Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2015
Мой прадед, профессор Недригайлов (1865–1923), очень интересно воспитывал свою дочь, мою бабушку, Ольгу Викторовну Недригайлову (1896–1972). Перечислю некоторые принципы воспитания, точнее, педагогические идеи профессора Недригайлова в области семейного воспитания.
Идея дневника. Каждый день жизни маленькой Оли, начиная от рождения и в течение нескольких лет подряд, подробно описывался в дневнике. Дневник вёлся то Виктором Ивановичем, то его супругой, моей прабабушкой, Ольгой Недригайловой. Записи были адресованы дочери: «Моя милая доченька! Сегодня ты…» То есть предполагалась ответственность за каждый шаг родителей в воспитании. Ответственность — перед лицом читателя дневника. Ольга Викторовна, когда подрастёт, обязательно прочтёт и узнает, как её воспитывали, какие при этом возникали трудности, как эти трудности преодолевались. Так и произошло: двадцатилетняя Ольга Викторовна Недригайлова с восхищением прочла этот дневник, подробно его обсудила в собственном дневнике, который продолжала вести в той же тетради, в которой писали о ней её отец и мать.
Идея свободного воспитания. Ребёнку предоставлялась свобода быть таким, какой он есть. С самого начала, с момента рождения, предполагалось, что Оля — это свободный, самостоящий человек, к потребностям и действиям которого взрослые относились с огромным уважением. Вместе с тем сохранялся нравственный контроль: осуждались и не поддерживались поступки, которые наносили вред другому человеку, то есть поступки недобрые. Во всём остальном ребёнок был волен поступать, как он сам того хочет.
Идея родителя-врача. Папа Оли — и педагог, и домашний доктор. Он лечит своего ребёнка, он рассматривает становление и развитие дочери с точки зрения современной врачебной науки.
Идея раннего и радостного обучения чтению и письму. Создаются условия, в которых ребёнок учится читать и писать как бы по собственной программе. Взрослый только помогает ребёнку освоиться в мире чтения и письма. Читать и писать Оля научается к пятилетнему возрасту. Поддерживается написание небольших писем, на которые ребёнок получает подробный ответ.
Идея раннего обучения рисованию, рассматривание и комментирование картинок. С самого раннего детства ребёнок учится обсуждать рисунки. Взрослый прислушивается к мнению ребёнка, поощряет диалоги и даже споры со взрослым о том, что нарисовано и как.
Идея раннего обучения двум иностранным языкам. Выбираются французский и немецкий. Приглашаются учителя. Используется путешествие за границу (в Париж) для обучения иностранному языку.
Идея диалогического обучения. Начиная с самого раннего возраста, Виктор Иванович Недригайлов очень внимательно относится к вопросам, которые задаёт его дочь. Эти вопросы обсуждаются на равных. Дочка подробно высказывает своё, детское, видение проблемы (например, формы Земли), а отец рассматривает проблему с точки зрения новейших достижений естествознания. В дневнике отец записывает эти познавательные диалоги 1.
Виктор Недригайлов
Дневник моей первой девочки
1896–1903 гг.
(отрывки)
Родилась в 7 часов 45 минут утром 24 сентября 1896 года в г. Харькове, Театральный переулок, дом Скиндера, №15-й. Моя девочка уже реагирует на свет и жмурит свои чёрные глазёнки.
14 октября 1896
Дорогая девочка! Целая неделя прошла, и я не имел времени записать в твою тетрадку несколько наблюдений.
20 октября 1896
Решено и подписано, что имя нашей малютки будет Ольга.
8 ноября 1896
Милая моя девочка. Наконец твой отец здоров. Сегодня я уже ходил на бактериологическую станцию. Портрет моей девочки в конвертике, в котором она лежит и днём, и ночью. Девочкина колясочка. Олечка любит пение — засыпает, когда я напеваю ей какую-нибудь песенку.
30 ноября 1896
Мама — «большая Оля» — покормила «маленькую Олю» и осторожно перенесла… Девочка накушалась и хочет спать. Очень любит, когда я ношу на руках. Как бы ни плакала — сейчас же перестаёт.
23 декабря 1896
Дорогая моя девочка Лёлечка, я тебя очень люблю. Через полчаса я буду тебя купать. Вчера ты очень брызгала водой.
