Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2015
Посевная
Постоянно думаешь: только бы не началось.
И под сердцем колется ноющий ржавый гвоздь.
Фронтовые сводки с полей, а хочется посевной.
Постоянно думаешь: ну это же не со мной.
Это где-то в книжках, кино, далёком чужом краю.
Что бросаешь в землю весной, то осенью соберут.
И хотелось сытное в землю бросать зерно,
Зарастай зелёной травой, злобой прорытый ров.
Говорит мне сын: «Вот с этими прадед мой воевал».
Почему у весны опять звериный такой оскал?
Почему слетается вновь чёрное вороньё?
Только эта земля моя, а я не отдам моё.
Легенда
Погиб мой край, нелюбимый пасынок
У неньки в лентах, с дешёвым пафосом,
Распят под флагами ядовитыми,
Чужими флагами, жовто-блакитными.
Погиб мой край, города разрушены,
Поля сожжённые, люди изгнаны.
В столице скачет зверьё двурушное,
А на руинах вороны тризнуют.
Погиб мой край, смертью храбрых рухнувший,
Вот как стоял, в полный рост, не согнутый,
Небесное войско пополнив душами…
…Снарядами вспаханы пашни, не сохами.
Погиб мой край, равнодушьем преданный,
Под похоронное сдан молчание,
Его сыны стали вровень с предками
Республики, навсегда отчаянной.
Погиб мой край, под хруст попкорновый,
Подан перцем к чужому ужину.
Такие вот, как он, непокорные —
В торгашеском мире давно ненужные.
Погиб мой край, просто стал легендою,
Здесь столько раз степь сгорала вольная.
Донец течёт пулемётной лентою.
Погибшим — слава, уже не больно им.
Вербная колыбельная
Когда теряешь дома и страны,
Когда с родными людьми в разлуке,
В чужих углах просыпаться странно,
И пахнет воздух весенний луком.
Когда живёшь будто по Ремарку —
Никто не верит, что убивают,
Обратно гонят и, как помарку,
Стирают… Скоро неделя вайи.
Проходит ночь — только грусть и кофе,
На горизонте огни потухли…
И выстлан вербою путь к Голгофе.
…И режут лук на небесной кухне.
Июнь 2014
И в красное запачканный манжет…
Под ноги воин карабин роняет,
И кружатся вокруг лжецы роями,
Шампанское несут и бланманже.
И выпирают из кустов рояли,
И сеет небо смертное драже,
И у?же не бывает путь ужe,
И кто б ни победил — все проиграли.
Шуты по трупам рвутся в короли —
Обломками былой страны рулить,
Нахально соревнуясь в произволе.
Смертям и разрушеньям сбился счёт,
И маками кровавыми цветёт
Пшеницей не засеянное поле.
Жернов
И когда захочешь границей отгородиться,
Повторяя: «Не сторож я, Господи, нет, не сторож»,—
То беда вернётся в твой дом, как всегда, сторицей,
И болит, так болит, за какую струну ни тронешь.
И пока ты прячешься, где-то приносится жертва —
За отсрочку недолгую, за мимолётность покоя,
Беспощадный уже запущен неждущий жернов:
Перемелет в муку — то не хитрое дело такое.
Раскроили рвами землю Войска Донского,
Но в степи не скроешься — степь навсегда едина.
И здесь общая память и общие путь и Слово,
Знамя деда поднимется в небо руками сына.
Только б не было поздно, на чашу весов небесных
Не легло бы предательство каиновой печатью,
И не стало б в земле от могил свежевырытых тесно.
Не зависла б рука: в книге жизни тебя отмечать ли?
Тонкой нити родство над какой нас бездной держало,
Проходила орда — выживал, кто не встал на колени.
И сегодня решается — будет ли вырвано жало
Или завтра ковыль зазвенит над великим забвеньем.
Киевская колыбельная
Сестрёнке Алёне
Зверь не возьмёт этот город, не плачь, сестрёнка…
Рвали живое, выискивали где тонко.
Жгли этот город, пытали его, крушили.
Но не дойдут до стены они Нерушимой.
Белая гвардия здесь, на Андреевском спуске,
Дальше пределов души никого не пропустит.
Молятся денно и нощно за город святые,
Память и веру никто у нас не отнимет.
Сколько б на город ни двинули чёрного нала,
Тени расстрелянных встанут у Арсенала.
Сколько б зверьё ни куражилось дико и яро,
Не перейти им границы Бабьего Яра.
Каждой тропинкой и каждым обугленным домом
В руки не дастся город чужим, незнакомым…
После поднимется вновь в красоте своей древней,
В листьях зелёных срубленных сворой деревьев.
Нет ничего — колокольни чтоб выше Лаврской,
Тонкое держит — не может оно порваться.
Утром проснёшься — весна наступила нежданно,
И на Крещатике снова цветут каштаны.