Опубликовано в журнале День и ночь, номер 2, 2015
Я чувствовала себя подростком, удирающим из родного дома. Всякое сравнение хромает, а это и вообще на обе ноги. От подросткового максимализма меня отделяет по меньшей мере лет… А стоит ли конкретизировать?
Скажу так: я женщина постбальзаковского возраста.
Бальзак любил в своих романах описывать тридцатидвухлетних женщин. Я уже в эту компанию не попадаю. Я — «постбальзаковская дама». Мне за сорок. И это приблизительно. Можно ли в эти годы чувствовать себя подростком? Чувствовать, конечно, можно. А выглядеть, к сожалению, нет. Если только со спины.
Пожалуй, уместнее сравнить себя с цирковой лошадью, которая всю свою жизнь бегала по кругу арены, подчиняясь то ли любви своего хозяина, то ли ударам его хлыста. И вдруг однажды лошадь сбежала и оказалась на просторных лугах, где росла трава-мурава, журчали родники, пели райские птички и бегал белый жеребец её мечты. Вот так-то. Хотя непонятно: кто же хозяин моего цирка?
Но, так или иначе, не подростком и не лошадью, а свободной женщиной я шагнула на подножку поезда, оставляя на перроне свой возраст, свои обязанности, своё безразмерное чувство ответственности. Дочь, мать, брат, работа — до свидания! Отпуск я проведу, не оглядываясь. Только я и… Я. Где захочу, там заночую, где хочу — там задержусь.
И первое моё «хочу» колобком катило в славный город Томск, где я училась, любила, где была счастлива, но больше — несчастна. С тех пор минуло… Много, довольно много лет. Цифру опять же называть не буду. Чего пугать себя и людей?
Итак, я шагнула в вагон, как будто ступила на борт «Титаника». Проводница тяжело захлопнула дверь, вагон качнулся, за окном проплыли строения, серые на фоне свежего снега, и когда я устроилась на своём месте, поезд прочно вписался в пасторальный пейзаж, состоящий из леса и полей. Голые берёзы напоминали огромные метёлки, которые вот-вот окажутся в руках великана-дворника. Стук колёс звучал слаще вальса Мендельсона. И если бы сейчас какой-то художник попытался изобразить моё внутреннее состояние, то это была бы одна большая улыбка Чеширского Кота. Совершенно безответственная улыбка. А безответственность есть свобода. Я сейчас не мама, не дочь, не сестра и не руководящая единица, я — пассажир. Сижу в поезде, с умилением смотрю в окно, слушаю стук колёс и не знаю, что меня ждёт завтра в Томске.
И это славно.
Правда, стук колёс временами сбивался с сентиментального ритма и напевал мелодию, не соответствующую моему настроению: «Поезд длинный, смешной чудак, не сбиваясь, твердит вопрос: что же, что же не так, не так? что не удалось?»
Что за глупости? Всё так, всё удалось.
Я прислушалась к себе. Покой, гармония, лёгкая тревожность, естественная для путешествия, и никаких неуместных вопросов.
Нет, колёсики, не мою песню поёте. Откуда она приплыла, забытая гостья? Память, покопавшись на складе плотно утрамбованных лет, почти из самого дна вытащила наверх слова и мелодию песенки, которая относилась к моему школьному прошлому. Нет, туда возвращаться я не собиралась. Машина времени немного ошиблась. Школа — это слишком далеко. Надо повернуть стрелку на студенческие годы.
Возвращение в прошлое? Или возвращение прошлого? А какая разница? Тонкая! Но, откровенно говоря, дежавю мне совершенно ни к чему. Хотя…
Что «хотя»?
А то, что примерить прошлое на меня теперешнюю крайне любопытно. Ведь приятно покопаться в бабушкином или мамином шкафу, доставая старые платья и примерять их на себя. А если попробовать натянуть на себя юбку, которую ты носила в двадцать лет? Могут быть неприятные открытия, которые вполне предугадываемы — надо только включить воображение. Сколько во мне тогда было килограммов? Пятьдесят девять. А теперь? Шестьдесят пять! Примерка юбки отменяется.
А вот примерка прошлого на меня нынешнюю начинается. Говорят, если не хочешь страдать, не возвращайся туда, где был молод. Я возвращаюсь, самоуверенно полагая, что теперь всё будет иначе. Вряд ли меня там ждут негативные переживания. Откуда им взяться? Встреча с однокурсниками — только положительные эмоции!
А встреча с СВ?
Я прислушалась к себе, как беременная прислушивается к жизни внутри её. Пустое! Всё давно забыто. Пульс ровен, сердце холодно, как язык в заливном. Тяжело ворочается только любопытство. Любопытство старой сытой кошки, которой совершенно не нужен тот серый зверёк, что прячется в норке, но всё же она не может остаться равнодушной.
Так-так-так! Значит, я подсознательно хочу «сожрать», как кошка мышку, того, кто когда-то пренебрёг моей любовью и женился на другой? Дважды! А может, и больше.
Глупости! Ничего я не хочу!
«Так уж и ничего?» — спрашивает меня очень внутренний голос.
Ломаясь, как кисейная барышня, признаю́сь: да, есть один интерес. Нет, два. Впрочем, второй интерес — тайна, и она умрёт со мной. Остановимся на том, что я хочу произвести на него ошеломляющее впечатление. Чтобы он понял, как ошибся! Не оценил! Не увидел! Не понял своего счастья!
Глупо, мелко, но такова психология женщины. А может, и не только женщины. Может, всех когда-то отвергнутых.
В действительности всё должно быть по Пушкину: «Что пройдёт, то будет мило».
И опять неправда.
Ничего милого в отношениях с ним я не помню. Боль, боль и боль.
Боль в тысячной степени.
Любовью скольких мужчин я заглушала эту боль! И только один из них смог сделать это с эффектом доктора Курпатова. Я забыла всё, когда в мою жизнь вошёл Старик. Так называли его друзья, так называла его и я. Обаятельное влияние Хемингуэя.
И всё это тоже в прошлом. Но в то прошлое мне не вернуться никогда. Оно растворилось в бесконечности, как взлетевшая к небу искорка костра.
Но почему же меня так неотвратимо влечёт в город моей студенческой молодости?
Вдруг мне стал сниться СВ… Не любимый Старик, а безразличный мне СВ. Он приходит в мои сны, как ночной сторож. Ходит по ним, стучит колотушкой, будит воспоминания
И вот я еду в Томск.
Проводница принесла чай. Я смотрела на тонкий стакан в подстаканнике и чувствовала себя абсолютно счастливой. Поезд с его атрибутами, ритмичным стуком колёс — совершенная психотерапия. И никаких разговоров с попутчиками! Все эти мифы об откровенных исповедях с соседями в купе — такая глупость.
Звонит сотовый, такой же неуместный в этой обстановке, как слон в посудной лавке. Подруга!
— Привет! Да, я уже еду. Вагон чудесный: светлый, как реанимация. Шучу! Собираюсь ли я рассказать ему о дочери? Да я вряд ли найду его. И вообще, стоит ли делать ему такой подарок? Не хочу думать об этом. Она моя дочь. Да, от святого духа. Пока. И тебе удачи!
Звонок выбил меня из колеи, швырнул в прошлое, которое, откровенно говоря, меня не волнует. Ну и что с того, что моя девочка — дочь СВ? Я давно об этом забыла. Мне кажется, что в её появлении на свет мужчина не участвовал. Я захотела — и дочь родилась.
…Беременность обрушилась на меня, как снег на голову. Совершенно неожиданно, как неожиданно наступает зима. Каждый год происходит одно и то же. Знаешь, что зима на носу, но не успеваешь к ней подготовиться. Мороз ударил, а ты ещё окна не заклеила, варежки не купила, в сапогах молнию не поменяла. Так и с беременностью. Занимаясь любовью, ты прекрасно знаешь, что в результате может случиться ребёнок. И, однако же, это случается нежданно-негаданно. Как говорил Жванецкий, одно неосторожное движение — и ты уже отец. Или мать.
Беременность — обрушилась на меня, как снег на голову.
Когда эта истина открылась мне со всей очевидностью, я несказанно обрадовалась. Ребёнок! От любимого человека! Он будет счастлив! Мы поженимся! В общем, одни восклицательные знаки и ни одного вопросительного. Мир эмоций — и ни одной трезвой мысли. Хотя в действительности всё было наоборот — только вопросительные. Но в большинстве своём девушки витают в облаках, рисуя безоблачную жизнь с милым в шалаше.
Вот такой каламбурчик у меня получился.
В общем, я летела на крыльях любви к СВ. Со счастливой улыбкой на лице я вошла в дом. Хозяйка, у которой СВ снимал комнату, не ответив на моё «здравствуйте», равнодушно, как кондуктор в трамвае, объявила: «женился и съехал».
У меня подкосились ноги, будто кто-то невидимый ударил меня под коленки. Я плюхнулась на высокий порог. Улыбка сползала с моего лица, как с картины «Сикстинская мадонна», когда на неё плеснули серной кислотой.
Не думать об этом.
Такая задача далась мне легко. Ведь я не думала об этом все эти годы.
Чай, что принесла проводница, довольно неплох.
Чудненько!
Ложка слегка постукивает о стакан в такт колёсам. Этот дорожный оркестр меня умиляет. Только бы никто не приставал с разговорами. Оглядываюсь — все заняты своими делами и не проявляют желания общаться с попутчиками.
Чудненько!
Смотрю в окно вагона, как в калейдоскоп,— и избави меня Бог от знакомств. Я дорожу своими ощущениями, леплю из них приятные ассоциации, вяжу из них воспоминания и в эту свою мастерскую не хочу допускать ни одного человека. Полное одиночество под стук колёс. Что может быть прекраснее?
Только сон. И он накрыл меня своей тёплой и уютной шалью.
Город-призрак. Я иду по нему, понимаю, что это Томск, но как будто не узнаю, хотя уверена, что это он и есть. Кругом пусто — люди исчезли. Меня это не смущает. Будто так и надо. Меня ведёт цель — я должна найти СВ. Я моментально прохожу улицы, как пролетаю. Улицы, дома тоже улетают. Вот общежитие. Здесь копошатся люди в каких-то маленьких каморках, подвальных помещениях. Будто кто-то мне говорит, где можно найти того, кого ищу.
Но я забываю эту информацию и опять ищу его по городу. Он вновь пустой.
Я понимаю, что искать СВ надо в частном деревянном секторе Томска. И вот я уже там, уже вот-вот увижу его. И, кажется, даже вижу.
Однако всё исчезает, подёргивается пеленой, рябью, я сижу на берегу водоёма, на камне, как Алёнушка в картине Васнецова, вглядываюсь вглубь — города, дома, лица ушли на дно. Пустота. Пустота прозрачна до безнадёжности. Тоска отчаянно дышит, как попавшая на берег рыба…
И… ничего. Какое-то мгновение меня нет. Нет нигде, ни в жизни, ни в смерти. Я зависла в каком-то третьем мире.
Вынырнула я в поезде Москва — Томск. На боковой полке плацкарта. Ненавязчивый свет в потолке вагона обрёл во мне попутчика, обрадовался, ярко мигнул раз, другой и загорелся во всю мощь.
За окнами висела какая-то театральная темень. А я — стареющая актёрка, поехавшая за молодостью? Что ещё напоминает театр? Пейзажи за окном меняются почти так же быстро, как декорации на сцене. Вагон пуст в ожидании действий. Ещё немного — и всё оживёт и пойдёт по сценарию.
Первый выход.
Проводница.
— Вставайте! Через два часа Томск.
Сердце встрепенулось, волнение взорвалось холодом в желудке. В мои мысли вполз червь сомнения и принялся их грызть. Этот непрошеный гость нашёптывал мне о том, что я поспешила созвониться со своим однокурсником, который выразил желание меня встретить. Таким образом, я теряла свободу передвижения по городу. Я-то ведь планировала в эйфорическом ностальжи пройтись по памятным местам, зайти в учебный корпус, предаться воспоминаниям. А главное — найти СВ.
Это главное?
Глупости.
Разве я считала это главным? Ну, найду — хорошо, не найду — не расстроюсь. Конечно, как всякой отвергнутой женщине, мне хотелось предстать перед ним свободной, раскованной. Ну что я такое была тогда? Влюблённая идиотка. Раба любви. Слова лишнего вымолвить боялась: вдруг ему не понравится? Личность испуганно пряталась неизвестно где, а любовь управляла мной, как наглая интервентка.
Любовь, как позже я сделала вывод, может быть двух видов: разрушающей и раскрывающей «я». Горе, если тебе достаётся первый вариант. А со мной так и было. К счастью, Бог частенько не слышит наши молитвы или слышит, но не спешит выполнять заложенные в них просьбы.
Как сейчас помню запись в своём дневнике: «Мне не надо ничего, ни квартиры, ни машины, ни денег, только бы СВ был со мной рядом». Каково?
А сейчас у меня есть это всё, но нет рядом Его, и я вполне счастлива. И с ужасом думаю, что Он мог на мне жениться!!! Ужас оформился именно в такую мысленную форму, а не в другую: Я могла выйти за него замуж! Наверное, в этом есть какая-то психологическая тонкость.
Вот что время делает с нашей любовью. Когда-то я за неё готова была отдать полжизни, а сейчас даже ломаного ногтя жалко.
Поезд вползал в Томск, как усталая лошадь в гору. Воспоминания всплывали, как крупная рыба, и тут же уходили в глубину, не задерживаясь на поверхности больше секунды. Я их не поощряла, и реальность окончательно победила.
Когда состав остановился, я уже стала самой собой.
Сейчас я покину вагон и вступлю на землю своей студенческой юности. Годы пролетели как один миг. И я вернулась. Машина времени в нас самих. В моей памяти всё осталось прежним. С чем я столкнусь? Скажу ли я ему то, чего он не знает, но к чему имеет непосредственное отношение? Да имеет ли? Я уж сама давно не связываю его с моей тайной. Разум знает, сердце не принимает.
Во всяком случае, встреча не принесёт никаких разочарований. Потому что я как путник, бесцельно идущий по свету и созерцающий мир без всяких надежд. А если нет надежд, нет и разочарований.
Я твёрдо ступила на платформу.
Я чувствовала себя уверенной, симпатичной и молодой женщиной. Мой психологический термометр возраста застрял на тридцати шести и шести. А может быть, и на тридцати двух и двух. Наивность приказала долго жить, а мудрость только-только приняла смену. Уж с ней-то мне не страшен никакой мужчина.
Томск встретил меня чудным осенним утром. Небо искрилось такой бирюзой, что хотелось сковырнуть кусочек и вставить в оправу кольца, на память. Оно обещало тепло, которого в принципе октябрь не мог себе позволить. Но солнце поощряло это обещание. И я знала, что оно его выполнит. Сегодня будет солнечно, ярко, жарко.
Перрон кишел пассажирами, похожими на муравьёв, которые самозабвенно тащили свой груз. Сравнение банальное, но точное. Человечество по сути своей большой муравейник, а вокзал — уменьшенная его копия.
Правда, я себя муравьём не чувствовала. Скорее, Робинзоном Крузо, вернувшимся на свой остров. Жив ли Пятница?
Однокурсника я узнала в движущейся толпе сразу же. Всё те же черты лица, только слегка подправленные полнотой. Доброта, обещанная в молодости, теперь щедро выступила наружу. Ошибки быть не могло: человек из него получился хороший. Я обрадовалась и успокоилась. И пока шла ему навстречу, может, всего какую-то минуту, вспомнила наши совместные гулянки. Память пролистала иллюстрации к книге под названием «Студенчество» и остановилась на одном эпизоде.
…Андрей Первотолчин жил в небольшом деревянном домике недалеко от общежития. Его образ смутно шевельнулся, но так и не проявился. Зато одна из пирушек выпукло напомнила о себе: на меня из форточки, в которую я грустно курила, прыгнул здоровый чёрный кот. Прыгнул — и исчез, втянутый прошлым, как пылесосом.
Мы обнялись. Вот что значит студенческое братство. В сущности, чужой мне человек, с которым вдобавок не виделись всю сознательную жизнь, а такие тёплые, почти родственные чувства.
Я получила первую порцию комплиментов. Женщина любит ушами, и с этим ничего не поделаешь.
— Да ты стала ещё красивее.
«Хо-хо-хо». Слова отлетели от меня, как теннисные шарики от ракетки. А с другой стороны, может, я действительно была и осталась ничего себе?
Первотолчин повёз меня в свой офис. По дороге рассказывал о себе. Молодец мужик! Добился приличной должности, в доме — хозяин, заботливый отец. Этого, пожалуй, достаточно, чтобы прослыть хорошим мужем. Или надо ещё что-то?
Семьи делятся на три категории. В первой глава — муж, во второй — жена, в третьей — совместное ведение хозяйства. Андрюха ловко управлял своей жизнью. Всё ему удалось. Правда, уже во втором браке. Первый распался. Женился он в студенчестве. На симпатичной отличнице Лидочке, которая мне совершенно не нравилась. И вот, пожалуйста, я была права. Их брак распался. Лидочка с сыном отправилась в свободное от Андрея плавание. Или он от неё. Я расспрашивать не стала.
Оказывается, офис Андрея был местом постоянной встречи однокурсников. Здесь бывали все, кто заезжал с оказией или, как я, просто так. У Андрея даже собралась целая коллекция фото этих тёплых встреч однокурсников. Теперь в ней буду и я.
Мы начали с коньяка. Сначала вдвоём. Потом подтянулись те, кто смог покинуть рабочее место. Постаревшие мальчики и девочки. Как в фильме «Сказка о потерянном времени». Те же лица, но только над ними потрудился безжалостный гримёр — жизнь. Каждый принёс с собой выпивку.
Меня, как Остапа Бендера, понесло. Я хвасталась. Я представляла себя успешным человеком. Всё у меня было замечательно: работа — лучше не пожелаешь, дочь — чудо как талантлива, мужики — вьются молодым гуртом, машина в моих руках — звездолёт.
В общем, жизнь закрутилась, завертелась, понеслась, как бешеный жеребец. Отдельные огромные куски этого скоростного движения, как по американским горкам, провалились в никуда.
Помню, кто-то скромно вспомнил об СВ. А я хоть и вошла в раж, но об этой своей задаче — найти СВ — не забыла. Не показывая своей особой заинтересованности, равнодушно и безразлично поинтересовалась его судьбой. Мне дали его телефон. Нажимая на кнопки телефона, я волновалась. Надо же! Сейчас я услышу голос человека, которого любила до самозабвения
— Да.
— СВ?
— Да.
— Это я, Алина Ямская. Ты помнишь ещё такую фамилию?
— Помню.
В голосе никаких эмоций. Просто автоответчик какой-то.
— Я в Томске. Хотелось бы увидеться.
— Я занят сейчас. В аэропорту, встречаю группу «Дип Пёпл». Позвони попозже.
Разочарование волной накрыло меня. Вот если бы он позвонил мне, я бы радостью расплавила телефонную трубку!
Ну и плевать. Не позвоню!
Пьём дальше. Закуска кончилась, а вино лилось рекой. И я в ней тонула. Сознание то включалось, то выключалось, как фонарь на ветру. Конечно, я позвонила опять. Рейс, на котором должны были приехать знаменитые музыканты, задерживался. СВ вместе с другими журналистами маялись в ожидании.
— Приезжай в аэропорт,— позвал он.
Первотолчин предложил свою машину с водителем. И я рванула. Помню дорогу смутно. Но день сверкал всей своей октябрьской прелестью. Осенняя прозрачность переливалась солнечными бликами, как мыльный пузырь. Я и сама была переполнена эмоциями, как мыльный пузырь воздухом. И так же сияла, как он. Я любила весь мир. И СВ в том числе. Всё давно забыто, как прививка от кори. Разве я помню сейчас ту боль? Любопытство толкало меня к этой встрече — не более того.
В общем, сияя, как медный самовар, я шла по площади аэропорта. Узнаю ли я его? Вдруг я увижу толстого лысого дядьку?
Вглядываюсь в пространство, полное расплывающихся лиц, пытаюсь отыскать среди них СВ.
Слышу:
— Аля?!
Оглядываюсь.
Вдали, на бетонных плитах, изображающих заборчик, вижу мужчину. Он!
Вот я уже у него на шее. Кажется, целую, восторженно вопя.
О чём я вопила?
Кажется, восхищалась тем, как он здорово выглядит. Ни тебе лысины, ни намёка на животик. Седина потерялась в волосах. И морщин не обнаружила. И немудрено, коль глаза залил алкоголь.
Что он отвечал мне?
Провал.
А вот я уже иду по супермаркету на российский лад. За мной шефствует с корзинкой водитель, которого любезно мне одолжил Андрей. Алкоголь сыграл со мной забавную шутку. Почему-то я ощущаю себя богатой леди, за которой покорно и преданно бредёт слуга. Водевиль!
Я указываю, что взять.
— Шампанское. Икра.
Шампанское закусывают только икрой! Шоколадом закусывают плебеи. Или проститутки? Кто это утверждал? Сейчас не вспомню.
Что дальше?
Провал.
А вот другой кадр: мы уже пьём это паршивенькое шампанское.
Кажется, сначала это было на какой-то бетонной плите.
Потом — сиденье машины.
Я намазываю икру на хлеб. По-моему, пьём из бутылки. Да какая разница, из чего мы пили?! К тому времени мне уже было всё равно, что пить. Алкоголь, наступая на сознание, одновременно нейтрализовал и вкусовые рецепторы. Наверное, если бы мне подсунули уксусной эссенции, я бы выпила и не заметила. Удивительно, как я ещё держалась на ногах!
Возбуждение кипело во мне вулканом. А вернее сказать, я вся была — смерч.
Кем был СВ? Что бушевало у него внутри?
Держался он ровно. Интонация не выдавала его чувств. Не человек, а статуя Командора!
Хотя в тот момент это совершенно не волновало меня. Я была переполнена счастьем встречи, как больной — эфиром. И так же не контролировала свою болтовню.
Мы вываливали друг на друга наши истории жизни. Его история — караван двугорбых несчастий и страданий. Моя — торт «Безе». Или «Птичье молоко». В общем, слащавое повествование о счастье и успехах. Что конкретно мы говорили друг другу — исчезло в алкогольной амнезии, которая воронкой закрутила полученную информацию и заморозила в чёрной дыре беспамятства. Ничего удивительного. Сначала коньяк, потом киндзмараули, затем мартини. Сейчас этот чудовищный коктейль запиваю шампанским.
Провал.
Из пустоты выплывает короткое, как хайку, воспоминание.
Мы покупаем с СВ коньяк. Отчётливо помню, как он спросил:
— Ну что, наверное, коньячка купим?
«Белый аист» бездарно полетел в мой несчастный желудок, который сегодня подвергся такому стрессу, который сравним разве что с нашествием саранчи на зелёные поля.
Кажется, до этого пили водку. Уже у него в доме, за столом. Вижу рюмку, в которую льётся водка.
Провал.
Опять отчётливая картинка проявилась, как фотография под воздействием реактива.
СВ сидит у печки, дверцы которой открыты,— он курит, и дым уходит в огонь. Его чёрные глаза блестят так знакомо. Я вспоминаю это блеск. И этот странный голос, смех с хрипотцой.
Я усаживаюсь рядом, счастливо смотрю на него. Но совершенно по-дружески. Ничего не шевелится во мне. Я свободна от него. Я просто рада встрече.
Картина растаяла, будто рисунок на песке от набежавшей волны.
Полный провал.
Я очнулась и почувствовала, как оцепенение пеленает меня, превращая в гипсовую мумию. Я лежала на мужской груди, моя рука обнимала кого-то, и кто-то обнимал меня. Я в ужасе закрыла глаза, в голове закружился в вальсе весь выпитый алкоголь. Прислушалась к себе. Пусто. Только алкоголь качался на волнах моей памяти. Как говорится, приплыли.
С недоверием опять погрузилась в себя.
Я должна была вспомнить, с каким мужчиной я нахожусь в постели. Воспоминания воскресали, а вот ожидаемого ужаса я не дождалась. Где-то он заблудился. Да нет, пожалуй, это я заБЛУДилась. Подходящее к ситуации слово. Как мне подсказывает опыт, чувство, в котором я сейчас пребывала, называется любовной эйфорией. Все признаки налицо: внутренняя дрожь, отрешённость от мира, узость мышления, ограниченность желаний. Влюблённость, как и алкоголь, сужает мир до «Я и Он». Или «Он и Я»? Я лежала, полная любви. Но к кому?
Кто он-то?
Старик?!
Сознание качнулось резко и швырнуло меня во вчерашний день. Ответ всплывал в весёлых картинках эротического содержания.
— СВ, это ты? — спрашиваю я раз за разом, между поцелуями и срывами одежды.
— Да, Аля, это я,— раз за разом слышу монотонный ответ.
Но я опять забывала. И я опять спрашивала. Кого я любила в ту ночь?
Как случилось то, что случилось? Зачем?
Кто первый протянул руку к другому?
Неужели я? Не может быть! Ни в мыслях, ни в чувствах не было эротического притяжения. Я — сублимировавшаяся в творчестве женщина, какой тут может быть секс!
И всё-таки нас бросило друг к другу с такой страстью, будто все эти годы мы только об этом и мечтали. Возможно, под властью алкогольного хаоса, у меня ум зашёл за разум. Я приняла СВ за другого человека. Только так я могла объяснить случившееся.
Впрочем, есть и другое: баба пьяная, а кое-что (матерное слово на букву «п») у неё чужое.
Я опять погрузилась в сон на груди мужчины. Кошмар!
Когда я окончательно очнулась, ещё стояла темнота, но уже чувствовалось приближение утра. Рассвет робко и нежно пробивался сквозь ночные сумерки.
Мои пальцы гладили пальцы СВ. Рука не отвечала мне. Как будто это была не рука, а бейсбольная перчатка. Ни живой гибкости, ни ответной реакции.
— Ты почему такой неотзывчивый?
— То есть?
Объяснить я затруднилась. Откровенно говоря, у меня всегда были отзывчивые мужчины. Пальцы «разговаривали» с пальцами, губы с губами.
Меня охватил страх.
За одну ночь я потеряла свой панцирь, который тщательно лепила много лет, который надёжно защищал меня от мужчин и любовной лихорадки. Власть секса сильнее принципов? Природа, черт бы её побрал! Воля к жизни. Это ведь ещё Шопенгауэр объяснял.
Да при чём здесь немецкий философ?! Пить надо меньше! Это ещё герой Мягкова говорил в «Иронии судьбы». Тогда я бы не потеряла контроль над собой. Теперь вот я оказалась в бушующем океане чувств. И самое сильное из них — страх.