24 декабря 1896
Лёля! Сегодня тебе три месяца. 3 месяца ты уже прожила на белом свете. Ты подросла, но всё-таки ты ещё очень и очень маленькое, беспомощное создание: ходить и сидеть не можешь, говорить не умеешь, кроме «агу», и долго, долго ещё ты будешь такой беспомощной. Сегодня ты смотрела на ёлочку и серьёзно что-то соображала. Ты, конечно, не будешь помнить той первой ёлки в своей жизни. Твои теперешние впечатления неглубоки, поверхностны, быстро проходящи.
29 декабря 1896
Лёлечка, вчера был у нас твой крёстный папа и подарил тебе игрушку — клоуна, одетого в ярко-розовый костюм.
3 мая 1898
Дорогая моя деточка, сейчас ты спишь крепким сном. Доченька моя, голубка, ты для меня вся жизнь, девочка моя Лёлечка! Твоя мама.
24 сентября 1898
Сегодня исполнилось нашей Лёле 2 года. Что ж из себя она представляет? Маленькая белокурая девочка, слегка бледнолицая, довольно порядочно разговаривающая. Волосы в последнее время заметно стали темнеть, так что её нельзя назвать уже чистой блондинкой. Волосы растут медленно и упрямо, не поддаваясь гребешку. Лицо чистое, брови с изгибом. Между бровями ещё и теперь видны следы от того пятна, с которым она родилась, но только следы. Кожа тела тоже чистая. Выражение лица приятное, улыбка — тоже. Умеет держать серьёзное лицо — и тогда над бровями появляются характерные вдавления. Цвет кожи лица бледный, иногда кажущийся даже болезненным, хотя часто — в особенности после прогулок — щёки покрываются необыкновенным румянцем.
Сон спокойный, продолжительный. Засыпает скоро, не капризничает.
С большим удовольствием пьёт молоко, ест сухари, кисель из вишен, корочки булки, яблоки, арбузы, варенье, сахар, пряники.
Котлеты и суп ест с трудом, приходится уговаривать и пугать «Хининой»!
После питья в желудке очень долго слышится плеск жидкости, такое впечатление, что молоко или чай очень долго не уходят из желудка. Стул всегда твёрдый, кусками, куски почти всегда неимоверной толщины. Запах очень резкий и неприятный. Иногда приходится делать клизму.
Деятельность: прогулки, игра в куклы, кубики, мяч и т. д. Новые предметы рассматривает подробно. Любит карандашом писать. Пишет букву «О».
Настойчива в своих требованиях, нетерпелива. Раздражается, если не удовлетворяют её требования. Раздражительность выражается в топании ногами, в битье руками ближайших предметов и даже себя по лицу. Но раздражительность мгновенно проходит, если она чувствует, что её поведение вызывает недовольство или обиду у других.
К людям резко проявляет чувства симпатии и антипатии. Одних любит сразу, других сразу же почти ненавидит.
Так, например, возненавидела девушку Полю, которую наняли ей в няньки. Ни за что не позволяла ей брать себя на руки, укачивать, вообще близко приближаться — и всё это несмотря на то, что Поля относилась приветливо, с любовью. А кухарку, по внешнему виду менее красивую,— полюбила, позволяла брать на руки.
15 октября 1898
Говоришь, Лёлечка, ты уже очень много и фразами и довольно трудные слова легко произносишь. Говоришь правильно, с небольшими ошибками в окончаниях.
Любишь расспрашивать: что это? зачем это?
Игрушек у тебя очень много. У тебя опять твоя старая няня. Ты к ней охотно идёшь и играешь в игрушки.
18 ноября 1898
Раздражительность твоя уменьшилась. Ты стала очень мило играть с няней в игрушки.
Замечаем в тебе большую самостоятельность в поступках. Уж что задумала, то непременно хочешь выполнить. Когда чем-нибудь занята, то ты ничего не слышишь, а вся углублена в то, чем занята.
Гулять очень не любишь на дворе и часто плачешь, желаешь добиться возвращения в комнату, чтобы играть в игрушки. Но, несмотря на это, нам всё-таки удаётся продержать тебя на дворе часа 2–3.
Любишь книги с картинками, которые папа тебе покупает. Картинки внимательно и до мелочей рассматриваешь и рассказываешь, что каждая изображает.
Часто споришь с няней о смысле картинок. Всё помнишь, что тебе скажут о какой-либо картинке.
Поёшь песню «Лес зелёный шумит» и при этом прибавляешь: «…и гремит, дождик идёт».
