Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2015
Наш диалог пришёлся на конец января, когда знаменитая русская писательница, лауреат многих отечественных и международных премий, в том числе — имени Анны Ахматовой и Антона Дельвига, приезжала в Пермь на вручение ей награды общественного признания — ордена Достоевского I степени. Около года мой диктофон хранил сенсационное откровение, сделанное автором известных и любимых в народе книг: «Кремлевские жёны», «Жёны русской короны», «Дети Кремля», «Жена и муза», «Альбион и тайна времени», «Исчезновение императора».
А именно: Лариса Николаевна призналась, что эти и многие другие «известные и любимые в народе» книги стали в некотором роде операцией прикрытия, потому что на протяжении всей своей жизни писательница работала над главным трудом — «Василисой». Жанр его определить сложно. Кто-то называет это произведение футурологическим и нумерологическим романом о тайнах Земли и мироздания. А кто-то — сводом предсказаний, близких «Центуриям» Нострадамуса.
Что же подвигает меня огласить нашу беседу сейчас?.. Нет-нет, не только приближающийся юбилей Ларисы Васильевой. Всё происходящее в масштабах нашей планеты — череда катастрофических наводнений и засух, оползни, сели, ураганы и температурные скачки климата — слишком стало напоминать содержание «Василисы». Написанный и опубликованный текст обрёл свою грозную материализацию. Не опоздать бы!..
— Лариса, прежде вдену бирюзовую серёжку в мочку твоего уха. Сейчас пошла мода — целая череда астрологов и экстрасенсш ударилась в писательство. Например, Павел Глоба издал роман. Вполне читабельный и даже полифонический. Но масса примеров похуже. А вот ты, если посмотреть на твоё творчество в развитии, начиная с первого поэтического сборника «Льняная луна», совмещаешь в себе по меньшей мере две неизменных ипостаси. Сказительство и предсказательство. Причём второе — изначально, с первых же дней сказительства. И в данном случае меня особенно волнует и привлекает образ твоей Василисы. Он ведь возник у тебя первоначально ещё в стихах? И даже выходила книжка с одноимённым названием? А недавно увидела свет большая «Василиса». Между первой и второй «Василисой» «перерывчик» был не в пример застольной поговорке. В жизнь. Получается, большая «Василиса» — книга всей твоей жизни?
— Знаешь, это всё как будто не моя затея. Словно кто-то сверху подсказал. Мне нужен был мой двойник, который был бы — и я, и не я. Двойник, за которого я могла бы спрятаться. Уйти от своей реальной жизни и даже от себя пишущей — в нечто, немного потустороннее. При всём при этом мне необходим был такой же двойник, но мужской. Я всегда была в поиске брата (так я его называю) — литературного брата, «должность» которого в разное время «исполняли» то Серёжа Поликарпов, то Юра Кузнецов, немножко Глеб Горбовский, и каким-то образом я приспосабливала на эту «роль» Колю Рубцова, но очень слабо. То есть не муж, не друг, не возлюбленный, а человек, думающий близко, но видящий мир глазами мужчины. Ты прав: сначала у меня появилась небольшая одноимённая поэма «Василиса». Однако уже там, одновременно с образом Василисы, возникает и образ этого её спутника.
— В чём же заключалась потребность в двойничестве? Тебя что-то в самой себе не устраивало?
— Мне не хватало воздуха, полёта, определения фантазии, уловления каких-то верхов — там, в небесах. Не хватало какой-то фигуры высшего свойства, которая была бы более чем я. Или скажем так: мне не хватало моей идеальной формы.
— Но откуда пришла к тебе Василиса? Из некой анаграммы, заложенной в сочетании имени-фамилии — Лариса Васильева? Ты Василису придумала? Или она тебе приснилась?
— Сначала приснилась…
— Ты можешь её описать?
— Лица у неё нет. Но фигура есть. Она высокая — выше меня, в белом. И отвечает на все мои вопросы, на которые ответить не могу.