Страх, что сейчас СВ встанет, оденется и сделает вид, что ничего не случилось. Собственно, такой вариант развития событий самый предпочтительный — шептал мне разум. Но когда чувство слушалось его?
Продолжение следует?
Или не следует?
Страх этот когда-то был рождён именно СВ. Он вставал, уходил, приходил, но уже так, как будто мы и не спали никогда. Эта пионерская дружба продолжалась до следующего постельного столкновения. Я никак не могла понять, что держит его возле меня. Я-то его любила. А он-то зачем «дружил» со мной? Дружба, нарушаемая изредка сексом, довольно тяжёлая штука. Она кристаллизовала мои комплексы. И к тому же я постоянно пребывала в состоянии тоски. А для СВ, скорее всего, я служила лекарством от одиночества.
Впрочем, чего гадать? Как утверждает великий еврей и поэт Игорь Губерман:
Разбираться прилежно и слепо
в механизмах любви и вражды
так же сложно и столь же нелепо,
как ходить по нужде без нужды.
А так хочется!
«Вспомни Шопенгауэра!» — злобно посоветовал мне мой внутренний голос.
Ну и что? Ну и вспомню! А что именно? Его теорию воли к жизни?
«Влюблённый может даже ясно видеть и с горечью ощущать, какую несчастную жизнь сулят ему невыносимые недостатки, темперамент и характер его невесты (или жениха.— Прим. моё), и всё-таки не отступиться… Ведь, в сущности, он действует не в своих интересах, а в интересах некоего третьего, который ещё только должен возникнуть,— хотя и подвластен иллюзии, что действует в своих интересах…»
А, глупости! Я вполне разумная женщина, и мне появление третьего не грозит. (Этот третий появился много лет назад.) Моя воля будет сильнее шопенгауэровского учения.
Отсутствие мужчины в жизни женщины — залог психического и физического здоровья. Вот моё кредо. И вообще, наука установила, что незамужние женщины живут дольше замужних. Моя школа жизни крепка задним умом.
Но как же я тогда оказалась в постели с мужчиной? Куда делся мой крепкий задний ум? Меня подвёл слабый передний «ум». Прав таки оказался собака Шопенгауэр: «В секретную мастерскую её (воли) он (интеллект) не проникает. Он, правда, доверенное лицо воли, но доверенное лицо, которое не всё знает». «Интеллект… устранён от действительных решений и тайных замыслов собственной воли». Трудно с этим не согласиться. Я безвольно желала любви, нежности и ласки.
СВ встал.
Он ходил по комнате, чем-то гремел, пил воду. А я отчаянно боялась.
— Полежи со мной…
— Погладь меня по голове…
— Поцелуй меня…— просила я, пересиливая себя.
Как нищенка подаяния? Нет. Это были не просьбы. Это были методические указания.
СВ не умел любить. Он не знал, что после ночи женщину следует награждать вниманием, лаской. Поцеловать в плечо или в лоб, погладить бедро и прочее, прочее. Пожалуй, на прочее и прочее он не потянет.
Но он был небезнадёжен.
СВ полежал со мной.
Погладил по голове.
Поцеловал! Со страстью!
Счастье чуть не разорвало меня на части. Во всём нужна мера. Только не в любви.
Я лежала в чужой постели убогого домишки, напичканная алкоголем и любовью, как кубок Гертруды ядом. Я с трудом припоминала, что у меня есть дочь. Она отошла так далеко, как будто ещё и не родилась. Она была в другой жизни. Хотя тесно связанная с этой. Но всё ушло на второй план.
На первом — только он и я.
Ну ладно, со мной более или менее понятно.
А он — кто такой?
Кто этот мужчина, которого я когда-то знала как СВ? Прошлые знания меня не воодушевляли. Новые позволяли надеяться, что на этот раз всё будет по-другому.
И вдруг я услышала противно-ехидный смех внутреннего контролёра. Блин! Тебя ещё не хватало. Заткнись!
Я переспала с незнакомым человеком. Значит, это другие грабли.
«Другие-то они другие, но всё равно больно стукнут по лбу». Опять внутренний голос.
Но было поздно. Предостережение мягко ушло на дно моего сознания, как утопает в снегу выплюнутая косточка от оливки.
Я попыталась встать с постели. Пол пополз к потолку, а потолок влез на стенку.
— Когда тебе нужно уезжать? — раздаётся из другой комнаты голос СВ.
Трудно помнить о планах, когда нервы звенят от восторга любви.
— Вчера,— отвечаю я.
Да, я собиралась уехать вчера вечером. Теперь мне хотелось остаться здесь навсегда.
Интересно, он спросил об этом с надеждой, что я останусь или что уеду?
Так, начинается вариантность бытия.
Ох, как мне плохо! Пить надо меньше. Как был прав Женя Лукашин из «Иронии судьбы». Эта истина почему-то тонет в стакане и только на другой день всплывает со всей очевидностью похмельных страданий. С трудом я всё же победила карусель в голове и желудке и выползла из комнаты на кухню.
СВ собирался уходить на работу. Уже одетый, он стоял в дверях, и его взгляд притянул меня к нему, как рыбу на крючок. Наверное, он думал, что, вернувшись, он не застанет гостью из прошлого. В то мгновение и я так думала. Поэтому я прильнула к нему как в последний раз. Боже, как чудно колется его небритая щека! Как сухи и вкусны его губы!
С тоской в груди и штормом в голове я вернулась в кровать.
Думаю, когда СВ придёт с работы, то найдёт меня в своей постели. Не знаю, хватило бы мне сил уехать в тот день, если бы я была трезвой. Наверное, влюблённость помешала бы это сделать. Впрочем, в случае трезвости я бы уже сидела в вагоне. Но сейчас я просто не в состоянии была двигаться. Выйти из дома, добираться до вокзала представлялось мне ужасным предприятием. Как если бы мне нужно было выкопать двадцать пять соток картошки. Я не могла сделать и пяти шагов. Мне нужны сутки, чтобы вернуться к жизни.
Я провалилась в рваный сон, пьяная и влюблённая, как последняя подзаборная кошка.
СВ пришёл, наверное, в обед. Не знаю, на что он надеялся, но я всё ещё лежала в его кровати. С трудом оторвав голову от подушки и разлепив глаза, преодолевая некоторый стыд, я попросила у него пива. Общеизвестно: лечиться надо тем, от чего заболел. Так учат гомеопаты и алкоголики.
Даже любовная лихорадка отступила на второй план перед натиском похмельного синдрома.
Пиво меня слегка реанимировало. Нашлись силы, после того как СВ опять ушёл на работу, обойти дом.
То, что я увидела, меня расстроило. Обстановка напомнила мне детство. Такая мебель была у моих дедушки с бабушкой. Самодельные столы, шкафчики, буфет, шифоньер. Облупившаяся краска выдавала их возраст. Полы, хотя и грязные, блестели. Видно, их выкрасили не так давно. Стены побелены, скорее всего, весной. В одной комнате стояла железная кровать без признаков постельного белья. Я спала на деревянной, наверное, детской, кроватке во второй комнате. Она была мне мала, приходилось слегка подгибать ноги.
Ещё была кухня, с печкой, обмазанной глиной. Круглый стол был покрыт клеёнкой, яркие жёлтые цветы которой нарушали общую картину запущенности бытия и напоминали картину «Подсолнухи» Ван Гога. Холодильник, которому сто лет в обед, здесь смотрелся как «мерседес» среди «запорожцев». Посуда, наверное, осталась ещё с военных времён: алюминиевые тарелки, кружки, ложки и вилки. Впрочем, имелись и современные атрибуты.
Обычно такие дома сдавались студентам. СВ как раз и жил в таких. Тогда, более двадцати лет назад.
Может, я действительно перенеслась в прошлое?
Вспомнилась почему-то старуха, которая осталась у разбитого старого корыта в сказке Пушкина. Сердце сжалось, слёзы навернулись на глаза.
Что же случилось с тобой, дорогой мой СВ? Что жизнь сделала с тобой?
Я принялась мыть полы. Для моего состояния это был героический поступок.
Не однажды я мыла полы в тех домах, которые снимал СВ в студентах.
Припомнилось, как на пятом курсе я вот так же наводила порядок у него — и наткнулась на письмо. Я прочитала его. Оно было адресовано какой-то девице. Потом он женился на ней. Она родила ему двух сыновей.
Его вторая жена… Что-то он рассказывал мне о ней вчера.
Память буксовала, как застрявшая в песках машина. Однако справилась и выдала мне распечатку исповеди СВ: «У Райки была подруга — Людмила. Они дружили давно, с детства. Не знаю, что ей взбрело в голову, но она сделала операцию по смене пола. Ну, сделала и сделала. Я ничего не имел против. Сказал: └Люда, мой дом для тебя всегда открыт“. Однажды я застал их в постели. Райка спала с этим искусственным мужиком. У меня крыша поехала… Я, конечно, ушёл. А потом он стал Райку бить. Сильно. И как-то я пришёл навестить детей, а она вся в синяках, и этот Лёнька, бывший раньше Людкой, рядом. Не выдержал я, избил его. Как взбесился. Ногами бил. А сын Илька кричал: └Дай ему, папа, дай!“…»
…»
Если бы я прочитала эту историю в газете, подумала бы, что это чистой воды выдумка.
Кажется, теперь Рая с сыновьями живёт во Франции. Как они туда попали? Память молчала, как склеротическая старушка.
Я взглянула на дело своих рук. Полы блестели. Влажная тряпка аккуратно лежала у порога. Об неё можно вытирать ноги, и грязи в доме будет меньше. Ай да я! Ну просто Золушка и Пчёлка в одном флаконе. Или кто там в одном флаконе? Доктор Пеппер?..
Теперь ещё немного полежать. Силы на исходе. Пора поспать.
Сон накрыл меня тяжёлой лапой. Обычно он мягко уносит на нежных волнах, как ласковая мать. А сегодня сон похож на тот, что изобразил в своей картине Сальвадор Дали.
Разбудил меня стук в дверь. Наверное, СВ вернулся.
Сиреневым платком за окном повис вечер.
Я всё ещё не была готова к жизни. Меня слегка потряхивало — то ли от остатков вчерашнего алкоголя, которые болтались в моей голове и желудке, как уши спаниеля на ветру, то ли от чувства влюблённости, которое так внезапно захватило меня в плен. Неужели одна ночь секса способна так изменить человека? Эй, разум, вернись ко мне!
У меня тряслись руки, когда я снимала крючок с петли. Сейчас войдёт мой объект любви, и я упаду к его ногам. Таково было моё восприятие реальности. Конечно, на самом деле я бросила к его ногам свою любовь, которую СВ не заметил, как не замечал много лет назад.
— СВ, да у тебя глаза совершенно пьяные!
— Да, я выпил. Я алкоголик, Аля,— он сказал об этом спокойно, словно сообщал, что у него насморк.
Я посмотрела на него с уважением. Навидалась я пьющих мужиков. Редко кто признавался в алкоголизме. Развивать эту тему я не стала.
— Знаешь, я сама сейчас хорошего вина выпила бы. Глотка два. Не догадался купить?
— Сейчас сбегаю,— и СВ с радостным предвкушением ушёл.
Да, ситуация аховая. Влюбиться в алкоголика, нищего и многодетного! Эй, внутренний голос, чего молчишь? Видимо, он потерял сознание от ужаса. Ничего удивительного. Я сама на грани обморока.
«Идиотка, держи себя в руках!» Ну вот и мой рецензент очнулся. Склонна с ним согласиться. Я случайно забрела в лабиринт любви. С чем я выйду из него? С какими потерями? А может, с приобретениями? Ещё не поздно повернуть назад, пока я не заблудилась окончательно.
А чего я боюсь, с моим-то любовным опытом? Мужчины для меня давно прочитанная книга. И не раз. Знаю наизусть.
Да, но разум и чувство — как щука и лебедь, тянут совершенно в противоположные стороны. Куда податься?
«Куда-нибудь подальше отсюда»,— советовал внутренний голос. В данный момент я не была способна его послушать.
СВ вернулся с коробкой вина. Налил нам по стаканчику. Но я с трудом сделала несколько глотков, убедив себя в том, что это — лекарство.
— Я рыбы ещё купил. Камбалы. Давай пожарь. А я пока материал напишу,— и ушёл в комнату с железной кроватью.
Вот ещё одно испытание любви. Чистить рыбу я терпеть не могла. Старик это делал сам. Он многое делал сам. Мясо жарил в гранатовом соке, придумывал соусы из ничего, вообще любил творить сложные блюда. Бешбармак, например, или чахохбили. Ещё стирал мои вещи, пришивал пуговицы… Любил меня.
Вздохнув, скрепя сердце, я принялась чистить этих одноглазых чудовищ.
Какая гадость!
Снимают с неё кожу или так готовят? Проконсультируюсь.
— Как ты думаешь, а с рыбы надо кожу сдирать?
СВ ехидно засмеялся:
— Ну ты даёшь! Нет, конечно.
Преодолевая брезгливость, я вспорола камбале живот, выковыряла оттуда внутренности. Брр! Моё отвращение не разделял Кешка. Он тёрся о мои ноги, мурлыкал, прося рыбки.
— На, Кешок, ешь, голубчик!
В приготовлении рыбы я не сильна. Наверное, надо обвалять в муке. На горячую сковороду класть или нет?
А, как получится!
Нет, ну стоило приезжать в Томск, чтобы жарить рыбу для СВ? Хотя в этом что-то есть.
«Если не можешь заниматься любовью, приходится стоять у плиты»,— захихикал внутренний голос. Ну и циник!
Во-первых, нам не двадцать лет.
Во-вторых, всему своё время. Вот наступит ночь…
Откровенно говоря, я и без намёков внутреннего голоса опасалась, что второй ночи не будет. Что сделает мужчина прежде всего, войдя в квартиру, где находится женщина, с которой провёл ночь? Если не сразу тащит её в постель, то обнимет, прижмёт к себе, поцелует. Дело не в сексе, а в том, что это одно из сильных доказательств симпатии и любви. Я думаю, ни одна женщина не хочет одноразовости. Это её унижает, оскорбляет, доставляет боль. Женщина — не салфетка: использовал и выбросил.
Я, хоть и была достаточно закалена опытом прошлых чувств, всё же, отравленная ночью, испытывала некоторый страх. СВ вполне способен сделать вид, будто ничего не произошло, и лечь спать отдельно. Я тоже могу сделать вид, что секс — не повод для знакомства. Но не буду.
— Дорогой! А сегодня мы будем спать в одной постели? Или сделаем вид, что друзья?
Сердечко моё затрепетало, как птичка в руке. Вот за что я и не люблю любовь: начинаешь зависеть от другого. Что скажет? Да как посмотрит? Да почему не позвонил? Почему сказал так, а не эдак? Может, то, а может, другое. И так до бесконечности.
Когда любишь, себе уже не принадлежишь. Ты — весь во власти сомнений, которые выедают душу, как червяк яблоко. В конце концов от плода ничего не остаётся, так и от любви. Но пока до этого дойдёт, изведёшься, похудеешь (или поправишься, если у тебя есть скверная привычка заедать тревогу), потеряешь сон, уверенность в себе. Вряд ли минуты любовного блаженства стóят таких потерь.
— Как скажешь, Аля,— отвечает без всяких эмоций СВ.
Я облегчённо вздыхаю, но напряжённость не спадает. Она только переключилась с двухсот двадцати вольт на сто.
В результате всех этих моих переживаний пострадала камбала. Она почему-то прилипла к сковороде и разваливалась, когда я пыталась её оттуда вынуть. (Как позже я выяснила, рыбу надо было слегка подсушить полотенцем.)
Впрочем, рыба всё равно получилась вкусной. Некоторые кусочки вышли почти целыми. Под вино, хоть и красное, ужин получился на славу.
Приятная истома расслабила меня. Я с нежностью взирала на СВ, который с аппетитом поглощал мою стряпню. Честно говоря, я ею не гордилась. Я способна на большее, и завтра он об этом узнает. А пока во мне бродят остатки алкоголя, размножая вирусы влюблённости, можно попытаться понять свои позиции.
Почему бы не спросить прямо: «СВ, скажи честно, я тебе нравлюсь, или это был банальный постельный экспромт?»
Может, боюсь услышать второй вариант ответа?
Ну и ладно. Не нравлюсь — ему же хуже.
Вокруг меня молодые мужчины бьют копытом и пускают огонь из ноздрей, так что комплекс неполноценности мне не грозит. Цену себе знаю.
— Чем занимался на работе? — решаю я вести на разговор на нейтральную тему.
Глупо выяснять отношения, которых, собственно, и нет. Это всё равно что, как утверждают китайцы, искать чёрную кошку в тёмной комнате, когда её там никогда и не было.
— Ездили в гости к бабушке Лохэ. Это знаменитая травница. К ней раньше сама Алла Борисовна приезжала за целебными травами. В прошлом году у неё был гонец от примадонны — Максим Галкин. Как раз давал у нас гастроли. Но не только Пугачёва лечилась у этой бабушки Лохэ. У неё бывали Андрей Миронов, Эдита Пьеха, Дмитрий Шостакович, Аркадий Райкин, Олег Борисов, Майя Кристалинская. Дочь целительницы помогает бабушке. Она, кстати, рассказала, что только благодаря их лечению у Илоны Броневицкой появился сын.
— Тот, что поёт в «Фабрике звёзд»?
— Да чёрт его знает! Я не слежу за этой чушью. Сама видишь, у меня и телевизора нет.
— Я, собственно, тоже никогда не видела ни одной передачи. Просто из газет знаю. А откуда у бабушки такая фамилия — Лохэ?
— От мужа. Он у неё был тибетским целителем, китайцем по происхождению. Его репрессировали, а жена продолжила его дело. Ах ты! — вдруг хлопнул себя по лбу СВ.— Я же совсем забыл: бабушка Лохэ мне травки насыпала, велела пить утром и вечером. Сказала, что это поможет избавиться от тяги к алкоголю. Организм перестанет его воспринимать: выпью водки, а она мне как вода покажется. Теряется смысл выпивки.
— Что, сильно увяз? Каждый день пьёшь?
— Не могу выйти из запоя. Как Ванюшка погиб — так и пью. И с женой с тех пор ругаемся. Обвиняем друг друга. Когда это случилось, я как раз на даче был. И как будто что-то почувствовал — домой потянуло. Я на велосипед — и в город. Когда мне сказали, я по полу катался в истерике. Несчастный случай — попал под машину. Потом мы Петьку родили. Это нам помогло выстоять. Он родился недоношенным. Когда роды начались, я тоже был на даче. И опять меня что-то толкнуло изнутри. Приезжаю, а жена уже скорую вызвала. Петька родился крошечным, ещё без ногтей. Я его выхаживал. Ольга через три месяца на работу вышла, а я с ним сидел.
И вдруг СВ весь затрясся. Я даже не сразу поняла, что он плачет. Плачущий мужчина — это зрелище не для слабонервных. Когда плачет женщина, то это воспринимается естественно. Слабый пол, так сказать. Но если плачет мужчина — это нонсенс. Как чёрный сахар в сахарнице. Или белая сажа. В литературоведении есть такое понятие «оксюморон» — соединение контрастных величин, создающих новое понятие. Плач и мужчина — две вещи несовместные, как гений и злодейство.
А плакал СВ как раненый заяц. Правда, я никогда не слышала, как плачет заяц, но почему-то решила, что похоже. Сердце резанула острая жалость — хоть нитроглицерин принимай. Зря Горький кричал, что жалость унижает человека. Жалость — это разновидность высокой любви. Печорин это понимал.
— Это пьяные слёзы,— попробовал оправдаться СВ и ушёл в комнату.
Скрипнула кровать. Я пошла за ним.
— Слёзы — это хорошо. Это своего рода психоэмоциональная разгрузка,— сумничала я, присев на краешек кровати.
Я, конечно, не ждала, что жизнь СВ сложится успешно. Он в студентах уже без бутылки не мог существовать. И всё же не представляла, что встречу до такой степени избитого жизнью человека. Бедный ты, бедный. Мне захотелось приласкать и утешить его. Я погладила СВ по голове. Ещё и ещё раз. Седой мужчина-мальчик.
Я ехала, чтобы победить его. Но его давно победила жизнь.
Меня отуманила жажда прикосновения, как кошку, которая долго не видела хозяина. Я ласково погладила СВ по небритой щеке. Слега коснулась, боясь, что тот дёрнется. Так было не раз в той жизни, когда он не любил меня. Ничего не забыто. Но прощено?
Всё прощено, всё забыто.
Небритая мужская щека — это эротично. Моя чувственность заволновалась, но её накрыло волной обычной бабьей жалости, переходящей в нежность, не имеющую к либидо никакого отношения. В нас, женщинах, очень сильно материнское начало. Мы можем любить мужчин как детей. Впрочем, Фрейд категорично делил женщин на две группы: матерей и проституток. Так что обобщать не стоит.
СВ успокоился. И мы вернулись на кухню. Мне хотелось расспросить его о детях, но боялась вновь растревожить горькие воспоминания. Я никак не могла понять, сколько же у него, в конце концов, детей. Он сыпал именами, как теннисными мячами. Вася, Иля, Коля, Петя, Ваня, Даня, Ник … Неужели они все его сыновья? Первые трое — точно. Вася родился ещё в студенчестве, в первом браке. Иля и Коля — дети Райки. Они во Франции. И что, СВ «настрогал» ещё четверых?
Я стыдилась переспрашивать, потому что многого могла не помнить в результате алкогольной амнезии. Возможно, СВ мне уже рассказывал, кто есть кто. И всё же мне удалось выяснить, что…
Вот уже два месяца как он окончательно ушёл из семьи. После того, как Ванюшка погиб, они с женой, которая моложе его на семнадцать лет, так и не смогли наладить отношения. Скандалы, истерики, обвинения этому не способствовали. Рождение Петьки на какое-то время примирило их друг с другом. А потом в семье появился Ник.
— Однажды,— рассказал СВ,— Ольга делала передачу из детского дома и увидела там Никиту. Ей показалось, что это Ванюшка — так он был похож. Мы его усыновили. Вернее, взяли опеку. Ник родился в тюрьме, с диагнозом «сифилис». Но его вылечили. Правда, от другого заболевания не можем никак избавиться — писается по ночам.
— И давно он у вас живёт?
— Три года.
Взять ребёнка из детского дома — это не котёнка в подъезде подобрать. Не каждая благополучная и обеспеченная семья способна на такое. Я могла бы на такое решиться? Вряд ли. Слишком моя жизнь устоялась. Некоторые перемены меня страшат. Одно дело, когда они приходят сами по себе, и другое дело — сознательно на них решиться. Я даже с некоторым ужасом представила себя с маленьким ребёнком.
Святой человек этот СВ. Просто Папа Римский. В нравственном смысле, естественно.
— Сейчас Никитосу пять лет, а к нам попал в два года. Петька сначала принял его агрессивно. А теперь они уже забыли, что когда-то не жили вместе…
И всё же семья не состоялась. Жаль, жаль, жаль… СВ всегда хотел дом, детей. Правда, не со мной. В душе шевельнулась обида. Или уязвлённое самолюбие? Пóлноте! Всё в прошлом.
Время неумолимо приближалось к полуночи. Мне страшно хотелось спать. Огромным усилием воли я не давала глазам закрыться. По натуре я — жаворонок. Одиннадцать часов вечера — граница моего бодрствования. Далее ничто не могло удержать меня от сна. Даже самая интересная книга или увлекательнейшее кино. Зато и просыпалась в шесть-семь утра. Когда-то я считала себя совой. Открыл мне истину мой эрдельтерьер. Ежедневные прогулки с собакой в любую погоду и в любом состоянии здоровья превратили меня в жаворонка. А может быть, раскрыли мою настоящую суть. Прошло шесть лет, как пёс ушёл в мир иной, а я по-прежнему живу в том режиме.
Я с трудом держалась в качестве собеседника. Только любовная эйфория помогала мне бороться со сном. Да, в жизни всегда есть место подвигу.
СВ курил. Я смотрела на него как Ева, только что откусившая яблоко с древа познания. Неожиданный поворот событий. И как меня угораздило оказаться с ним в постели? Последнее, что я помню во вчерашнем вечере, так это то, что мы точно так же сидели на кухне. Он так же курил у печки, я подсела к нему… И провал.
— Послушай,— решила я восстановить ход событий,— а кто вчера кого соблазнил: ты меня или я тебя?
— Ты…
— Странно, у меня ни в мыслях, ни в подсознании этого не было. Я давно сублимировалась в творчество. Отношения с мужчинами меня не привлекают.
— На самом деле это я тебя соблазнил, Аля.
— Ну слава Богу! Это мне как-то больше греет душу. И всё же не ожидала я от себя такого. У меня давно не было мужчин. И, пожалуй, ты будешь последним моим мужчиной. Последний мужчина — это, пожалуй, круче, чем первый. Как считаешь?
СВ засмеялся недоверчиво. Как будто я клялась ему в верности!
— Господи! Как же я любила тебя! И была уверена, что всё прошло. Но вот чувствую, что оживает какое-то чувство. Что-то осталось.
— Да перестань, Аля. Не выдумывай.
— Нет, правда. Что-то есть. Можешь назвать это общечеловеческой нежностью друг к другу.
СВ хмыкнул, соглашаясь:
— Общечеловеческая нежность? Ну… хорошо. Давай за это выпьем.
Но выпить мы не успели. Дверь открылась, и в дом вошла женщина с ребёнком. Про таких говорят: со следами былой красоты. Но зато с яркими следами алкогольного пристрастия. Явно из любительниц крепко выпить.
Девочка выглядела необычно. Что-то в ней было не так. Какая-то заторможенность. Выражение глаз, лицо — как будто художник потерял интерес и не дописал детский портрет.
— Как у тебя чисто сегодня! — заявила гостья.
— Да, Аля постаралась. Познакомьтесь.
— Таня,— представилась женщина.
— А это Лиза,— добавил СВ.
Бедная Лиза! Кажется, она умственно отсталая. Девочке было лет восемь-девять. Она держала в руках красивый бумажный пакет и поглядывала на меня с любопытством и желанием показать своё богатство.?— Ну что, Танюха, пить будешь?
— Да у тебя вино дорогое и хорошее! — с уважением констатировала Танюха.— А мы заскучали. Решили к тебе зайти, развлечься. А у тебя — такая роскошь!
Она говорила размеренно, не спеша, с внутренним комфортом женщины, живущей в ладах с мужем и миром. Я даже засомневалась в своей догадке насчёт её пагубного пристрастия.
— Пей, Танька, не стесняйся! Я слышал, ты с соседкой подралась? — СВ налил ей полный стакан.— Напились, что ли?