Нравятся тебе очень обезьяны, ты часто идёшь гулять, чтобы увидеть на улице обезьянку.
2 января 1899
За это время ты многое выучила. Знаешь буквы «А», «У», «О», «С», «З», «Я». «Наглядную Азбуку» Павленкова, рассматривая все картинки, можешь назвать, и в «Русском Букваре» тоже. Альбом наш знаешь, всех по именам называешь.
Знаешь фотографию Льва Николаевича Толстого и Пастера. Говоришь, указывая ручкой: Толстой, великий Пастер.
У тебя масса игрушек. Ты играешь, разговаривая с ними как с одушевлёнными существами.
Не любишь, если смеются, когда ты что-нибудь говоришь, говоря: не надо смеяться, нехорошо смеяться.
В разговоре употребляешь отвлечённые слова, например: «Я думала, что это няня стучит, а это Толя»; «Я вытру стол, чтобы было чисто».
4 декабря 1900
Дорогая моя дочурочка, ты у меня умница в некоторых отношениях.
Умеешь читать сама, и довольно гладко, но не по складам, а по-настоящему.
Любишь красить красками, и в особенности тебя интересует смешение красок. Когда ложишься спать, не забываешь спрашивать, какая будет краска, если смешать такую-то с такой-то краской.
Мы живём теперь в городе Харькове, на Садовой улице, 3, дом Кремяжского, занимаем небольшой 2-этажный флигель, вверху 3 комнаты, внизу 2 папины: кабинет и комната со шкапом и сундуками. Наверху мы помещаемся: одна детская, другая моя, третья — столовая, в которой папа спит на турецком диване.
Характер у тебя очень вспыльчивый, нетерпеливый.
Любишь, чтобы с тобой занимались.
У тебя завелись подруги (как ты выражаешься): Овчинниковы Надя, Лёля и Нюня. Ты очень любишь у них бывать и когда они бывают у нас.
Ты очень наблюдательна.
10 января 1901
С Новым годом, дочушка моя!
На Рождество ты, Лёля, была на народном концерте в драматическом театре, на спектакле «Волк и семеро козлят». Ты была с папой и няней Еленой. Тебе очень понравилось, и ты, придя домой, всё мне рассказывала и изображала.
8 февраля 1901
Лёля писала вечером, исключая некоторые буквы, написанные мною (В. Недригайлов): «МАМА».
28 марта 1901
Лёля по целым дням на дворе, и ни за что не зазовёшь в комнату.
22-го ходила с целой компанией в Отрадное пешком — вёрст 6 от нашего дома, там много бегала с детьми Гусевыми.
………………………………………………………..
4 февраля, Петербург
(От Российского телеграфного агентства):
Святейший Синод в своём попечении о чадах православной церкви, об охране их от губительного соблазна и о спасении заблудшихся, имев суждение о графе Льве Толстом и его противохристианском и противоцерковном лжеучении, признал благовременным, в предупреждение нарушения мира церковного, обнародовать чрез напечатание в «Церковных ведомостях» послание, в коем, перечислив лжеучения графа Толстого, заключается так: «Граф Лев Толстой непрерывно, словом и писанием, к соблазну и ужасу всего православного мира, и тем неприкровенно, но явно пред всеми, сознательно и намеренно, отторг себя сам от всякого общения с церковью.
………………………………………………………..
Лирическое отступление внука и правнука
Из Ярослава Довгана:
…Все женщины очень любят плакать. Дай им день — затопят слезами дом, дай ночь — всплывут все опрокинутые в густую траву тихие парусники твоей мужской души.
Моя жена спит. Она тихая, красивая, добрая.
Когда мы целовали губы друг друга и глаза и хлюпались, а крик остывал на кончиках наших пальцев, я родился. И увидел дерево, окружённое ночью, и на фоне дерева белый безгубый череп — его целовал. Он светит мне и теперь, тот безгубый фонарь воображения. Моя жена спит. Я встаю. Ночь. Иду к бабушке. Моя родная улица. Бабушкин дом.
— А где твоя Тоня? — спрашивает бабушка, морщась от боли.
У неё рак. Она умирает. Уже идёт, но ещё должна стоять, потому что слышит крик:
— Мама, мамочка!
Уже идёт, но ещё:
— Свечку! Ой, хоть зажигалку!
Уже — но плач, крики, огонь.
Уже.
Идут кони из ночного прощаться с бабушкой.