— Ты впадаешь в некий транс, в сумеречное состояние, прежде чем вызвать её?..
— Нет, я просто пишу стихи или излагаю мысли в прозе, а Василиса каким-то образом мне их диктует.
— Извини, что я перехожу на лексику психиатра: «И давно это у вас, Лариса Николаевна?»
— Не помню времени, когда это начало проявляться. Давно. У меня были стихи, с Василисой связанные,— одни, потом вторые, затем — целый стихотворный цикл, где есть такие строчки:
Случайность — плохая актриса,
В постели зато хороша.
Но это была Василиса —
Зовущая к свету душа…
Помню, Саша Иванов, наш сейчас уже немного подзабытый пародист, тут же схватил это четверостишие, и у него в какой-то телевизионной передаче «постель» моя крутилась довольно долго. Что очень возмущало моего сына. Он даже порывался: «Я набью ему морду!» Но я-то как раз была к этому благосклонной. Пусть болтают — я ведь не придумала образ Василисы, он возник как бы вне меня, но во мне. И помогал, и помогает.
Но, как я уже сказала, у меня ещё был и мужской двойник — Михаил Трофимович Панченко. Он умер в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, но это совершенно реальный человек. Старший преподаватель факультета журналистики … «Да ты замучила Михаила Трофимовича!» — сетовал Олег. Михаил Трофимович был небольшого роста и совершенно неприметной внешности. Но когда он говорил, весь преображался!
— При этом ты вела записи или запоминала?
— Самое поразительное: я начинаю записывать — и ничего не получается. Включаю диктофон — Михаил Трофимович говорит так, что можно с ума сойти, как необыкновенно и ярко! И я это всё ловлю, а потом, когда прослушиваю записи, происходит странность: это куда-то всё пропадает. То есть записи остаются, но не впечатляют. Более того, я устраиваю встречу с Михаилом Трофимовичем на телевидении. Это было в день, когда умер Брежнев. Телевизионщики первого канала записывают Панченко. И спрашивают: «А, собственно, что такого во взглядах этого человека?! Он произносит общеизвестные вещи. Это совершенно не интересно!» — «Да!..— почти радостно соглашается Михаил Трофимович.— Я произношу общеизвестные вещи, но свожу концы с концами, чего люди обычно не делают». Однако телевизионщики — люди циничные, они пожимают плечами: «Объясним это всё тем, что Лариса Васильева расстроилась по поводу смерти Леонида Ильича — и…» И материал в эфир не вышел.
— Но всё-таки тебе ведь удалось воспроизвести некоторые взгляды Михаила Трофимовича в «Василисе»?
— Я получила его тринадцатую тетрадку. Даже не всю её воспроизвела…
— Но сейчас мы с тобой ведём речь как некие посвящённые или заговорщики, а я хочу, чтобы предмет нашего диалога был понятен читателям. Попробуем выстроить концепцию «Василисы» как таковой. Давай зацепимся за оселок…
— Главное в этой книге — её идеология. И она заключается в том, что Земля — гигантский зародыш в матке мироздания. Причём — на седьмом месяце. Впрочем, кроме Земли, там сидит ещё один плод женского рода. Это Венера. И шесть зародышей-мальчиков: Марс, Юпитер, Сатурн, Плутон, Нептун, Уран.
— Почему — именно на седьмом месяце?
— А потому что… семь дней творенья. Оно заканчивается седьмым днём. И человечество находится либо в начале седьмого дня, либо в начале восьмого. Я думаю, что всё-таки — в начале седьмого дня. Шестой день — это когда Бог создал мужчину и женщину. А седьмой — когда Он собирает всё, что сделал до сих пор,— и природу, и животный мир, и человека, и в его лице — женщину и мужчину…
— Тогда что означает в твоей трактовке пребывание зародыша Земли на седьмом месяце?
