но меня Герда как будто не замечает, смотрит мимо, как сквозь воздух. Заговаривает с Фамке. Мне только в самом конце беседы выдавливает из сжатых челюстей краткое приветствие. Чувствую себя при этом тонким прозрачным комариком. Герда бледна и немощна. Задумчива и часто прикладывает руку ко лбу. Её лишили в прошлом должности в министерстве. За сексуальные домогательства и активное растление подчинённых. Файза загуглила эту историю десятилетней давности. С нами по случаю поделилась. Вроде как всё доказано было, но судья решил Герду в тюрьму не сажать. Я, наивный аллохтон, выразил своё возмущение. Такое мягкое наказание за такие грязные дела? А как же слабые жертвы властной извращенки? Фамке ответила, что жертв, конечно, жалко, но суровые наказания ничего не исправляют, а приносят только ненужное ожесточение. Я посмотрел в конец длинного коридора. Там беседовали друг с другом Каролин и Герда. Соблазн поспорить и поругаться с Фамке был очень велик.
18/11/2014
Как попадают новоприбывшие в нашу контору? Им высылается заказное письмо. Мигранты-рекруты являются в нашу контору в назначенный день. Приводят своих жён и детей. При первой встрече проявляют наигранное доброхотство. Уклониться от интеграции пробуют только мигранты, трудоустроенные на стройках и мясобойнях. Эти не читают никаких повесток и не видят смысла в сопровождении. Их труд достаточно тяжёл, самодовлеющ и сам по себе избавляет от излишних забот. Так думают они. Но наши посыльные вводят их адреса себе в навигатор. В воскресный полдень, под бой колоколов близлежащего костёла, в дверь мигрантов-уклонистов настойчиво звонят. Их застают дома врасплох. Мигранты польщены вниманием, виновато улыбаются и с готовностью подписывают интеграционный контракт. Напоследок угощают посыльного снедью, которая, по инструкции, выкидывается в ближайший мусорный ящик.
Не всякая регистрация проходит так гладко. Вот фламандский мужчина, по виду — успешный предприниматель, заходит в приёмную. В одной руке держит украинскую даму в белом коротком платье. В другой — заказное письмо. В его звучном голосе слышны нотки раздражения. Он быстро теряет терпение и начинает трясти заказным письмом перед носом нашей секретарши — арабки в чёрном платке. Требует аудиенции с начальником. Его направляют к Грет — эксперту по предварительной беседе. Это пожилая дама с узким лицом и неподвижным взглядом. В складках натянутой улыбки блестит густой слой крема. Грет никогда не выходит из себя. Слегка только жмурится от нервного тика. Ничто её глубоко не волнует. Она только тихо, как водоросль, покачивается на своём стуле. По совету психиатра ежедневно ведёт дневник — толстую тетрадь в твёрдой обложке. Позволила мне однажды заглянуть в неё и тут же захлопнула. Страницы аккуратно, до краёв, заполнены убористым почерком.
— Только факты,— поспешила объяснить.— События текущего дня без рассуждений, сравнений, прилагательных и причастий. Это помогает мне внести порядок в безумный мир.
Грет пятьдесят пять лет. За спиной у неё четыре десятилетия сексуального разврата, секс-клубов, долгие годы депрессии. Грет обо всём этом рассказывает каждому из нас. Многократно, в мельчайших отвратных и скучных деталях. Не скрывает, что была больна, что и сейчас не совсем здорова. Не пытается оправдать свою болезнь трудным детством в сиротском приюте.
Дуэль Грет с предпринимателем стала притчей во языцех нашей конторы. Украинка стояла рядом со своим новым мужем, но не могла ему ничем помочь. Разговор проходил на голландском языке, которого она не знала. Предприниматель сразу выпалил весь свой заряд. Кричал, что платит большие налоги, что его жена-блондинка ни за что не сядет за парту рядом с бородатыми арабами. Этого он не допустит, обратится к адвокату. Никто не смеет навязывать обязательные курсы его законной жене. Мешать её с другими мигрантами. Этими кочевниками с чёрными выпученными глазами, прогуливающимися по городу в платках и халатах, говорящих на неудобоваримых наречиях. В ответ Грет даже не привстала со стула. Произнесла нудным голосом с носовыми придыханиями:
— Понимаю ваше желание правосудия, никто так не жаждет его, как мы, большие грешники. Но правосудие не на вашей стороне, господин Дирк. Ваша расистская речь записана на диктофон,— тут Грет повертела смартфоном у себя над головой.— Мне остаётся только написать заявление на имя прокурора, и вас обложат огромным штрафом. Итак, считаю до трёх: даёте согласие на прохождение программы интеграции?
Предприниматель замялся, прильнул котёнком к уху своей жены. Быстро зашептал ей что-то по-английски. Лицо украинки покраснело, глаза сделались круглыми, рот скривился презрительной улыбкой. Она потребовала по-английски как можно быстрее интеграционный контракт, подписала его и негодующе хлопнула дверью. Предприниматель растерянно поспешил за ней вслед.
21/11/2014
Я раб, низкий слуга абсурдного заведения, чужеродной конторы. Другие пытаются стать экспертами и начальниками. Я к этому не стремлюсь. Мне и ленивым рабом быть приятно. Кофе чайными чашками пить. По сторонам глазеть. О свободе мечтать. Письма тебе из заточения писать. Ты говоришь, что они выходят у меня интересными. Некоторые письма родителям вслух прочитываешь. Папа от души смеётся. Хлопает себя ладонями по коленям. А мама сидит на стуле неподвижно, озабоченная, ни разу не улыбнулась. Успокой её, пожалуйста.
Сегодня Рашида собрала всех коллег за обеденным столом. Угощает тёплым куриным кускусом. Она у нас не только самый безалаберный сопроводитель. Она — наш профсоюзный лидер. В джинсах, с распущенными смоляными кучеряшками, с повязанной на шее красной шалью — профсоюзным пионерским галстуком. Агитирует за участие во всеобщей забастовке. Никто не смеет отказаться. Тёплое месиво кускуса прилипает к пластиковым тарелкам. Поверх мокрой каши — ломоть редьки, полено моркови и ошмёток бройлерной курицы. Рашида держит куриное крылышко двумя руками. Обгладывает его верблюжьими зубами. Намерение у неё простое — повести нас колонной на демонстрацию. Сплотить нас, а потом, в подходящий момент, бросить в бой против Вилли. Одной косой фалангой, включая меня, своего северного сына (сыновей у неё, очевидно, в избытке). Недовольна тем, что я взял выходной в день забастовки. Что буду катиться на велосипеде в солнечный день вдоль канала. В то время как она с активистами — на бесплатном поезде в Брюссель. На всеобщую манифестацию. С ланчевым пакетом и денежным довольствием от профсоюза. Наводит на меня злые глаза и язвительно, ковыряя зубочисткой в зубах, заявляет:
— Кто ещё, кроме русского, додумался взять выходной в день забастовки?
Все затихли. Ведь Рашида — дрожащий паутинный нерв нашей конторы. Я гордо промолчал. В свой последний день в конторе подойду к этой коротконогой задастой мамочке. Наклонюсь и нашепчу ей на ухо: «Мой папа — чистокровный еврей».
25/11/2014
Стоит только встряхнуться, отжаться от пола в столовой, и порочный круг разрывается. Чувствуешь себя вновь человеком. Можно вновь пробавляться юмором. Заняться тем, что ещё минуту назад было в тягость. Например, задавать вопросы коллегам. Переспрашивать. Слушать, не перебивая, Каролин-коуча. Любезно терпеть нечистый запах. Но в конторе все усилия постепенно сводятся на нет. Вдруг понимаешь, что становишься насекомой массой. Это и есть расплата за мимикрию. За жалкую роль регистратора пустотелых мигрантов. За мошенничество и фарс.
Дверь моего кабинета открывается после короткого стука. На пороге — Косой Вилли в новом свитере. И незнакомая женщина средних лет. С круглым лицом водолаза, тонким крючковатым носом и обтекаемыми глазами. Где-то уже видел это лицо. В калейдоскопе тошнотворных новостей на жидкокристаллическом экране. Лицо крупной политической деятельницы. Невзначай вынырнувшей в моём кабинете. По жалкой улыбке Косого Вилли можно догадаться, что его только что отчихвостили. И действительно, сразу после отбытия женщины-политика наш соловей-разбойник созвал собрание. На свист слетелись секретари, сопроводители и эксперты. Расселись по пластмассовым стульчикам. Вилли ходил между ними и размахивал руками. Причитал по поводу мероприятия, организованного без его ведома. Акции протеста против запрета обучения нелегалов нидерландскому языку. Во время акции наши клиенты ходили с транспарантом в руках: «Мы хотим учить нидерландский». Вокруг средневековой башни в центре города. Кричали в рупор на берберском, курдском и африканских языках. Вавилонское столпотворение изображали. Симпатизанты усиливали какофонию ударами ложек по кастрюлям. Спектакль был заснят телевизионной группой. Косому Вилли было не до шуток. Почему без разрешения начальства и профсоюза? Откуда такая самодеятельность? Что тут началось! Настоящие тараканьи бега. Грет взяла разгон первая:
— Сценарий акции протеста написала я, а Рашида — режиссёр-постановщик. Она набрала в труппу своих клиентов.