Зеркала жалобно зажмурили свои бельма.
Вот и всё.
Выходит из ночного небытия, останавливается.
Посреди рассвета дерево, под которым целовались. Под деревом спит моя Тоня. Беру её на ручки, несу в дом. На постели, прислонившись боком к стене, стоит маленький весёлый парусник.
………………………………………………………..
28 октября 1901
Я и Лёля ездили из дачи Медицинского общества в город Харьков на Детское танцевальное утро. Ничего, кроме танцев, не было. Но, тем не менее, дети и Лёля остались довольны тем, что побегали под музыку и потанцевали. Лёля мало стеснялась и сама подходила к незнакомым девочкам, разговаривала с ними и бегала.
Дорогой разговорились.
— Папа, а где конец Земли?
— Земля конца не имеет,— ответил я,— она круглая.
— Папа, а почему мы не замечаем, что Земля движется?
Я: — Потому что Земля очень большая. Если на мячик сядет бактерия, то она не замечает движения мяча, если его вращать. Если идёт воз сена и на нём сидит муравей, то он не замечает движения сена.
— Папа! Небо больше нас?
Я: — Больше.
— Папа! А Земля слышит, что дети плачут?
Я: — Нет, не слышит.
— Папа! А Земля видит нас?
Я: — Нет, не видит, она не живая, видеть может только тот, у кого есть глаза.
— Папа, а у скелета есть глаза?
Я: — Нет, у него только дырки, а раньше были глаза.
— Папа! А почему ты мне никогда не показывал скелета?
Я: — Когда-нибудь покажу.
— Папа! А где скелеты показывают?
Я: — В университете. Студентам показывают. Вот когда ты будешь студенткой, и тебе покажут.
— Папа! А я в девочкином университете буду учиться?
Я: — Нет! Вместе со студентами.
Лёлька замолчала, потом спросила, где мы едем.
………………………………………………………..
Лирическое отступление внука и правнука
Сергей Курганов
Тайна возраста (отрывок):
Играю со своей трёхлетней дочкой Ниночкой. И Ниночка роняет куклу. Я говорю Земле:
— Земля, Земля, ты зачем притянула Ниночкину куколку?
Земля отвечает моим голосом:
— Я всех родила. Все из меня вышли. И когда кто-то далеко улетает от меня, я притягиваю его к себе…
— Земля, Земля,— подхватывает разговор Ниночка,— а ты везде, Земля? На всех дорогах, на всех улицах?
— Да…
Говоря за Землю, я стараюсь вложить все свои знания о мире, о самом себе — в мою роль. Но я говорю на языке моей дочери. Я как бы становлюсь трёхлетним. И только тогда между мной и моей дочерью становится возможным разговор 2.
………………………………………………………..
10 октября 1903
Мы возвратились из Парижа, пробыли 1 год. Результатом чего Лёля говорит по-французски на детском языке свободно.
Уже месяц имеем бонну — француженку, с которой Лёля помещается в одной комнате; бонна поёт хорошо. Зовут её Сусанной. Лёля занимается с ней: пишет диктовку, читает, рассказывает, а бонна ей читает, учат географию. По вечерам играют в жмурки, cache-cache, бегают, бонна поёт французские песенки. Но Лёля очень нервная, и, при всём моём старании, быть ровной и спокойной мало помогаю.
Утром — без причины проснувшись — раздражена, приходит уже недовольная. Я с ней занимаюсь, читаю, пишет диктовку по 2 строчки, задачи, рассказывает. Любит слушать чтение.
В Париже училась с учительницей, а потом в пансионе. Получила 4 награды по разным предметам.
9 февраля 1903
Милая и дорогая мамочка, папа, бабушка, Лёва, Серёжа и нянюшка! Как вы поживаете? Я получила твоё письмо, дорогой папа, и очень обрадовалась ему. Я здорова и весела. Меня тётя обливает по утрам. Вечером я вспоминаю маму и хочу, чтобы она была со мною, а утром ничего. Целую тебя, дорогая мама и папа.
Ваша Лёля.
Дневник нашей первой девочки
1896–1917 гг.
(отрывки)
17 октября 1917
Мама, я так ясно слышу ласковое трепетание твоего платья, когда я думаю хорошо.
Мой светлый Гений, мама моя! Мусенька!
А в тихие сумерки вечера, когда в душе просыпаются новые желания, мне чудится чье-то благоуханное дыхание, и тихий шёпот подсказывает мне чудесные вымыслы.