— Седьмой месяц — это всё то, что до сих пор мы сделали, что увязывается между собой и обретает образы гармонии. А на восьмом месяце — усиление сделанного. Седьмой месяц, он настолько особенный и завершённый, что ребёнок, рождающийся в это время, уже вочеловечен и будет жить. Восьмимесячные, как правило, не живут, потому что там опять идёт процесс нарастаний. А тут — как бы всё закончено, гармонично.
— А как же: «Я не ищу гармонии в природе. / Я до сих пор, увы, не различал»? Если память мне не изменяет, эти стихи написаны Николаем Заболоцким где-то в сороковых годах прошлого века, а как будто предвосхищают день нынешний. С точки зрения человека сегодняшнего, всё то, что теперь на нашей планете происходит, есть сплошная дисгармония — в окошко глядеть не надо. Как же совместить гармонию существования Земли на седьмом месяце с тем, что человеку не приходится «искать гармонии в природе»?
— Это — с точки зрения мужчины. И в этом смысле Заболоцкий — очень мужчина. Женщина ищет только гармонии.
— То есть даже в дисгармонии…
—…она её найдёт!
— Хотя в концовке своего стихотворения Заболоцкий, на мой взгляд, приходит к тому же:
Так, засыпая на своей кровати,
Безумная, но любящая мать
Таит в себе высокий мир дитяти,
Чтоб вместе с сыном солнце увидать.
Впрочем, ты ведь не ради красного словца обмолвилась о седьмом месяце зародыша Земли?
— Дальше получается так. Если это конец седьмого месяца, то идёт гармонизация. Она заканчивается, и плод уже в какой-то степени готов выйти. Но он не выходит, продолжает нарастать мясо и всё то, чем он станет. Идёт укрепление. Вбирая нарастание двух гармонических колец, эта восьмёрка уже ведёт в бесконечность. А потом наступает девятый месяцУ меня странно получалась эта книга. Начиная с самого первого месяца, я не знала, что будет дальше.
— Полагаю, шёл некий процесс кристаллизации, и на то, чтобы родилась наконец «Василиса», ушли годы?..
— Ты прав. Были перерывы. И на это ушли годы. Но когда я начала печатать «Василису» в журнале «Наука и религия», у меня появилась необходимость каждый месяц сдавать материал. «Василиса» печаталась здесь четыре года! Бедная «Наука и религия»!..
— Но параллельно ты работала над какими-то другими своими творениями? «Кремлёвскими жёнами», «Женами русской короны», «Евдокией Московской», стихами?
— Я жила, ездила куда-то, писала другие книжки. Но всегда знала: у меня есть «Василиса». И всегда к ней возвращалась. Чувствовала: это главная моя книга. Но всё то, о чём я в ней написала (что Земля — зародыш в матке мироздания), должна была доказать. И доказываю это с помощью… «инструментов». Один из них — циферблат. Другой — алфавит. В алфавите много букв. В циферблате — девять знаков. Причём ко мне пришла эта мысль совершенно неожиданно и по пустяковому случаю.
Сижу и надписываю конверт. Заполняю индекс, где проставляются цифры. Предположим, один, два, три, четыре, пять, шесть. Пишу их, потом продолжаю до десяти: семь, восемь, девять… Девятка и шестёрка очень похожи. И вдруг я вижу, что это картина развития зародыша! В матке. Вот единичка, когда как будто бы ещё ничего нет. Дальше — двойка. Появляются ручки, ножки, головка. Ножки — ещё не ножки, но — уже хвостик. Тройка — что-то уже из области духа и души, не материальное, но уже связанное между собой (ведь дух — мужского рода, а душа — женского). И дух находится в душе. Как мужчина в женщине. Потом — четвёрка. Не совсем понятное мне. Пятёрка — увеличенный зародыш. Даже головка видна. Шестёрка — закрытая, законченная пятёрка. Семёрка — тот самый месяц, на котором Земля якобы находится сейчас. Восьмёрка… А девятка — это когда плод будет выходить. Головкой пойдёт… А что будет с Землёй, когда она начнёт выходить на девятом своём месяце, не знаю.