— Ложь,— понеслась вдогонку, без тормозов, Рашида.— Участие моих клиентов в акции не означает, что я её организовала.
Грет продолжала выстраивать свою оправдательную версию. С дотошной методичностью, на которую способны только помешанные.
— После акции участникам были выданы сэндвичи, пиво и лимонад. Оплаченные профсоюзом.
— Врёшь,— сорвалась на визгливый крик Рашида.— Смотри мне прямо в глаза, не отводи взгляд, наглая лгунья.
Косой Вилли вынужден был вмешаться:
— Сейчас же и тут же помири́тесь. Как настоящие профессионалы. Пожмите друг другу руки, как боксёры в перчатках. Я заранее вас обеих прощаю. Ничего страшного ведь не произошло. Не переживайте так сильно из-за меня. Меня только немного пожурили.
— Не буду мириться с этой старой каргой,— раздался вдруг исступлённый крик Рашиды.
Я сидел в стороне. В неожиданно наступившей тишине. Свободно парил над насекомыми. Ощущал лёгкость во всех членах после утренней пробежки. Всматривался в своё школьное детство. В портреты Толстого и Достоевского над классной доской. В кружение пылинок в солнечном луче. Перевёл взгляд на мелькание чешуйчатокрылых и членистоногих коллег. Подумал, что сил у меня для решающей схватки поболее, чем у них.
28/11/2014
Сегодня все сопроводители, кроме меня, заняты презентацией. Водят по этажам башни нескончаемые группы взрослых и школьников. Оболванивают автохтонов по поводу тёмного процесса интеграции. Экскурсоводы млеют от собственного переливчатого голоса. Не мужское это дело. К тому же, согласно правилам обихода, Грет нельзя быть одной в приёмной. Её разжаловали вчера из экспертов, но оставили на работе. А в приёмной как раз место освободилось. Арабка в чёрном платке в очередной раз оказалась беременной.
Занимаю место за столом неподалёку от окна приёмной. Рядом с кадкой раскидистой пальмы с блестящими листьями. Вдыхаю прохладу высоких потолков, пряный запах начищенного паркета. Грет опускает голову и погружается в заполнение дневника. Я пытаюсь вчитаться в «Войну и мир» на компьютерном экране. Но косое ноябрьское солнце меня слепит. Не могу прочитать ни одной страницы. Каждые пять минут раздаётся звонок в дверь. Реальность ломится в приёмную во всей своей первобытной силе. Заставляет зрителя вертеть головой, как в теннисном матче. Грет привстаёт и приветствует входящих наполеоновским жестом — вытянутой вперёд рукой:
— Добрый день. Чем могу быть полезной?
Её прокуренный голос потрескивает, во взгляде прочитывается злое изумление. Да и как тут не поразиться эффекту реального присутствия? Это совсем другое, чем работа эксперта по разнообразию. Перед ней карнавальной процессией проходят: две беременные арабки, в коконных платках, сарафанах поверх джинсов, в сопровождении аравийского оборвыша (промотавшегося бедуина-кочевника); три вкрадчиво невежливых грузина в кожаных куртках (воровская шайка); супружеская пара, громко говорящая на армянском (свободные торговцы людьми и краденым); многодетные семейные цыгане, спрашивающие про туалет; разомлевшие сомалийские девушки с грудными детьми и их остроскулые иссиня-чёрные мужья (амнистированные пираты); пуштуны в белых пижамах: женщины — в платках, мужья — в белых тюбетейках и белых тапочках (экс-талибы).
В три часа дня приношу Грет чашечку кофе с бисквитом. Она всё ещё слабо улыбается, машет рукой входящим, путается в приветствии, называет мужей отцами, жён — дочками. Пытается заигрывать с негритятами и арапчатами. Те пугаются и плачут. В наклоне головы, одежде, мимике и макияже Грет — намёк на былую изжитую сексуальность. Это сбивает с толку. Мужчины недоверчиво хмурятся, достают из кармана помятый листок. Грет пробегает по нему колючими глазами. Просит их прийти на следующий день.
30/11/2014
Во сне всё пытаюсь кричать, хватаю воздух немым ртом. Не знаю, кричу я на самом деле или это только мне снится. Не могу спросить у моей соседки из соседнего апартамента, слышит ли она мои крики. Это одинокая тонкогубая бельгийка с бледным стёртым лицом. Кажется, что она у себя в квартире постоянно тихо плачет. Её плечи вздрагивают, когда мы сталкиваемся на лестничной клетке перед лифтом. У неё красные глаза и носовой платок в руке. Разве возможно что-то спрашивать у неё?
Квартира моя находится в скромном, но приличном трёхэтажном доме. Мигрантов тут пока ещё совсем немного. В холле развешены картины с экзотическими птицами. Под домом гараж, где стоит моя машина. Лифт такой маленький, что жильцы избегают заходить в него вдвоём. Двери и стены квартир тонкие. За ними, должно быть, всё слышно. Намного приятнее выходить из такой квартиры, тихонько прикрывая за собой дверь, чем входить в неё.
Иду на раннюю воскресную прогулку в парк. Беру с собой всех жильцов из дома и коллег с работы. Они семенят за мной на тонких неустойчивых ножках. В распущенных по ветру пижамах. С открытым от удивления ртом. Оглядываюсь: одни полусонные автохтоны. Какая же это трогательная картина! Ни одного мигранта, кроме меня. Мигранты никогда не гуляют в парке по воскресеньям.
02/12/2014
У папы с мамой в гостях их лучшие друзья. Взрослое застолье перешло уже в постдесертную стадию. Ты играешь в куклы с подругой. Я занят своими ковбоями и индейцами. Красочные резиновые фигурки цепко охватывают ногами бокастых лошадей. Через открытую дверь слышу, как папа чеканно произносит одно и то же слово. Как будто спорит. Встаю с пола и иду в соседнюю комнату. Папа сидит на диване рядом с книжным шкафом. С пьяной серьёзностью повторяет: «Лев». Его друг — импозантный плечистый подполковник — спокойным голосом отвечает: «Нет, самый сильный зверь — тигр».
Вот так же, как они тогда, спорил сегодня за обедом со своими бельгийскими коллегами. О чём? О том, что во Владимире есть тихие улицы под уклон, булыжные мостовые и каменные фасады, бронзовые памятники, парки, газоны, покрытые мхом деревянные мостики, многоэтажные книжные магазины. Что в Европе экосистемы неустойчивы. Что на густонаселённых равнинах Фландрии скоро не будет места ни для аллохтонов, ни для автохтонов. Что старым развратникам надо запретить привозить из-за границы молодые тельца пленных гусениц. Запретить обманывать, причинять боль и продолжать обманывать, что боль пройдёт. Что свежая рыба на ледяных прилавках уже начала протухать. Что хип-хоп — это всего лишь скучный народный танец. Что мечта каждого блудного сына — вернуться домой. Что я воспользуюсь их советом и покачу домой. А там видно будет. Может, махну потом на несколько лет в Новую Зеландию. Страну, где снимали фильм про хоббитов. А может, в Канаду. Настоящие специалисты по многообразию нужны везде. Вот только ихний нидерландский язык вряд ли мне пригодится. Так я им говорил.
А после обеда пришёл ко мне в кабинет молодой безбородый чеченец. За справкой для получения гражданства. Правильные черты лица. Коротко подстриженные волосы. Нелепая короткая чёлка, как у Кашпировского. Удушающий чесночный запах. В одном ухе — наушник от смартфона. Жена ему часто звонит. Всегда на связи должен быть. С ней он говорит по-чеченски в необычно резкой манере. Хрипит, шипит и плюётся. Зубы сжимает и носком туфли по полу стучит. У них шесть детей. Работает по ночам. Хлеб развозит по супермаркетам. До этого много других работ перепробовал. Но остановился на этой. Не хочет сталкиваться с аборигенами. Так он бельгийцев называет. В отпуск домой ездит со всей семьёй на личном микроавтобусе. Как там? Подъезжаешь к родной деревне. Много новых домов. Чем дольше в односельчан всматриваешься, тем более чужими они кажутся. Половина полицейскими устроилась, половина в бизнесмены пошла. Кажется, что даже недымящие трубы заняты бизнесом. Повсюду мафия. Из чеченской мафии прогнали, в бельгийскую не взяли. Но чеченцу всё нипочём. Его упорство, бодрость, его дети — залог того, что он не совсем в проигрыше. Будут новые походы, новые миграции.