Перед лицом твоего творения, где ты когда-то обнажала свою душу,— я обнажаю сердце своё, дух свой, помыслы свои и клянусь духу твоему.
Я клянусь, вся дальнейшая жизнь моя будет служением, одним служением.
Мать моя, слышишь ли ты? Служением Красоте, Правде и Добру. И святому Счастью людей.
Мать моя, я рыдаю, ты слышишь ведь. Мать, я на клочки изодрала душу свою и истерзанную приношу к ногам твоим. Мама, я клянусь тебе и вечному Духу, который есть Бог!
«Под именем исступления дóлжно разуметь такое необычайное возбуждение и восхищение человеческого Духа, в котором он как бы выступает из границ условий существования в теле (Ап. Павел: «В теле ли он был, вне ли тела, не знаю, Бог знает»). Но это возвышенное состояние не может быть длительным. Только время от времени мы можем наслаждаться этим подъёмом над границами тела и мира. Я сам испытывал его до сих пор только три раза» (философ Плотин).
Я тоже испытывала это необычайное по своей благости и чудесности состояние.
Я испытала его только один раз, но от одного только воспоминания радостно трепещет Душа. Я долго спрашивала и расспрашивала у окружающих об этом странном состоянии. И наконец нашла об этом в Евангельи и у философа Плотина.
Расскажу, как это было со мною.
Я жила среди людей на берегу тихого серого моря. Совершенно одинокая и чуждая всему окружающему своими мыслями и пониманием жизни.
Меня всё время мучило, что большинство людей и я сама живём только поверхностью жизни, только формой ея. Точно боимся приникнуть к чудесному жизненному ключу, что струится в самой глубине.
Чего-то не хватало во мне, чтобы проникнуть в ту глубину, о которой я знала. И моя жизнь казалась мне ужасной, бессмысленной и ненужной.
Сколько раз с рыданьями я подходила к серому, вечно игривому морю и спрашивала ответа на мои вопросы, на мои мучения.
А оно, серое, мерно выбрасывало волну за волной и молчало, и молчало… И от этого молчания жалась в комочек болезненная, измученная Душа. Душа, которая искала Гармонии и Красоты и не находила её в себе…
Как часто я протягивала руки к голубому бесстрастному Небу, символу вечности, Божественности и Религии. А оно — синее, такое же синее, как бездонное, и такое же глубокое, как безмолвие,— молчало, молчало…
И всё молчало. Всё. Оно жило своею эгоистически-мудрой жизнью, оно хранило ключи от лишних загадок. И молчало, молчало…
…Я пришла в отчаяние и решила уйти, может быть, разгадать. Пришла в сумерках в свою комнату, опустошённая и почти безжизненная, опустилась на кровать. Вихри мыслей закружились, заметались в голове. Мысли хорошие, будто я припадала к земле, мечтая о небе. В душе был хаос, обрывки разговоров, слова, буквы, стоны, гнев, безумие и отчаяние. И отчаяние без начала и без конца.
И вдруг на этом безумном хаотичном фоне, на этих предсмертных судорогах души появилось слово. Слово, одно только слово «Бог». А где же Бог? А о Нём забыла…
А вдруг необычайное волнение наполнило всю меня. Сладостно заболело внутри. Что-то подняло меня тихо и властно и понесло вверх, вверх. Я уже не чувствовала себя, точно спáла та оболочка, что крепко держала меня на земле. Всё выше, выше. Я растворилась в вечности, в божественной Радости и Красоте. Выше, выше. Распались все цепи, исчезли все грани между мною и Божественным. И ещё выше. Ничего не было, и было всё. Сияние, сияние, ах, какое сияние Духа. Больше нет слов на человеческом языке, чтобы выразить это. Познавший, только познавший поймёт это восхищение в Боге, это великое познание божественной гармонии.
И тихо я стала спускаться вниз, чтобы войти в своё тело. И я вошла. Первый момент мне показалось, что я умерла. Но я осталась жить. Билось сердце. А то чудесное познанное уходило, уходило дальше, возвращалось в вечность. Осталось воспоминание о прекрасном сне. На границе духовной смерти я познала чудесное, что дало мне новую жизнь. Новую жизнь, полную чудес. Гармонию я нашла в себе, гармонию я научилась видеть вокруг. И небо мне говорило: скажи,— и в нём я сумела видеть божественное. Новые песни пело море, всюду улыбались божественные глаза. Я прислушивалась к биению жизни в себе и вокруг себя.
