Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2015
* * *
Когда не надо было
говорить —
Любая речь таит неосторожность,—
Она могла блаженно закурить,
Я не курил, и возникала сложность.
Большому чувству ни к чему слова,
Они порою всё некстати рушат,
И я смотрел, как за окном листва,
Осенняя листва под ветром кружит.
И становилось грустно оттого,
Что у листвы, у нежности, у счастья
Есть срок, и тяжело продлить его
Ценою состраданья и участья.
А листья всё кружили за окном
Отчаянно, бессмысленно, бескрыло…
Я думал о ненужном и больном,
Она молчала просто и курила.
За гранью…
Свод авторов, героев —
странный:
То Мартин Иден, то Рембо…
А тут и вовсе безымянный
В пивнушке
выкрикнул: «Слабо?..»
О чём и кто с ним спорить будет?
Кому здесь дело до него?
Нетрезвый люд его забудет,
Себя не вспомнит самого.
А я запомнил крик смутьяна,
И взгляд, и облик —
хмур и дик.
Он жизнь постиг до дна стакана,
А может быть, и смерть постиг.
Но что в итоге получилось —
Вот эти пьяные стишки,
Да суд людской,
да Божья милость
Всему, пожалуй, вопреки.
Опять я вижу кружку пива,
Рыбёшки сглоданной жабо,
Ристалище хмельного пира
И это мрачное: «Слабо?..»
* * *
Мои поезда на Сибирь и Байкал,
Где люд развесёлый краснуху алкал —
Портвейн всенародный,
напиток простой,—
Давно отгремели, ушли на постой.
А выпали нам трудовые пути,
Не то что сейчас — кое-где не сойти;
Всем точные были задачи даны —
Не ради прогулочки на полстраны.
Надолго запомнились эти купе,
Билеты дешёвые с буковкой «П»,
Портвейн,
заводные подружки-дружки
И встречных составов лихие гудки.
Открытые души, азарт на губах —
Я тою эпохой навечно пропах.
Огромной стране одержимо служил,
Не ради же смуты сегодняшней жил,
Где, в общем, и нужен двоим иль троим —
Друзьям да родимым и близким своим;
Да, может, завещанной
милой земле,
Что в срок и надёжно укроет в тепле.
Возле рынка
Хмурый день, угрюмый, как с похмелья,
Да и сам ты, в общем-то, не краше,
Хоть давно дурманящего зелья
В рот не брал, и нет желанья даже.
Что мы наломали, нарешали —
Видимо, понять не сможем сами.
Для кого ж вознесены скрижали,
Сотни умных книг перед глазами?
Выйдешь с рынка, где кричат, считают,
Вешают враньё тебе торговцы,
И надежды благостные тают:
Все перемешались — волки, овцы.
Даже не предвидится просветов —
Берег, Волга, мокрые берёзы…
И каких ещё искать ответов,
Если не поставлены вопросы?
к 65-летию
со дня рождения
Болезненное
Наш город сплошь аптеками
зарос.
Ужели так больны мы поголовно?
Ответа нет на простенький вопрос,
Хотя, по факту, это — безусловно.
Аптечный бизнес… Поглядишь — опять,
Ещё одна в бессчётных этикетках…
Вчера четыре было, нынче — пять;
Знать, все живут на мазях и таблетках.
С годами там заноет, здесь кольнёт,
Подымется совсем не то, что нужно,
Порою же и в три дуги согнёт —
И потребляешь внутренне, наружно.
И смотришь на других со стороны:
Хватают что ни попадя — мешками…
Ну явно — безнадёжно все больны,
Но чем — желудком, печенью, мозгами?
А здоровее прочих — мужички,
Что, выбирая, долго не хлопочут,
В карманы набивают пузырьки —
И через пять минут уже хохочут.
* * *
У ангелов моих и дьяволов моих,
Возможно, что одна забота на двоих —
Добраться до нутра, до сердца моего,
Ну а потом решить: кто я и для кого?
Им проще,
только мне дышать сегодня
как? —
Я свету присягал, а попадал во мрак.
Хотя бы чем-нибудь былое оправдать,
Иначе должен я на суд себя отдать.
Таиться и скрывать —
пожалуй, смысла нет,
На всё у них ответ, отчётливый ответ —
У ангелов моих и дьяволов моих,
Поскольку только я один и создал их.
Измена
Прогоняла и опять звала,
То с мольбой, то яростно и властно…
Страсть была, да и любовь была:
Что сильнее — и самой не ясно.
Билась то в обиде, то в тоске,
В небеса и в пропасть с ним летела,
Наколола имя на руке,
Словно прописать в себя хотела.
Всё ему, казалось, отдала,
А теперь — лишь горькая усталость…
И наколку кислотой свела,
Да клеймо глубокое осталось.
* * *
Желать благополучия поэту
Нелепо и, пожалуй, невозможно —
Ему, приговорённому к ответу
За то, что в мире
ложно и безбожно…
Где сатана всё так же правит балом,
Где горе матерей, детей бесправье,
Где страх и сумрак в человеке малом,
Ну а в большом —
порочное тщеславье.
Хотя и сам я часто меру эту
Провозглашал,
но всё ж сомненья были…
Желать благополучия поэту —
Как псу-бродяге, чтобы пристрелили.
Современная «Илиада»
Всё подвластно порядку ясному,—
Где расчёт иль хотя б аванс,—
Дайте сена коню Троянскому,
А иначе он скинет вас.
Или кинет, столь оборзели мы —
Сами часто в числе кидал:
Только сена, и лучше в «зелени»,—
То надёжней, чем пьедестал.
«Зелень» эту решили выгодно
Потихонечку распилить…
И Ахилл пятый день безвыходно
Пьёт, чтоб горе своё залить.
С беспредельностью откровенною,
Как в дешёвом каком кино,
Одиссей загулял с Еленою,
Пенелопу забыв давно.
И в итоге сражались попусту,
Зря на вражий напали стан,
Трою некому рушить попросту,
А конягу стянул цыган.
Не понять, кто кому завидовал,
Ревновал,— как-то всё не так…
Да и Трою-то эту выдумал
Бестолковый слепой чудак.
* * *
На закате всё длиннее тень
За спиною, если солнце ниже…
Утекает потихоньку день,
Темень подступающая ближе.
День уходит… Он пока со мной.
Только тень, что нависает сзади,
Всё длиннее за моей спиной,
За моею жизнью на закате.