04/12/2014
Сегодня ездил в Брюссель на научный семинар. От вокзала до здания культурного центра шёл пешком. Мимо стеклянных башен министерств, мимо зашторенных окон спящих проституток, мимо турецких лавок и марокканского рынка. Культурно-мозговой центр оказался неказистой модернисткой коробкой. Внутри, за двойными дверями, в просторной аудитории собралась чёртова дюжина сопроводителей. Седой негр с пожелтевшей на складках кожей, длинноносая невзрачная полька, самонадеянная арабка в чёрном платке, хмуро-серьёзные братья арабско-курдской наружности, армянин или албанец в костюме-тройке, пара худощавых азиаток с ярким макияжем и троица толстощёких молодух-бельгиек без макияжа. Все заняли места за круглым столом. Как на заседании объединённых наций. Бледная венгерка Мариска, единственная, кого я знал из всего сборища, нежно мне улыбалась.
Учёная старушка опоздала почти на час. Вбежала в аудиторию в висячей кольчуге, грязноватом свитере-тунике, с потёртым портфелем через плечо. В брючках по щиколотку и босоножках. (На улице у нас ноль градусов. Переобулась, должно быть, в коридоре.) По-голландски говорила с французским акцентом. Оказывается, французский акцент красив только во французском. Говорила бегло, не стесняясь своей артикуляционной корявости. Уверенная такая в себе старушка. Шустрая и энергичная. Наверное, в далёком прошлом мужа-фламандца имела. Шесть часов подряд словоблудила. Об общественной пользе массовой миграции. О публичном запрете слов с негативной коннотацией: «чужеземец», «инородец», «аллохтон». О замене их выражением «новый бельг». О том, что слова надо менять по истечении срока пользования. Хвасталась, что изобрела новое слово: «супердиверсификация». Это когда в уличной толпе так много этносов, что ни один из них не может быть доминантным. Не похоже, чтобы сама придумала. Призналась, что является ярой сторонницей межрасовых браков.
— По любви? — спросил я вслух, поддаваясь минутному умопомрачению.
— Что вы имеете в виду? — с угрозой переспросила учёная старушенция.
— Браки по любви? — не сдавался я.
Глаза Мариски светились весёлыми огоньками.
— Молодой человек, вы расист? — слово «расист» жёстко прошелестело в завядших устах Алёны Ивановны.
Мариска бросилась на помощь Родиону Раскольникову, уверяя, что знает его несколько лет, что расист — это не он.
Я вжался в свой стульчик. Расчехлил айфон и до конца семинара беззвучно выстукивал для тебя это письмо.
06/12/2014
Отправили Иванушку в лес за грибами. Ходит он по сказочному лесу, белые грибы в лукошко собирает (других грибов не берёт). С чудищами разными знакомится. Начинает смеркаться. Лукошко почти полное. Родители наказывали домой прийти до темноты. Уже слышу, как сестрица аукает, зовёт меня на краю леса. Бегу, кочки, топи болотные перепрыгиваю. Столько всего рассказать надобно. Аж дух захватывает. Просыпаюсь от своего сказочного сна. Повесть принимаюсь писать среди ночи. О чём? Да всё о том же: о мигрантах и их сопроводителях.
Вначале мигрант надеется спутать судьбе карты. Своей скромностью, бестолковостью и покладистостью. Он настолько внутренне подготовлен к унижениям, что просто их не замечает. Потом, когда не замечать уже невозможно, отказывается долго в них разбираться. Со временем становится не важно, как и кто его унижает. Рассудительным становится, панцирь на спине отращивает, со скованностью в движениях мирится. Тогда же его и видения разные начинают посещать.
Сегодня на тихой улице с большими деревьями, рядом с виллой врача, маму видел со спины. Походка её, пальто и причёска. Хотел крикнуть уже, но вовремя одумался. На душе так потеплело и хорошо стало. Не один я тут и не бродяга какой-нибудь. Мама моя в дорогом пальто по улице неспешно прогуливается. Рядом вилла с высокой крышей. Вековые деревья из-за ограды ветки свешивают. Теперь буду ждать встречи с папой в парке.
Ночью перед моим отъездом мама складывала пустые рукава моих рубашек. Слёзы роняла на отглаженную материю. Отягощала мой лёгкий багаж горестными всхлипами. Утром, уже перед открытой дверью, в суматошном экстазе кинулась мне на шею. С сухими безумными глазами, сберегая рыдания на потом.
Той последней ночью во Владимире я тоже не спал. Нашёл для себя одно осмысленное занятие. Сканировал фото из альбома в твёрдом переплёте из тусклой кожи. Загружал семейную историю на флешку. Теперь ношу эти фото в памяти моего айфона. Вот молодые бабушка и дедушка по маминой линии. Женская головка склонена на плечо молодого офицера без фуражки. Сияющие глаза и худые лица, как бы просветлённые любовью и голодом. Три фотографии братьев другого дедушки в военных гимнастёрках. Прямой пытливый взгляд на безупречно красивых лицах. Все трое погибли во время войны. Вот ещё одно добротное фото: папина большая еврейская семья. Это последнее фото в фотопотоке. Родовая линия обрывается на этом. Дальше заглянуть в прошлое невозможно. Поищи, пожалуйста, может, другие семейные альбомы где-то сохранились. Фотографии моих славных родственников поддерживают меня в трудную минуту. Помогают мне спокойно сидеть на моём конторском стуле. Заботливо сжимать кожаный футляр айфона в левой руке.
09/12/2014
Тыквоголовая выступила по телевизору. Заявила, что наш мирный муравейник как никогда крепок, что забастовки и миграция делают его только крепче. Это неправда. В действительности всё как раз наоборот. По крайней мере, так видится мне со своей маленькой жёрдочки. Затяжные ссоры и короткие стычки возникают в нашей конторе по пошлейшим поводам. С пугающей регулярностью и самопроизвольностью природных катастроф. Автохтоны заблаговременно издают сигналы, позиционируют, лживо заискивают и провоцируют своего оппонента. Воюют исподтишка, берут измором. Долго мирятся. Аллохтоны глупо пыжатся, блефуют, безоглядно кидаются в схватку. Быстро сдуваются и сдаются. Но тут же готовы начать новую свару. Заканчивается всё всегда одним и тем же. Нездоровым шипением плохо горящего химического материала.
До сегодняшнего дня думал, что досконально исследовал тактику конторских конфликтов. Что успешно применяю свои знания на практике. Вовремя издаю предупредительный писк. Умею разоружить двуличного автохтона смелой шуткой. Могу, не теряя спокойствия, отбить набеги и наскоки аллохтонов. Успешно избегаю стычек с Рашидой. Вовремя даю понять Фамке, что её карты раскрыты. Но излишняя самоуверенность опасна. Не стоит воображать себя жуком-голиафом или королевским шутом, который может свободно играть, кувыркаться и упражняться в остроумии.
Вот что произошло со мной сегодня. За обедом к сопроводителям присоединилась Аннеми. Планировщица обзорных курсов ориентации. Обрюзгшая сорокалетняя дама в колбасно-отвислых джинсах. С непроницаемым лицом билетного контролёра. Угрюмая сноровистая бумажная крыса. Плюхнулась на стул рядом со мной. В столовой воцарилась гнетущая тишина. Аннеми поднесла ко рту гибкий змеевидный сэндвич. Откусила большой кусок. Молчание жующих сопроводителей сделалось невыносимым. Мне стало жалко толстую Аннеми, и я решился заговорить с ней. Бабушка часто повторяла, что толстые люди добрее худых. Бабушку можно за это простить. Она имела в виду себя и тех толстых людей, которых она знала во Владимире. Аннеми выслушала мой вопрос, дожевала кусок, внимательно посмотрела в пустоту перед собой и сказала, что к ней собираются прислать стажёра. Малограмотного тунисца с зачаточным нидерландским. Я выразил своё искреннее сочувствие и добавил:
— Не вдаваясь в различия «аллохтон — автохтон», скажу только, что, по-моему, малограмотные мужчины ещё хуже малограмотных женщин.
Хотел заставить всех жующих немножко посмеяться, но забыл, что Аннеми не окончила среднюю школу. Увидел, как она резко встала из-за стола с сэндвичем в руке. Тут же извинился. Но было уже поздно. Уже слышался гулкий шум. Спускающейся по лестнице живой шаровидной массы. Громкий хлопок входной двери. Планировщица ушла с работы. Позвонила Косому Вилли. Пожаловалась, что над ней издевались за обедом. Нет, не Рашида, а этот белый гвардеец — русский. Меня после обеда охватила, нет, не тревога или паника, а тихая грусть. Я растравливал и бередил её в себе. Пытался окунуться в неё с головой. Растянуть своё немое погружение во времени. Ничего не произошло. Косой Вилли не посчитал нужным появиться. У него были дела и поважнее.