Татьяна стеснительно глянула на меня.
— Так а чего она в меня плюнула? Сидели, нормально выпивали…
Лиза, как доверчивый котёнок, подошла ко мне и прижалась.
— Что у тебя в пакете? — спросила я девочку.
— Да вот книги всякие. Букварь,— Лиза с удовольствием принялась доставать их и с трепетом показывать.
Букв она не знала. Но ей так хотелось их знать! Личико девочки светилось любопытством. Когда мать с дочерью ушли, я спросила:
— Что с Лизой? Она вроде бы большая девочка, а читать не умеет…
СВ ответил с раздражением:
— А кто её учить будет?! Мать пьёт. Братья — бандиты. Отец на заработках где-то. Её даже в школу не могут отвести.
— Как это? — не могла поверить я.
— А вот так! Это жизнь. А ты заметила, что у неё один глаз — искусственный? Выбили родственнички.
Ничего себе сентиментальное путешествие «на дно» у меня получается!
— И как ты среди всего этого живёшь?
— Я дружу с ними. Меня не грабят. Лизка приходит к моим ребяткам играть. Правда, вши у неё бывают. Я Таньку отчитал за это. Ещё не хватало, чтобы мои сыновья завшивели. А вообще жалко девчонку.
Сколько по всей России таких детей? Вполне может быть, что у неё и свидетельства о рождении нет. За ним ведь в загс идти надо и платить. Что будет с Лизой дальше? Неграмотная, без документов, она вряд ли устроится на работу. Впрочем, подрастёт — начнёт пить. Повторит судьбу матери. Кстати, её мать обмолвилась, что была когда-то «Мисс Улицы».
Мы молча выпили, и СВ ушёл в комнату с железной кроватью. Она заскрипела издевательски, как эшафот под шагами палача. Потом я услышала шелест страниц. Читатель, блин!
Я не удивилась, не расстроилась. Дежавю. Так было в юности. В сущности, я была уверена в таком раскладе. Но теперь я определила его поведение иначе: импотент. Дважды в жизни я встречала мужчин с таким диагнозом. А уж ждать сексуальной активности от пьющего человека, да ещё в этом возрасте,— верх глупости.
Но ведь можно было бы просто спать в объятиях друг друга. Это тоже приятно.
Однако страх показать своё половое бессилие диктует мужчине свои правила. Неужели СВ в голову не приходит, что подобное поведение оскорбляет женщину? Создаётся эффект пренебрежения.
К счастью, мне это безразлично. Что я, секса не видела? Всё моё при мне. Я ничего не теряю.
Я немного ещё посидела за столом, посмеиваясь над ситуацией. Потом заглянула к СВ. Он лежал и читал. На меня не взглянул.
Внутренний голос хохотал как ненормальный.
«Да замолчи ты!» — вяло приказал я ему.
Либидо моё равнодушно внимало ситуации.
Люди не меняются, сделала я вывод и с лёгкой душой ушла к себе на кроватку.
Меня вполне устраивала ночь без секса. Никто не нарушит мой сон. И я ушла в него с лёгкой душой. Вот он, бесценный дар времени: уснуть, не страдая.
Очнулась только утром, когда зашипел электрический чайник.
СВ нервно сновал по дому, в трусах и валенках. Зрелище было бы забавным, если бы не ощущение тревоги, которое возникло во мне при взгляде на него. СВ напоминал больного зверя в клетке, а скорее — нервнобольного в палате психбольницы.
— Что, плохо? — проявила я сочувствие.
— Ломает всего. Мне бы сейчас сто граммов…
Я хотела сказать: что ж ты не оставляешь на похмелье? — но промолчала. Алкоголики не способны думать о завтрашнем дне.
Кажется, я не допила вчера вина. Действительно, почти полный стакан.
Но эта слабая доза не помогла.
— Сейчас киоск откроется, я сбегаю и куплю чекушку водки. Продавщицы меня уже знают, радуются. Ещё бы! Я им хорошую прибыль даю,— нашёл силы посмеяться СВ.
— Хочешь, я схожу?
— Нет! — строго, почти грубо запретил мой несчастный друг.— Темно, а район здесь полон бандитов.
Смотреть на его мучения было так же невыносимо, как на роды.
Я вспомнила дядю Лёшу, друга моей мамы. Одно время, наверное, лет пять-семь, они жили вместе. Но потом разъехались и дружили домами. И всё из-за того, что дядя Лёша страдал алкоголизмом. Самое большое, на что он был способен,— не пить две недели. В конце концов мама не выдержала — прогнала. Купили ему маленький домишко, и он съехал. Но каждый раз, когда его вот так же, как СВ, ломало и корёжило, дядя Лёша прибегал к маме и умолял помочь. Он стоял на коленях, валялся в ногах, клялся никогда не пить. Мама, естественно, его «спасала», дядя Лёша какое-то время опять поселялся у неё, отмывался, отъедался. А потом шёл к себе, и начиналось всё по новой. Частенько мы с братом сами забирали его, чтобы он уж совсем не пропал. Но алкоголики долго не живут. Так и наш дядя Лёша, добрейшей души человек, остроумный рассказчик и мастер на все руки, погиб от водки в шестьдесят два года. В последнее время перед смертью он пил, не разбирая, в том числе и технический спирт. И однажды ночью кровь хлынула через горло, и дяди Лёши не стало. Цирроз печени. И ведь ни разу в больнице не лежал. Видимо, глушил боль алкоголем. Хотя печень-то не болит. Она очень терпеливый орган. Но однажды просто не выдерживает издевательств и разваливается. Или превращается в камень? Хоть я и близка к медицинским кругам, но таких нюансов не знаю.
Уже много позже мама как-то сказала, что зря она выгнала дядю Лёшу. Мол, пил бы помаленьку, да зато по хозяйству бы помогал. А я всегда так думала. Дядя Лёша был безобиднейший человек. Никогда не скандалил, а выпьет, поговорит малость — и спать. Мне всегда было его жаль. А мама вечно его пилила, перевоспитывала. Никак не могла понять, что алкоголизм — не дурная привычка, а злостное заболевание.
Конечно, житьё с пьющим человеком — не мёд. Если у тебя на руках дети, а муж всё пропивает и в доме от него толку никакого — только скандалы да пьяный дебош, то в этом случае терпеть не стоит. Себя спасать надо и детей.
Но алкоголик алкоголику рознь. Я знаю другую семью, в которой муж периодически запивает. Это как стихийное бедствие. Цунами в отдельно взятой квартире. Все родственники стойко переносят эти моменты. Пьёт он три недели. Затем начинается выход из запоя. После этого вновь наступает нормальная жизнь. И в это время муж и отец ведёт себя идеально. Семья не нарадуется. Но знают, что отец болен и однажды с ним случится приступ. Может быть, когда-нибудь жене это надоест… Но нам не суждено заглянуть за завесу времени.
В моей жизни алкоголики встречаются постоянно. Иной раз кажется, что весь мир из них только и состоит. Старик тоже был из таких. Пил часто, много, но хорошо закусывал. А это крайне важно — не так быстро сопьёшься. Обычно при слове «алкоголик» все представляют опустившихся мужиков, деградировавших до последней степени. Но есть и другие категории. Они кажутся вполне нормальными людьми. Только пьют через день да каждый день. Таких полно. Может быть, полстраны. И среди известных людей, и среди обывателей. До поры до времени они держатся в рамках, но алкоголизм, как рак, разрушает организм. Страдают психика, головной мозг, печень и так далее.
Наверняка СВ уже во власти этих разрушений. Столько лет пить — это вам не за ухо лить. Ещё удивительно, что он не опустился. И работает, и детей содержит, и книжки почитывает. На полках их немало. И авторы неслабые: Толстой «В чём моя вера?», Гессе «Игра в бисер», Андреев «Роза Мира». Библия! Список можно продолжить эзотерической литературой. Значит, человек пытается понять себя, понять мир. Впрочем, философствующий алкоголик — не редкость. Творчество частенько ищет истину в вине, а находит её, в конце концов, в могиле. Впрочем, у всех свой путь, а конец один.
Надеюсь, СВ будет жить долго. И, может быть, со мной. От этой дикой мысли сладко защемило в груди.
«Нет, женщины — неисправимые идиотки! Мечтать о жизни с алкоголиком?!» — внутренний голос походил на разъярённого дрессировщика, которому не подчинился его любимый тигр.
И правда, чего это я? Долго граблями в лоб не получала? Кажется, не мазохистка. И вообще, женщина эмансипированная, сублимировавшаяся в творчестве — и нá тебе: хочу мужчину. Нет, это всё-таки дикий инстинкт, заложенный ещё тогда, когда Ева соблазнила Адама. За эти тысячелетия животная потребность в Адаме въелась в наше подсознание, как угольная пыль в шахтёра.
СВ не подозревал о моих переживаниях. Казалось, он не принадлежал себе. У меня было ощущение, что в нём жило другое существо, которое управляло им, как управляют инопланетные страшилища, вселившиеся в тела землян, в фантастических фильмах. И это существо — один огромный ненасытный рот — требовало от него пищи в виде новой порции алкоголя. Ещё и ещё.
— Может быть, сделать чаю? — предложила я.
Он взглянул на меня непонимающе, но зло.
— Чай заварить? Выпьешь, и станет легче,— стучалась я в его сознание.
Ответить СВ не успел. Раздался телефонный звонок. Он нехотя откликнулся:
— Да, конечно, я отведу детей в садик. Как всегда. Без проблем. Я в норме. Да, уже выхожу.
СВ поспешно начал одеваться.
— Чёрт! Я совсем позабыл о времени. А мне ведь Петьку с Ником в садик вести. Я каждое утро их отвожу. Сегодня что-то замешкался. Ну всё, я побежал.
Он чмокнул меня в щёку и скрылся за дверью. Дверь хлопнула, и я осталась одна. В тишине чужого дома.
Дома, который вдруг приобрёл для меня значение колодца в пустыне или жемчужины в навозной куче. Да, неисповедимы пути Господни.
Одно радует: я — трезвая. Сегодня я могу сказать, что алкоголь оставил мой организм, а вот любовное опьянение вцепилось в меня, как бульдог, всеми челюстями. Разжать их и бежать! Впрочем, чего бояться? Мой путь известен: дальше, к подруге. Эта констатация факта подействовала на меня как индийский фильм на наивную барышню: я превратилась в одну большую слезу. Я плачу редко. Последние два раза я рыдала, когда умерли Старик и мой пёс. Почему сейчас мне хотелось плакать? Из-за этой влюблённости, которой совершенно нет места в моей жизни, в душе, в сердце, в печёнке — вообще нигде, я сломалась. Я как-то сразу скуксилась и ощутила себя так, будто у меня отняли меня и взамен подсунули невнятную идиотку со слёзками на колёсках. «Зимняя вишня» какая-то получается.
Как меня подкосило!
Нет, поддаваться нельзя. Каждый раз в отношениях с мужчинами я повторяла одну и ту же ошибку: я переставала жить своей жизнью. Моя жизнь отступала на второй план, всё подчинялось чувству. На этот раз так не будет.
Поэтому сейчас я отправлюсь на вокзал и куплю билет.
Билет я купила на семь ноль-шесть следующего дня. Купить на более близкий поезд не хватило характера. Уехать и не проститься? Не увидеть эти изумительные глаза? Не услышать, что он меня любит? Боже, что я несу!
Внутренний голос смеялся, не произнося ни слова.
Ладно, насчёт любви я погорячилась. Но у нас будет ещё один долгий вечер. И…
И ночь! Нет, лучше без восклицательного знака.
Трезвые вечер и ночь с СВ. От этой перспективы у меня внутри всё затряслось, будто в желудке включился блендер. Неясные надежды забродили во мне, как овечки по лугу. Скорее всего, я сама не позволяла надеждам принять вполне конкретные очертания. Кажется, это называется состоянием фрустрации.
Нет, надо сосредоточиться.
Билет я купила. Теперь что?
Теперь надо купить продуктов, чтобы приготовить вкуснейший ужин. «Путь к сердцу будешь пролагать?» — ехидно зашипел мой внутренний друг, который всё более походил на недруга. Ах, если бы всё было так просто: накормил мужика — и он твой навеки. Как бы не так.
Перво-наперво алкоголика надо накормить до отвала. Когда в желудке густо, пить не хочется. Или не так сильно хочется. И желательно накормить борщом или щами. Мама всегда дядю Лёшу откармливала этими блюдами. Чем они различаются, я не знаю. Наверное, борщ готовится из всего свежего, а щи — из квашеной капусты.
Значит, так. Берём мясо. Курицу — филе и ножки. Ножки пойдут на второе. Капуста у СВ имеется. Свёкла и морковка тоже. Перец ещё надо, помидоры. Сметана! Не забыть! Без неё не тот вкус и цвет.
Ещё надо купить сыр. Для второго блюда. Зажарю ножки в сыре, морковке, с луком и картошкой. Всё это перемешать вместе с майонезом, в конце добавить чеснока — пальчики оближешь. Он ещё пожалеет, что не женился на мне!
Я выложила все свои покупки на стол, они возвышались приятной горой, лаская взор и душу домохозяйки, то есть в данном случае — меня.
И тут пришёл СВ.
— Да ты настоящая хозяюшка! — восхитился он.
— А ты как думал? Ведь я (тут я слега запнулась и чуть не проговорилась о настоящем возрасте дочери. Хотя вряд ли ему пришло в голову подсчитывать и делать выводы)… столько лет воспитываю дочь. Пока она не уехала учиться, я кормила её три раза в день. Готовила горячие завтраки перед школой, обеды, ну и ужины, естественно. Набила руку. Благо работа позволяла задерживаться дома в обеденный перерыв.
— То-то ты её так раскормила, что она такая толстая…
— Тебе-то откуда знать, какая моя дочь? — удивилась я и оскорбилась.
Конечно, моя дочь не худышка задрипанная, но и не Наталья Крачковская. Зря он так сказал. Ребёнок, собака и автомобиль — это святое.
— Ты же фотографии мне вчера показывала. В машине, когда шампанское пили. Красивая девчонка. Но на тебя не похожа. В отца, что ли?
— Ни в мать, ни в отца — в проезжего молодца,— сострила я.
Пожалуй, никогда ему не узнать мою тайну.
— А я хочу ещё себе дочь. Нужна мне ещё девочка. Сыновей-то хватит.
— Чего хочешь? — переспросила я, поражённая до глубины души.
Алкоголик до кончика ногтей хочет дочку! Безумие какое-то!
— Дочку хочу ещё…
— А ты уверен, что она родится здоровая? Ведь твой организм пропитан алкоголем, как пуховик пухом.
— Ну… можно из детского дома взять.
— Но ведь ты уже не молод. Успеешь ли её вырастить?
Моё благоразумие боролось с его легкомыслием. Так мне думалось.
— Не успею — опять в детский дом попадёт…
М-да. Без комментариев. Я могла бы, не сходя с места, сделать его счастливым обладателем дочери.
— Жаль, я не успела до твоего прихода поесть приготовить. Теперь придётся подождать,— перевела я тему разговора.
Нечего ему делать в моей жизни. Пока, во всяком случае.
— Я с удовольствием, с вашего разрешения, вздремну.
Наверное, у него вся жизнь так: выпил, поспал. В промежутках между этими действиями — дети, работа. Или я упрощаю?
Готовить я люблю. Лишь бы были продукты. Моя любимая передача по НТВ — «Едим дома» с Юлией Высоцкой. Мне бы такую кухню, такие заготовки из холодильника! Такого мужа! Впрочем, в таких условиях всякая дурочка — шеф-повар. А вот вы попробуйте сварить суп из топора!
Борщ варить — кастрюли нет. Заглянула во все углы — нет. Вышла в сени. Стоит на полу кастрюля, позабытая-позаброшенная, в пыли и ещё в чём-то, похожем на известь. Отмоем! Для нас, Золушек, не проблема.
А что принц?
Спит пьяный.
Вот вам старая сказка на новый лад.
После свадьбы Золушка так и не смогла стать настоящей принцессой. С утра до ночи она занималась королевским хозяйством. Следила за чистотой, за тем, чтобы кладовые были заполнены продуктами, проверяла их свежесть, чистила серебро. А потом пошли дети. И всё меньше и меньше оставалось времени на принца, вернее — уже короля. Он, чтобы заглушить одиночество и невнимание супруги, начал попивать и через двадцать пять лет превратился в горького пьяницу. Доброго, милого, но пьяницу. А Золушка всё ходила по замку —выискивала пыль, воспитывала внуков, а когда освобождалась, то супруг уже лыка не вязал.
Вот как непосильный с детства труд испортил Золушку.
Эст модус ин ребус. Есть мера в вещах.
Я не собираюсь быть домРОБОТницей (именно так, через букву «о», от слова «робот») и нянькой. Излишняя заботливость ведёт к утрате личности. К невидимке. Так говорят психологи.
Но так как я не собираюсь здесь долго задерживаться, то можно проявить себя во всех талантах. Я и хозяюшка, я и собеседница, я и любовница, я и просто друг.
Может, не такой уж он алкоголик?
У меня всё кипело, шипело, пыхтело, булькало, парилось и благоухало. Ах, как я сейчас накормлю его! Места для алкоголя не останется.
Моё кулинарное колдовство удалось на славу. Борщ переливался золотисто-малиновым цветом, тая́ в себе мозаику вкусовых оттенков. От куриных ножек исходил восхитительный дух сыра с чесноком.
Всё готово, пора бы проснуться моему другу. Мне не терпелось увидеть, как он будет это всё поглощать. Я заглянула в комнату. Увы, СВ даже не шевелился. Надо чем-нибудь громыхнуть. Случайно. Я уронила кружку на ведро. Настоящий весенний гром получился.
— Ах ты, Господи,— фальшиво запричитала я,— надо же такому случиться. Ну что я неловкая такая?
Из комнаты по-прежнему не донеслось ни звука. Ни храпа, ни скрипа пружин.
Вздохнув, я оглядела комнату. Надо чем-то занять себя. Пойду вынесу помойное ведро.
Когда я вернулась, СВ заглядывал в кастрюлю и втягивал носом аппетитный аромат. Сердце моё подпрыгнуло, как резиновый мячик. Меня бросило в жар. Я мгновенно стала счастлива.
— Как пахнет!
— Наконец-то ты проснулся! У меня уже всё готово.
Я налила ему большую чашку борща, а себе в тарелочку немного. Какая может быть еда, если сыта любовью? Сыта не сыта, но переполнена. Любовью не любовью, но чувством, похожим на любовь. Во всяком случае, тогда, очень много лет назад, я считала это любовью. Тогда она была для меня смыслом жизни, фетишем, наркотиком. Может быть, она и хотела бы покинуть меня, да я не давала. Любовь-Горе мучила меня и осчастливливала. И за мгновения счастья я расплачивалась неделями страданий.
Хочу я этого опять?
Ни за что!
Это твердил мой ум, а сердце стучало в такт любви.
«Получишь граблями по башке, так сразу опомнишься!» Это, конечно, мой разумный внутренний голос изрёк своё мнение. Спрашивали его!
Когда моей дочери было года три, моя разведённая подруга сказала: «Ах, как я соскучилась по жующему мужчине! Как я хочу, чтобы вечерами за моим столом сидел мужик, а я бы его кормила. Я бы готовила ему столько вкусной еды — только бы он ел и ел. А я бы сидела напротив и смотрела». Тогда я совершенно не понимала её. Я снисходительно думала про неё как про бабу-дуру. Но — любя её.
И вот теперь я сидела, смотрела, как СВ ест мой борщ, и наслаждалась. Совершенная баба-дура. Он ел уже третью порцию. Это было чертовски приятно. После четвёртой добавки он отвалился от стола со стоном.
— Так вкусно я давно не ел. И знаешь, ты права: мне совсем не хочется водки.
— Это общеизвестная истина: сильно выпить хочется тогда, когда ты голодный. Организм требует калорий; получая их из другого, не алкогольного, источника, успокаивается.
— Хочешь сказать, если я так буду жрать каждый раз, то пить брошу?
— Во всяком случае, меньше тянуть будет.
— Погулять надо. Иначе я просто умру. Ты как?
— С удовольствием. Это входило в программу моей поездки сюда. Я здесь уже третий день, а так и не погуляла по своим памятным местам.
Зато в мою программу не входила любовь. Она выскочила из меня, как джинн из бутылки, в которой просидел тысячу лет. Так и моя любовь. Последний раз она давала о себе знать пять лет назад. Терзала меня с полгода. Как рак. К счастью, химиотерапия победила. Я постоянно твердила себе: всё проходит, пройдёт и это. Не беда, что эту истину открыл Соломон. Чтобы её понять, надо её пропустить через свой опыт. Однажды, с упорством Сизифа внушала я себе, ты проснёшься утром и ничего не почувствуешь. Боль уйдёт. Так было не раз, так будет и сейчас.
Почему никто не прославляет уход любви? Свобода приходит ей на смену, и это обалденное чувство. Похожее на то, когда у тебя в животе зреет понос, и он уже готов вырваться из тебя, а ты всё ещё ищешь туалет и наконец находишь — и освобождаешься от всего этого дерьма внутри себя… О, какое наслаждение! Конечно, это не поэтично. Тогда можно сравнить с родами. Живёт в тебе любовь целых девять месяцев. Раздувается в огромный живот весом килограммов десять. Некрасиво, тяжело, обременительно. Ждёшь не дождёшься освобождения. Потом несколько часов мучений, а у меня — так целых три дня, и — нет живота. Любовь из тебя вышла и превратилась в твоего ребёнка.
Облегчение для организма — как и при диарее.
Одна женщина советовала: хочешь избавиться от любви — каждый раз в туалете, смывая г-но, называй имя возлюбленного. Так с дерьмом и уйдёт.
Снимая куртку — оборвала вешалку, а она трудно пришивается. Машинально обратилась к СВ:
— Ты не мог бы пришить мне вешалку?
В ответ — странный смех, как будто я попросила о чём-то невероятном. Например, достать с неба луну.
Я балда! СВ — не Старик. Я всё время путаюсь.
Когда мы шли по знакомым улицам, разлуки как не бывало. Я и СВ. И моя любовь к нему. К нему или к Старику?
Это — СВ, дорогая!
Мы идём по Томску, как два привидения. Те мы давно умерли. Теперь мы другие. Но… он всё такой же неразгаданный. А я всё такая же озабоченная: как он ко мне относится? Значу я для него что-нибудь или нет?
На набережной мы присели на скамеечку. Время не существует. Промежуток между «тогда» и «теперь» в размере четверти века исчез, как будто кто-то могущественный его отрезал и потом сшил оба конца. Даже шва не осталось.
«А дочь двадцати лет?» — ехидно поинтересовался внутренний голос. Я отмахнулась от него. Откуда он берётся, этот внутренний голос? Кто, в конце концов, хозяин моей личности? Что хочу, то и делаю.
— Знаешь, я, пожалуй, схожу за ребятами. У них детский сад недалеко отсюда. Погуляем вместе.
Он ушёл.
А я заволновалась. Как мне вести себя с ними? Я всегда любила детей, но уже очень давно в моём окружении их не было, и я забыла, как с ними обращаются.
Буду естественной и доброжелательной. Они тоже люди. Маленькие человечки.
Увидев издалека, как они идут, я испытала странное чувство. Многие наши сверстники воспитывают уже внуков. А СВ наплодил детишек. Чего ради?
«С мозгами дружить надо, а не идти на поводу основного инстинкта!» — проворчал внутренний голос. Тоже мне умник! Следуя таким советам, человечество давно бы вымерло. «И к лучшему!»
Невыносимый ворчун.
Сколько лет мальчикам? Кажется, приёмному — пять, а родному — четыре. Успеет ли папа поставить их на ноги, ведь мужики в среднем живут пятьдесят восемь лет. А алкоголики и того меньше. Правда, мой отчим дотянул до шестидесяти двух лет.
Его сына я узнала сразу — по отцовским глазам. Они чёрными продолговатыми оливками глядели на меня с выражением, которого нельзя было разглядеть в этой черноте. Тонкие черты лица, бледность, сдержанность, загадочность — ну просто маленький Печорин. Весь в родного батюшку. Второй ребёнок был другой. Голубоглазый, белобрысый, приветливый, открытый, улыбки слетали с его лица, как бабочки, он напомнил мне мою дочь. Ничего общего, слава Богу, с настоящими родственниками у неё не было. Она у меня — как ясное утро, а они — как мутный вечер.
— Знакомьтесь, это тётя Аля.
Мальчуганы взглянули на меня: один — насторожённо, другой — весело.
— А я сейчас узнаю, кто есть кто. Ты — Петя, а ты — Никита.
— А ты тётя! Тётя! — закричал Ник и широко улыбнулся.
Мимо пролетел на роликовых коньках парнишка, и оба мальчугана сразу потеряли ко мне интерес. Они вырвали у отца руки и побежали вперёд. Окружающий мир был куда интереснее какой-то тёти.
— Какие они у тебя разные. Как ночь и день.
— Да. Пётр весь в нашу родову. Он просыпается всегда с недовольным видом, хмурый, мрачный. Словно во сне ему лучше, чем наяву. А вот Ник — наоборот. Он просыпается с улыбкой на лице и с любопытством в глазах.
— А сколько им лет?
— Нику пять. Он у нас уже три года. А Пете — четыре года. Он родился недоношенным, в семь месяцев. Даже ноготков не было. Олька почти сразу пошла на работу, а я сидел с ним. Она больше зарабатывала, чем я.
— Прямо как в Швеции. Там многие папы сидят с ребёнком, а мамы работают.
— Повозился я с ним. У матери молоко почти сразу пропало. Правда, он был очень спокойный. Всё время спал, редко плакал. Сил набирался. А сейчас уже Ника догнал.
— Они смотрятся одногодками. А внуки у тебя есть?
— Нет. Даже Ваня ещё не женился. Не в меня, дурака.
Да уж! Жениться в двадцать лет — всё равно что в армию пойти в двенадцать. А всё гормоны виноваты. Чёрт знает что! Существуют в нашем организме такие штучки, называются надпочечники, которые и вырабатывают гормоны. Как котёл, варящий волшебную кашу, в сказке братьев Гримм. Варит, варит, каша оттуда лезет и лезет, уже весь город завалила. Так и гормоны: лезут и лезут во все щели. Мозги отключаются напрочь. Трахаться хочется с утра до ночи. А где? Да негде. Всё урывками да тайком. Поэтому и женятся, чтобы делать это на вполне законных основаниях. Отгуляли свадьбу, поставили штамп в паспорт — трахайся на здоровье. Родители слова не скажут.