— То есть книга «Василиса» развивается сама по себе? Она даже не закончилась? А растёт вместе с развитием…
—…Земли. Я должна протащить идею, что именно цифры мне показали развитие зародыша. Разговариваю с одной гинекологиней. Рассказываю ей то, что сейчас — тебе. Но — попроще. Она выслушивает. Восклицает: «Как интересно!» Переходим на другую тему.
Минуло примерно полгода. В это время я изменяю «Василисе» с кем угодно из героев других своих книг. Звонок. Та самая гинекологиня: «Лариса Николаевна, помните, вы мне как-то говорили про особенность цифр? Что они — как развитие зародыша… Это вы придумали? Или где-то прочитали?» Спрашиваю: «А вам какая разница?» — «Ну, я всё-таки врач — мне интересно знать». Я: «Это я придумала. Нигде не прочитала». Она: «Дело в том, что я недавно смотрела шестимесячную беременность и вдруг, повернув живот пациентки, увидела то, о чём вы говорили: тот самый зародыш, что крутится в матке в околоплодной воде, которой являются океаны и моря, омывающие остатки суши, пока что ещё прикрытой…»
«Ну, хорошо, вы до этого додумались,— продолжает гинекологиня,— я смотрела и другие месяцы беременности. Всё сходится. Про шестой месяц я уже сказала. Дальше не смотрела…» Я: «Вы можете всё это записывать?» Она: «Упаси Бог!» — «Почему?» — «Да потому что вы это получите, увидите, что я права и вы правы тоже, и на радостях ещё где-то напечатаете. Меня главврач давно мечтает отправить на заслуженный отдых — я пятнадцать лет переработала, а мне ещё внуков поднимать. Чего это я буду записывать? Нет, и не подумайте, откажусь я от всего, что вам сегодня рассказала…»
— Галилея из вашей знакомой не получилось…
— Не получилось. И я больше ни к кому по этому поводу не обращалась. Нет, я несколько раз на сей счёт, конечно, говорила, и некоторые очень понимающие гинекологи-женщины мою идею поддерживали и подтверждали. И мне стало интересно это зафиксировать. Что я и сделала в «Василисе». Причём я не медик — не претендую ни на что. Я претендую лишь на одно — чтобы меня поняли и, может, развили мои идеи, если это интересно специалистам. Потому что Земля — это наша матерь, а она, как правильно примечал Вернадский, требует к себе внимания. Она — живая. Она — существо и вещество, вместе взятые.
— Ты сказала, что на протяжении четырёх лет публиковала «Василису» в «Науке и религии», но всем содержанием этой книги ты хлещешь по обе стороны — и по науке, и по религии…
— Правильно!..
— Потому что современная наука не в состоянии объяснить очень многое, что происходит, по крайней мере, в развитии Земли (я уж не говорю про глубины Вселенной) и чему мы с каждым днём становимся свидетелями. А религия, она, по определению, остановилась, замерла в некой константе и не желает наблюдать каких-то подступающих к нам очевидностей. Но то, что ты раздаёшь двум сестрам по серьгам, бумерангом тебе не прилетело?.. Или учёные вкупе с церковными иерархами в принципе не хотят этого замечать?
— Это — раз. Во-вторых, я баба. Да ещё поэтесса. Сижу на ветке и чирикаю. Если б я ещё была мужиком, да к тому же крутилась в науке, меня бы точно — задушили. Ко всему прочему я — дочка какого-то засекреченного человека, одного из создателей танка ..»
— Лучше не связываться?