12/12/2014
Один раз в месяц наша контора открыта по вечерам. И хотя клиенты имеют удостоверение личности с национальным номером и тёмной фотографией, никогда не знаешь, с кем придётся иметь дело. Особая опасность грозит сопроводителям-женщинам. Бывали случаи, когда клиенты нападали на них. Обрызгивали ядовитой слюной и покусывали зубами. Жертвы едва успевали нажать кнопку под столом для вызова полиции и скорой помощи. Я единственный в нашем городе сопроводитель мужского рода. Поэтому вечерний приём выпадает всегда мне.
От трамвайной остановки до конторы иду под проливным дождём. Шквальный ветер вырывает зонт из замёрзшей руки. Хлещет по ногам и лицу. Залепляет рот. На улице из прохожих только одна пара — хромая женщина и негр под капюшоном. Открываю ключом дверь конторы. Хромая с негром толкает меня в спину, извиняется и заходит вслед за мной. Вода капает на пол, образуя лужу возле письменного стола. Система отопления нагнетает горячий воздух через решётку в потолке. Мои очки затягиваются пеленой. Женщина-автохтонка и негр садятся на стулья напротив меня. С осторожностью переносчика мебели приступаю к регистрации. Вставляю пластиковое удостоверение негра в идентификатор матричной клетки. Чуквуемек *****, сорок семь лет. Выходец из Ганы. Женщина-автохтонка проживает в социальных апартаментах на пособие по инвалидности.
За тёмными окнами бушует непогода. Меня мутит от духоты и растворённого в ней какого-то едкого запаха. Невозможно вести регистрацию. Тяжело дышать, как раненному в грудь. Автохтонка постоянно задаёт вопросы. О бесплатном обучении и проезде. О расписании занятий. Нормальные вроде бы вопросы для партнёра-автохтона. Но у неё заторможенный, блаженный голос. Вдруг ясно понимаю, что имею дело со слабоумной. Автохтонка рассказывает в затяжных подробностях, как адвокат добился признания брака через суд. Негр молчит и смотрит на меня воспалёнными белкáми глаз. Немолодой негр, со стёртым лицом цвета почерневшего дерева. Наконец интеграционный контракт готов и распечатан. Протягиваю документ Чуквуемеку на подпись. Мы оба привстаём для рукопожатия.
Душевнобольная спрашивает про туалет. Негр берётся её сопровождать, хотя наша беседа не окончена. Так уж у них, наверно, заведено, у сочетавшихся браком инвалидов. Ушли. В этот момент мой айфон вздрагивает и затихает. Открываю письмо от тебя с фотографиями. Лилия Чуйко с гордым взглядом и полуулыбкой. Стала ещё красивее после рождения ребёнка. Лиля с голым младенцем в подгузниках на руках. Муж — морской офицер — ушёл в кругосветное плавание и не вернулся. Ей нельзя без мужа, не умеет она жить только для себя. Решила вместе с тобой, что лучшего, чем я, отца для ребёнка не найти. Уверена, что люблю её и помню. Прощает мне мою прошлую легкомысленность. Надеется, что жизнь на чужбине пошла на пользу моему душевному развитию.
Вернулись из туалета. Спешу закончить регистрацию. Негр оживился — я заговорил с ним по-английски. Душевнобольная замерла на стуле и надолго замолчала. Она совсем плохо понимает по-английски. Определяю Чуквуемека на вечерние языковые курсы. У него диплом менеджера из африканского университета. Вхожу в роль сопроводителя. Говорю ему, что менеджеров здесь — как комаров в тёплую летнюю ночь (as many as mosquitoes on warm summer nights). Советую ему податься в каменоломни, где выращивают шампиньоны. Чуквуемек отнюдь не разочарован, наоборот, признателен мне за прагматизм и откровенность. С энтузиазмом жмёт мне руку. Он начинает мне казаться симпатичным и, в отличие от своей жены, совершенно вменяемым.
Еду в пустом трамвае домой. Ветер стих. Я доволен регистрацией, дружелюбием Чуквуемека и ещё непонятно чем. Дома усталость окончательно настигает меня. Не успевая ни о чём подумать, ложусь в кровать. Только смыкаю глаза, как в спальню входит Кристин со своим новым другом. Берут меня за ноги и за руки и несут. «Куда вы меня несёте?» — спрашиваю. Кристин наклоняется, вижу её искажённое перевёрнутое лицо. «В контору, подлый предатель. Жена Чуквуемека подала на тебя жалобу. От неё тебе не так просто будет избавиться, как от меня». Голубоглазый друг Кристин впивается всё глубже стальными пальцами в мои голени.
16/12/2014
Лиля идёт по Невскому проспекту в приталенной шубе, белой меховой шапке и сапожках без каблуков. Под руку с вернувшимся из плавания морским офицером. В коляске — тепло одетый румяный мальчик. Лилия держится за рукав чёрной шинели с золотыми шевронами. Спасибо тебе за её фотографии. Пробовал читать твоё письмо поверх и между строчек. И, по своей привычке, переборщил. На той студенческой дискотеке Лиля и ты были самыми красивыми девушками. Ты танцевала плечами и руками. Качала, как деревце, тонкими ветками на ветру. Лиля танцевала по-другому. Делала незамысловатые шаги с грациозностью молодой лани. Вижу и сейчас перед собой тонкую линию её шеи. Мерцающую белизну коленей под краем прямой чёрной юбки. Детский очерк лица под крылом светло-русых волос. Строгая и чистая красота молодой девушки отпугивала студентов. Они были заняты более доступными девицами. Танцы нам скоро надоели. В метро по пути домой заговорили об учёбе. О романах из обязательного чтения по предмету «Зарубежная литература». О чём ещё можно говорить с двумя прилежными отличницами? Подумал про себя и тут же сказал это вслух. Лиля внимательно на меня посмотрела, сдвинула светлые брови и сказала, что профессорская карьера для неё не самое главное. Её заветное желание — выйти замуж по любви и родить троих детей. В комбинации бликов радужной оболочки её близоруких глаз я уловил вызов, обращённый ко мне. Предложил ей свою подшивку журнала «Иностранная литература». Свет, излучаемый Лилей, был ослепительно ярким, почти бесплотным и до боли притягательным. Я сделал шаг в сторону, посчитав по недоумию, что дорогу к звёздам уже застолбил, всегда смогу на неё вернуться.
Лиля, будучи столичной девушкой, не проживала в студенческом общежитии. Женские и мужские этажи в этом высотном здании перемежались, как в слоёном пирожном. В тот пасмурный осенний полдень я стоял в очереди в студенческой столовой. За девушкой в бордово-белом полосатом свитере и джинсах. Девушка поставила на поднос блюдце с разрезанным яйцом под мазком майонеза. Обернулась, залилась тёмно-розовым румянцем, пытливо посмотрела на меня. Я уже и раньше замечал на себе взгляд этих горящих раскосых глаз. И даже ухитрился найти в них глубину и нежность. Однажды утром, когда общежитие опустело, девушка постучала ко мне в комнату. Попросила несколько словарей. Бросила взгляд исподлобья. «А хочешь?» Запрыгнула в синем бумазейном халате на кровать. Спустила быстрым жестом чёрные колготки ниже колен. Затянула меня в бурлящий мутный водоворот. А сама спокойно упиралась носками в железные прутья кровати. Приковала меня к этой кровати на долгие месяцы горячей девичьей плотью, литыми белыми бёдрами. Учила целоваться, не пуская слюни. Обжигала и мучила своими признаниями и изменами.
Подшивки «Иностранной литературы» ты можешь найти в моём шкафу. Не во всех журналах есть романы, которые мне нравились. Но я всё равно прочитал их от корки до корки и разложил стопками по годам. Непонятно, как, изучая иностранные языки, я мог проводить столько времени за чтением романов в русских переводах. В трамвае, поезде, парке или на берегу реки. Читал и мечтал о загранице. Никогда бы не уехал, не будь в моей жизни этих журналов с цветными окнами-репродукциями на лощёной белой обложке. Что ещё казалось мне привлекательным за границей? Разные мелочи: форма шведской хоккейной сборной «Тре Крунур», названия марок немецких бытовых приборов, названия французских и итальянских городов, имена голливудских актёров, голландские почтовые марки.
Представляю, как пожелтела бумага и выцвели обложки журналов «Иностранная литература». Но для тебя и Лили эти журналы, не сомневаюсь, сохранили всю свою прелесть.