Другим приходится жениться, чтобы расплатиться браком за трах, который оставил свой след в чреве партнёрши. Конечно, всё это прикрывается словами о любви. Потом, как гениально сказал Владимир Маяковский, любовная лодка разбивается о быт.
Гормоны кипят, юноши и девушки сходят с ума, принимая физиологию за любовь. Правда, современная молодёжь стала умнее. Не все, конечно. Идиоток хватает, которые, трахаясь, забывают о предохранении. Я и сама в молодости такая же была. Так мы же ничего об этом не знали! Я была совершеннейшей романтичной дурой, начитавшейся Вальтера Скотта. Прекрасная любовь к рыцарю никак не сочеталась с презервативом. Поэтому однажды я поплелась на аборт. А одна моя подруга на это не решилась, вышла замуж в двадцать лет, родила, взяла академический. Другая — дважды сделала аборт.
К счастью, моя дочь не читала Вальтера Скотта и про презервативы знает куда больше меня. Современный Айвенго без предохранительных средств — просто лох, за которым ведёт охоту СПИД, чёрный рыцарь смерти.
Октябрьская прохлада висела прозрачной пеленой над городом. Смеркалось. Дети всё время бежали впереди, выискивая развлечения. А я боялась. Боялась, что вдруг выскочит машина. Что вдруг упадут и сломают руку. Что вдруг сорвутся в реку. Что вдруг…
Невыносимо. Не помню, чтобы этот страх жил во мне, когда дочь была маленькая. Не те нервы стали.
Как хорошо, что это не мои дети. И я подумала о своей дочери. Она никогда не знала своего отца. Никогда не спрашивала о нём. Будто родилась в цветочке, как Дюймовочка. Впрочем, я могла бы дать ей отца теперь. Я пристально взглянула на СВ, будто взвешивала «за» и «против». СВ выглядел счастливым, как сука в окружении щенков. Мы с дочерью тоже были счастливы. От добра добра не ищут.
Зашли в ресторан. Петя захотел шашлыков.
СВ раздевал Петюшу, а я Никиту. Вся эта возня с одеждой, когда то рука застрянет, то замок заест, то шапка пропадёт, показалась мне приятной. Напомнила далёкие времена, когда дочь была маленькой. Простые заботы о детях приносят столько радости. Если СВ чувствует то же самое, то его можно понять.
Но с другой стороны…
Мужчина в его возрасте должен всё-таки стоять совсем на другой ступени, чем мужчина в двадцать.
Ресторан утопал в сумраке. Тяжёлые столы, стулья, зелёные скатерти, зажжённые свечи… СВ заказал ещё и водки.
А я так надеялась, что мой борщ, в соответствии с моей теорией, этому помешает. Наивная!
Шашлыки я никогда не любила. Может быть, потому, что их не умели готовить те, что продавали. Эти были также бездарно приготовлены. Не мясо — резина. Дети с трудом его прожёвывали.
— Ник! Чего ты пихаешь полный рот? Жуй как следует, да побыстрей! — раздражённо рявкнул СВ.
Я съёжилась. Не люблю, когда кричат на детей. Впрочем, Никита не дрогнул. Наверное, знал, что всё равно папа добрый.
— Ты чего нервничаешь? Дети требуют терпения. Торопиться нам некуда,— очень мягко, как больному, разъясняла я папаше.— Ты вырастил столько детей, а терпению не научился.
— Да разве я их растил? Разве только временами,— с горечью возразил СВ.— Как-то поговорили по душам со своим старшим, Ваней. Он и сказал, что никаких чувств ко мне не испытывает. Мол, если уж в детстве отца не видел, так чтó теперь начинать эти отношения? И он прав.
— А два других сына?
— Я ушёл из семьи, когда Райку застукал с подружкой-трансвеститом. Всё пошло наперекосяк. Приходил, конечно. У меня ключ был от квартиры. Илья часто дома не ночевал. А Райка всё твердила: «Ах, Гаврош, мой Гаврош! Мальчик улицы!»
— Как это? Не ночевал дома? — обалдела я.
— В семье раздрай. Вот он и убегал.
— И мать это не волновало? А наркотики, криминал?
— Да нет, ничего такого. Потом Райка сбежала во Францию. Она занималась бизнесом, влезла в долги. Все их отдать не смогла, хотя пришлось поменять шикарную квартиру на хрущёвку. В общем, скрылась от своих кредиторов во Франции. Детей оставила мне. Мы хорошо жили. Хотя, конечно, мальчишкам сложно было. В школу ходить не хотели. Когда я, дурак, в командировку в Чечню уехал, они все две недели бездельничали. Ну, я приехал и им всыпал.
— Ты оставил их одних? — ей-богу, у меня инфаркт приключится от таких родителей.
— Я соседку попросил за ними приглядеть.
Есть такое выражение: глаза полезли на лоб. Выражает крайнюю степень изумления. Вот я и чувствовала, как мои глаза лезут на лоб. Мне даже казалось, что у меня не два глаза, а четыре или шесть. И все они лезут на лоб, как клопы.
Ничего себе отцы и дети!
— Папа, папа! А зачем здесь две тарелки? — любопытствует Никита.
— Так надо! — «объяснил» папа.
— Это для того,— вмешалась я,— чтобы скатерть не запачкать. Если ты из первой тарелки уронишь какой-нибудь кусочек, то он попадёт на вторую тарелку, а скатерть останется чистой.
Во всяком случае, моё объяснение понятно ребёнку.
Да, СВ — не идеальный отец. Не много моя дочь потеряла.
В графине оставалось водки на одну рюмку.
— Не пей больше. Давай я это допью, а тебе домой вина купим,— самоотверженно взяла я огонь на себя.
Так и начинается женский алкоголизм. Жёны начинают пить с мужьями, чтобы тем меньше досталось. И спиваются.
Я вылила водку к себе в рюмку. Это страшно разозлило СВ. Вот так собутыльники убивают друг друга, подумала я. И вылила водку в его рюмку. Да запейся ты! Оно мне надо?
У меня своя жизнь. Я здесь случайный попутчик. Завтра утром махну вам рукой, и — «прощевай, седая шкура! И во сне не вспомяну. Новая найдётся дура гладить волчью седину».
И так мне стало больно, так заболела душа, будто меня лишили смысла жизни.
Ну что мне этот человек? К чему? Он мне и не нравится вовсе. А вот, кажется, свет без него не мил. Отними его сейчас у меня — умру.
Всё как тогда, когда мы были молодыми. Но тогда я ещё была слепа. Теперь зряча, а чувства практически те же. Неужели это и есть воля к жизни? Эй, Шопенгауэр, что скажешь? Философ молчал, за него вещать начал внутренний голос: «Воля к жизни должна подталкивать нас к тем представителям противоположного пола, чьи несовершенства могли бы нейтрализовать наши собственные (большой нос у одного родителя и нос-пуговка у другого могут дать пропорциональный нос у потомства) и тем самым способствовать восстановлению физиологического и психологического баланса. Такова теория нейтрализации Шопенгауэра. Она полностью подтвердилась на твоей дочери, и не стоит делать второй попытки…»
Какая ещё вторая попытка? С ума сошёл? Импотенция непобедима, как и алкоголизм. Но ведь было же, было. Вчера. И неплохо. От воспоминаний внутри опять включился блендер.
И уже наступил вечер. За ним придёт ночь. Мы будем с ним вдвоём… От этой перспективы кружилась голова и сладко щемило в груди. Всё остальное уходило на второй план. Нет, на третий. А может, на двадцать третий. ОН и Я — весь мир.
— Папа! Я домой хочу! К маме! — захныкал вдруг Петюша.
— А я с папой останусь. И с тётей,— жизнерадостно заявил Никита и добавил: — Ягодка!
— Какая ягодка? — удивилась я.
— Ты — ягодка!
Ничего себе мужик подрастает.
— Домой вы не пойдёте, Петя. Пусть мама отдохнёт. Поспит завтра утром подольше. А вы со мной сегодня переночуете.
— Я к маме хочу! — заревел Петя, а Ник схватил меня за руку, заглядывая в глаза.
А я сама готова была зареветь, как Петя.
Надежды мои разрушились, как Торговые башни США.
Семья — дело святое, вздохнула я и смирилась. Я любила общаться с детьми. В конце концов, их можно уложить спать и…
Мы покинули ресторан и отправились домой.
Петька вис на отце, Никита — на мне. Каждому ребёнку хотелось иметь собственного взрослого, который бы только ему уделял внимание. Я в этом солидарна с детьми. Нам, женщинам, тоже хотелось бы иметь своего собственного мужчину. Мне в данный момент — именно этого мужчину. Но я детям не конкурент.
Вечер прошёл под созвездием мальчиков. Они таскали меня на улицу, показывали какие-то пустяшные секреты, потом мы вместе слазили в подполье, где тоже было много всего интересного, на их взгляд. Они задавали всякие вопросы, и я отвечала на них, безудержно фантазируя.
Складывалось ощущение, что детям не хватает родительского внимания. Иначе с чего бы они так липли к чужой тёте? Моя дочь всегда липла только ко мне, хотя общительна сверх меры. Потому что ради неё я всегда откладывала все дела. Нам всегда было интересно быть друг с другом.
СВ сидел на табурете в своей знаменитой позе: одна нога подвёрнута под ягодицу, вторая свисает,— и, глядя, как резвятся его сыновья, жмурился и слегка улыбался, как довольная кошка.
А я чувствовала себя способной жить такой семьёй. С этими детьми, с этим мужчиной.
Вот если бы вдруг куда-нибудь исчезла его жена и если бы СВ сделал мне предложение, я бы могла вторую половину своей жизни прожить совсем по-другому. Наверняка у меня хватило бы сил. Во мне много нерастраченной любви, нежности, мудрости.
«К счастью, жизнь не ставит перед тобой такого выбора». Внутренний голос тут как тут.
Он прав. Я представила себе эту ситуацию. Дочь была бы в шоке. А я слишком люблю её и свой нынешний образ жизни, чтобы согласиться. Господи, о чём это я? Насочиняла себе новую судьбу и уже почти живу в ней.
Это только игра. Маленький спектакль. Я играю роль самой лучшей в мире жены и матери.
— Пап, а что в этой коробке? Сок? Его можно пить? — Петя нашёл картонную упаковку из-под вина.
— Нет! Оставь! Нельзя!
— Я хочу сок! Почему нельзя?
— Нельзя, и всё!
Ну и папаша! Детям надо объяснять, показывать, доказывать, рассказывать.
— Петя,— вмешиваюсь я,— там уже нет сока. Давай мы нальём туда воды и помоем коробку.
— Давай!
Я наливаю воды, бултыхаю её, мальчишки заинтересованно наблюдают, выливаю.
— Чувствуете, как неприятно пахнет?
Пахнет остатками вчерашнего вина. Не так уж и плохо. Но дети со мной соглашаются, теряют к коробке интерес.
Пришло время укладывать детей спать. Они расшалились и никак не успокоятся. Призывы отца не действуют. Я жду, что он применит рекомендуемую практику подготовки детей ко сну. Прежде всего, надо перевести активные игры в спокойные. Но СВ только прикрикивает. Я вздыхаю и беру ситуацию в свои руки.
Мы вышли на пять минут на улицу, посмотрели звёзды, поискали Большую Медведицу, не нашли, потому что она уже ушла укладывать спать своих медвежат.
Так как телевизора не было, мы поиграли в «Спокойной ночи, малыши!». Я расспросила, какие мультики они любят, какие сказки читают на ночь. Удивилась, что они не знакомы с Братцем Лисом. Рассказала им одну историю про этого хитреца.
Мальчишки утихомирились и уже с готовностью отправились спать.
Они легли втроём: отец и два сына. Не раздеваясь, в колготках и свитерочках, не постелив свежее постельное бельё.
Это меня тоже шокирует. Раз к тебе приходят ночевать дети, будь добр приобрети постельное бельё.
— Тётя, тётя! Иди к нам! — это крикнул Ник.
Я зашла.
— А ты где будешь спать? — спросил Петя.
— В той комнате. За стенкой. Вы можете мне постучать.
— А ты что сделаешь?
— А я тоже постучу. Ну, спокойной ночи!
Я поцеловала детишек в лобик, нежно потрепала волосы. Уже с порога комнаты послала воздушные поцелуи. Ник с радостью сделал то же самое, Петя — с некоторой робостью.
Эх, почему я не поцеловала СВ? В лобик. Он лежал, закрыв глаза, с тихой улыбкой святого на лице.
Дети ещё повозились, позевали и затихли. Я в полной тишине сидела за кухонным столом. Одинокой кукушкой. Почему кукушкой? Соломенной вдовой. Тоже не подходит. Ненужной гостьей.
Любовник провалился в свой алкогольный бред рядом с любимыми детишками. Он очнется часов в шесть. Вторая ночь — псу под хвост.
Спать не хотелось. Но не сидеть же на кухне. Пойду лягу и почитаю.
Я зашла в свою комнату. Вид кровати, этого ложа недавней любви, сразил меня наповал. На ней не было ни белья, ни подушки, ни одеяла. Скомканное чёрное нечто — может, покрывало? — возвышалось на матрасе бесформенной горкой, будто свидетельствуя: ты здесь лишняя. Ты никому не нужна. О тебе не позаботились. Даже если ты устроишься здесь, как на вокзале, ночью Он к тебе не придёт. А ты будешь ждать? Просыпаться от каждого шороха, надеясь, что… Но ничего после «что…» не будет. А ты всё-таки будешь ждать. Жалкая, ничтожная личность, как любил говорить Паниковский. Нет, теперь это не про меня.
Ужас надвигающейся ночи, которую сознание мне так ярко живописало, сдавил моё сердце, как рука великана хрупкую канарейку.
Что я здесь делаю? Я, женщина, которую любят молодые мужчины. Даже восторгаются. Меня обожают подруги и коллеги. Я самодостаточный человек! Что я здесь делаю? Стою посреди чужой комнаты, обречённая на одинокую ночь. Чувствую себя ограбленной и изнасилованной.
Мне это надо?
Бежать!
Время подкрадывалось к двадцати трём ноль-ноль. Это меня подбодрило. Не двадцать четыре ноль-ноль и не два часа ночи, а всего одиннадцать вечера. Главное — не медлить. Страх остаться в этой комнате, где родилась и теперь умирает любовь, оказался сильнее страха ночной улицы. Вон из этого морга любви!
Ещё не поздно.
В пяти минутах от дома — студенческое общежитие. Значит, молодёжь бродит допоздна. А студенты — не бандиты. И освещённая магистраль недалеко.
Я пошвыряла вещи в сумку.
И решительно шагнула в объятия ночи, которая приняла меня как мать родная. Хотя я предпочла бы быть в объятиях СВ.
Встреча вторая (на
обратной дороге)
В город, где жила моя подруга, я приехала около пяти утра. В таком раннем приезде есть особая прелесть. Это непривычное для тебя самой пробуждение обостряет радость встречи с друзьями (или родственниками). Встаёшь ни свет ни заря, чего обычно не бывает, да ещё в поезде. Организм уже под стрессом, как под прессом. Но хороший стресс полезен человеку, как хороший секс. Это от плохого стресса случаются всякие болезни, а от хорошего только адреналин повышается, который помогает ощущать жизнь во всей её красоте. Услышать ноту «си». Или «до» второй октавы.
Волнение от предстоящей встречи с дорогими тебе людьми ещё подливает масла в огонь, и тот бушует во всю мощь, и ты на всех парах мчишься навстречу… Чему?
Жизни?
Приключениям?
Любви?
Дружбе. Это мой вариант.
И всё было бы замечательно в пять часов утра на вокзале, с которого я незамедлительно рванула бы на такси к домашнему очагу, хозяева которого видели сладкие сны и не подозревали о том, что скоро их ночные грёзы прервутся моим громким звонком в ритме пионерского горна. В другое время так бы и было. Но не теперь.
Теперь я была во власти одуряющего чувства. Влюблённая сомнамбула. Зомби. Пленница. Не принадлежащая себе, я думала только о том, как бы позвонить СВ. Мне было неловко. Мой побег — поступок подростка, а не взрослой женщины. Но, с другой стороны, это было проявление здорового эгоизма. Бегство как спасение души.
Интересно, когда он обнаружил моё отсутствие?
Я представила, как он заглядывает в комнату, а меня там нет. На улице темень. Криминал торчит на каждом углу с кинжалом в зубах и пистолетом в кармане. Что он подумал? Встревожился? Без сомнения. Он ведь нормальный человек.
Теперь меня терзало чувство вины, как огонь — лист бумаги. Но ещё больше меня выворачивало наизнанку желание услышать его голос.
Надо позвонить. Извиниться.
Может быть, он скажет ласково…
Это он-то?
Странно, что мой внутренний голос молчит. Или спит, подлец, как замученный пёс. В такую рань только петухи поют. Виноватым голосом.
Я долго бродила по вокзалу, отыскивая автомат. Потом искала, где бы купить карточку. И, дрожа всем телом, набрала цифры. Наверняка он не спит. Тоже дрожит всем телом, но только с похмелья. Думает обо мне? Где я, что я? Жива ли?
Минута — и мне ответил ровный голос:
— Да?
— Привет! — и смешалась, не зная, что сказать.
— Ну не молчи, говори.
— Извини меня. Не сердись. Я сбежала в каком-то беспамятстве. Не в себе была.
«Что правда, то правда»,— проворчало наконец-то сонным голосом моё второе «я».
В ответ тишина — абонент завис, как комп, наевшись вирусов.
— А, это ты? А я думал — жена.
Внутренний голос захихикал.
Он был прав, мой внутренний голос. Я ведь представляла, что СВ только и делал, что думал обо мне, ждал звонка. Волновался. Места себе не находил. Мне казалось, что мы с ним качаемся на одной волне: одинаково чувствуем, слышим, одного и того же желаем. А он сразу подумал о другой. Значит, ждал её звонка, хотел услышать её голос.
Меня это не отрезвило, а только больно кольнуло. Боль — вечная спутница любви. Опять она со мной. Много лет где-то таилась, микроба чёртова, и вот опять тут как тут, зараза!
Тьфу ты!
Всё, пора Томск оставить позади. Вперёд, в гости!
Беру такси, заезжаю за шампанским и звоню в дверь…
И тут меня настигло раздвоение личности. Одна я гостила у подруги, другая я принадлежала СВ. Я говорила, смеялась, ходила, пила, ела, а сама только и думала о том, как позвонить ему. Мне казалось, он ждёт моих звонков. Что он без меня как без рук. Или, может, как инвалид без протеза.
У хозяев домашнего телефона не было. И я не могла дождаться той минуты, когда все уходили на работу, чтобы сломя голову помчаться на почту, к автомату, и позвонить.
Однажды спросила с замиранием сердца, зная, что не получу нужного ответа, и придумав для этого случая ответную фразу. Шлифовала её и так, и эдак, чтобы она прозвучала беспечно.
— Ты думаешь обо мне?
— День и ночь! — сердито, с долей едва различимого раздражения, ответил он.
— Я так и думала,— бросила я легко и беззаботно эту самую, в сущности, пустую фразу, чтобы он не подумал, будто я серьёзно об этом спросила.
Но важна была интонация, она мне удалась. СВ засмеялся — я добилась нужного эффекта, а сердце задохнулось в тоске, как муха в капле янтаря.
И это ещё были цветочки. А ягодки ждали меня впереди.
На обратной дороге я решила опять сделать остановку в пути. Чтобы исправить конец любовной истории. По-человечески уехать, простившись как полагается. Но прежде…
…«Испить сладкий напиток любви ещё раз»,— подсказал мой внутренний дружок, играющий роль моего второго «я», мудрого и всезнающего.
И что тут возразишь?
Первый блин вышел комом.
Попробуем испечь другой. Самонадеянно я считала, что он получится ладным, вкусным, сочным. Грёзы любви с кулинарным налётом.
Он уничтожил их одним взглядом. Я даже не успела разбить яйцо, чтобы замесить тесто.
Когда я сошла с поезда, темнело. Хотя я сообщила СВ о своём приезде, но не надеялась, что он меня встретит. Однако он встретил. Я увидела его в толпе и задрожала, как пёс в зимнюю стужу. Он двигался мне навстречу против течения пассажиров, мрачный, как генерал, проигравший битву. Я была так рада — меня сто лет никто не встречал — и не придала этому виду никакого значения. Защебетала какой-то бред, обычный для такого случая, взяла СВ под руку. Он отвёл её, слегка отстранился. Так поступают подростки, боясь, чтобы не задразнили товарищи. Детский сад, ей-богу.
Я усмехнулась про себя: «Фу-ты ну-ты! Да я вполне самостоятельная женщина. Могу и без подручки обойтись. Мне наплевать! Я всё могу сама: ходить, дышать, жить».
Я внимательно посмотрела на него. Ну, то, что ни в лице, ни в глазах я не обнаружила радости, не особенно меня удивило. Он всегда был холодным, как щека покойника. Да он и выглядел не лучше: бледный, с трёхдневной чёрной щетиной. Может быть, в другой раз это показалось бы мне аристократичным, но мрачность тяжёлого взгляда не позволила сделать ему этот комплимент, не вслух, естественно. Я почувствовала, что могу погибнуть под этим взглядом, как Дон-Жуан под рукой Командора. Даже мной внутренний голос не издал ни звука — испугался, философ!
Но зря. Я не сдамся! Мне не двадцать лет. Прикинусь дурочкой. Умная женщина может себе это позволить. Его состояние не было для меня загадкой. Им управляло чудовище, которое изо дня в день, с утра до ночи кричало: «Выпи-и-ить! Выпи-и-ить!» Сначала его требовалось напоить, а потом оно позволяло жить. До следующей порции.
При последнем нашем разговоре по телефону СВ обмолвился, что не пьёт уже три дня. Он находился в командировке в таком месте, где алкоголя нет. То ли это был какой-то прииск, где царил сухой закон, то ли старообрядческая заимка. Поглощённая чувствами, я не конкретизировала этот факт. Какая разница, где он находился? Главное — я с ним разговариваю!
Три дня без алкоголя — чудовище свирепствует, бесится, сжимает терновый венец на голове СВ.
Всю дорогу я играла в беззаботную дамочку — рассказывала о поездке, о подруге, её муже и детях. Я уже жалела, что приехала. Ждала радости — получила гадости. Но не уезжать же немедля?
Внутренний голос молчал, как пришибленная собака.
С каждым шагом к его дому понимание напрасности приезда давило меня, как водолаза морская глубина. Главное — не молчать, иначе аура моего несчастного друга раздавит меня, как танк лягушонка. Моя болтовня воздвигала броню, которой удавалось сдерживать натиск мистера Мрачность.
Мы шли по улице, ведущей к общежитию — недалеко находился и дом СВ. Шесть лет бегали мы по этой дорожке на троллейбус, мчались как сумасшедшие, чтобы не опоздать не лекции в университет. И вот прошло уже почти четверть века. Дорога практически не изменилась. Только выросло между церковью и общежитием новое здание театра.
— А театр давно появился здесь? Или он и тогда был? — спросила я невинным голоском только для того, чтобы не молчать.
Я прекрасно помнила, что театра здесь не было.
— Да, Аля, его здесь не было,— передразнивая мою интонацию, ответил мой мрачный друг и продолжил: — Что ты дурочку-то из себя строишь?
Это было сказано с таким злобным раздражением, таким противным голосом, что моя броня разлетелась на мелкие осколки, как лопнувшая лампочка. Пущенный снаряд, к моему удивлению, не раздавил меня. Он разорвался во мне яростью. И как я удержалась и не врезала кулаком по его роже?! А хотелось. Врезать, повернуться и убежать. На вокзал. На поезд. Домой! К покою, счастью, пониманию, любви.
Что помешало мне? Не хотела поставить СВ в неловкое положение. Ведь им управляло чудовище.
И я только спросила:
— Ты почему такой злой? Выпить хочешь, что ли?
И он ответил уже мягким тоном:
— Конечно. Сейчас купим и выпьем.
Эта перспектива, видимо, усмирила чудовище. СВ заметно повеселел. Ещё бы! Скоро он примет заветные сто граммов, и жизнь опять превратится в зону сносного существования. В повести «Грибной царь» Юрия Полякова один из героев говорит: «...Попытаемся взглянуть на проблему шире, как говорится, sub specie aeternitatis [с точки зрения вечности.— лат.]. Если бы алкоголь приносил человечеству вред, то коллективный опыт давно бы его отторг. А ведь не отторг… Почему? А потому что, являясь злом для отдельных индивидов, алкоголь — благо для человечества в целом, ибо служит естественным средостением между идеалом и гнусной реальностью». Вот такая философия. И трудно возразить.
Алкоголь смягчает бытие, смазывает сознание, как солидол шарикоподшипники, чтобы уменьшить трение. Да, алкоголь смягчает трение человека с жизнью, теоретизировала я, глядя на СВ.
Или я принимаю его таким, какой он есть, или нет. Это мне предстояло понять.
Хотелось также выяснить: как он относится ко мне? Что думает обо мне? Вопросы, которые мучают всех влюблённых. Так-то оно так. Но мне-то это зачем?
Зачем я иду рядом с чужим, в принципе, для меня человеком и ломаю голову над вопросами, которые давным-давно должны были кануть в Лету?
Не знаю ответа и терзаюсь дальше.
Ну что, в конце концов, между нами произошло? Честно говоря, положа сердце на руку (это я специально перефразировала, зная, что надо говорить: положа руку на сердце; но мой вариант интереснее), просто встретились алкоголь с физиологией и слегка пошалили в постели. И никаких красивых чувств. Наверное. Возможно, я и заехала-то к нему только затем, чтобы это выяснить.
Старая мебель, как и её хозяин, хранила своё дряхлое ко мне равнодушие. И всё же мне нравилось тут. Как будто я попала на древний корабль, где всё растрескалось, скрипело, но дышало романтикой дальних странствий. А в домике СВ будто застыло время, и от этого казалось, что нам по-прежнему двадцать лет. И я страдаю от неразделённой любви, а он принимает мою любовь — и не более.
«Что, опять всё сначала?» — с осуждением проворчал внутренний голос. Давненько он меня не беспокоил.
Дважды в одну и ту же реку не войдёшь. Это ещё древние умники поняли и нам передали по наследству. Если им верить, то, значит, я вошла в другую реку. Вот только берега у неё всё те же: на одном я, а на другом — СВ. И мосты разведены.
Нет, были разведены. Мы же встретились.
— Знаешь, ты брось свои штучки,— ворчал СВ, растапливая печку.— Я уже не в том возрасте, чтобы подвергаться таким стрессам.
— Ты о чём? — не поняла я.
— Про прошлый раз. Зачем ты ушла? Здесь очень криминальный район. Мне ни к чему такие переживания.