— На всякий случай. А кроме того, люди заняты собой. В частности, материальным. У меня были возможности — главный редактор «Литературной газеты» Юрий Поляков предлагал мне: пожалуйста, устраивайте на страницах «…
— Дело в том, что наша, условно говоря, научно-эзотерическая мысль за последнее время понесла немало ощутимых потерь: нет ни создавшего философский свод о национальных космосах Георгия Гачева, которому, смею предположить, твоя «Василиса» была бы жутко интересна, нет Вадима Рабиновича, выпустившего на излёте жизни свои «Имитафоры»,— не сомневаюсь, он тоже прочитал бы твой труд с превеликим любопытством. Да много кого уже нет…
— Гачев, в определённом смысле, на коленях передо мной стоял. И говорил: «Лариса! Вы изобретаете что-то фантастическое. Это может быть новым направлением в жизни…» Рабинович вообще был моим поклонником. Но я всегда жду, что, к сожалению, что-то случится… Я даже знаю: должна возникнуть какая-то такая ситуация, когда «Василиса» человечеству ещё понадобится. А понадобится потому, что мы закатываемся. Так я предсказываю. Эти околоплодные воды, они ещё хлынут, свет погаснет, и тогда поневоле придётся… обращаться к «фантастическому».
— Иными словами, всё то, что сегодня происходит,— разрушительные оползни, сели, цунами, тайфуны и наводнения плюс температурные изменения климата,— это, по твоей трактовке, свидетельство того, что ворочается плод?
— Совершенно верно.
— Либо — сам по себе, либо — под воздействием человечества?
— И то, и другое. Воздействие человечества, может быть, и не такое катастрофическое в сравнении с тем, что зародыш Земли повернётся, и — хлясь! — ту же Америку зальёт океан. Однако в науке довлеет мужская точка зрения. А мы — женщины. Моя точка зрения в науке не учитывается. Дмитрий Сергеевич Лихачёв, которого я не люблю потому, что он слабый учёный в той области, которой занимался, путал норманнов и нормандцев, так вот, Лихачёв говорил, что женская точка зрения антинаучна. И тут я, кстати, согласна с ним. По той простой причине, что женская точка зрения, как правило, имеет отношение не к науке, а к реальной жизни. Оттого что женщина очень физиологична по сути своей. И — идёт по кругу: мыслит животом. У женщины кру?говое мышление. Поэтому, если разделить на четыре части столетие — осень века, зима века, весна века и лето века (что я в «Василисе» и делаю) — и уместить в эти периоды всю историю, приходишь к выводу: всё повторяется. Только в разных формах. А суть одна.
— Видимо, не случайно Габриэль Гарсиа Маркес, между прочим, живший далеко от России — на другом континенте, нарёк один из своих романов «Осень патриарха». Заметь: «Осень» — не «Зима», не «Весна» и не «Лето».
— Потому что «Осень» — это период властителей, действующих под знаком преобразования. Согласись: Пётр Первый и Александр Первый — разные фигуры. Но они люди одного времени. Туда же можно записать и Василия Первого, тоже нёсшего преобразование. Почему я на этом настаиваю? Все трое имели прямое отношение к осени века — то есть к его первой четверти. И все трое несли преобразование. В начале двадцатого века тоже присутствовали две знаковых фигуры. Это, как ни странно, Николай Второй, низложенный в тысяча девятьсот семнадцатом году, и Ленин, который вроде как пришёл, но по сути — не пришёл. Он ведь через год после своего «пришествия» был, в сущности, убит. Три отравленных пули, из которых последнюю вынули в тысяча девятьсот двадцать втором году. А в тысяча девятьсот двадцать четвёртом он умирает. Но уже подступал тысяча девятьсот двадцать пятый год, когда всё меняется. Осень века переходит в его зиму. Получилось, Ленин сменил Николая Второго и ничего не успел. Какая-то историческая проруха. Сначала — ужасная слабость Николая, затем — приход Ленина, который на первых порах обрадовался, потом испугался, потому что они с Надеждой Константиновной не представляли себе, что победят. Никто ж не брал власть. Он один её схватил и выдвинул три лозунга, за которыми люди пошли. А когда он довольно быстро стал «мёртвым» (это дело рук не Фанни Каплан, которая ни в кого не стреляла, поскольку была слепая), за Ленина всё делала Надежда Константиновна. Женщины пеклись об Александре Первом из-за его всё усиливающейся глухоты. А Крупская была озабочена тем, чтобы никто не подумал, что Ленин полумёртвый…
В этом тоже проявлялась женская точка зрения, о которой речь. Однако я не хочу быть правой в своих предсказаниях. Лучше бы я была не права! Но я просто вижу, как жизнь сама всё подтверждает. А кроме того, мне Трофимыч перед своей кончиной говорил: «Учтите, вы всё будете видеть собственными глазами! И я вам буду оттуда помогать…»
— То есть Панченко был твоим гуру? Человеком, который, уходя, что-то тебе передал?