19/12/2014
В центральной конторе сегодня собрание. Здесь всё напоминает о Ящере. Зеркала, ландшафтные бюро, мебель салатного цвета. Надо отдать ему должное: умел старый деспот в конторе порядок навести. Стоило ему направить на насекомых свет своих тусклых глаз, щёлкнуть отравленными челюстями, как мы уже лежали лапками кверху, цепенея от страха. Это он проделывал с нами до своего последнего дня в конторе. Его настолько боялись, что даже сплетничать остерегались. А ведь пустоголовая болтовня и лукавство — неотъемлемая часть нашей конторской жизни. В кабинете Ящера всегда было включено радио. Программа с классической музыкой. Любил он и живую музыку. Хоровое пение молодых пташек, гимны и песни в свою честь. За окнами, бывало, серая муть, а в конторе яркие лампы зажжены, эксперты музицируют по кабинетам. Сам конторский воздух наполнен неспетыми ариями, дрожит от волнения и страха. Пташки, готовящиеся стать экспертами, уже натянули на себя жёлтые, розовые или голубые колготки-рейтузы. В лице у каждой — какой-нибудь маленький недостаток или незаметный изъян. Под конец своего правления Ящер стал слишком щедрым и неразборчивым. Всё торжественные собрания с приёмами организовывал. Состав пташек постоянно менял. То одну в фаворитки произведёт и тут же уволит, то другую к себе в кабинет тащит. Говорили, что там у него всё ограничивалось дружескими разговорами о музыке. Главное для него было — вызвать у персонала инстинктивное уважение и страх. Если и были у него другие желания, то вполне умеренные. Связанные с дорогой одеждой и гастрономией, уютом и эстетическим комфортом. Любил отобедать в дорогих ресторанах за счёт конторы. Как-то шкаф антикварный купил для своего офисного кабинета. Потом передумал и отвёз его к себе на виллу. Так этот шкаф ему в душу запал.
Когда Ящер вдруг в один день исчез, насекомые громко затрубили хоботками победу. Среди победителей обнаружились и Рашида с её профсоюзом, и Фамке с её связями с местными политиками, и пара экспертов, якобы пославших антенный сигнал Тыквоголовой. Победители вскоре переругались между собой. А я до сих пор задаюсь одним праздным вопросом. Как вышло, что Ящер пал? Именно пал. Ведь он не был никем свергнут. Как-то задал я этот каверзный вопрос антропологу-неудачнику. Тот ответил мне, что это парламентская демократия переварила и выплюнула его. Втянул меня в бесплодный спор. Когда этот философ начинает спорить, то поднимает вверх патлатую голову, упирается неподвижными глазами в верхний угол потолка и начинает говорить быстро-быстро. Аргументы, как паутину, изо рта ткёт. Минут десять не даёт себя перебить. Потом криво улыбнётся, извинится и в туалет поспешит. Так он и меня оставил наедине со своими страшными мыслями. Выгуглил я как-то от тоски чёрной страничку «Фейсбука» нашего нового министра. А там фамилия и имя Ящера стоят. Среди трёх почётных пожизненных советников некоего закрытого мозгового центра.
20/12/2014
На вчерашнем собрании Косой Вилли делил подиум с Эвой, координаторшей обзорных курсов для мигрантов. У Эвы длинные чёрные волосы, белое неподвижное лицо и большие невыразительные глаза. В конторе ей дали прозвище Кармен. Она носит яркие жакеты и короткие юбки. Ей сорок пять лет, и у неё есть муж и трое детей. С Косым Вилли, у которого есть тоже жена и трое детей, у неё романтическая связь. В конторе Вилли и Эва неразлучны. В обеденное время они садятся в одну машину и едут обедать в ресторан. Эва неспешно ступает по гравию к машине. Вилли шаркает за ней модными мокасинами, наклонив вперёд туловище. Вертит головой с косыми глазами направо и налево. Эва садится, не оправляя короткую юбку, за руль. У конторских насекомых этот ежедневный ритуал вызывает восхищённое шипение, жужжание и какой-то странный сухой шорох. Я давно заметил пугающе зрелую испанскую красоту Эвы. Но мне больше по душе простое девичье обаяние капризной Кристин.
На собрании Вилли и Кармен рапортуют об успехах регистрации. В аудитории стоит тишина. Вилли легко пружинит на кривых ногах футболиста от одного слайда к другому. У Кармен ноги длинные и прямые. Она покачиваются на них, как на ходулях. Кажется, что её зелёная мини-юбка начинается от груди. А гордо поднятая голова скользит поверх графиков отдельно от тела. То, что происходит между этими двумя менеджерами, остаётся для нас, насекомых, непонятным и необъяснимым. Никто не может отрицать торжества их безрассудной любви. Среди серого конторского дня они закрываются в бывшем кабинете Яшера. Если брать во внимание их семейное положение, риск, которому они себя подвергают, может быть оправдан только порывами безудержной страсти. Теми ласковыми словами, которыми они этот частый офисный секс обставляют. А может, они всё-таки не сексом там занимаются? Оба являются членами менеджерской команды. Могут проводить заседания за закрытыми дверями. Так, по крайней мере, я и другие пытаемся себя успокоить на фоне всеобщего смущения. Ведь наш покой, как и равномерное отопление в конторе, мы ценим больше всего. Зачем нам фантазировать на эту опасную тему, воспарять в непонятные сферы, обжигать себе крылья о тусклые, вероятно, уже засиженные мухами лампы? Я не раз ломал голову над вопросом: откуда могла возникнуть эта явная, в глаза бросающаяся любовная связь в нашей конторе? Для меня этот вопрос дополнительно осложняется внешним видом Вилли. Если красота стареющей Кармен ещё может вызвать слабый отклик в моей душе, то как быть с косоглазием Вилли? Я не нахожу ответа, и тогда у меня рождается поистине страшное подозрение. Неужели всё дело в должности директора, которую занимает Вилли?
29/12/2014
Когда вижу, на какие поступки отваживаются автохтоны ради конторского роста, мне становится не по себе. Откуда такая прыть у этих саморефлексирующих и осторожных прагматиков? Возникает и вполне конкретный вопрос: что будет со мной? Слабым экзотическим подвидом с чужеземной артикуляцией и корявым синтаксисом? Заранее обречённым на поражение в любых тараканьих забегах? Вспоминаю Катлин и то, как добра она ко мне была с момента, как меня увидела. И эта первая встреча — какой же чистой случайностью она была! Я проходил по улице мимо незнакомой конторы. Из двери на улицу вывалился лохматый мужчина. Плюнул на тротуар и громко выругался на каком-то славянском наречии. Поймал мой взгляд и быстро спросил: «Словак? Поляк?» Мужчина оказался предводителем словацких цыган. В конторе он требовал денег на дорогу. В качестве компенсации за то, что табор добровольно покидает городской парк. Я быстро понял его намерения. Словацкий язык оказался очень близок к русскому. То же ударение на глаголе «заплатить». Мы вернулись в контору, и я перевёл его требования Катлин. Ей стало понятно недовольство господина в матросской тельняшке под пиджаком. Она была мне очень благодарна и сразу предложила место в конторе. Так всё и началось. В начале действительно было слово. И точный перевод на другой язык.
В то время я уже почти отчаялся найти работу. Бродил под дождём по безлюдным кривым улочкам. Стоял на открытой ветрам мощёной площади с бронзовым всадником. Провожал взглядом из трамвайного окна сапожки студенток на крепких каблучках. И находил в этом грустную прелесть. Самой интересной книгой считал голландско-русский словарь. Некоторые слова, например, «вор», «кашель», «забастовка» на голландском языке казались мне не такими резкими и тяжёлыми, как на русском. Теперь, годы спустя, замечаю, что русские слова возвращают себе мягкость и лёгкость. Снова становятся привлекательными за счёт голландских.
03/01/2015
В этом письме мне хочется открыться тебе. Исповедаться. Для меня очень важно — не потерять душевную связь с тобой. Я понял, насколько это важно, уже в процессе написания этих писем. Я также понял, как нелегко оставаться честным в своей исповеди. Контора впустила меня в социум оплачиваемого труда. Все эти годы я выполнял механически то, что она от меня требовала. Подталкиваемый инстинктом самосохранения и страха. Если в первое время я как-то от этого страдал, то со временем слепота и бесчувственность взяли верх. Остался только узкий просвет между подчинением низкому инстинкту и окончательным падением. Каждый из коллег, проработавший в конторе какое-то время, следует своему инстинкту. Этому и учит контора. Доверять только своему первородному инстинкту. Преодолевать обманчивость эмоций и ограниченность разума. Лули пытается сохранить связь со средой, окружающей её богатство. Фамке пытается следовать своему половому инстинкту и хоть немного эстетически приукрасить его. Рашида отторгает систему и пытается перестроить её на свой лад. Файза безуспешно пытается подстроиться под систему. Эксперты и начальники мутируют и надеются стать незаменимой частью системы. Обманутые системой мигранты беспокойно ворочаются на продавленных матрасах и мечтают вернуться домой с небольшой суммой денег. Меня же переполняет сознание собственного величия. Я исповедуюсь и упиваюсь блеском каждой произнесённой фразы. Как легко становится человеку, признавшему своё поражение! Но непобеждённому и находящему в себе новые силы для борьбы. Благодаря узкому просвету.