Славлю тебя, Великий Божественный Пан, великий Бог, даровавший мне жизнь.
19 декабря 1917
Сегодня я перечитывала некоторые страницы своей жизни, написанные мамочкиной и папиной рукой.
Когда я читала, мне казалось, что где-то вдали, а может быть, во мне самой, звучит чудесная нежная музыка. Сколько красоты в этих интимных подробностях, Боже мой, сколько красоты! Я закрываю глаза, и мне делается хорошо, хорошо. Я начинаю мечтать…
Есть вещи, которые нельзя рассказать никогда, никому, потому что они слишком прочно связаны с душой и тем бессознательным океаном желаний, что бурлит и кипит нелепо и таинственно.
Так, например. Мне очень хотелось бы иметь дочь. Чудесная девочка, как цветок,— растёт, распускается лепесток за лепестком. Милые губки, дорогие глазки. А ручки, ручки. Боже, как я люблю тебя, моя будущая дочь. Я буду долго глядеть в твои глаза и плакать от счастья.
Ты тихо зовёшь меня: «Мама». Мне кажется, что небо открылось для меня, и я вижу Великого Пана, улыбающуюся Жизнь. Великий Пан спрашивает: «Хорошо тебе?» Я закрываю глаза и шепчу: «Хорошо, хорошо»,— от счастья я не чувствую себя. А какие у тебя милые волосы. Я не знаю какие: чёрные, русые, золотые? Но ты милая, такая милая. Я закрываю глаза: «Ты моя дочь, понимаешь — моя». Я закрываю глаза, и мир, весь мир во мне. Как хорошо!
И разве можно об этом кому-нибудь говорить?
…И ещё я мечтаю. Зелёное-зелёное поле, покрытое одуванчиками. Небеса голубые и радостные. По золотой дорожке бежит девочка в беленьком платьице, девочка, настоящая живая девочка. И понимаете — моя, моя девочка! Моя, родная, вся моя, моё тельце, мои ручки, мои глазки, родимое пятнышко моё! Бежит, и смеётся, и протягивает лишь золото одуванчиков, целует мне глаза. Какое блаженство! Поцелуй ребёнка, моего ребёнка. Мои губы сливаются с моими же губами. Трепет счастья пронизывает меня, и я снова вижу Великого Пана.
Разве можно кому-нибудь говорить это? Мне страшно от счастья, что я могу всё это переживать. Боже мой, как хорошо. Я пью, я жадно пью напиток жизни всем моим существом. И я выпью мою чашу до дна, какая бы она ни была.
Я благодарю тебя, Великий Пан, за то, что ты даровал мне Жизнь. Я вечно буду благодарить тебя. И когда придёт час, час смерти, я ещё раз восхвалю тебя и растворюсь в тебе. Ибо моя человеческая смерть не есть превращение в ничто. Может быть, после смерти той я буду цветком, травой, или деревом, или ветром, но вечной, в жизни я буду всегда. А сейчас, когда мне дано сознанье и слова, я хочу ещё раз поблагодарить Великого Пана. Хоть разве можно знать всё? Может быть, когда я буду деревом, или цветком, или ветром, или ещё чем-нибудь, может быть, у меня и тогда найдутся слова для моей хвалы. Будет ли это шёпот деревьев, или аромат цветов, или прохлада ветра? Я не знаю, что это будет, но хвала Жизни и Великому Пану будет всегда, покуда существует мир.
Всё это я посвящаю тебе, моя грядущая, моё будущее, моя Дочь, в которой заключён весь мир и я.
………………………………………………………..
Елена Николаева-Курганова
Пишу для тебя и себя…3
Перебирая семейный архив, я наткнулась на неотправленное письмо моей матери своему отцу. Моя мать, Ольга Викторовна Николаева-Недригайлова, бóльшую часть жизни проработала в Харькове, став доктором медицинских наук, заведующей лабораторией в научно-исследовательском институте травматологии и ортопедии имени проф. Ситенко.
Но, добившись признания как медик, мать до конца жизни была не удовлетворена тем, что ей так и не удалось стать профессиональным живописцем. И хотя письмо было написано 70 лет назад, в 1919 году, оно, как мне кажется, не потеряло актуальности и теперь.
Понимая, что позиция матери спорная, тем не менее, я всецело на её стороне.