— Да.
— И ты пишешь под диктовку?
— И да, и нет. Потому что я всё-таки тоже там присутствую. Я строю текст, редактирую. У меня есть юмор. Здесь надо всё соизмерять. К тому же я не хочу прослыть сумасшедшей… А основания-то для «вознаграждения» таковым ярлыком, сам понимаешь, имеются…
— Мало того, всерьёз замахиваясь на современную науку, ты всерьёз замахнулась и на религию. Автор «Василисы» спрашивает: ежели существуют Бог Отец и Бог Сын, тогда нужно признать и существование Бога Матери?
— И в знаках (тут мы подходим к моей трактовке алфавита) это находит своё выражение: Мать-ерь и Дочь-ерь. И Душа Светлая. А там — Дух. Тоже — Светлый. Так бы я сказала относительно Духа. Потому что слово «свят» ничего не выражает. Нет такого слова.
— Если бы наш разговор подслушал уже упомянутый Георгий Гачев, он тут же бы перевернул эти два понятия: «мать» и «тьма». Стало быть, Лариса Васильева не единственная, кто мыслил в этом направлении?..
— Совсем нет. У меня вообще на сей счёт — никаких амбиций. Я была бы счастлива, если бы геоэкологи всё это увидели-услышали, подстроились бы к этому мышлению и развили его. Я готова сотрудничать с любым физиком, даже с атомщиком, который портит атмосферу. Я хочу, чтобы они что-то поняли из того, что я — через Василису — пытаюсь донести. И вот когда я начинаю искать в христианстве Мать-ерь, Дочь-ерь и Душу Светлую, кроме того, что есть Отец, Сын и Дух Святой,— я понимаю: тут уже всё полноценно, и от этого происходит рождение, плодоношение. Лев Толстой однажды понял, что Святая Троица неполноценна — от неё ничего не родится: от Отца, и Сына, и Духа Святого. А ведь нет ничего на свете более совершенного и необходимого, чем продолжение рода — рода Земли, растений, животных и человека. Всего на свете. Всё — живое, даже — камень. Он лежит, а сколько в нём звуков, мы не слышим.
А то, что мы состоим из воды?.. Твёрдость кости — вопрос температуры. Кость тут же тает, если это будет огромная температура. Кость превратится в желе. А желе тоже какая-то форма воды. Я считаю, что мы на сто процентов состоим из воды. И вопрос — только в температуре. И тут я начинаю раздумывать: где Бог? Я хочу понять: кто такой Бог Сын? На Земле Он — Иисус Христос. А там, наверху, когда Он уходит туда, Он — Бог Сын. Тогда всё на месте.
— Почему же христианская религия не включает в Троицу Богородицу?
— Богородица вообще находится в стороне.
— В России Её почитают.
— А не включают потому, что Она не разделена — на Бога Мать-ерь и Бога Дочь-ерь. На Земле Она — Богородица. На Земле Он — Христос. На Земле Она ему Мать, и на Земле Он Ей Сын. Однако когда Она наверху, Она — Бог Дочь-ерь. На Земле Христос и Богородица находятся в отношениях противоположных. Он — Сын, Она — Мать. Но на небе Она — Бог Дочь. А Христос — Бог Сын.