08/01/2015
Кто только не пытался у нас стать директором. Даже философ-анархист, доморощенный коммунист с дипломом антрополога. Я его уже упоминал в своих письмах. Крайне левый такой, недоделанный и альтернативный, женатый на африканской беженке. Зовут его Патрик. В один день Патрик пришёл на работу в костюме и белой рубашке. В начищенных ботинках и без галстука. Торжественно немногословный, как иранский посол. Это был день прослушивания кандидатов на пост главного директора. День, когда Косого Вилли временно отобрали на эту высокую должность. Как наиболее внушительного лицемера и притворщика.
Когда Патрик быстро, с преувеличенной живостью, отвечает на вопросы, высказывает своё всеобъемлющее мнение, плетёт из себя бессвязные силлогизмы, смотрит сквозь собеседника выпуклыми водянистыми глазами, хочется только одного — как можно быстрее закончить затянувшуюся беседу. Отталкивающее впечатление усиливается плоским крючковатым носом с раздуваемыми ноздрями. Самими размерами этого сказочно большого носа, похожего в профиль на парус «Летучего голландца». Несомненно, Патрик — наиболее интеллектуальный автохтон в моём окружении. Стоит только посмотреть на наклон его головы над экраном лэптопа. А сколько усердия в очертаниях согбенного туловища! Такое можно увидеть только у завзятого пианиста. И всё же моё описание далеко не исчерпывает сущность Патрика. Если бы мне позволили быть судьёй, то я бы, не задумываясь, вынес ему приговор. Патрик — патологический трус. Сегодня он полностью раскрыл себя. В конторе только и было разговоров, как об исламистском теракте в Париже. Патрик сказал, что он на всякий случай выучил арабскую молитву. И даже промурлыкал её начальную фразу. Рашида засмеялась, остальные только пощёлкали челюстями в жеманном удивлении. Вот что произошло сегодня в нашей конторе.
11/01/2015
После обзорных курсов каждый без исключения мигрант должен определить цель своего пребывания в Бельгии. Составить с помощью сопроводителя долгосрочный план действий. Никто не хочет собирать мусор, зацепившийся в сетчатых заборах, мыть туалеты в резиновых перчатках. Работать на скотобойне или химическом заводе в дыхательной маске. Приходится предлагать им другие проекты, как, например: хозяин мясной лавки «халал», держатель греческо-албанского ресторана-харчевни или же хозяйка салона этнической красоты.
Худая скуластая грузинка. Жёлтый жакет, чёрные рейтузы. Высокие каблуки и цепкие колючие глазки. Смолисто-чёрные волосы. Протестует против своего участия в курсе интеграции на общих основаниях. Упрямо наклоняет острую голову в мою сторону, перебивает и дразнящим голосом растягивает гласные звуки:
— Нет, мне не подходят ваши идиотские планы. Мой фламандский муж подарил мне на днях шоколадную фабрику. На моей фабрике будут работать только новоприбывшие мигранты, будет царить не только дух обожания разных сортов шоколада, но и любовное отношение к упаковке, оборудованию и фирменной одежде. В удачном предприятии всё взаимосвязано, всё приносит выгоду. Простите, но вы и ваша контора — не моего уровня. Я сама могу дать кому угодно курс ориентации.
Я придвинулся к столу, отделяющему меня от грузинки. Задержался взглядом на её верхней губе с едва проступающими усиками и сказал:
— Вот видите, на вашей фабрике будут такие же приоритеты, как в нашем учреждении. Наши щедрые субсидии, как и ваша фабричная прибыль, предполагают любовно-бережные отношения с клиентами. Я в своей работе исхожу из принципа: как можно не любить больных, сирых и убогих, если они к тому же не совсем больные и убогие?
Произнёс я всё это ровным и спокойным голосом. Неужели иммиграция и контора сделали меня выдержанным и мудрым человеком?
13/01/2015
Сегодня до обеда снова обучались сухой регистрации. По распечатанной пошаговой инструкции. Бегали до умопомрачения по «Клетке» в поисках какой-то матричной логики. Под язвительные комментарии Жюли — молодой усатой многоножки. Недавно ставшей матричным экспертом. Похудевшей за месяц на тридцать килограммов и отрастившей себе для работы безмышечные усы-антенны. Теперь она может нестись, практически не спотыкаясь, по закоулкам «Клетки». У неё жидкие белёсые волосы, мерцающие красные глаза и скрытые челюсти. Фамке попробовала сцепиться с ней в принципиальной схватке и была больно покусана. Я сидел в тёмном углу, в стороне от бегающих, пытающихся не отстать, вырваться вперёд, задающих бездумные вопросы. Потерянный, полуживой, на горящих от стыда ягодицах. Мне было невыносимо стыдно за себя. За попусту растраченные годы и напрасно изученные иностранные языки. За золотую медаль из владимирской школы, за униженный Владимир и за обиженного в Австралии Путина.
Ненависть к конторской регистрации, подумал я,— моё последнее оружие в борьбе за сосуществование. Надо уметь скрыто ненавидеть, не терять самообладания и не поддаваться страху. Ухитряться просветлять горькими мыслями самые сумрачные дни.
Перед обедом сделал двенадцать отжиманий от пола. Поел гречневой каши с артишоковой приправой из стеклянного контейнера. В два часа ко мне на приём пришёл невзрачный марокканец. Серая лыжная шапка, щуплый, в потёртом пальто. Прародитель шести детей и муж молодой новоприбывшей марокканки. Сам — мигрант-старожил с бельгийским паспортом. Работал в скотобойне. Теперь безработный со сложной историей болезни. Я долго говорил с ним о программе интеграции, пользу которой он ставил под сомнение. В том виде, как она существует в Бельгии. Мой собеседник показался мне недалёким человеком. Мысли его топтались на месте. Он повторял газетные штампы о дискриминации и терпимости. Пришлось напомнить ему о денежном штрафе за отказ жены участвовать в программе интеграции. В ответ марокканец выпучил по-собачьи умные глаза и заявил, что жена его должна сидеть дома и заботиться о нём и детях.
— Такое возможно только после прохождения курса интеграции,— ответил я.
— Я правоверный мусульманин, член фламандской социалистической партии и не потерплю насмешек над собой и своей женой,— слабым женственным голосом то ли пожаловался, то ли пригрозил он.
14/01/2015
Наша контора пробуждает в обитающих в ней насекомых дурные инстинкты. Лицемерие и трусость здесь так же естественны, как насморк и кашель при простуде. Контора легко извиняет любые дурные поступки и тем самым поощряет их. Бывает, иду утром на работу с бодрым самодовольством. С ощущением, что привычная регистрация не в тягость, а почти в облегчение. Бывший африканский клиент приветствует меня из кабины мусороуборочной машины. Машу и я, улыбаюсь ему в ответ. У входа в контору Патрик преувеличенно дружески хлопает меня по плечу. Рашида за утренней чашкой кофе смеётся над глупостью террористов, отправившихся к девственницам на небо. Коллеги улыбаются и одобрительно кивают в ответ на Рашидину шутку. Из окна виден белый дымок, поднимающийся из трубы отопления. Никто не вспоминает об убитых в Париже евреях. Вот, казалось бы, случай остаться в истории конторы. Открыто встать из-за стола, выразить отвращение, неприятие, несогласие. Поругаться с Рашидой, порвать с конторой и уехать обратно во Владимир. Но молчу, будто дьяволу продал душу. На лестнице встречаюсь нос к носу с Косым Вилли. Тот подавлен, расстроен и сбит с толку. Едва отвечает на приветствие. Опять менеджерские или любовно-семейные передряги? Или, наконец, замышляет что-то против меня?
Иду в серой мути домой. Моросит дождик. На асфальте размокший мусор и окурки. Араб в капюшоне, коротких спортивных штанах обгоняет меня. Глупой гусиной походкой. Старик-автохтон бросает на меня жёлтый трусливый взгляд. Его собачка гадит под столбом. Отовсюду, куда ни посмотри, наваливается тоска. Переходящая в страдание, когда сам отрезаешь себе все пути, загоняешь себя в угол. Нужен ли я кому-то здесь, среди стареющих автохтонов и мигрантов? Нужен ли я ещё кому-то во Владимире?