— Я, наверное, не в себе была. Прости.
Не могла же я сказать правду. Правду о том, что ночь с ним за стенкой была мне невыносима.
— Не в себе! Да уж, это точно. Ты и теперь не в себе.
Интересно, как это происходило?
Утром, часов в пять, наверное, СВ проснулся. В моей комнате горел свет. Он заглянул: постель пуста, меня нет. Наверное, сначала решил, что я в туалете. Подождал, походил, корёжась от подступающего алкогольного синдрома. Может быть, вышел на улицу. Потом обнаружил, что нет вещей. И всё понял. Возможно, он подумал, что я ушла только что.
А я-то ушла в двадцать три ноль-ноль. Долго бежала, потом села в маршрутку и вошла в вокзал, как в дом родной. В гостинице мест не было. Но за сто рублей оплатила право ночевать в зале улучшенной комфортности. Я упала на мягкие кресла, чувствуя облегчение и свободу — и в то же время разрывающую сердце боль.
Но лучше ему этого не знать.
— Меня мучает чувство вины, поэтому я и приехала.
— Что ж, это чувство не самое плохое. Пить будешь?
— Буду. Только я люблю с закуской.
СВ противно засмеялся.
— У меня нет ничего. Капуста одна, солёная. Подойдёт? Сам вырастил, сам посолил…
— А что делать? Выбора-то нет. Хотя капусточка — дело хорошее. Витаминная закуска, исконно русская. К счастью, у меня ещё дорожные припасы целы.
Я вытащила яйца, сыр, жареную рыбку — два кусочка. Ирка снабдила. В поезде у меня аппетит спал непробудным сном. Он всегда у меня засыпал, когда я влюблялась.
Кешка, почуяв запах рыбы, принялся тереться о мои ноги. В сказе об Аладдине надо было потереть лампу, и джинн исполнял желания. А в жизни кот трётся о человеческие ноги и тоже получает желаемое.
— Держи, Кеша.
Для меня животные — святое. Я из категории людей, которые собак и кошек воспринимают как членов семьи и соответственно относятся к ним.
Ласковый котик. Хозяину бы у него поучиться.
Хозяин после стопки водки оживился, расцвёл прямо на глазах. Даже черты лица подобрели. Но всё-таки я ощущала его отрицательное напряжение. Хоть табличку вешай: «Не влезай — убьёт!» Будь на его месте другой мужчина, я бы, как Кешка, потёрлась о его плечо, приласкалась. С кем-нибудь другим — да, но не с СВ.
С СВ надо держать ухо востро. Чуть что не по его — полетят стрелы с ядом. Сколько ран в моей душе они оставили в молодости!
Когда-то я была беззащитной, наивной и сентиментальной девушкой, выращенной на романах Вальтера Скотта. Теперь я — взрослая женщина, тёртый калач. Мои душевные раны затянулись, кожа задубела, и ядовитые стрелы мне не страшны. Не так, как в юности.
— На тебя так алкогольное воздержание подействовало, или ты не рад, что я приехала? Так надо было мне сказать: не приезжай.
— Да я тебе намекал, намекал…
— Никаких намёков я не поняла. Яснее надо выражаться. И вообще, я не понимаю тебя. Мы не виделись почти двадцать пять лет. Мой приезд встряхнул тебя, внёс в твою жизнь что-то новенькое. Или, во всяком случае, хорошо забытое старенькое. И главное — я опять уеду. Чего дёргаться? Завтра утром уеду. Уж потерпи!
— Уж потерплю. Только давай без всяких сантиментов.
— Ты имеешь в виду секс?
Вот, блин-мандарин, влипла. Будто я к нему пристаю, а он отбивается, как невинная девочка. Что творится в мире?
Как говорит мой друг-коллега Павель (в просторечии Паша), кругом одни пидоры, а я бы добавила: и импотенты. Не могу же я сделать вывод, что как женщина не привлекаю его? Ведь было же, было! А может, это только алкоголь и физиология?
— А что же было тогда, дорогой? Алкоголь плюс физиология?
— Да, дорогая,— передразнивает он меня гадким тоном,— алкоголь плюс физиология.
— Эх ты. Мог ведь ответить по-другому. Неужели трудно сказать, что я тебе нравлюсь, что тебе было хорошо со мной?
СВ коротко смеётся.
— Ну я и влип так влип.
Мне больно. Хочется его любви. Любви-реванша? Может быть.
Но чего можно ждать от алкоголика и импотента?
Не дай Бог, если на пути женщины встречается мужчина с ослабленной потенцией. Это всё равно что голодному смотреть по телевизору на стол, полный яств, У меня было таких два случая.
Первый — с интеллигентным кандидатом наук. Очень милый сорокадвухлетний мужчина, с исключительно симпатичной бородкой совершенно в моём вкусе. Я тогда страдала. В очередной раз. Вообще, страдательное состояние долгие годы было моим характерным и переходящим признаком.
И тут этот рыцарь науки в качестве пилюли от тоски. Какое-то время секс был хорош. Потом мой любовник заметно ослабел. Стал избегать интимных встреч. Я нутром чувствовала: кончилась его потенция, я же её всю до донышка и использовала. Он смотрел на меня ласковыми глазами, в которых таилась грусть. А я изводилась. Сомнения терзали меня: может, дело не в нём, а во мне? Может, я его не возбуждаю? На предложение встретиться он ссылался на занятость. Приятельница компетентно заявила: «Если мужик весь в работе, значит, импотент».
Однажды, когда мы с ним в кафе пили кофе, он грустно сказал: «Ты же умница, сама всё понимаешь». Это понимание далось мне душевной кровью, потому что всегда оставался не импотентский вариант. Если бы он сказал прямо: не могу, дорогая, не стои́т! Чёрта с два! Дождёшься от них правды, как же!
Месяцев через восемь мой импотент попытался наладить отношения — видимо, накопил энергии или подлечился. А у меня всё перегорело. Страсть превратилась в пепел.
История повторилась через несколько лет. Импо под номером два был предпринимателем. Здоровый мужик. Тридцать восемь лет. Его тоже хватило ненадолго. С ним всё было ясно: стресс из-за бизнеса, алкоголизм. И опять начались мои мучения. А вдруг? А может?.. Хотя ошибиться было трудно. Когда лежащий рядом мужчина прислушивается к движению своего дружка, пытается его подбодрить руками и всё напрасно, вывод однозначен. Мои попытки реанимировать инструмент любви тоже терпели крах.
Впрочем, это смех сквозь слёзы.
После неудачных попыток завести любовника я сублимировалась в творчество. Оно не подведёт, пока ты сама шевелишься.
И вот, блин-мандарин, я вновь встретила импотента. Судьба смеётся надо мной?
Или всё дело в том, что я нарушила клятву, данную Богу, когда Старик лежал при смерти? При этом известии я в ужасе и отчаянии побежала к последней инстанции — в церковь, чтобы напрямую связаться с Всевышним. Хлюпая носом и умываясь слезами, я ставила свечи всем святым подряд. А перед иконой с изображением лика очень красивой женщины (совершенно не знаю имён святых) я запричитала: «Прошу тебя, помоги ему. Ты ведь сама наверняка была молодой и любила. Помоги, прошу тебя. Пусть он будет жить. Христом Богом молю. Обещаю, если он останется жив, никогда с ним не видеться. И отрекаюсь от всех других мужчин. Только бы он был жив».
Старик выжил чудом. Его сбросили с поезда какие-то бандиты, был сломан позвоночник, отказали ноги. Врач маленькой провинциальной больницы на свой страх и риск предложил Старику дёрнуть его за ноги. Дёрнул — и Старик сразу почувствовал, как в ноги потекла горячая жизнь. Конечно, ему ещё потом долго пришлось восстанавливаться, но он двигался. Ходил! Полностью вернулся к прежней жизни.
А я обещание не сдержала. И со Стариком встречалась, и с другими мужчинами грешила. Впрочем, много ли нагрешишь с импотентами? Но, видимо, дело принципа. Бог своеобразно отомстил мне за нарушение клятвы. Шутник, право слово!
Но ведь обидно! Сидит перед тобой желанный мужчина, с которым три недели назад ты провела бурную ночь, и… И что? Одна ночь? Всего-то? Да и та покрыта мраком алкогольного опьянения. И хоть намекнул бы, что не может. Хотел бы, но — увы!
Я подбиралась к этой теме осторожно, как кошка к мышке.
— Ты ещё прекрасно выглядишь, хоть и алкоголик. У другого бы давно здоровье пошатнулось, и не до женщин бы было. А ты ещё хоть куда! — льстила я.
— Я чистку организма провожу по системе йоги. А так бы давно, наверное, отдал Богу душу.
— Но, наверное, всё же на мужской силе это сказывается?
— Женщины не жалуются. Нинке нравится.
Нинка — наша общая знакомая, луноликая хакаска, мы с ней учились вместе.
— Ну и зачем ты мне это говоришь? — разозлилась я.
— А ты зачем это говоришь?
Он прав, чёрт побери! Чего я допытываюсь? Чтобы он сказал: да, я импотент? Глупо.
— Это была ошибка. Прости.
— Это тоже была ошибка.
Чего я пристаю с разговорами? Излишнее любопытство грозит утратой рая, сказал один мудрец. Тут раем и не пахнет, а скорее — пыточной.
Зачем я приехала?
— И надолго ты приехала? — спрашивает мой гостеприимный хозяин, забыв, что я пообещала уехать уже завтра утром.
Я не отвечаю, держу паузу. Пью водку. Эх, закуски маловато! Водка хороша под хорошую закуску. Может, приготовить чего-нибудь поесть?
— Есть у меня здесь ещё кое-какие дела,— нагло вру я.— Родственников навещу. Ты же помнить их должен. Даже ночевал у них однажды.
— Не помню. Чего сразу к ним не отправилась?
Я пожимаю плечами.
— Ты бы, прежде чем приехать, поинтересовалась у меня: рад ли я? Готов ли я к встрече?
СВ просто на глазах обрастал иголками и кидался ими в меня, как при игре в дартс. Увернуться было невозможно. Не буду обращать внимание. Да и панцирь я нарастила, как у черепахи,— не пробить.
— Что-то есть хочется. Я люблю водку пить с закуской. Давай чего-нибудь приготовим! Что там у тебя в холодильнике?
— Посмотри!
Смотрю. Несколько банок солёной капусты. Горбуша в томатном соусе. Уже лучше. Морковка, лук. Замечательно! Сейчас сделаем маринад.
СВ курит в печь. Молчим.
Перемирие.
СВ наблюдает за моими действиями.
— Что делать собираешься?
— Сейчас потру морковки, потушу в сковороде вместе с луком. Потом добавлю горбушу — получится вкусный маринад. Меня подруга научила. Вкусно!
— Водки мало,— мрачно констатирует СВ.
— Ха! Какие проблемы? Небось, ларёк круглосуточно торгует?
— А как же! К счастью, не советское время.
И я вспоминаю.
Однажды, в дни далёкой уже юности, не помню уж, и на каком курсе было дело, не хватило выпивки. Моя любовь к СВ была в самом расцвете. Для него я была готова расшибиться в лепёшку. Достать с неба луну, вытащить из подземелья каменный цветок.
Внутренний голос недовольно заворчал, словно стыдясь ту меня. Что было, то было! Из прошлого факты не выкинешь. Их, правда, можно забыть. Или посмеяться над ними. «Кто не был глуп, тот не был молод». Александр Сергеевич всегда прав.
Так вот. Выпивки не хватило. СВ, прекрасно понимая, что я для него сделаю всё, отправляет меня в магазин. Время позднее. Дохлый номер практически. Поздняя осень, темень, кое-где разорванная светом редких фонарей. Магазин, где ещё был шанс купить любимый напиток студентов — «Агдам» (о, сколько мы его перепили!), оказался уже закрыт. Рядом — шашлычная. Но и та уже закрывалась. А мне так хотелось сразить СВ выполненным поручением. Ведь он не мог не понимать, что шансов у меня нет. Однако послал туда, не знаю куда, но знаю зачем. И я должна бросить к его ногам шкуру убитого медведя. Вот как я его любила.
В общем, у входа в шашлычную я познакомилась с представительным мужчиной внешности Мефистофеля. Крупный, вальяжный, носатый и интеллигентного говора. Он проникся моей задачей и предложил свою помощь. Сказал, что у него дома есть вино и он может мне его продать. И я поехала к нему! Боялась слегка, но поехала.
Человек это оказался, к счастью, не маньяк и не насильник. Его квартира была полна книг, редких, старинных. Он что-то мне показывал, объяснял. Я же думала только о том, как я удивлю СВ. Наконец две бутылки вина оказались у меня в руках, и я, счастливая, вернулась в общежитие, где уже умирали от беспокойства. Меня не было часа три. Я вернулась с триумфом. Вино, правда, оказалось дрянным — вермут самого дешёвого пошиба. Да и сердце я этим не завоевала. Но зато я была счастлива в те минуты.
А сейчас? Я счастлива?
Нет!
«О каком счастье ты говоришь? Он — разрушитель, дура!» Внутренний голос сказал это печально, как мудрая старая черепаха.
Да ладно! Я счастлива вообще. Вот вернусь домой и успокоюсь. А сейчас можно и пострадать для разнообразия. Скорее всего, это мои последние страдания из-за мужчины.
Пока СВ бегал за дополнительной бутылкой, маринад ароматом дразнил мой желудок. Вот теперь можно вкусно закусить. По мне, хватило бы и того, что осталось в этой бутылке. Моя норма — три-четыре рюмки. Дальнейшее питие ведёт к неудовольствию. Сначала тянет ко сну, потом к подвигам, а потом к полной потере памяти. Можно позволить и четвёртую — лёгкий перебор, но вполне терпимо. Главное — закусывать побольше. Закон третьей рюмки надо блюсти, чтобы не пре-вратиться в свинью. СВ вернулся счастливый. Ещё бы! Водка есть, закуска и собеседник тоже. Мечта русского алкоголика.
— Ну, что твоя стряпня? Готова? — прозвучал нарочито противный голос СВ.
— Да, дорогой,— ответила я как можно мягче, как больному, и нежно дотронулась рукой до его плеча.
Он дёрнулся, будто от ожога. И всё же в этом движении была какая-то фальшь, словно он демонстративно хотел сказать: «Эй, не стойте слишком близко, я — тигрёнок, а не киска!»
Козёл ты! Но я не обращаю на тебя внимания. И нянчиться с тобой тоже не собираюсь. Не хочешь любви и ласки — получишь отношения унисекс.
У меня есть мой рай, и скоро я в него вернусь. А ты мог бы получить в подарок красавицу-дочь, но останешься в неведении.
Какого чёрта я сюда приехала?
Впрочем, дело сделано.
Я поставила сковороду на стол. Маринад выглядел аппетитно. Моя воспалённая душа страдала, заполняя болью всю меня. Как аппендицит, который сначала болит в одном месте, а потом раздирает все внутренности.
Надо сделать компресс.
— Наливай! — скомандовала я.
Выпила одним глотком всю стопку.
А маринад хорош!
Алкоголь побежал по кровеносным дорожкам и взорвался в голове маленьким атомным взрывом, волны которого обволакивали тёплым облаком мою израненную душу. Пошло обезболивание.
— Ну как? Вкусно? — спросила я, как бабушка внука.
— Слишком много масла налила. Жирновато.
Правдивый ты мой!
Спать легли по разным комнатам.
Я уснула мгновенно. Не дала переживаниям шанса пропустить меня через мясорубку.
Однако утром проснулась с тоской. Она толкнула меня безжалостно, как палач, пришедший за жертвой. Темнота зависла, словно чёрные паруса на пиратском судне. Капитан ворочался за стенкой.
Интересно, который час? Я прислушалась к своим биологическим часам. Наверное, шесть-семь. Скорее всего, шесть тридцать. Обычно я ошибаюсь минут на десять. Но теперь ошибка может быть гораздо больше. Ведь я переезжала из одного часового пояса в другой. Механизм мог сбиться.
Зазвонил будильник на сотовом. Значит, семь часов утра.
Хотелось двигаться.
Я встала, включила свет, оделась. Налила в чайник воды, воткнула шнур в розетку. Кешка, интеллигентно спавший в моих ногах, потянулся, посмотрел на меня и снова свернулся калачиком.
Из комнаты вышел СВ. В футболке, трусах и валенках. Я с трудом отвела глаза от его тощих ног. Они мне не понравились. Не мужские какие-то, подростковые.
Я обрадовалась: есть повод разлюбить его. Разве можно иметь любовника с такими тощими цыплячьими ногами? (Что бы сказал по этому поводу дока Шопенгауэр?)
— Доброе утро,— ровно сказал он.
— Привет! — ровно ответила я.— Завтрак тебе сделать?
Он скривился, будто наелся дерьма.
— Вот только не надо всего этого…
До чего вредный тип!
И я летела к нему на крыльях любви!
Эй, внутренний голос, чего молчишь?
Нет ответа. Плохой признак.
Зазвонил сотовый. Не мой.
— Да, Оль? Нет, я трезвый. Не пил. Абсолютно. Конечно, я отведу детей. Как всегда. Без проблем.
И он заспешил, одеваясь.
Я чувствовала себя лишней. Я бы даже сказала — невидимкой.
У него дети. Наверное, на них у него только и хватает любви, заботы, духовных сил. Всё остальное, в том числе и я, лишь случайные встречные.
Уже уходя, он остановился у дверей и посмотрел на меня. Его глаза магнитом манили меня. Было сильнейшее ощущение, что он хочет чего-то от меня. И, кажется, я понимала чего.
«Нет,— сказала я себе,— ты не кинешься ему на шею, не прижмёшься к небритой щеке (о, как это сладко!) и не поцелуешь, прощаясь».
Его глаза звали. Но я не могла забыть, как вчера они меня истязали.
Я сжала волю в кулак и сказала равнодушно:
— Пока.
Любовь готова была вывалиться изо всех щелей моей души, как тесто из кадушки. Бац! Бац! Кулаком её, кулаком. Пусть сидит себе тихо. Больно? А как же! Любовь без боли не бывает. Но ничего, я кулинар опытный, справлюсь с этим любовным тестом. Слеплю что мне надо. И мир снова станет большим, и в нём проявятся другие люди, и небо станет синим, а солнце золотым. Я увижу, как собаки бегут по улице, и буду умиляться их целеустремлённости.
Это будет. Потом.
А сейчас не вижу ничего, кроме его глаз.
Он уходит. И с ним уходит моя жизнь. Она залезла к нему во внутренний карман, поближе к сердцу, прижалась к нему, как бездомный щенок. А я безжизненной оболочкой осталась в пустом мире. Не могла пошевелиться. Только глаза ещё способны были двигаться. Они поморгали, прогоняя слёзы, и почему-то застряли на сковороде, которая с остатками маринада стояла на середине стола. Я стояла, смотрела на эту сковородку как на НЛО. На меня нашёл столбняк. Тело существовало отдельно от меня, а мысли — это была Я.
Когда я ехала сюда обратной дорогой, то сочиняла разные версии и планы, как всё пройдёт. Я думала, как наготовлю много вкусного. Я составила меню. А теперь я стояла в ступоре посередине кухни, как кактус в пустыне, и не находила в себе сил даже убрать сковородку со стола. Напрасность приезда пригвоздила меня к полу, а безнадёжность чувств лишала меня жизни. К счастью, мозг мой всё-таки работал.
Никакой я не кактус. Я цветок, требующий бережного и ласкового обращения. Но я попала не к тому садовнику.
Я чувствовала, как во мне рос тот самый ужас, который в прошлую нашу встречу выбросил меня из дома СВ. Он поднимался с самых глубин души, заполнял меня, как неоновый газ воздушный шар. И наконец оживил меня.
Что я делаю здесь? Зачем я тут? Мне здесь не рады. Меня здесь не любят. Бежать! Пленница собственных иллюзий, я теперь хотела свободы. Сбросить тяжесть неразделённого чувства поможет именно бегство.
И я побежала.
Сначала по дому, собирая вещи, одеваясь, поминутно оглядываясь на часы. Стрелки застыли на восьми двадцати. Смутно помнила: в девять тридцать должен быть поезд. До вокзала в лучшем случае минут сорок. Это если сразу попасть на автобус, а до него ещё бежать минут десять-пятнадцать. Но всё в руках Судьбы, великой насмешницы и помощницы. Какую роль она сыграет на этот раз?
Я выскочила из избы, как будто за мной гналась крыса. Нет, скорее, маньяк с огромным кинжалом. Нет, со страшным кухонным тесаком. С трудом замкнула дверь, не помня, сунула ключ в тайник и выбежала на улицу. Холодный воздух ударил мне в лицо с силой заправского боксёра. Но рот хватал его с таким удовольствием, будто я вырвалась из морских глубин, где чуть не умерла от кислородного голодания.
Я помчалась по улице Провиантской, мимо частных домов, скрытных и страшных. Выскочила на улицу 25 Октября, к общежитию, на крыльце которого я много вечеров шептала заклинание: «Незваный, несуженый, приди ко мне ужинать». Оно действовало. СВ приходил. Когда это было? Неужели не вчера?
Осенний ветер продолжает реанимацию — бьёт по глазам и щекам, приводя в чувство. Всё вокруг чужое. Всё моё — в другом месте, в другом городе.
Пробегаю мимо деревянного маленького домика на углу со знакомыми воротами. Прошло почти двадцать пять лет, а ворота всё ещё стоят. Уже тогда они выглядели старыми, такими же выглядят и теперь. Старости некуда спешить.
А мне есть куда.
Время не ждёт, как и поезд.
Я опять летела сломя голову от СВ. Это было бы смешно, когда бы не было так больно.
Следом отлетали воспоминания. Они, как призраки, зависли за спиной. После церкви отпали. Словно испугались рванувшегося с разрешения светофора грозного потока машин. Город обрушился на меня яростным шумом, как только я перешла дорогу. Автомобили стремительно проносились мимо с шипением ядовитых змей. Огромных анаконд. Чуть зазеваешься, и они тебя раздавят, как маленькую букашку. Царь ли теперь человек на Земле?
Вот и остановка. Если в течение пяти минут подойдёт трамвай ли, автомобиль, то мои шансы успеть возрастут до восьмидесяти процентов. Из-за поворота вырулила жёлтенькая маршрутка с чёрными точечками такси, похожая на божью коровку. На ней конечной остановкой обозначен железнодорожный вокзал. Судьба явно в духе.
Как подсказывала интуиция, сейчас должно было быть около девяти часов. Если доеду за двадцать минут, то ещё десять минут останется на приобретение билета и посадку. Успею? Госпожа Удача, верная служанка Судьбы, протяни мне свою руку!
Бывают дни, когда с первого часа всё течёт гладко, всё получается, складно складывается. Бывает и наоборот. Это всё игры небесной канцелярии. Сидят там чиновники, играют в нас, как в куклы. Попался в руки злому кукловоду — чёрная полоса, доброму — белая. А может, мы шахматы в их руках. Сегодня выигрывают белые, завтра — чёрные.
Впрочем, с одной стороны, мне очень хотелось уехать, отгородить себя расстоянием от несчастной моей влюблённости. С другой стороны, где-то глубоко в подсознании я надеялась опоздать. И тогда мне пришлось бы вернуться. И тогда в душе опять проклюнется надежда.
«Какая надежда?!» — возмутился мой внутренний оппонент.
Вдруг я ему небезразлична? И он злобится потому, что боится своего ко мне отношения?
«В его возрасте надо быть выше таких комплексов. Он был и остался эмоционально незрелым человеком. А тебе к чему отрицательные эмоции?»
Ах ты, умник мой! Ты прав, и потому я убегаю.
«То-то же!»
Пока я вела беседу со своим внутренним голосом, маршрутка уже пересекла мост через реку, на берегу которой разбросал свои владения ж.-д. вокзал. Ну, ещё три минуты — и я у цели.
Но что же это? Машина свернула совсем в противоположную сторону. Что за шутки, госпожа Удача?
— А вы разве не на вокзал едете? — тихим на грани бешенства голосом спросила я.
— На вокзал, но только окружным путём,— пояснил водитель.
Ха! Сколько займёт окружной путь? Ей-богу, мной сегодня играет Весёлый Случай — ещё один слуга Судьбы. Ну-ну, посмотрим, куда они меня заведут.
Небесная канцелярия наслаждалась интригой.
Маршрутка везла меня какими-то жуткими закоулками. Город опять превратился в деревню. В машине я уже осталась одна. Время остановилось. Наконец мы вырулили к вокзалу.
На табло светилось девять двадцать пять. Шансов у меня не больше, чем у рака, брошенного в кипяток. Я мчусь к кассам. У окошечек пусто — ни одного пассажира. Понимая глупость затеи, я попросила билет на ближайший поезд. Ощущение было как в казино: выиграет моя фишка или нет.
— Ближайший поезд подойдёт через пять минут,— сообщила кассирша, выписывая мне билет.
И тут же вокзальный «Левитан» объявил о его прибытии.
Нет, мне повезло больше, чем несчастному раку. Однако Судьба изрядно посмеялась. Тоже мне кошки-мышки.
То ли счастливая, то ли несчастная, с билетом в руках я поплелась в подъезд, из которого пассажиры отправлялись на перрон. Табло показывало, что мой поезд отправляется в десять ноль-пять. У меня ещё была куча времени. Я ещё могла позвонить и попрощаться. Чтобы на этот раз всё прошло по-человечески. Интеллигентно. Не побег, а обычный отъезд незваной гостьи домой.
И ещё раз услышать его голос! Услышать! И уехать! (Ах, кабы остаться!. Но это — в бессознательном, как учит Шопенгауэр.)
Меня трясло. С трудом набрала заветный номер телефона.
— Привет! Я уезжаю. Мой поезд через двадцать минут…
Горло душил спазм, голос дрогнул, слёзы обручем обожгли глаза.
— А ты оставила свой адрес? — спрашивает СВ растерянно.
Небось, думал, что я дождусь его, и он опять будет тренировать свою язвительность. Нет уж!
— Так ты оставила свой адрес? — переспрашивает он.
Я в ступоре. Мне и в голову не пришло это сделать. Зачем? Я ему на хрен не нужна. И вдруг такой вопрос. Что это значит?
— Нет,— отвечаю я, чуть не плача.— Я позвоню тебе. Знаешь, Кешка не захотел идти на улицу, я его оставила в доме. Не могу вытолкнуть животное насильно. Не в моём характере,— отвлекаюсь я, чтобы сбить слезливость бытовыми подробностями.
— Ты лучше напиши,— голос его испуган.— Я целую тебя.
Он ещё трижды сказал: «Я целую тебя»!