Мне интересно будет узнать ваше мнение о нём.
………………………………………………………..
Ольга Викторовна Недригайлова — Виктору Ивановичу Недригайлову
Харьков, 1919
«Дорогой папочка! Сейчас я буду писать тебе о том, о чём раньше никогда не говорила. Не принимай этого как упрёк и жалобу. Я хочу тебе сказать это потому, что у тебя есть ещё дочь, которую я очень люблю и не хотела, чтобы в её жизни произошла та же ошибка, которая была в моей.
Когда я приехала в Минск, в душе моей пела одна большая мечта — мечта об искусстве. Это была моя радость, моё счастье. Я сказала тебе об этом, сказала, что я хочу поехать в Москву и заниматься живописью, и сама всё время, каждый свободный момент (ты ведь помнишь это?!) — рисовала. Но… я осталась в Минске и занималась медицинскими исследованиями, а в свободные, но усталые минуты занималась живописью. Но хотелось не минуты, а часы, целые дни посвятить искусству. Зимой я не могла сосредоточиться на медицинских науках. Я снова увлеклась живописью, поступила в студию и начала делать большие успехи. Мой учитель говорил мне: └Не знаю, какой из вас выйдет врач, но художником незаурядным вы могли бы быть, если бы всецело отдались этому делу“. Это сказал милейший художник, и слова его окрылили меня. Я ещё ревностнее принялась рисовать. Написала об этом тебе. Как сейчас помню твой ответ — длинное письмо, посвящённое этой теме. Ты писал, что слова этого художника ровно ничего не значат, что искусством можно заняться потом, а сперва нужно добиться самостоятельности на врачебном поприще, а уже после, в свободные минуты, заниматься живописью. Я только теперь поняла, какую я сделала громадную ошибку, послушавшись тебя тогда. Теперь я вижу: чтобы сделаться простым, средним врачом, нужно потратить массу энергии и сил; теперь я понимаю, что у врача, чтобы прилично существовать, уходит всё время на заработок, свободное время уходит на ту же медицину и на отдых; теперь я точно знаю, что можно жить, только делая любимое, интересное дело, а иначе и жить не стоит. Я только опомнилась, увидев, что прошли лучшие годы, когда многое познаётся бессознательно, с детской лёгкостью.
Раньше я была птицей с большими крыльями, на которых можно взлететь, а теперь тело моё выросло, а крылья без упражнений остались прежними и не могут поднять это грузное тело. Нужны неимоверные усилия, чтобы вырастить эти крылья, и ещё вопрос, смогут ли они поднять меня когда-либо. Чтобы стремиться к чему-либо, нужны вера, надежда и любовь. Любовь у меня осталась, но вера и надежда поколеблены анализом, постоянными размышлениями, тем, что ты называешь └нытьём“. └Моё нытьё“ — это было постоянное неудовлетворение и самоистязание анализом: я всё время чувствовала, что в моей жизни происходит какая-то большая ошибка. Казалось бы, что ещё не всё потеряно, что я ещё молода, что всё ещё впереди. Конечно, это так. Но теперь, когда я снова повернула своё лицо к искусству и занимаюсь им, в моей душе не расцветает прежняя радость, призраки утерянных лет тревожат меня, и я испытываю большие страдания. Какая была бы техника теперь! Ты говорил, что нужна идея, тогда только стоит рисовать. Да, теперь появились идеи, замыслы, но я не могу их исполнить, потому что у меня не хватает техники.
Ах, папочка, если бы ты знал, как это тяжело, прямо невыносимо. Никому не желаю пережить таких мучений.
Относительно самостоятельности: даже теперь, когда я так отстала, я зарабатываю деньги всё-таки живописью, а не медициной. И так было бы с самого начала. Но, несмотря на всё это, я хочу думать и думаю, что это временно, что, если я много и серьёзно займусь живописью и пойму, что двинулась вперёд и начала делать успехи,— настроения и мысли изменятся. Я хочу так думать. Твоя Ольга».
…………………….
1. С. Ю. Курганов. Выступление на «круглом столе»
«Адресаты И. И. Мечникова на Харьковщине. Профессор
Ольга Викторовна Недригайлова. Путь к Олимпу». Харьковская научная медицинская
библиотека; Клуб истории харьковской медицины при ХНМБ, 24 февраля 2015.
2. http://setilab.ru/modules/article/view.article.php/article=88
3. «Учительская газета», №16, апрель 1991.