18/01/2015
Достаточно проснуться в выходной день раньше обычного. И чуть напрячь память. Десятилетний мальчик едет в валком автобусе на урок музыки. По едва освещённым снежным улицам маленького городка. Сидит на стуле в больничном коридоре. Прислонился к маме, которая поправляет ему воротник рубашки и расчёсывает ему волосы. В тепло натопленном классе мальчик быстро решает задачки по математике. Смотрит на полусогнутую спину девочки, сидящей на парте перед ним. На чёрные пуговицы её платья. Таня Сидякина — девочка-отличница, в коротком школьном платьице — коричневом тюльпане и розово-кремовых колготках.
Вчера ходил с коллегами на экскурсию в средневековый замок. Это был день, посвящённый сплочению коллектива. Завели нас всех в маленькую комнату какого-то принца. Запах сырости и старого дерева. Подростковые одежды принца. Вот здесь он истомился от неизвестной внутренней болезни.
Проснулся среди ночи. Зажёг настольную лампу. Пишу письмо. Вглядываюсь в моё подростковое самосознание. И нахожу в нём трещинку. Любопытную странность. Несмотря на очевидную склонность к точным наукам, меня буквально завораживал школьный учебник по истории средних веков. С цветными картинками и гравюрами. Изображениями горожан и крестьян в странных шапках и костюмах. Рыцарей и трубадуров. И вот я, уже взрослый варвар-мигрант, хожу среди замков и костёлов той эпохи. По мощёным мостовым, загаженным мусором и собачьим дерьмом. Живу в средневековом центре города, работаю в одной из сторожевых башен. Получаю известия о жизни владимирского народа по сателлитному телевидению. Просыпаюсь в холодном поту среди холодных простыней. Спрашиваю себя: какая умственная лень, туманная химера или внутренняя болезнь заставила меня забыть, а значит, предать моё детство, мой снежный город Владимир, мою нежную подростковую любовь? Вновь засыпаю. Меня будят и говорят: пора. Школьные каникулы я провёл у бабушки и дедушки. Теперь уезжаю от них ночным поездом. Папа снимает с меня плед. Мне не удаётся перебороть глубокий сон, и мама тормошит меня за плечо. Родные голоса, зажжённая люстра, яркие цвета пледа резко, как по струнам, бьют по моему слуху и зрению. Всё вокруг оставляет глубокое и тяжёлое впечатление, заманчивое именно своей неизведанной глубиной.
19/01/2015
Промозглое тёмное утро. Захожу в свой рабочий кабинет. Открываю окно в серый плотный туман. Опускаюсь на пол и делаю двенадцать отжиманий от пола. Встаю и через несколько минут вновь опускаюсь на руках на пол. Замечаю лужицы дождевых чернил от раскрытого возле батареи зонтика. Прозрачные капли, высыхающие на его натянутой чёрной материи. Вдруг дверь порывисто открывается. Входит худой мужчина с сумкой. В джинсах и дождевике. Принесённый в мой кабинет логикой какого-то кошмара. Вглядываюсь в тёмное заскорузлое лицо с изъеденными голодом щеками и воспалёнными глазами. Иранец — определяю один из расхожих мигрантских типов. Автоматически перестраиваюсь на Pidgin English. Иранец представляется Сириусом. Имя такое. Бывший иранский коммунист. Отказной проситель бельгийского убежища. Попал ко мне в кабинет как к единственному мужчине этого заведения. Женщин он ненавидит.
Пугает и оскорбляет их на улице. Кричит в полицейском участке, что бельгийская королева — шлюха, и ещё что-то о бельгийском короле. А полицейские на это никак не реагируют. Никто его не бьёт и не наказывает. Вот только документы на постоянное проживание ему до сих пор не дали. Живёт уже пятый год в грязном пристанище для нелегалов. А там полно курдов, негров и арабов. Арабы покупают у негров краденые лифчики для своих жён, а сами торгуют бесплатными памперсами, автоматами и гранатами. Во время разговора чувствую, что мне грозит какая-то опасность. Как будто иду по шаткому мостику над бездной. Внимательно слушаю и киваю головой в такт безумию своего клиента. Безумию иранского Сириуса. Как того требует инструкция конторы. Ребёнок, скользящий по замёрзшему озеру, улыбается до последней минуты, пока не ломается лёд. Мне становится жутко, я медленно качусь, не вставая со стула, к открытому окну. За окном пожарная лестница. Продолжаю делать вид, что внимательно слушаю. Иранец требует статуса легального проживания, но самое первое его требование — переезд в отдельный дом. Он не может больше жить в беженском общежитии. Просыпаться среди завываний молящихся мусульман, среди криков их новорождённых детей. Слушать плевки и шарканья сандалий босоногих арабов, их преувеличенно слащавые приветствия по пути в туалет. Даже самый захудалый араб имеет право на долгое приветствие своего соплеменника. Он сходит от этого с ума.
Сириус прервал свою речь и посмотрел на меня. Взгляд его затуманился, соскользнул с моего лица, голова опустилась, руки полезли в сумку. Он достал оттуда бутылку и начал лить себе на плечи клюкающую жидкость. Лужа под его ногами растекалась. Резкий запах бензина ударил мне в мозг.
Я приподнялся со стула и закричал трубным голосом:
— Sirius! Listen to me. My grandfather and my father were communists. The Red Army Colonels. Don’t do this. Your death is a victory of our enemies.
Cириус стоял с зажигалкой в руке. Я забрался на подоконник и быстро, с невесомой лёгкостью, спустился на асфальт по пожарной лестнице. Приказал испуганной арабке в приёмной вызвать полицию. Приехавшие через пятнадцать минут полицейские осторожно сняли с Сириуса дождевик и отвезли его к психологу. Коллеги поздравляли меня. Фамке кинулась мне на шею и принялась целовать в щёки. Лули, Рашида и Файза последовали её примеру.
28/01/2015
На лицах новых сотрудников нашей конторы отражаются страх и трепет. Я имею в виду автохтонов. Об аллохтонах и говорить не стоит. У них трепет гипертрофированный, болезненно выпяченный, не поддающийся описанию. Интересно наблюдать за новичком-автохтоном в конторе. За тем, как он (она) знакомится с сухой регистрацией, липкой паутиной и коллегами-пауками. Как скованно улыбается. Нервно посмеивается. Сосредоточенно слушает. Невпопад качает головой в знак согласия. Восклицает с придыханиями всякий вздор. Как сидит на собрании, краснеет ушами и обводит ошалевшим взглядом коренных обитателей конторы. Пауков-старожилов самых необычайных разновидностей. Только долгие месяцы спустя новичок пообвыкнет, произнесёт первые естественные звуки. А пока он всего лишь необученный, малограмотный и молчаливый паучок.
Даже начальники содрогаются от страха перед своим первым появлением в нашей конторе. Косой Вилли, помнится, протянул мне потную ладонь в мужском туалете. Замялся на выходе. Вёл я его по коридорам на собрание-представление и успокаивал. Мол, тутошние самки не так страшны, как на первый взгляд может показаться. За исключением, пожалуй, верховной правительницы, Тыквоголовой. Эта, должно быть, родилась специально, чтобы руководить нашим интеграционным агентством. Упомянул я и Кармен. Как очень самоуверенную и педантичную координаторшу. Иногда мне кажется, что я обладаю каким-то чертовски провидческим даром. Не я ли вложил имя Кармен Косому Вилли в уши? Косой Вилли, наверно, думал, что если он овладеет телом Кармен, склонит её к возобновляемому любовному акту, то это победа. Что с ним после этого ничего плохого не случится, как с генералами на пенсии. Типичная ошибка примитивных самцов его подвида. Кармен недавно сама стала верховным и единовластным провинциальным лидером. Непосредственно под покровительством Тыквоголовой. А Косой Вилли остался у разбитого корыта — сидит уже третью неделю дома, мутирует в депрессии. Его жена-домохозяйка решает, что с ним дальше делать. Годен ли он ещё на роль хищника-добытчика, или лучше бросить его высыхать с пробитым панцирем в больничном приюте. Признаюсь, что я долгие годы наивно недооценивал жестокость здешних нравов. Но некоторые факты и мои собственные исследования в этой области подтверждают самое худшее.