Смешное слово «целую». Если поставить ударение на первый слог, получится глупость. Я, видимо, брежу от любви.
В вагон я вошла бесконечно счастливая.
И зачем я уехала?
Может, всё бы получилось?
«Вот дура-баба!» — просипел мой внутренний голос.
Сам дурак! Шопенгауэр называл это волей к жизни.
«Сама дура! Тебе сколько лет? Тоже мне — воля к жизни!»
Он, конечно, был прав, мой внутренний голос, хотя бестактен до грубости. Волей к жизни Шопенгауэр называл любовь как стремление к продолжению рода. А с другой стороны, природе виднее. Против бессознательного разум бессилен.
В вагоне я упала на полку и провалилась в горько-счастливую анестезию.
Встреча третья
С настроением добродушной собаки я набирала номер телефона СВ. Перед тем я перебирала архив и, к своему удивлению, обнаружила тесную переписку с СВ. Я нашла от него письмо уже в то время, когда у меня родилась дочь. После поздравительной открытки с седьмым ноября переписка оборвалась. Видимо, к тому времени прошлое оторвалось от меня, как изношенная подошва.
И вот оно опять вошло в мою жизнь, но уже в настоящем времени.
Мне хотелось зачитать СВ его студенческое письмо ко мне. Он там писал о какой-то пьесе, которую хотел бы закончить.
Какое волшебное изобретение — телефон. Нажимаешь на кнопочки, и в соответствии с законами физики тебя соединяют с любимым человеком. Где-то в пространстве носятся какие-то жутко умные волны, о которых нам рассказывали на уроке физики, но я ни черта в этом не понимала и не понимаю, но которые, вопреки моему непониманию, показывают по телевизору весь мир, рассказывают по радио, доносят голоса по телефону и делают прочие самые полезные вещи.
Вот моя волна перенесла меня к СВ.
— Привет! Представляешь, я тут нашла твоё письмо. Любопытное…
— О! Вот только не это! Не надо мне никаких писем из прошлого. Не хочу! — в его голосе сквозили истерические нотки.
Я растерялась. Вот так всегда: ты к нему — с раскрытым забралом, а он в тебя — лошадиным помётом.
Что у него опять случилось? Так тем более надо отвлечь.
— Послушай, но это интересно. Ты тут пишешь…
Он прерывает меня, как капризный ребёнок:
— Зачем мне всё это? Ты не понимаешь, меня ломает всего. Тело сейчас разорвётся на куски. Руки, ноги, голова, туловище разлетятся в разные стороны. Я не могу больше! Не могу!
Послышались рыдания. Я оторопела. Рыдающий мужчина — это страшно. Его боль и страдания вонзились мне в душу, как острые осколки разбившегося стекла. Я сама была готова разрыдаться.
— Дорогой, ну что ты! Успокойся! Приезжай ко мне, отвлечёшься, тебе станет легче.
— Да, да, я приеду к тебе,— в голосе отчаяние и нервозность.
— Ты только ничего с собой не делай. Хорошо? Обещаешь?
— Обещаю, да.
И он прекратил разговор.
Я сидела у телефона в оцепенении. Мне было бесконечно его жаль. Одинокий, разочарованный во всём, ещё раз потерпевший крах в семейной жизни, истерзанный алкогольным чудовищем мужчина. Хотелось броситься к нему и защитить.
И я бросилась, как бросаются спасать утопающего соответствующие службы. Не я, а 911.
Кино прокрутилось в обратную сторону.
Я помчалась сломя голову к трансагентству, чтобы узнать расписание поездов. Если нынче я исполняю роль белой королевы на шахматном поле небесной канцелярии, то уже завтра утром я буду в Томске.
Первый ход был в мою пользу. Поезд на запад отправлялся через два часа. За это время я должна успеть:
- –занять денег (не было ни гроша),
- –вернуться домой,
- –вымыть голову,
- – собрать вещи,
- –не опоздать на автобус, который идёт до вокзала сорок
минут,
- –купить билет, если есть свободные места.
Программа-максимум была выполнена мной блестяще. Был только один неудачный ход: автобуса, на который я рассчитывала, в расписании не было. Он должен был пойти через час, и тогда — шах и мат. Но, к счастью, в мире есть не только автобусы, но и такси. И хотя мне страшно было жалко ста пятидесяти рублей, пришлось ими пожертвовать, но выиграть партию.
На мой поезд было всего одно свободное место, и оно досталось мне. Без сомнений, сегодня в небесные шахматы играла покровительница любви.
«Или алкоголиков!» — съязвил мой внутренний оппонент.
Но я не обратила на него внимания. Я находилась в состоянии аффекта, как Наташа Ростова накануне первого бала.
«Это в твои-то годы? — не успокаивался внутренний голос.— Лучше бы Анну Каренину вспомнила!»
А что, и вспомню.
Во-первых, «любви все возрасты покорны», а во-вторых, я ехала не за любовью, а поддержать человека в тяжёлую минуту. Обычное человеческое, я бы даже конкретизировала — женское, благородство.
«Ну просто мать Тереза!» — фыркнул мой собеседник.
Но я перестала обращать внимание на этого скептика, погрузившись в мечтания, лёжа на верхней полке плацкартного вагона. Как я приеду, что скажу, что он ответит, как посмотрит… Может быть, на это раз блин не получится комом. Но прежде всего надо сходить в парикмахерскую. С такой головой я не могла показаться ему на глаза. Волосы хоть и чистые, но лежали на голове как трава на кочке. А должны — как перья павлина. То есть украшать.
Перебирая варианты встречи, я заснула под уютный стук колёс.
И вот я опять на вокзале. Милые воспоминания грели душу. Все мои побеги казались мне чудесным приключением.
Надо позвонить.
Страшно!
В чувствительном порыве, заглушившем всякое здравомыслие, я, как безумная лошадь, перепрыгнула на другую сторону пропасти и теперь с некоторым ужасом оглядываюсь назад. А стоило ли прыгать?
Волнение ознобом пробежало по мне и притормозило в желудке, вызвав лёгкую тошноту. Что он мне скажет?
«Ты в своём уме?»
«Тебе что, делать нечего?»
«Давай-ка отправляйся назад!»
Ни одного мармеладного варианта мне в голову не пришло.
Неужели зря деньги потрачены? И дочери я обещала приехать и эти самые деньги дать ей на лекарство. Чувство вины шевельнулось, как неуклюжий медвежонок в тесной берлоге. Лекарство дочери не к спеху, а вот СВ, как тяжелораненый боец, нуждался в немедленной помощи.
«Тоже мне санитарка, звать Алка!» — умирал со смеху мой вечный оппонент. Но у меня в одно ухо влетело, в другое вылетело.
— Алло! — я замешкалась, подыскивая слова.— Ты будешь смеяться, но я в Томске.
— Начинается!
Я прислушиваюсь к его интонации, как слухач в подводной лодке. В ней не было ни единой скверной нотки.
— Я сейчас занят. Дома буду в час. Приходи.
Конечно, я приду. Примчусь, прилечу. От радости я чувствую себя белокрылой лошадкой, готовой взлететь к небу.
— Хорошо! У меня как раз ещё всякие дамские дела есть.— Боже, что я плету?! — Дочери обещала нефритовый браслет купить в подарок,— почему-то вру я.
Ну не говорить же ему про парикмахерскую, в самом деле? Пусть думает, что у меня причёска сама по себе такая замечательная.
— Ладно! До встречи!
Победоносный поход белой королевы («Ты же только была лошадкой»,— съехидничал внутренний голос) продолжается.
В привокзальной парикмахерской очереди не было. Стрижку этим мастерам я бы не доверила, но уложить феном волосы — другое дело. Проще пареной репы, как говорится. Плохой вариант и тот сгодится. Будут волосы пышнее — и ладно.
Из парикмахерской я вышла в одиннадцать часов. До встречи оставалось ещё два часа. Совсем немного. Только на дорогу уйдёт полчаса, а то и больше.
Выйду в центре, пройдусь по магазинам, не найду браслета (у меня и денег-то на него нет). Закуплю продуктов для моего знаменитого борща. Главное — мужика накормить, напоить, спать уложить. Так говорила Баба Яга. Мудрая женщина была. Тут важно не переБОРЩить. Тогда третий пункт программы обращения с мужчинами наступит слишком быстро и совсем не в том смысле, в каком его воспринимает влюблённая женщина. Хотя в моём случае он явно лишний. Может, заменить его на «разговоры говорить»? Уж лучше болтать, чем секса ждать от того, кто на него не способен. Алкоголик и секс — две вещи несовместные, как гений и злодейство.
И вообще, чего я секс вспоминаю? Мне ли он нужен? Только как подтверждение любви.
Чем ближе я подходила к дому, в котором разбиваются сердца (мои), тем больше страхи и волнения наполняли мою душу. Я ослепла, оглохла, потеряла обоняние и так далее — в общем, лишилась всех чувств. Будто я шла не на встречу к любимому человеку, а на ринг, где меня ожидает свирепый Тайсон. Ну как тут не вспомнишь астрологию? А в соответствии с ней Огонь (я — Стрелец) боится Воды (он — Рак). Эти две стихии несовместны, как гений и злодейство. Ах, нет, это сравнение уже у меня было. Скажем так: как беременность и девственность.
Мне бы хотелось войти к нему в дом с лёгкой душой, не отягощённой страхом. Волнение естественно. А вот страх! Что это? Сигнал опасности или условный рефлекс, выработанный прошлыми любовными неудачами? Я действительно перехожу дорогу на красный свет или воображаю, что он красный?
Может, посмеяться над собой и не придавать всему этому серьёзное значение?
Нет, не посмеяться, а превратить страх в прах. Как это сделать? Будем рассуждать логически. Страх делает человека маленьким. Значит, надо вырасти над ним.
Я — мать Тереза.
М-м-м… Попахивает эдиповым комплексом.
Я — королева.
Я — фея.
Я приду и превращу дом во дворец, а его — в…
В кого же его превратить?
В доброго доктора Айболита.
Вот это уже смешно.
Страх ушёл, как наевшаяся кошка. За ним ворвалось волнение, накинулось на меня, как ураган на беззащитный островок.
Сердце бешено колотилось, когда я постучалась в дверь.
Он ждал меня?
Он ждал меня!
Я поняла это, как только вошла и увидела СВ.
Он метнул в меня взгляд, быстрый, как молния. Но я успела в нём прочесть нечто, что меня окрылило, и в душе расцвели аленькие цветочки. Однако я сказала совсем буднично, будто вернувшаяся из магазина… Кто? Жена? Домработница?
Домохозяйка.
— Привет! Я вот накупила опять всего…— сказала ровно, будто расстались только утром и прожили вместе и счастливо тридцать лет и три года.
— Привет! — ответил он нормальным голосом. Без прошлой противности и мрачности.
Кинуться на шею я не могла. Почему? Откуда это чувство невозможности так сделать? Или мной управляет боязнь того, что он оттолкнёт?
Да и как бросишься такому на шею? В глазах — кромешная тьма сродни равнодушию, лицо — посмертная маска. Когда человек радуется, он улыбается.
Эй, дорогой, ты разве не знаешь, что такое радоваться гостю? Женщине, с которой ты с удовольствием не так давно переспал? Это — дамская логика. Постель — не повод для тёплого чувства? Что по этому поводу думает Шопенгауэр?
«Он говорит, что дьявол посмеялся над тобой!» — мой дорогой внутренний голос знает всё!
Ладно, будем друзьями. Мои гормоны замёрзли. Ещё в прошлый раз. Теперь, наверное, их не разморозить никогда. Да и что хорошего в сексе? Возня! О-хо-хо! Не та ли я Лиса, что виноград бранит по причине невозможности его съесть?
Я начинаю рассказывать, каким чудесным образом мне достался последний билет, как я ехала, как искала дочери нефритовый браслет, как меня поразили цены на яйца… В общем, смешала всё в кучу, потому что не знала, что говорить. На самом деле мне хотелось ему сказать, что так жить больше нельзя, что надо лечиться, что я даже звонила и узнавала, сколько стоит лечение. Но как подступиться к такому разговору?
И вдруг я увидела телевизор. В прошлый раз его не было.
— Ты телевизор купил?
— Нет. Я на областном фестивале фоторепортёров признан лучшим, за что и получил первую премию в виде телевизора.
— М-м-м,— мычу я удивлённо-радостно.
Кто бы мог подумать! А кто сказал, что алкоголизм и талант не могут идти рука об руку? Могут, да ещё как часто. Как близнецы. Человек состоялся в профессии. Уважаю. Любовь, замешанная на уважении, крепче… самогона. Шутка!
— Так ты талант?
— Я и в прошлом году был победителем. Ко мне тут подошла молоденькая студентка, сказала, что по моим работам пишет курсовую. Приятно.
— Вот ты какой, оказывается, маститый мастер.
В студенчестве он талантом не отличался. Так себе учился. Пил да женился. Если бы не я, то он и университет бы не закончил. И вот, пожалуйста: лучший фоторепортёр области.
На этот раз СВ был тише воды, ниже травы. Ведь может быть нормальным человеком.
Пожалуй, займусь борщом, который для алкоголиков очень полезная вещь. А заодно можно осторожно поговорить о лечении. Из дома я звонила в Томск и узнавала, сколько это будет стоить. Телефон нашла в газете, которую прихватила на память у СВ. Стоит, конечно, недёшево. Это притом, что большинство алкоголиков — люди малобюджетные. Но, может быть, я и ошибаюсь. Просто явные алкоголики, которых мы встречаем на улице в самом безобразном или жалком виде, на виду, как снегири на снегу. А сколько тайных злоупотребителей? Не счесть! Разве про СВ скажешь, что он — алкоголик?
Борщ пришлось отложить до вечера. СВ собрался на рынок. И я с ним, конечно. Мне и в студенчестве частенько приходилось таскаться с СВ по его делам. До сих пор для меня загадка: зачем он это делал? Неужели страх одиночества толкал его ко мне? Я всегда была рядом, всегда готова исполнить любое его желание, как золотая рыбка.
А сейчас готова?
Нет.
Тогда сначала был он, а потом я. Теперь сначала я, а потом он. А я — это моя дочь, моя работа, мои родные, друзья. То есть я — это моя жизнь. Он в неё не вписывается. Но всё же присутствует. Это факт.
«Печальный факт, и противоречит Шопенгауэру»,— ехидно встрял внутренний голос. Я не стала с ним дискутировать. Потому что я опять погрузилась в нереальный мир влюблённости, который сузил мой мир до «Я и Он». Или «Он и Я»?
Но одно точно: в теперешнем мире я — другая. Присутствие мужчины сделало меня другой. Вот удивительно! Дело даже не в том, что я раздваиваюсь. Или в том?
Одно «я» — это человек, другое «я» — это женщина. И человек всё время наблюдает за женщиной, которая отвыкла от этого состояния и ощущает себя как лошадь на льду. Иногда побеждает человек, и женщина превращается в невидимку. В другой раз наоборот. Например, когда я с СВ перехожу дорогу, похожую на линию фронта. Миллион раз я делала это в одиночестве, и это обычное дело не требовало от меня никаких особых переживаний. Подумаешь — дорогу перейти! Пустяки.
Но если рядом СВ, мне непременно нужна его рука. Я хватаюсь за неё, будто без неё мне эту дорогу ни за что не перейти.
Страх перед безумно мчащимися машинами почему-то усиливается в присутствии мужчины. Сразу чувствуешь себя слабой женщиной. Хочется опереться на сильную мужскую руку, словно она защитит тебя от опасности, как броневик.
Если бы внутренний голос не ретировался, как последний из могикан, он бы поиздевался над моим поведением. Хотя он не прав. Самоирония разрушает. Так говорят психологи, если верить Елене Колиной. Читала я тут недавно её повесть «Дневник новой русской».
Мы неоднократно переходили с СВ дорогу, и это каждый раз было так волнительно и даже эротично. Я превращалась в совершенно слабую женщину, а он — в абсолютно сильного мужчину-защитника.
Моё либидо навострило ушки. Кыш-ш-ш! Твоё время ушло.
Огромный крытый рынок соблазнял множеством вкусных вещей. СВ купил только десять пакетов кефира «Снежок». Для детей, наверное. Он не бросил ни одного взгляда на прилавки и витрины, которые чего только не предлагали.
А Старик был гурман. Он понимал толк в еде. И ему хотелось угостить меня, открыть мне вкус того или иного блюда. Если бы сейчас на месте СВ был Старик, то скупил бы полрынка. А СВ равнодушно проходил мимо фруктов, рыбы в разных видах, мясных изделий, корейской продукции. Даже глазом не скосил. Не спросил, чего хочу.
«Да у него в голове только рюмки вертятся»,— проворчал печально внутренний голос. Я опять его проигнорировала. Да и что тут возразишь? Он был прав.
— Надо зайти сейчас куда-нибудь выпить.
Мы зашли в первую попавшуюся рюмочную. Аудитория вполне приличная.
— Ты будешь пить?
— Буду! — решительно промолвила я, убеждая себя в том, что это для согрева.
Ветер свирепо гонялся по улице за прохожими, как Джек-потрошитель. Я продрогла до костей. Но алкоголь на самом деле не согревает. Согревает только чай. И всё же благостное тепло, вопреки утверждению врачей, разлилось по телу после пятидесяти граммов водки. СВ выпил сто.
Я с жалостью смотрела на него. Алкоголизм, конечно, заболевание, но обывателем воспринимается как распущенность. И трудно взглянуть на пьющих с другой точки зрения. Не имеющим этой проблемы кажется, что бросить пить так же легко, как перестать есть сладкое. Впрочем, я не знаю ни одного сладкоежки, который бы пересилил свою слабость. Я сама могу не есть сладкого какое-то время. Но ведь срываюсь и поглощаю конфеты без зазрения совести. Нет, неправда,— с зазрением совести. Если можно так сказать. Однако пристрастие к сладкому не ведёт в деградации личности, а алкоголь — да.
В общем, с рынка мы возвращались от рюмочной к закусочной, от закусочной к рюмочной. Я уже не пила, а СВ заливал неуёмную жажду чудовища, живущего в нём. Я страдала. Он погибал на моих глазах. Сколько ещё это протянется? Год? Два? Три? Кабы лет десять!
СВ занёс домой кефир. Договорились, что я буду его ждать возле забегаловки с надписью «Бутербродная». Его не было минут тридцать. А ведь сказал: «Я сейчас».
В голову лезли всякие нелепые мысли. Может, он забыл, что я здесь жду его? Сел в троллейбус и поехал к себе? Без меня. А может, я что-то упустила и должна ждать в другом месте?
А может, он с женой там разборки устроил? Да жена ли она ему? Он ещё с Райкой не развёлся. А она во Франции. А у него здесь от новой жены ребёнок, и ещё один приёмный. И ещё один от первой жены. А всего четверо сыновей. И ещё один приёмный. Кончаловский-2 прямо-таки.
Я зашла в бутербродную, погрелась. Вышла на улицу. Ужасно серый город. Тогда, в советское время, Томск выглядел старинным городом, яркая индивидуальность его затмевала безликость советской архитектуры. Теперь бездарная реклама, как неумелый грим, превратила его в некоего уродца. Время не пошло на пользу городу.
Наконец я разглядела в толпе СВ.
— Унитаз сломался. Пришлось налаживать,— объяснил он.— А зачем? Я всё равно там не живу…
В бутербродную не зашли. Маленькая радость.
— Ты купила дочери нефритовый браслет? — вдруг спрашивает СВ.
Придётся врать дальше.
— Нет, не нашла.
Денег-то у меня в обрез, какой уж тут браслет?
— Давай зайдём в художественный салон. Там наверняка есть.
Надеюсь, что нет.
Мне повезло: на витрине браслета не было. Я вздохнула с облегчением. Но СВ решил меня добить.
— А мы сейчас продавца спросим. Может, найдёт.
Я обратилась с молитвой к Богу, и Он меня услышал.
— В данный момент у нас нефритовых браслетов нет, только кольца,— заявила продавец.
Моё сердце радостно подпрыгнуло.
— Может, кольцо купишь дочери? — не отставал СВ.
Я была готова его убить. Купец, блин! Сам покупай. Это и твоя дочь тоже. Бразильский сериал!
— Нет-нет! Она хотела только браслет.
Вот враньё-то как выходит боком. Сделав расстроенное лицо, я спешу вон из магазина. Чего доброго, СВ начнёт искать (и найдёт!) мастеров нефритовых украшений.
— Не повезло! — грустит СВ.
— Да уж! — вторю я, кляня себя за неосторожное враньё.
И мы плывём дальше по серой улице. Снег похож на пепел, а мы — на вечных странников. Я бреду за СВ, как Неле за Тилем Уленшпигелем. И также заблудились во времени.
Где наша пристань?
Она оказалась тут как тут.
Ею заправляли художники, продававшие на улице у книжного магазина свои замечательные холсты. СВ встретили радостными возгласами:
— О, привет, парниша! Давай в нашу гавань! Деньги есть? В магазин бежать надо. Замёрзли тут уже.
А ветер и вправду здесь был особенно дерзко холодным. Пробирал, ей-богу, до костей. Художники стояли с красными от мороза лицами. От мороза ли? Глаза пьяно блестели, как у собак после украденной со стола сосиски.
СВ вытащил сотню. Самый отзывчивый из творческой стаи тотчас ринулся в бега.
— Ну что, как поживаешь? Давно тебя не было видно. Ты с дамой? Знакомь давай!
Говоривший выглядел как лесоруб. Огромный, в пальто, похожем на тулуп, заросший бородой и с выдающимся носом. Колоритная личность.
— Знакомьтесь, моя подруга Аля. Учились вместе. А это кошачий папа, Александр Петрович.
— Кошачий? — удивилась я, ответив на галантное пожатие руки художником.
— А вон, видишь, картины стоят с кошками? Это Александр Петрович творит. Очень животных любит. Как таких людей называют? — вопрошает СВ.
— Зоофилы,— говорю я, и все гогочут.
Второго художника зовут Пётр Александрович. Он немного отличается от своего тёзки наоборот. Такой интеллигентный лесоруб, с ухоженной бородкой, в современной куртке на синтепоне. Его картины — это пейзажи.
— И вы каждый день здесь? — интересуюсь я.
— Работа такая. С утра и — сюда,— отвечает Александр Петрович.— Иначе жена выгонит из дома, если не будем работать.
То-то жене радость, думаю я, каждый вечер встречать пьяного муженька. А принёс ли деньги — ещё вопрос.
— И покупают ваши картины?
— А как же!
Ох и сомневаюсь я. Кошки, конечно, ничего себе, я бы даже сказала — классные. Но много ли любителей живописи среди народа?
Вернулся спиртонос. Все оживились, сбились в кружок. Потирают руки. Эх, сейчас согреемся!
СВ за мной ухаживает. Наконец-то в нём проснулся джентльмен. Наливает водки в пластмассовый стаканчик, по моей просьбе добавляет туда лимонад, протягивает на закуску кусочек пиццы, разделённой на всех питейщиков.
Я всё поглядываю на Петра Александровича, Петрушу, как его зовут свои. СВ это замечает.
— Хороший мужик Петруша. Нравится? Хочешь поехать к нему? Я это устрою…
Дурак! Такую глупость сморозил, что даже обижаться смешно.
Я вздыхаю.
— Ты, СВ, совсем ненормальный? Или хочешь услышать от меня, что, кроме тебя, мне никто не нужен?
СВ хмыкает.
Водка выпита. Компания заметно скучнеет. Кошачий папа уже еле ворочает языком. Просит у СВ денег на троллейбус.
— Я тебе лучше талончики дам на проезд.
СВ достаёт из кармана талончики, отрывает два и протягивает Кошачьему папе. У того пальцы совершенно его не слушаются — застыли на холоде. Ветер, злобно кружившийся вокруг нас, уловил момент и вырвал тоненькие бумажки из пальцев художника. Талоны полетели, как осенние листья. Александр Петрович рванул было за ними, но понял, что это дело безнадёжное. Вернулся понурой собакой.
— Вот ведь невезуха! Этот ветер, сволочь, второй раз мне свинью подложил. В прошлом году деньги вот так же вот унёс.
— И много? — с ужасом спрашиваю я.
— Тысячу двести рублей. Всё, что заработал за день! Удачный день! Перед уходом решил я поделить их по-честному: часть себе, часть жене. Вытащил из кармана, считаю. И вдруг этот х…в ветер. Как налетит, что разбойник. Деньги — фьють из рук. Я за ними долго бежал. Вот она, судьба! Давай ещё талоны!
Я представила эту картину. Смешно! Принцип комедии: герой падает, зритель смеётся.
Мы прощаемся с художниками. Темнеет. Они собирают картины. Продал ли кто хоть одну? Грустно. Эх, были бы у меня деньги, я бы купила вон ту сиреневую кошечку. На память об уличных художниках. И о том, как я пила с ними водку в морозный ноябрьский день. Совсем как студентка.
— Я тоже много лет назад стоял вместе с ними и продавал свои работы.
Я не поняла.
— Так ты ещё и художник?
— Да нет. Фотографии свои продавал. Не мог нигде устроиться. У жены тоже не складывалось. Вот я и стал продавать фотографии. Года два, наверное. Потом устроился на телевидении оператором. А-а-а, тоже смешные деньги. На руках двое маленьких детей. Тяжёлое было время…
Бедняга!
Маленький домишко СВ я уже воспринимала как свой. Тем более и хозяин приветлив, как мартовский кот. Нет, это я зря. Ничего эротического в нём не было. Сексуальных искр между нами не пробегало. Медсестра и пациент. Я бы даже сказала, монахиня и евнух. Вот уж между ними действительно ничего не может вспыхнуть.
Я поставила варить борщ и взялась тереть морковку, чтобы сделать салат. Добавлю чеснока, и с борщом это будет необыкновенно вкусно. Вот теперь можно не бояться переБОРЩить. СВ, затопив печь, с чего-то решил пересмотреть свои фотографии. Принёс откуда-то чемодан времён моей прабабушки, а в нём куча фотографий. Он завис над чемоданом и, как фокусник, принялся выуживать оттуда застывшие мгновения своей жизни. Они оживляли воспоминания, среди которых немало было наших совместных. Часто попадались его жёны, его дети. Я отрывалась от кухни, чтобы взглянуть на них. Жёны не были красавицами, как и я. Тогда почему он выбрал их? Проклятый вопрос! Долго он ещё будет терзать меня?
Как его сыновья похожи на него! И везде он с такой нежностью и любовью смотрит на них. Так же он мог бы смотреть на мою дочь. На нашу дочь.
Я прислушалась к себе: в моём омуте не шевельнулся ни один чертёнок. Тиха его вода. Моя дочь — только моя дочь.