— То есть получается, на небе они — Брат и Сестра?
— Когда я лезу в это зерно, в этот оплодотворительный предмет, в это земное семя, там всё очень непросто. К Иоакиму и Анне ангелы приходили и оповещали. Приходили двое. Это — по поводу Богородицы. А по поводу Христа приходил один. И вот здесь-то какая-то одна хромосома и теряется. У меня тут недодумано…
Но подхожу к самом главному — я должна была прочесть первую главу Библии. Но не просто прочесть, а выполнить её дешифровку. Но как я это могу сделать? Только атомизировав алфавит. Беру каждую букву — каждую звукву — в глаголице и кириллице. То есть парно — две буквы. И помещаю их в «О» — окружность. Близко к краю. И они начинают разговаривать! Каждая буква говорит одно и то же: «Я Бог вашУ нас конкретно — «Аз» и «Азь». То есть это Мать-ерь — Дочь-ерь. Всё сходится. Поэтому я ничего тут не придумала. Итак: «Я (└Аз“ и └Азь“) Бог ваш говорю (глагол) добро есть (потерянная └ёть“) жизнь Земли…» «Ёть» то появляется, то теряется. Потому что «ёть» — это буква совокупления. Продолжаю читать: «…добро есть совокупление всей Земли. Говорю это вам твёрдо: вас двое…»
Неужели это и есть Божье послание?! Проще пареной репы. Но совокупление — самое главное на Земле! Что главнее этого?.. Ведь мы все — результаты совокупления. Просто человек так испохабил сей акт (он акт и факт), что чуть ли не превратил его в первую древнейшую профессию. Сколько страданий и переживаний связано с этим очень простым и ясным, даже, я бы сказала, светлым мигом, когда соединяются двое — мужчина и женщина. Как трудно это соединить, потому что включается понятие «подходящие-неподходящие фигуры», и тут уже каждый случай — отдельный, и везде — очень часто бывает что-то такое, что впоследствии отражается на потомках,— какие-то кармические явления. Потому что потомок, если нет гармонии в чём-то, становится или неполноценным, или… несёт на себе, как дальнее эхо, череду всяких-разных испытаний-страданий. И сколько я у себя и у других это ни просматриваю, опять всё сходится именно тут: даже в хорошем случае светлому здесь не бывать, если та самая «ёть» плохо сотворена.
— Я задам тебе, может быть, самый тяжёлый вопрос, от которого можно уйти…
— Я отвечу на все твои вопросы!..
— Отталкиваясь от твоей главной идеи, что зародыш Земли пребывает на седьмом месяце развития…
— Это же — миллионы лет! Три миллиарда лет!
— И всё-таки: что можно спрогнозировать в отношении будущего Земли, если исходить из того, чтo диктуют тебе твои двойники — Василиса и Михаил Трофимович?
— В том-то и дело, что вперёд нет пути. Прямая скругляется, как две параллельные линии в бесконечности. А три миллиарда — это достаточная бесконечность для нашего слабого человеческого мозга-разума, ограниченного представлениями в лучшем случае о столетиях. И в самом начале у нас — неизвестно кто (от кого мы родились?), и в самом конце — неизвестно кто от нас будет…
— Я всегда говорю: Земля не совсем наша Родина. В повести своей «Изба-колесница», некогда опубликованной в журнале «День и ночь», я веду речь о том, что природа человека и (тут более чем уместна тавтология!) природа природы — не одно и то же. Гармония может быть разлита в природе природы, но при этом дисгармония корёжит природу человека. А раз это так, то мы не совсем от природы природы, или, скажем дипломатично, не полностью от природы Земли… Мы внедрены в неё, пробуем прирасти к ней — плохо или хорошо, и, может быть, то, что мы с ней делаем,— оттого, что у нас иная природа?