30/01/2015
Мне исполнилось двадцать семь лет. Пора подвести кое-какие итоги. Родился я в тот год, когда рухнул Советский Союз. Я был маленьким ребёнком в это время. Поэтому с меня и спроса нет. Но замечу, что и взрослые из того времени отнюдь не поумнели и не прозрели после подобного эпохального события. Большинство занялось мелким бизнесом. Каково же было юноше, подобному мне, преданному науке, саморефлексии и самопознанию? Что мне оставалось, как не прикладная лингвистика? Выучил я худо-бедно теорию и практику нескольких европейских языков. (До сих пор липнут ко мне иностранные языки. Сейчас польский изучаю. Слишком много поляков сюда приехало.) Лёг я на почву со своими дипломами, прижался всем телом к владимирской земле и занялся разными переводами. Что я только не переводил: инструкции пользования бытовыми приборами, описание оборудования скотобойни, бахвальство производителей итальянской шоколадной пасты, торговые договоры и судебные приговоры. Миллионы зачерствелых, покрытых коростой слов, упакованных и расфасованных, с ярлыками и торговыми марками. Соль и фасоль заняли всё пространство моей маленькой комнаты, и мне стало трудно дышать. Захотелось послушать живую иностранную уличную речь, вместо того чтобы беспрестанно справочники и словари в Интернете листать. К тому же, ты сама знаешь, денег на жизнь во Владимире нашей семье всё равно не хватало. Вот и отправился на заработки за границу. Думал, что научные исследования никуда не убегут, что ими можно везде заниматься. Вот чем это всё закончилось. Письма теперь пишу. И рад тому, что ты находишь их интересными.
02/02/2015
Сегодня мой кабинет посетил афганец Джавад. Он учился в университете в Ташкенте, воевал подростком с душманами на стороне советских войск. Джавад носит европейскую одежду. Почтительно со мной здоровается. С военной выправкой ставит ноги на одной линии, наклоняет вперёд прямое туловище, опускает слегка голову и протягивая мне руку поверх стола. Мне приходится вставать со стула, чтобы дотянуться до его руки со сжатыми пальцами. Ладонь лодочкой — это знак уважения ко мне или конторе, а может, проявление тихого отчаяния. Двое его сыновей пожаловались школьному учителю на суровость отцовского воспитания. Сыновей забрали от родителей и поместили в интернат. Джавад отнёсся к этому недоразумению со стоицизмом афганского коммуниста. Уже второй год пытается с моей помощью добиться встречи с сыновьями. От которой они категорически отказываются. Помнишь, у нашего отца-командира полка был личный водитель? Улыбчивый молчун по имени Володя? Джавад на него очень похож. Такие же тихие огоньки в глазах, такое же открытое мальчишеское лицо. Пусть и изборождённое глубокими морщинами.
Сегодня Джавад был по-особенному возбуждён. Руки его слегка дрожали. Обычно после моего бесплодного телефонного звонка в интернат Джавад кивал головой и покидал мой кабинет. Но в этот раз, словно подчиняясь какому-то закону природы, он остался сидеть на стуле и заговорил со мной.
— Я думаю, что моих сыновей рекрутировали и скоро отправят в Сирию. Мулла мечети недалеко от моего дома — известный салафит. Я знаю этого типа ещё по Афганистану. Он был главным душманом в отряде тайманийцев. Получил здесь статус беженца не под своим именем.
Превозмогая навалившуюся усталость и беспомощное раздражение, я предложил Джаваду обратиться в полицию.
— Я туда уже обращался,— тихим голосом сказал Джавад.— Там смотрят на меня бараньими глазами, разводят руками и выпроваживают поскорей на улицу. Сегодня шёл к тебе в кабинет и думал о своей жизни. Никогда и нигде не чувствовал себя таким беспомощным, как в Бельгии. Даже в Афганистане всегда жил надеждой. Помню, анекдоты про талибов друзьям рассказывал. Хочешь один послушать? Я не буду долго тебя задерживать. Итак, какая смерть самая прекрасная? Смерть талиба от дрона. Почему? Не знаешь? Потому что избранная, посланная с небес, мгновенная и… не моя, а моего злейшего врага.
Джавад стоял и глубокомысленно усмехался, словно придумывал продолжение к анекдоту. И действительно, после короткого смеха снова заговорил:
— Проходил сегодня мимо школьного футбольного поля. Талибы копошились там, как мыши. Выкапывали ямы и устанавливали в них столбы. Репетировали что-то. Нам всем надо быть начеку.
Вместо ответа я принялся изучать тыльную сторону своих рук, выдержал паузу и назначил встречу с афганцем через две недели.
05/02/2015
Сегодня утром выпал снег. К обеду он растает и смешается с грязью. Но пока ещё мягко поскрипывает под ботинками. Как во Владимире по дороге в университет. Когда думаю об университете, вспоминаю почему-то прежде всего библиотеку и студенческую столовую. Сафьяновые тома Пруста издательства «Плеяда» под замком в стеклянном шкафу. Свою голодную растерянность. Симфонию съедобных запахов, света и яркого макияжа девушек. Затем неизменно вспоминается Лилия Чуйко с её сдержанной всепонимающей улыбкой, скреплённой тонкими губами, и ещё одна сероглазая девушка, на которой я чуть не женился.
Почему я не еду домой? Все мои исследования практически закончены. Никаких остаточных амбиций не наблюдается. Краски вокруг меня блёкнут, звуки становятся привычными, артикуляция неродного языка — стабильной. Нет больше азарта первооткрывателя и никаких исследовательских тайн. Последняя деталь скучно ложится в пазл. Мигранты принимают меня за автохтона. Автохтоны спрашивают дорогу в парке, как у своего.
Наверно, пришло время признаться тебе, что я влюблён в женщину на двадцать лет меня старше. Это небольшого роста француженка из Нормандии. У неё прямая спина, распущенные светло-русые волосы. Тонко вылепленное лицо. Той простой и поразительной красоты, которую многие не ценят и пытаются испошлить. Я признался ей в любви во время нашей второй встречи за столом конторского кабинета. Она ничего не ответила. Только внимательно, с чуть приоткрытым ртом, прислушивалась к моим словам. Потом мы договаривались о встрече по телефону. И каждый раз она, после моих вопросов, молений и уверений, называла мою любовь безысходной. Она замужем. Состоит в бездетном браке с фламандцем. Она так трогательно спрашивает меня о родителях, о Владимире и о тебе, что мне хочется плакать от счастья. Я бы мог долго писать об этом. Для этого понадобился бы роман. Роман о любви, а эти письма не о том. Они лишь отголоски неравной борьбы вдохновения с повседневностью, наполненной конторой, автохтонами и мигрантами.
10/02/2015
По дороге в контору замечаю, что светать начинает раньше. Зажжённые фары автомобилей уже не слепят глаза. Голоса школьников — детей арабских и африканских мигрантов — приглушены густым молочным туманом.
Мужчина-автохтон пролетарского типа проходит мимо энергичной походкой. В кожаной куртке и с зажжённой сигаретой в зубах. Утро учит смирению. Тому, что надо принимать всё как есть: мигрантов и автохтонов, контору и послеобеденную пустоту. Я захлёбываюсь от собственного благодушия.
Косой Вилли курит у входа в контору. Порывисто подносит телефон к уху, едва кивает мне головой и отворачивается. Он оправился после трёхнедельной мутации. Вышел на работу с починенным панцирем. (Тыквоголовой, наверно, было проще посадить его у нас мелким начальником, чем выгнать зелёного политика из конторы.) В девять утра начинается собрание. Тянется оно медленно и лениво. Собрание, собарание, баранья процессия. Косой Вилли — впервые в роли локального лидера — сидит в кресле. Уткнувшись косыми глазами в «Самсунг Галакси». Каждый из нас — на своём месте в упряжке. Сопроводители по традиции несут своего лидера на своих плечах, как эмира на паланкине. Первый удар кнута Косого Вилли приходится на меня, переднего левого пристяжного. Стегает он меня с насекомой свирепостью, недолго думая и наотмашь. За то, что я — доморощенный умник-аллохтон — связался поверх его головы с Тыквоголовой. Предложил ей доносить на подозрительных клиентов — потенциальных мусульманских радикалов. Отмечать их фиолетовым цветом в регистрационной клетке. (Это было самовольная инициатива Лули и Файзы.) Взбрыкиваю я всеми своими конечностями и влетаю кулаком в широкое, мягкое, податливое лицо Косого Вилли. Как тот щуплый подросток из школьных времён. Удар получается несильный. Но Косой Вилли падает с паланкина на пол. И остаётся там театрально лежать, дожидаясь прихода полиции. Пытаюсь несколько раз поднять его длинное тело за плечи. Заставить его честно драться. Плюю в лицо этому подлому трусу. Пинаю напоследок пару раз ногой в бок. И покидаю контору, чтобы больше в неё никогда не вернуться.
На день рождения француженка подарила мне открытку. С красным горным перуанским пейзажем. Это единственная страна, куда она хотела бы уехать. В этом она мне недавно призналась. В тот единственный раз, когда она хотя бы в мыслях допустила, что оставит ради меня своего пузатого фламандца. Я готов с ней поехать куда угодно. Я готов умереть рядом с ней в одном бомбоубежище. Думаю, после нескольких месяцев путешествий по перуанским Андам мне удастся уговорить её поехать со мной во Владимир. Она там в университете французский язык сможет преподавать. Лекции о Прусте с кафедры читать. Во Франции Пруст давно никому не нужен. А у нас его с удовольствием почитают.