А возьми я и скажи: «А знаешь, СВ, дочь-то моя от тебя!» — поверил бы он?
А если нет, стала бы я доказывать? «Помнишь, мы тогда переспали? Это был такой-то месяц, а Сонечка родилась тогда-то, как раз через девять месяцев».
СВ, наверное, расчувствовался бы.
Может, сказать?
Раздался стук в дверь.
В дом вошёл большой мужчина приятной наружности.
— А, божий человек заявился! Давно тебя не было. Ну проходи,— обрадованно встретил СВ гостя.
Ужинали мы втроём. Божий человек уплетал мой борщ за обе щёки, дважды просил добавки и не жалел класть сметаны. На хлеб намазывал толстым слоем тёртую морковку с чесноком и майонезом. Не отказывался и от водочки.
— А что, вера не запрещает тебе водочку употреблять? — ехидно спрашивает СВ.
— Не велик грех,— не смутился гость.
— А чревоугодие? — наступал хозяин.
— Не грешен,— ответствовал гость.
— «Не грешен»! — передразнивает СВ и издаёт ядовитый смешок.
— Эх,— сладко вздыхает божий человек,— какой ужин Бог послал! Спасибо, хозяюшка!
— Да не хозяюшка, а гостья, как и вы. А вы давно веруете?
— Давно, матушка. Голос мне был. С тех пор и верю.
— А где он был, этот голос? — продолжала я расспрашивать.— В голове? Или с неба прозвучал? Как вы его услышали?
— А вот как услышишь, так и поймёшь, что это Он! Я на грани был. Бог меня и спас.
— На какой грани?
— У каждого человека своя грань, перейдя за которую, он изменяет своей душе. Отдаётся во власть бесов. А бес-то, он везде тебя дожидается. Вот и в рюмке тоже. Верующий человек в ней не утонет. Ну а кто без Бога в душе — закрутят бесы. Так закрутят, что человеком перестанешь быть. Может к верёвке потянуть: петлю на шею, а бесу радость. Я что, собственно, зашёл-то? — сменил тему поздний гость.— Мне нужно рамку сделать. Может, что у тебя осталось от прежнего хозяина? Всё ж художник был. Может, запасы какие имелись?
— Пойдём глянем в сенцах. Может, что и отыщем.
Пока они занимались поисками, я накрыла стол к чаю.
Люди верующие для меня загадка. Мне тоже хотелось бы отдать себя во власть Бога, но вопросы не дают покоя. Если Бог всесилен, то почему так несчастливы люди? Или Его всесилие только в том, что Он создал этот мир и человека? А уж что человек делает, как живёт — Господь не вмешивается. Тогда как же утверждение о том, что без ведома Бога с человека не упадёт ни один волосок? Неисповедимы пути Господни — ещё один постулат, который мы вспоминаем, когда случается что-то нам непонятное.
Мне мама рассказывала, как всей семьёй день и ночь они молили Бога о том, чтобы вернулся с войны их старший брат Паша. Не вернулся, сгорел в танке. Тогда моя бабушка отвернулась от Бога. Никогда о Нём не вспоминала и детям запрещала.
Мир на Земле прекрасен, но устроен он ужасно. Горя много.
После чая с очередной рюмкой водки божий человек засобирался домой.
Уже взявшись за ручку двери, он глянул на меня и сказал:
— Бог — не в силе, Бог — в духе.
Об этом надо подумать. Но не сейчас, когда вся я — в СВ.
Мы остались вдвоём. Что может быть прекраснее для влюблённой женщины? Или ужаснее.
СВ курил в печку, я о чём-то пощебетала.
Брат и сестра.
Потом СВ отправился спать на свою железную, как в тюрьме, койку. Он и выглядел как граф Монте-Кристо в замке Иф.
— Заснуть бы! — тоскливо молвил а-ля Монте-Кристо.
— Есть проблемы? — удивилась я, не знающая, что такое бессонница.
— Ещё какие! Если не напьюсь до беспамятства, заснуть проблема. А вот когда мне сын читал вечерами, то сон приходил быстро.
— Хочешь, я почитаю?
— Почитай!
Сначала я взялась за Гессе. Не пошёл. Это всё-таки не сказки братьев Гримм. В конце концов, остановились на «Душечке» Чехова.
Давно я не читала вслух. Как только дочь превратилась в девицу, необходимость в этом отпала. А дело это трудное. Сначала я буксовала, как пылесос, проглотивший крупный предмет, сбивалась с ритма, частила. Потом более или менее плавно пустилась по течению чу́дных чеховских фраз.
СВ не удержался и несколько раз проворчал по поводу моего неумелого чтения. Но я ведь не Алла Демидова.
Рассказ Антона Павловича пришёлся кстати. Мягкое повествование о жизни душечки усыпило беднягу минут через двадцать.
Перед тем как выключить допотопную настольную лампу, похожую на облезлого гуся, я взглянула на СВ. Он спал, свернувшись калачиком. Как когда-то во чреве матери. Там он был покоен и счастлив. Наверное. На самом деле мы этого знать не можем. Но предположительно так. Покинув свою тёплую и надёжную пещеру, пройдя через муки, человечек и далее на них обречён. Хотела ли мама СВ такой судьбы для сына?
И вообще, стали бы мы, женщины, рожать, если бы знали, на что обрекаем своих детей?
Если верить Шопенгауэру — рожали бы. Потому что, по его мнению, стремлением к продолжению рода правит не разум, а бессознательное. Добровольно — никогда. Вот природа и подстраховалась, наградила человека бессознательным, которому противостоять так же невозможно, как удержать диарею.
Так чтó, меня бессознательное погнало к СВ?
Может быть.
Я всмотрелась в лицо СВ, бледное, вялое, несчастное. Под тонким одеялом — очертания тела не мужчины, а мальчика-подростка.
Моё либидо забилось куда-то в глубь бессознательного. Мной правило милосердие.
Надо бы накрыть СВ чем-то, к утру он наверняка замёрзнет. Тёплое одеяло он отдал мне.
Тоже мне джентльмен! Да вдвоём спать-то куда теплее. Ему бы гарем сторожить — никаких евнухов не надо.
Я вздохнула. Сняла с вешалки свою дублёнку и накрыла своего приятеля. Спи, дорогой. Видимо, есть только одно средство, способное заставить заткнуться бессознательное,— это алкоголь.
Из сна я выплывала медленно. Сознание ощупывало реальность осторожно, как щупальца осьминога незнакомый объект. Темнота, то ли ночная, то ли предутренняя, наполняла избушку деревенской тишиной. Здесь не было слышно ни одного городского звука. Просто необитаемый остров посреди дикого урбанистического океана.
За стеной зашевелился СВ. Моё сердце встрепенулось. Если бы у меня были уши как у собаки, то сейчас они бы выражали крайнюю степень внимания.
Встал, прошёл на кухню, включил свет, воткнул в розетку чайник. Бросил взгляд в мою комнату. Я поймала его. Любовь вспыхнула, как порох, на который упала искра. Бессознательное опять взяло вверх. Только зачем? В моём конкретном случае — зачем?
Я же не Дева Мария, которая родила Иисуса в пятьдесят или даже семьдесят лет. Мне продолжать род уже ни к чему. Дело было сделано много лет назад. Шопенгауэр чего-то тут недодумал.
Тогда зачем я здесь?
Наверное, это ангел-хранитель СВ сыграл роль бессознательного и вызвал меня к своему подопечному.
Когда я вышла на кухню, СВ был уже одет.
— Доброе утро!
СВ дёрнулся, будто ему на ступили на мозоль.
— У меня не бывает доброго утра.
— Никогда?
— Если сразу выпью, то утро сразу становится добрым.
— И ты вместе с ним?
— Ну да. Вот сейчас сбегаю в магазинчик, куплю водки… Хотя, знаешь, сегодня я чувствую себя почти хорошо. И спал всю ночь.
— Вот что значит пить с хорошей закуской и читать на сон грядущий Антона Павловича. Кстати, можешь никуда не бегать — я приберегла тебе немного водки.
СВ смотрел на меня как голодная собака.
Я достала из холодильника специально припрятанную вчера рюмку водки — граммов сто.
— Да, хорошо. Но мало…
Он выпил с отвращением.
— Всё равно в магазин бежать надо. Эта доза для меня — что слону дробинка.
Он ушёл.
А на меня свалилась усталость, будто я не спала всю ночь. Надо сейчас поговорить о лечении. Так дальше не должно продолжаться. Но как заговорить об этом? Как сказать: «Дорогой, ты алкоголик, иди лечись!»? В этом диагнозе есть что-то унизительное, а может, даже оскорбительное. А почему, собственно?
Если алкоголизм — заболевание, то и говорить об этом надо так же, как, например, о воспалении лёгких.
Когда СВ вернулся, я уже разогрела вчерашний борщ. Меню не для завтрака, но для закуски алкоголику — то, что нужно. Налила полную тарелку, — полный стакан. Мой желудок и разум вздрогнули от ужаса.
— Послушай,— осторожно начала я,— может, пора обратиться к врачам?
СВ серьёзно посмотрел на меня. Глаза, до этого казавшиеся глазами затравленного зверя, теперь блестели, как жирный бок тюленя.
— Я уже изучил этот вопрос. Довольно дорогое лечение получается. Но я готов. У меня есть знакомая, которая работала до пенсии в психоневрологическом отделении, знает там всех. Обещала договориться, чтобы меня туда взяли. Сегодня должна позвонить и сообщить, когда меня смогут принять в стационар.
Долгожданный звонок раздался в десять утра. Завтра в это же время СВ ждали в больнице. После разговора СВ заволновался:
— Надо проститься со всеми.
— Как это? Ты же не умирать собрался.
— Я выйду оттуда трезвенником. Начну новую жизнь. Надо проститься со старой. По-человечески. Приглашу друзей, выпьем вместе последний раз… Только перед больницей мне нужно помыться. Сейчас схожу домой, приму ванну или душ. Там как раз никого нет. Олька на работе, дети в садике, Данька в школе.
— А Данька — это кто?
— Это старший сын Ольги. Ему двенадцать лет. Ты подожди меня. Я помоюсь, вернусь за тобой, и начнём прощальную гастроль. Лады?
— Хорошо!
Как удачно складывается! А я-то думала, мне придётся его уговаривать. Видимо, СВ сам понял, что дошёл до своего психологического (или алкоголического?) дна.
— А знаешь что? — обратился он ко мне.— Пойдём вместе. Посмотришь, как я жил.
Лучше бы я туда не ходила.
Это оказалась двухкомнатная хрущёвка. В маленькой кухне глаза резанул чёрный стол. Он выглядел зловеще, как клещ. Как можно усаживать маленьких детей за чёрный стол? Просыпаться и сталкиваться с этим чёрным квадратом кухонного стола? У мамы всё в порядке с головкой?
Остальные комнаты вызывали у меня такое же удручающее чувство. И бедность обстановки здесь ни при чём.
Когда-то в этой квартире жил СВ со своей семьёй. Потом жена убежала во Францию, оставив мужа и двух сыновей. Через несколько лет она детей забрала. СВ, погоревав, заполнил пустоту женщиной, Ольгой, с двумя сыновьями, которую привёл сюда из общежития. И зажила здесь опять полноценная семья. Однако счастье продлилось недолго. Один из сыновей новой жены СВ погибает. Но родится новый ребёнок — Петя. А потом из детдома сюда приводят Никиту. Казалось бы, опять полная, счастливая семья.
Но вся обстановка говорит об обратном. Здесь по-прежнему живёт несчастье. Оборванные обои, шторка невесёлого серого цвета, висящая на одной петле, незаправленные застиранные постели…
Уют семейной жизни хозяйка создать или не умеет, или не хочет. Как будто она опустила руки, так и не сумев преодолеть душевный кризис после смерти мужа, а потом и сына.
Встретились два несчастья: СВ и Ольга. И не смогли на этом простроить своё семейное счастье.
Я расстроена. Не знаю, что я конкретно хотела здесь увидеть, но иллюзии мои разбиты. В моём окружении ни у кого нет подобного дома. Мои знакомые — люди небогатые, среднего достатка, которые поддерживают соответствующий уровень жизни. У каждого — своё лицо дома. А здесь нет лица. Вместо этого пустота.
Наверное, на моём лице всё написано. Потому что у СВ тоже меняется настроение. А может, ему горько, что теперь в его квартире ему нет места. Он идёт на балкон и курит расстроенно. Мыться уже не хочет.
Мы выходим молча.
Заходим в кафешку.
— Чего пить будем?
Я хотела бы шампанского, но чего-то постеснялась. Всё-таки это праздничный напиток. А где праздник-то? Выбрала какое-то красное вино. Мы пили, а в перерывах между глотками СВ названивал друзьям. Приглашал попрощаться перед «завязкой». Но, похоже, в этот момент все находились в «завязке». Прощальный банкет срывался.
— А мы пойдём в театральное кафе. Там всегда полно моих знакомых. Погуляем напоследок! — оживился СВ.
Пока шли в это кафе, ещё несколько раз делали остановки в разного вида забегаловках. И везде пропускали по рюмочке. Но до места добрались вполне трезвые. Мало на этом маршруте питейных заведений оказалось. К счастью.
В театральном кафе при драматическом театре тихо играла классическая музыка, и две дамы смачно дымили за графином с водочкой. На СВ поглядывали с любопытством. Согласна, было в нём что-то богемное.
«Хороша богема! — ухмыльнулся внутренний голос.— Лысый, небритый, полупьяный… тип!» Не тип, а фотохудожник! А этот загадочный блеск глаз? А лицо аристократа? «Аристократа?! — залился хохотом мой внутренний голос.— Совсем зрения лишилась!»
Я не стала спорить.
Посидели мы в кафе часа полтора. Никто из знакомых так и не появился. Праздник прощания не состоялся. Для СВ не состоялся. Я-то пребывала в блаженном состоянии. Наверное, так чувствовал себя Винни-Пух в гостях у Кролика. Нет — Ассоль, когда попала на корабль к своему долгожданному Грэю. СВ был мил, любезен. Эх, бывает же нормальным человеком!
А дома я опять читала ему перед сном. Душечка опять была счастлива.
«Из её прежних привязанностей ни одна не была такою глубокой, никогда ещё раньше её душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой, как теперь, когда в ней всё более и более разгоралась материнское чувство. За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления. Почему? А кто ж его знает — почему?»
Я приостановила чтение. Может, заснул мой бедный друг?
— Читай, читай! — прохрипел СВ.
«Проводив Сашу в гимназию,— вновь обратилась я к Чехову,— она возвращалась домой тихо, такая довольная, покойная, любвеобильная; её лицо, помолодевшее за последние полгода, улыбается, сияет; встречные, глядя на неё, испытывают удовольствие…»
Когда закончилось грустное повествование о душечке, женщине, которая умела любить преданно и бескорыстно, мой несчастный друг спал крепким сном.
Утром он проснётся и мужественно шагнёт в новую жизнь, где терзавшему его чудовищу будет раз и навсегда отрублена голова. Я надеюсь, что это будет так.
Я попрощаюсь и вернусь домой. У нас с дочерью другая, параллельная, жизнь, и вряд ли наши прямые ещё раз пересекутся. Моя миссия окончена.
Четвёртая встреча
Вот уж действительно: никогда не говори «никогда». Я вновь ступила на томскую землю. Не волнуюсь. Уже начала привыкать?
СВ сломал ногу. Конечно, я помчалась на помощь. «Вот ещё 911 выискалась!» — фыркает мой внутренний голос, моё противное второе «я».
В поезде я чувствовала себя вполне сносно, если не считать дорожного сервиса. Мне попалось место у туалета. Хуже не придумаешь. Эти хлопанья дверью, этот характерный запашок! Но в душе было комфортно. Той тревоги, что владела мной в прошлую поездку, не наблюдалось. Может быть, я научилась управлять своими чувствами?
Я говорила себе: «Ну что может ждать меня в Томске в случае самого плохого варианта событий? Если СВ не будет в его доме? Например, он переехал к семье. Да, я не увижу его. Но зато он будет жить в тепле, накормленный, присмотренный, окружённый детьми. А это при создавшихся обстоятельствах самое главное».
Легко ли человеку со сломанной ногой существовать в экстремальных условиях частного дома? Приготовить себе поесть — это ещё туда-сюда. А вот воды принести, дров наколоть, золу вынести, в магазин сходить за продуктами — задание для последних героев. Моё воображение рисовало яркие картины того, как СВ со всем этим не справляется, и душа рвалась на помощь. И я рванула вслед за ней.
Ворота были не заперты. И перед этим мне попались навстречу люди с вёдрами, полными воды. Хорошая примета.
Чёрта с два! Не верьте приметам — всё чушь.
Расстояние в десять-пятнадцать шагов по узкому дворику до двери я прошла, волнуясь, как перед экзаменационным столом, на котором разложены билеты. Страшно было шагнуть за порог. Как нырнуть в прорубь.
Что же такое сразу сказать? Не фальшивое, а такое — с лёгким юмором, чтобы сразу разрядить обстановку. С СВ никогда не знаешь, как повернётся дело. Он не умеет выражать радость. Мистер Мрачность, ничего не поделаешь.
Не придумав ничего остроумного, я вошла со словами:
— Сюрприз!
Лучше бы я нырнула в прорубь.
На меня обрушились громы, молнии, ураганы, смерчи и вообще все мыслимые и немыслимые катаклизмы.
— Ты зачем приехала? Кто тебя просил? Как вы меня все достали! Я хочу побыть один, вы что, не понимаете? Мне нужен покой!
Я разделась, достала пакет молока, пачку молотого кофе. Сердце сжалось, как в кресле у стоматолога. Но я приказала себе не сдаваться. Я не маленькая испуганная птичка. Я — кошка, которая гуляет сама по себе. И сейчас ей вздумалось гулять здесь. Но перестроиться я не успела.
— Ну хорошо, я сейчас выпью кофе и уйду,— прозвучало это с некоторым вызовом и, наверное, с плохой скрытой обидой в голосе.
— Вот-вот! Ты понимаешь, в какую ситуацию меня ставишь? Ты — такая хорошая, а я, подлец, тебя выгоняю. Ты уйдёшь, а меня совесть будет мучить. Вот что ты наделала! — орал СВ.— Нет, Аля, ты однозначно сегодня же уедешь. Почему ты не позвонила, что приедешь? Я бы тебе сказал, что этого делать не надо.
— Вот поэтому я и не позвонила,— отбивалась я.
Но ему удалось-таки заставить меня чувствовать себя виноватой и эгоисткой в придачу.
— А если бы я был с женщиной? — продолжал вопить СВ.
Смешно!
Видел бы он себя со стороны: с костылями, обросший, под глазами отёки.
С женщиной! Это нонсенс. Я бы даже осмелилась сказать — оксюморон.
— Ну и что? — спрашиваю я в ответ на его нелепый довод.— Ну и что?
Как развернулись бы события, если бы я действительно застала у него женщину?
Дежавю.
Однажды он на глазах у всей нашей честнóй студенческой компании увёл к себе Лильку. Мы отмечали всей группой какой-то праздник. Весь вечер он дразнил меня, заигрывая с другими. Я привычно печалилась и бесилась. Как он увёл Лильку, видели все, и я тоже. Рано утром обречённо я потащилась к нему на квартиру. Он снимал комнату в частном доме, рядом с общежитием. Из окна коридора можно было видеть ворота этого дома. Не помню, то ли это была осень, то ли весна. Скорее, весна. Утро выдалось тихое, будто замёрзшее от тонко выпавшего снежка. Ещё ни одни следы не нарушили девственность белоснежного покрова. Зачем я шла туда? Я ведь была уверена в том, что увижу. Может, я любила свои страдания? И шла туда за очередной их порцией, как голодный за горячим супом? Или как наркоман за дозой?
Лилька сидела, уже одетая, на постели. И противно хихикала. СВ примостился в своей традиционной позе на табуретке молчаливым сфинксом. Я бы даже сказала, свинксом. «А ничего не было. Ничего не было»,— лепетала моя однокурсница.
Как будто это имело значение. В данном случае намерение есть действие. А нюансы — просто маленькая неудача одного из партнёров.
Не сказав ни слова, я повернулась и ушла. Моя душа скукожилась от горя. Я увидела что хотела. Констатировала факт с мазохистским удовольствием.
Спустя какое-то время, кажется, уже была осень, я ещё раз пришла туда к нему. Он был весел и благодушен. Я ушла утром. И теперь у моей дочери его разрез глаз.
Чтó мне его женщины теперь?
Я бы, пожалуй, даже обрадовалась. Это бы означало, что я могу со спокойной душой вернуться назад.
Какое, однако, благородство! А что, не измылится, как говорила моя покойная тётя. Да, чуть-чуть цинизма мне не помешает.
— Была бы у тебя женщина! И что в этом страшного? Отправил бы её домой, а я бы осталась. Всё-таки я приехала издалека, а она здешняя. Может прийти к тебе в любой другой момент.
Но, похоже, он не слышал меня.
— Если ты не уедешь, со мной случится истерика.
Пожалуй, он был к ней близок.
— Да успокойся ты. Конечно, я уеду. Вот только кофе выпью.
В душе мгновенно образовалась пустота, в которую, как в шар, надули боль. Глаза стали горячими по краям, наполнившись слезами. Но я знала, что справлюсь.
Надо заняться кофе, отвлечь себя бытовыми мелочами.
Я включила электрический чайник.
Что ж, надо признать, моя спасательная экспедиция провалилась.
Вот дура-то! Размечталась! Думала: приеду, буду ухаживать за больным, вкусно кормить, поить. А главное — я мечтала отметить с ним Старый Новый год. Раз уж не удалось встретить настоящий. И рассказать о дочери. Может быть. Он мог ею гордиться.
Представляла, какой я накрою стол, со свечами, новогодней атрибутикой. Даже привезла с собой Деда Мороза с колокольчиком.
А теперь придётся уезжать несолоно нахлебавшись. Дочь опять осталась без отца. Нет, не так. Отец опять остался без дочери.
Главное — поезда сегодня вечером идут дрянские, типа Владивосток — Харьков. Я залила кофе кипятком, ждала, пока заварится. Конечно, его следовало бы сварить по-настоящему, в турке, на плите. Да чего уж! Всё идёт наперекосяк, так что сойдёт дежурный вариант.
Кофе привёл меня в чувство.
Бедный СВ! Это как же его побила жизнь, что он так реагирует на обычное внимание. Он корчится от него, как от раскалённого железа. Совершенно изломаны инстинкты. Вместо радости он впадает в истерику.
— Я никого не хочу видеть, понимаешь ты это?! У меня голова трещит — гайморит обострился. Мне покой нужен.
— А я к тебе не на свидание приехала. Воды принести, продуктов закупить, наготовить всего…
СВ снова дёрнулся.
— Не надо мне ничего готовить, я ничего не ем — почиститься хочу. Что вы все лезете ко мне! С работы звонят, спрашивают. Ты теперь… Я сам справлюсь.
— А это — гордыня, дорогой. Почему бы не принять помощь? Ведь это нормально, когда человек её предлагает. И вообще, не будь банален. Считай, что я приехала с другого конца города. Ну, неудачно зашла. Ничего страшного. «Живи один. Как царь»,— откуда эти строки?
Кофе выпила. Пора уходить? Нет, пожалуй, ещё заварю порцию. Куда спешить? Не хотелось так рано отправляться на вокзал. Хотя бы ещё час продержаться.
Я продержалась ещё два часа. СВ успокоился. Буря улеглась. Мы вполне мирно поболтали. Но настроение было такое, будто меня обманули. Обещали апельсин, а подсунули лимон. Обидно.
Но обида — чувство непродуктивное, я никогда не позволяю ему брать над собой верх. Обижаться на человека — значит, не понимать мотива его поведения.
А СВ я понимала. Предстать в таком жалком виде перед женщиной не всем под силу. Это всё равно что заставить больного человека тащить рояль на девятый этаж. Другое дело, что я-то хотела помочь ему этот рояль нести. Но оказалась сама этим самым роялем.
Всё так. Но душа плакала.
— Извини меня,— сказал СВ, когда я оделась, чтобы уйти.
— Всё нормально. Пока,— ответила я и зашагала прочь, намереваясь никогда сюда больше не возвращаться.
«Тем лучше,— говорил мне мой внутренний советчик.— Зачем тебе этот больной несчастный мужик, с изломанной душой, да ещё импотент?»
О последнем доводе можно было и промолчать. Секс — это всего лишь одна из многих сторон отношений. Важная, конечно, но если твоё либидо спит, то ничего не остаётся, как только разговоры разговаривать.
Как написал мной любимый Губерман:
Когда года, как ловкий вор,
уносят пыл из наших чресел,
в постели с дамой — разговор
нам делается интересен.
Мой любовный пыл угас много лет назад. Может, угольки ещё и теплятся, но вряд ли их можно раздуть в огонь. Впрочем, СВ и не пытался. Каким бы больным мужчина ни был, но если рядом женщина, которая ему нравится, он обязательно проявит это чувство. Будет стараться прикоснуться к ней, обнять. И уж точно не будет спать в другой комнате, если только у него не энурез. Воля к жизни!
Или я совсем неинтересна ему как женщина, или СВ безнадёжный импотент. Бедняга. Хотя французы говорят: пока у мужчины работают пальцы, он всегда сможет доставить удовольствие женщине.
Стоп, стоп! Что уж я так? У СВ сломана нога, голова раскалывается, нос не дышит из-за гайморита, а я тут со своим сексом. Пóлноте, мадам, оставьте эти глупости до его выздоровления.
«А лучше — навсегда,— добавил мой бесценный внутренний голос.— Вспомни Шопенгауэра!»
Утешимся Шопенгауэром. Если тебе в любви отказывают, то в этом виновата воля к жизни. Это она определяет выбор. Ей виднее, кому быть вместе, чтобы произвести более совершенное потомство.
Одна только закавыка: потомство от этого индивида я уже произвела. И довольно удачное, на мой взгляд.
С этими мыслями я вышла в центр. До предполагаемого поезда было ещё далеко. Зайду-ка я в книжный магазин, посмотрю, какой литературой живёт Томск.
Нет, всё же мир автомобилей мне нравится куда меньше, чем деревенский, в котором чаще можно встретить корову или собаку, а не технику. Этот вывод я сделала, когда пыталась перейти дорогу, чтобы попасть в «Книжный мир». Не улица, а линия фронта. Того и гляди — попадёшь под колёса этих железных коней, ставших хозяевами жизни. Прав, о, как прав был Есенин, опасаясь их наступления на мир людей.
— Подайте Христа ради! — слышу я мягкий мужской голос прежде, чем проявился сбоку его хозяин.