— Вот видишь, к чему ты подходишьУ кота хвост качается — сколько он говорит! А усы-антенны? Что они улавливают и сообщают? Мяу — это ж всего только один возглас. Повернулся — уже что-то сказал, а мы не знаем что. Лапу поставил не так, как обычно,— это что-то да означает. И вся его природа нам неведома, потому что мы не хотим знать этого языка. Мы на своём языке разговариваем с ними…
— У покойного пермского поэта Алексея Решетова есть на сей счёт стихотворение:
Я, как волк, появился в апреле
В этом яростном мире большом.
Мне авдотка играл на свирели.
Я лежал на земле нагишом.
Объясните-ка мне, буквоеды:
Мы не волки — а плечи сильны,
Мы не волки — а головы седы,
Мы не волки — а песни грустны.
И когда я ночные потёмки
Пью вприкуску с гусиным пером,
Я-то ведаю, чьи мы потомки,
Разрази Чарльза Дарвина гром!
— Дарвин, он прислуживал церкви. Породил дарвинизм, взятый на вооружение материалистами. Хотя сам Дарвин не был материалистом. Он был чистым идеалистом. Но то и другое в нём не совпало. Он не смог найти гармонию в самом себе. И мы не виноваты, что он вдруг выскочил со своей идеей и все радостно запрыгали: «А мы произошли от обезьяны!» Я сыну, который ходил в школу в Англии, сказала: «Ты — не от обезьяны! Ты произошёл от меня и от отца». Он: «Я же двойку принесу!» Я: «Неси двойку!» Его, к счастью, по этому поводу не спросили.
Надо помнить: там есть заведующий. У всех у нас. Даже — у тех, кто понятия не имеет, что он такое.
— Давай уточним: заведующий — это не Бог? А некая субстанция, которую можно перевести как ангела-хранителя?
— Можно вполне. Заведующего можно найти и среди икон. Вот у меня есть одна заведующая. Не уверена, что сила её до конца мною продумана, но она мне очень помогает. (Показывает иконку.)
— Богородица?..
— Владимирская…
— Та самая, которая и власть даёт, и не единожды отводила беды от Русской земли?
— Да. В своё время к ней пришла Екатерина … И, судя по тому, что она тридцать лет просидела на российском троне, Богородица, наверное, посчитала: лучше такая, чем другая. Богородица очень благосклонно отнеслась к Елизавете Петровне, хотя наградила её падучей болезнью. Когда пришёл Гришка Отрепьев — Лжедмитрий, она ему недолгий срок отпустила: выкинула из Кремля, как собаку. Она ко всем относилась по-своему. Если заглянуть в древнерусский Киев, то выяснится: ещё с тех давних-давних пор это очень гнилое место. Там всегда было то, что сейчас происходит. Князь Андрей Боголюбский остро это чувствовал. И даже когда его отец Юрий Долгорукий получил ярлык на владение Киевом, Андрей сказал отцу, что из Киева он уйдёт. И ушёл. С Богородицей. Она его за собой повела. Киевская Русь пала. Ведь они же, князья, дрались между собой — убивали друг друга. А здесь, на суздальской земле, стала создаваться Россия. Брак Евдокии и Дмитрия Донского повёл Евдокию в Москву, а вместе с ней — и эту икону. Мать попросила сына Василия (он тогда Москвой правил), чтобы икону принесли в Москву, и они встретились у нынешнего Сретенского монастыря, где икона Богородицы Владимирской и была передана в руки Евдокии Московской.
— Но где сейчас эта икона?
— Она находится не на своём месте, не в Успенском соборе Кремля, где должна быть, но и не в плохом: на задах Третьяковской галереи, в храме Николы в Толмачах.
— Наши правители знают силу этой иконы?
— Я видела, как Патриарх Московский и всея Руси благословлял ею Президента России.