Лет тридцати, с приятной русой бородкой, в длинном коричневом плаще. Симпатичный. Я достаю пятьдесят рублей и отдаю ему. Неслыханная роскошь, конечно. Обычно нищим подают мелочь, я ещё иногда и десять рублей. Но в этом случае, как говорится, за красивые глаза и полсотни не жаль.
Сам просящий был удивлён моей щедростью. Хотя разве это щедрость?
— Как ваше имя? — спросил он.— Я помолюсь за вас сегодня вечером…
Помолись, голубчик, помолись.
В душевном смятении я перешла дорогу не на пешеходном переходе, хотя всегда придерживаюсь правил дорожного движения. Даже если нет в обозримом пространстве машин, никогда не иду на красный свет. Так и дочь приучила. А тут вдруг изменила своему принципу.
Меня не оправдывало и то, что светофор задержал нетерпеливый поток рвущихся вперёд средств передвижения. И всё-таки я себя этим оправдала. Внутренний голос что-то попытался вякнуть, но мне легко удалось не услышать его.
Из книжного магазина я вышла умиротворённая, если не сказать — счастливая. Тяжесть с души ушла, и я готова была наслаждаться жизнью. Много ли человеку надо? Вот купила я два диска классической музыки и книгу, о которой мечтала,— и мир заиграл для меня прежними красками.
Сегодня Старый Новый год и мой профессиональный праздник! Если мистер Костяная Нога спрятался за своими комплексами и отослал прочь, это не значит, что я не могу отметить эти даты с Андреем Первотолчиным. Тем более его офис почти рядом — свернуть за угол и чуть-чуть пройти по центральной улице. Надеюсь, я вспомню, как его найти.
Я почти не плутала по этажам здания. Один раз заглянула не в ту комнату, а во второй раз попала в точку. Андрей был на месте. Выглядел грустным.
— Здравствуй, Андрюша! Вот заглянула к тебе — есть повод выпить. Даже два повода: Старый Новый год и наш профессиональный праздник. Мы же журналисты по образованию. А я — так и по профессии. Могу сбегать за шампанским.
— Есть и ещё один повод. Но о нём потом. А пока беги в магазин.
Вернувшись с бутылкой шампанского, я узнала, что у Сергея сегодня — день рождения. Ему исполнялся пятьдесят один год. Да, время летит. Впрочем, не могла же я ожидать, что ему будет тридцать?
— А ты каким ветром опять у нас?
Сказать правду я не смогла, почему-то не повернулся язык. И тогда я сочинила историю о том, что…
— У меня сестра с мужем приехали сюда на юбилей брата мужа. А живут они на Дальнем Востоке. Чтобы повидаться с ними, я и прикатила. Ещё вчера. Сейчас они уже улетели, а я отправилась на вокзал. Но прежде решила зайти к тебе. И удачно.
Эту историю я приберегала для СВ. Думала использовать её как-нибудь, чтобы мой приезд выглядел оправданным. Мол, не ради тебя, а с оказией.
Почему я соврала Андрею?
Ну в самом деле, не рассказывать же ему про СВ? Я выглядела бы последней идиоткой. И вообще, в тот момент мне было стыдно признаться в том, что я сломя голову примчалась к человеку, который пренебрёг мной когда-то.
И об этом знал если не весь университет, то весь наш курс уж точно. Не объяснять же, что он теперь — израненный жизнью солдат. Да ещё на костылях! Ха-ха!
Не смешно.
Но вернусь к шампанскому. Так себе напиток.
Затем мы пили коньяк «Хеннесси». Уже не вдвоём. Пришла двоюродная сестра Андрея с охапкой разноцветных шаров и какой-то мягкой игрушкой. Потом подошёл его друг-армянин. И пирушка удалась на славу.
Приправленная музыкой юности «По волнам моей памяти», она легко свернула мои намеченные планы. Ни на какой вокзал я уже не собиралась, хотя изо всех сил изображала уезжающую вечером даму. Я уже приняла другое решение.
И когда мы наконец всё выпили и расстались в самом лучшем расположении духа, я потащилась к СВ.
Город погрузился в густые сумерки, похожие на кисель. Ещё чуть-чуть — и плотная вечерняя тьма укутает мир как паранджой. Но она не страшна, пока город не спит.
Я шла мимо ярких витрин, в которых ещё жил Новый год. Одна витрина остановила меня: в больших стеклянных вазах разноцветным пухом лежали лепестки цветов. Я представила, как будет классно рассыпать их в печальном доме у СВ. Новогодний листопад из роз. Может быть, это скрасит настроение мистеру Депрессия.
Когда я добрела до его деревеньки, которая хоть и находилась недалеко от центра, но будто существовала на другом континенте, стало темно — хоть глаз коли. Фонарей не было. Желтели комнатным светом редкие окна. И всё же я без труда узнала его ворота.
И тут меня ждал удар.
Ворота были заперты. Вряд ли бы я смогла выбить замок. Но попыталась дважды подать плечом. В своей новенькой светлой шубке! Может быть, я вообще приехала сюда только для того, чтобы показать свою обновку. Чтобы СВ посмотрел на меня в ней и влюбился. И вот сейчас я могу растерзать нежную шкурку о занозистую твердь ворот.
Замок стоял насмерть.
Отчаяние и разочарование завертелись во мне в ритме полонеза Огинского. Но я дама упрямая. Если чего-то захочу — добьюсь. А я во что бы то ни стало хотела попасть к СВ.
Перелезть, конечно, не удастся. Забор и ворота были довольно высокими — я представила, как карабкаюсь в своей новенькой любимой шубке. Дама в постбальзаковском возрасте, которой впору внуков нянчить, лезет через забор к любовнику. Смешно.
Да, охота пуще неволи. А ведь поверху, кажется, колючая проволока натянута. Просто крепость какая-то, а не лежбище рака-отшельника.
И тут я вспоминаю, как СВ ещё в первый мой приезд говорил, что замок в воротах, в принципе, можно открыть любым ключом. Что ж, попробуем.
Главное — не отчаиваться.
Не знаю, сколько бы я ковырялась у этих чёртовых ворот, как вор-домушник в дебюте, но тут Судьба ко мне смилостивилась. Она прислала мне помощь в виде соседа. Его фигура вынырнула из темноты и спросила доброжелательно:
— Вы к СВ?
— Да, приехала из Красноярска, а попасть не могу.
— Давайте я попробую открыть.
У него это получилось довольно быстро. Замок поддался, и желанные врата в рай (или преисподнюю?) открылись. Счастливая, я поспешила к светящемуся окошечку. Заглянула в него. СВ сидел к окну спиной, не ведая, что через минуту к нему постучится незваная гостья, которая, как он, небось, считает, несётся на всех парах домой.
Свинья! Выгнать женщину в неизвестность! На вокзал! А вдруг поезда не будет? Или он пройдёт поздно ночью, а то и вообще утром?
Но тут мой взгляд упал на костыли, и гнев стих. В конце концов, он меня не звал.
Но тут очнулся мой внутренний голос: «Тем более должен был обрадоваться».
Никому он ничего не должен.
Ладно, пора стучаться в дверь.
А что же сказать?
Скажу: «Это я. Я опоздала на поезд».
Ведь не выгонит же он пьяную женщину на ночь глядя?
Представляю, как СВ «обрадуется». Эта мысль рассмешила меня, и я, подкреплённая алкогольной уверенностью, постучала.
— Кто там?
Ах, с какой эротической хрипотцой звучит любимый голос!
Ну, держись, СВ!
— Это я, дорогой. Я опоздала на поезд.
Жаль, я не видела выражения его лица. Может быть, оно было радостным? Голос, увы, не выдал никаких чувств.
— Заходи. Ты как ворота открыла?
— Сосед помог. Это судьба, дорогой. Ты должен смириться.
— Ты никак выпила?
— Да. Я зашла к Первотолчину, а у него сегодня день рождения. А потом я опоздала на поезд. Не идти же мне в гостиницу? Такие деньги тратить, когда у тебя есть свободная кровать,— пустилась я в объяснения.— Давай деньги на гостиницу, и я уйду.
Чистый блеф. Никуда я не собиралась уходить.
СВ закостылял из кухни в комнату.
«Сейчас принесёт деньги»,— предположила я. Можно подумать, я их возьму!
И точно. Мой благородный друг принёс тысячу рублей.
Мужчины — полные идиоты. Или мне так повезло.
— Вот и замечательно,— ворковала я,— теперь на эти деньги я откупаю у тебя одну комнату…
Я смотрела на СВ, и он мне показался удивительно красивым. И так захотелось, чтобы он любил меня.
Но мой внутренний страж прошипел: «Не будь дурой! На эти грабли ты уже наступала. Человек не меняется».
На этот раз я к нему прислушалась.
Вечер прошёл мило.
В полночь я рассыпала лепестки. Я подкинула их вверх, и они плавно опустились на пол. Казалось, что пролетела стая разноцветных птиц и потеряла по пёрышку.
СВ, конечно, заканючил:
— Ну, Аля, зачем нужно разбрасывать?..
Да, слон никогда не станет бабочкой. Маленький принц, кажется, об этом говорил.
Чтобы не разочароваться, никогда не следует требовать невозможного. Многие отношения между мужчиной и женщиной портятся именно поэтому. Довольно часто женщина, выходя замуж, ждёт от любимого того, что он ей дать не может. И он в этом не виноват, как не виновата стиральная машина, что не может мыть посуду или печь пироги. А глупышки всё надеются на чудо, скандалят, давят на мужей и так далее. В результате — ненависть, разбитые сердца и развод по-русски.
СВ нагибается и подбирает мой новогодний салют.
— А зачем они нужны?
— Ванну принимать. Ванна с лепестками роз. Красиво.
И тут меня ударяет воспоминание.
Мы со Стариком в ванне пьём шампанское. Вокруг нас плавают яблоки, апельсины и витает абсолютное счастье. Приличные остатки напитка, который шипит, как гусь, Старик выливает мне на голову. Струйки стекают по лицу, я слизываю их. А Старик выливает на меня ещё одну бутылку…
Видéние это мгновенно. Где хранится оно? И какой механизм приводит его в действие?
Я смотрю на СВ. Он мне нравится. Но он — не мой мужчина. Я понимаю это отчётливо. Грустно. Но так бывает. С ним я буду несчастна.
Если Старик был человек-Праздник, то СВ — человек-Горе. Наверное, он не виноват в этом. Из четырёх его жён ни с одной не удалось создать настоящую семью. А какая женщина подошла бы человеку-Горю? Может быть, женщина-Радость?
Ба, так ведь это я. Хватит ли моей радости, чтобы избавить его от горя?
Эгоистичный внутренний голос захихикал: «Как же, держи карман шире! Да его горя хватит не на одну женщину. Каждую превратит в миссис Несчастье. Опыта хватит».
Я вздыхаю.
А может быть, тепло, забота, терпение, нежность и ласка превратят этого холодного и сдержанного болвана в настоящего мужчину, который ответит мне тем же?
«Не будь идиоткой. Сама же говоришь, что стиральная машина никогда не сможет напечь пирогов»,— внушал мне мой личный воспитатель.
СВ курил в печь.
— Хочешь покурить травки?
— Травки? — переспрашиваю я, раздумывая.— А почему бы и нет? Давай.
Я затягиваюсь, успокаивая себя тем, что:
- –во-первых, никогда больше мне не выпадет такой случай,
и поэтому не стоит бояться привыкания;
- –во-вторых, многие творческие личности баловались
травкой;
- –в-третьих, могу же я попробовать это в… свои-то
годы?
Дым проникает мне в лёгкие и… ничего. Даже головокружения я не почувствовала. Затянувшись несколько раз, я разочарованно и облегчённо бросаю это дело.
СВ смеётся:
— Видела бы тебя твоя дочь! Как ты косячок смолишь.
Да, она моя дочь. Только моя. А ты болван.
Я в ужасе замахала на него руками.
— Я недавно по радио слышал передачу о судьбах людей,— заговорил СВ.— Свою историю рассказывала пожилая семидесятичетырёхлетняя женщина. Говорила о том, как всю жизнь любила одного человека, который всю жизнь принадлежал другой семье. И вот недавно они стали жить вместе. Жена его умерла, дети выросли, он одинок. И рядом он теперь с ней, но ей так горько, потому что не может дать ему молодой горячей любви…
— Да, грустная история.
А про себя думаю: если СВ решил намекнуть на наши отношения, так это сказочка не про меня. Я не любила его всю жизнь. Наша теперешняя встреча — ошибка судьбы. Или насмешка.
— Пожалуй, я прилягу, почитаю,— сообщает СВ.
Я устала, но мне жаль спать. Это будет потерянное время. Время, которое я могла бы провести с СВ, уйдёт на сон, то есть в пустоту, чёрную дыру.
— Можно, я посижу у твоей кровати?
Боже, я совсем спятила. Кто я? То ли сиделка, то ли любовница, то ли мать Тереза.
На душе покойно.
Я не терзаюсь оттого, что не лежу с СВ в постели. А, честно говоря, не отказалась бы.
— Можно, я полежу у тебя на плече?
Ответ мне известен заранее. Вопрос — это так, психологический тест.
— Аля, ну не начинай…
Господи, как хорошо, что я всё-таки не влюблена в него и что моё либидо крепко спит. Иначе моё сердце бы сжалось от боли. Его отказ кинжалом вонзился бы в мою душу и распорол её, как перину. Полетели бы от моей жизни пух и перья, а также рожки да ножки.
Мне становится смешно. Смех раздирает меня. Я не могу остановиться.
— О, прекрати это! — прошу я сквозь смех.— Что это такое? О Господи! Ха-ха-ха.
Смеялась я до слёз несколько минут. СВ смотрел на меня весело и мягко.
— Это от косячка тебя разобрало.
— Как ужасно не контролировать себя. Неужели смех — от травки?
— Конечно.
СВ опять уходит в книгу, а я прикрываю глаза. Всё-таки я устала. Может, пойти спать? Импотентское поведение моего больного очевидно.
Вспомнился Старик. Он уже жил в семье. Прислал письмо-загадку. О том, что лежит со сломанной ногой в больнице города Х. Я влюблена была до беспамятства. Как кошка во время течки. Чтобы отыскать его, мне пришлось обзвонить все больницы большого краевого города. Нашла, приехала. Утром и вечером я бежала к нему на свидание, как девочка-подросток. Хотя тогда мне было тридцать лет. Мы были окружены любовью, как Земля туманностью Андромеды. Мы в ней купались, как воробьи в пыли. Взгляды, прикосновения, поцелуи, слова — всё как во хмелю.
Я купила тогда себе и ему по сборнику сонетов Шекспира, и мы переговаривались с помощью великих стихов. Мы находили в них себя, свои чувства. И я не задавалась вопросом: любит ли? Это было очевидно.
Но с мистером Костяная Нога всё так сложно.
Интересно, он читает или делает вид?
Я смотрю на СВ. Всё-таки он красивый.
— СВ, ты очень красивый.
— Алина, ты напилась, накурилась, вот и мерещится чёрт-те что.
Я не перечу. На душе лёгкость необыкновенная. Это после смеха. А смех — вещь крайне полезная. Что там писала о нём моя любимая Кларисса Пинкола Эстес, чью книгу я так удачно сегодня купила? Я достаю «Бегущую с волками» из сумки, листаю и наконец нахожу нужное.
(СВ всё это время с интересом наблюдает за мной, как зоолог за обезьяной.)
«Смеясь, женщина дышит свободно, и такое дыхание может вызвать прилив несанкционированных чувств. Что же это за чувства? Оказывается, это не столько чувства, сколько средства, которые расслабляют и лечат чувства и часто помогают пролить сдерживаемые слёзы, или извлечь забытые воспоминания, или порвать цепи, сковывающие чувственную личность».
— И что ты читаешь? — не выдерживает и спрашивает СВ.
— О, это замечательная книга американского философа и психоаналитика Клариссы Эстес о женских архетипах в мифах и преданиях. Я считаю, эта книга должна быть настольной у каждой женщины.
— А, дребедень, значит.
— Я тебе сейчас дам почитать одну сказку из этой книги. Мне хотелось бы знать, что ты об этом думаешь.
Женщина-Скелет
(Из
книги Клариссы Пинколы Эстес «Бегущая с волками»)
Она совершила что-то такое, отчего её отец разгневался. В чём именно она провинилась, никто уже не помнит, только отец притащил её на берег моря и сбросил со скалы вниз. Рыбы обглодали её плоть и выели её глаза. Остался скелет, который подводные течения перекатывали по дну.
Однажды рыбак отправился ловить рыбу. Надо сказать, что многие в своё время наведывались в этот залив, но наш рыбак уплыл далеко от родного дома и не знал, что местные рыбаки стараются держаться отсюда подальше, потому что здесь водится нечистая сила.
И надо же было так случиться, чтобы крючок, заброшенный рыбаком, зацепился за ребро Женщины-Скелета. «Должно быть, на этот раз попалась большая рыба,— подумал рыбак.— Наконец-то!» В мыслях он уже прикидывал, сколько людей удастся накормить такой огромной рыбой, насколько её хватит, как долго он сможет отдыхать от своих обязанностей добытчика. Рыбак боролся с тяжёлым грузом, висевшим на крючке, а морская вода кипела и пенилась, лодка-каяк подпрыгивала и дрожала, потому что та, что лежала на дне, пыталась освободиться. Но чем больше она боролась, тем больше запутывалась в леске. Несмотря на все свои усилия, она неудержимо приближалась к поверхности, влекомая зацепившейся за рёбра леской.
Рыбак как раз пытался поддеть добычу сачком и потому не видел, как из воды показался голый череп, не видел поблёскивающие в глазницах кораллы, не видел ракушки, облепившие жёлтые зубы. Потом он обернулся, держа в руках сачок, и тут увидел Женщину-Скелет во всей красе: она свисала с носа каяка, вцепившись в него длинными передними зубами. «А-а-а! — вскрикнул бедняга, и от ужаса сердце у него ушло в пятки, глаза полезли на лоб, а уши запылали огнём.— А-а-а!» — завопил он и сбил её с каяка веслом, а потом начал грести к берегу как угорелый. От страха он не сообразил, что скелет попался на удочку, и совсем перепугался, когда увидел, что ужасный призрак следует за ним к берегу. Куда он ни направлял свою лодку, Женщина-Скелет не отставала; её дыхание собиралось над водой клубами пара, а руки тянулись к нему, будто желая схватить и утащить на дно.
«А-а-а-а-а!» — закричал он, добравшись до берега. Одним прыжком он выскочил из каяка и, сжимая в руке удочку, бросился наутёк. А кораллово-белый скелет, всё ещё обвитый леской, лязгая, запрыгал вслед за ним. Он на скалы — Женщина-Скелет за ним. Он через ледяную тундру — она следом. Он пробежал по мясу, разложенному для просушки, и разметал его в клочья своими сапогами-муклуками.
Неотступно следуя за ним по пятам, Женщина-Скелет подхватила несколько мороженых рыбин и стала жевать: ведь у неё во рту так давно не было ни крошки. Наконец рыбак добрался до своей снежной хижины, иглу, нырнул в лаз и на четвереньках прополз внутрь. Он лежал во тьме, задыхаясь и всхлипывая, а сердце стучало как бубен — самый гулкий бубен. Наконец-то он в безопасности, в полной безопасности, да, в безопасности! Слава богам, слава Ворону и изобильной Седне… наконец-то… он… в безопасности.
Он зажёг коптилку, и — о ужас! — на снежном полу ворохом костей лежала она: пятка зацепилась за плечо, колено застряло между рёбрами, нога закинута за локоть. Потом он не смог сказать, что это было: может, свет смягчил её черты, или всё дело в том, что он был одинок. Только в сердце его зажглась искра доброты, он медленно протянул почерневшие от сажи руки и, что-то ласково приговаривая, как мать, утешающая ребёнка, принялся распутывать рыболовную леску.
«Вот так, вот так,— сначала он освободил пальцы ног, потом лодыжки.— Вот так, вот так». Он трудился всю ночь и под конец закутал её в меха, чтобы согреть. Теперь все кости Женщины-Скелета были на своих местах, как положено у человека.
Он достал кремень и, отрезав часть своих волос, развёл маленький костёр. Время от времени, смазывая жиром драгоценное дерево своей удочки и сматывая леску из жил, он поглядывал на неё. А она, закутанная в меха, не говорила ни слова — не смела,— чтобы рыбак не вытащил её из хижины, не сбросил со скал, не разбил её кости. Рыбак стал клевать носом, забрался под меховое одеяло и скоро уснул. Бывает, что, когда человек спит, у него из глаз выкатывается слезинка. Никому неведомо, какой именно сон бывает тому причиной, но мы знаем, что этот сон навеян печалью или тоской. Так случилось и на этот раз.
Женщина-Скелет увидела, как в свете коптилки блеснула слеза, и вдруг ей ужасно захотелось пить. Позвякивая костями, она подползла к спящему и приникла к слезинке ртом. Эта одна-единственная слеза была как река, и она всё пила и пила, пока не утолила жажду.
Потом она легла рядом с рыбаком, проникла в него и вынула сердце, гулкий бубен. Села и стала бить в него с обеих сторон: бом-бомм! бом-бомм!
И под этот ритм бубна она запела: «Плоть-плоть-плоть! Плоть-плоть-плоть!» Чем дольше она пела, тем больше её кости обрастали плотью. Так она напела себе волосы, и зоркие глаза, и красивые полные руки. Напела себе лощинку между ногами, напела груди — такие длинные, чтобы ими можно было обернуться для тепла,— и всё остальное, что нужно женщине.
Когда всё у неё было на месте, она песней сняла со спящего мужчины одежду, забралась к нему в постель и тесно прижалась к нему. Она вернула обратно его сердце, гулкий бубен, и так они и проснулись — сплетясь телами, соединённые новой связью, доброй и прочной.
Конец сказки.
Пока СВ читал, я следила за ним. Прочитай и пойми, дурачок, что мы с тобой — как эти рыбак и Женщина-Скелет. Ты одинок, моя женская суть обглодана до скелета мужчинами-пираньями. Но мы можем помочь друг другу. Я мечтательно рисовала себе картины нашей идеальной совместной жизни…
— Чушь! Как вы, бабы, можете такое читать? — СВ отбросил книгу и уставился в потолок.
Да, рыбака из него не получится. Иди-ка и ты, несостоявшаяся Женщина-Скелет, спать в другую комнату.
Жаль, что у него две кровати.
Когда я уснула, из-под моих ресниц выкатилась горячая слеза. Должна была выкатиться.
Утро началось слишком рано, хотя я и жаворонок. Но я слишком поздно вчера легла спать и всё-таки накануне выпила немного лишку.
Так вот, утро началось слишком рано, с голоса СВ:
— Вставай. Сколько можно спать?
Я продрала глаза на окно. По степени рассвета время — около восьми. Ещё бы часок поспать. Зачем СВ будит меня?
— Мне что — пора уходить? — спросила я бодрым голосом.
— Шебурши по дому, раз приехала.
Ха! Я победила. Тигр ушёл в клетку.
Я натянула колготки, достала из сумки голубую рубашку своего брата и осталась довольна своим внешним видом. Женщина в мужской рубашке — это так сексуально! И хотя я не собиралась соблазнять СВ, выглядеть сексуальной всё же хотелось. В придачу, конечно, ко всем моим другим достоинствам.
СВ мой внешний вид не оценил. Или оценил? Он сказал язвительно:
— Чего это ты в неглиже расхаживаешь?
М-да, хорошее неглиже.
— Тебя смущает, что я в колготках?
— Нет. А тебя?
— Нисколько.
Но пошла и надела брюки, чтобы наказать СВ. Теперь он не увидит моих стройных ног.
Сначала я навела порядок на столе. Разложила всё по местам. СВ пристрастно наблюдал за мной, как будто не доверял мне как хозяйке. Смешно! Да я прошла такую школу, что с успехом могла бы работать домработницей. И всё же он зацепился. Я повесила разделочную доску так, что она одним боком оказалась поверх висящего рядом дуршлага. СВ тут же сделал мне замечание:
— Что, нельзя повесить аккуратно?
Я сразу поняла, в чём дело. Ни слова не говоря, я исправила ошибку. Меня разбирал смех. Большое дело, если досточка повисит криво. В другой раз я могу повесить её ровно. Разве это важно?
Да, сейчас замечание СВ меня смешит. А если представить, что он это делает изо дня в день?
— Ты всегда указывал своим жёнам, как делать?
— Ничего я не указывал.
Ладно, проехали.
Как девочка-сиротка у Бабы Яги, я безропотно выполняла все задания СВ. У меня было такое ощущение, что он специально ими меня запугивает. Но врёшь, меня не возьмёшь. Я девка деревенская. В детстве многое делать приходилось. И воду из колодца таскать, и комки угля топором разбивать, и печь топить, и дрова рубить.
И всё же огромные вёдра, из которых мне предстояло принести из колонки воды, меня слегка испугали. Я-то намеревалась с одним ведром сходить несколько раз. Но СВ подтолкнул мне и второе.
Ладно, справимся. Оказалось хоть и тяжело, но вполне по силам, если периодически отдыхать по дороге. Для себя я сделала ещё один вывод. СВ не подумал о том, что я могу сорвать спину. Хреново жить с таким мужчиной.
А с другой стороны, я вспомнила, как он увещевал своего сына Петю. Тот плакал и просился к матери, когда СВ привёл его и Ника к себе на «дачу» на выходные. Это было при первой встрече. Так СВ ему сказал: «Петя, пусть мама отдохнёт, поспит завтра подольше…»
Видимо, я не вхожу в круг заботы СВ. Ну и ладно, сама напросилась. Без обид — просто констатирую факт.
Я ведь друг.
— Итак, дорогой, что дальше? Какие будут указания?
Тимур и его команда.
— Давай попьём чаю, а потом ты сходишь в магазины и купишь всё по списку. Я сейчас напишу.
Этот чай мы пьём с утра. СВ намеренно голодает, чтобы очистить организм. В доме — шаром покати. Почти шаром покати. Есть небольшой кусочек сала, варёная свёкла и банка кабачковой икры. И две булки хлеба. Такая еда аппетита у меня не вызывала, поэтому я пью свой кофе с молоком. Этот тонизирующий напиток прекрасно отбивает чувство голода.
И всё же голод зажал меня в тиски, когда я отправилась покупать заказанное по списку. На Центральном рынке я долго бродила от закусочной к закусочной, не решаясь что-то съесть в таком неприличном для еды месте. Даже несмотря на то, что меня уже трясло от голода, я никак не могла пристать к какому-нибудь съедобному берегу. В попадавшихся мне точках тусовались субъекты, с которыми мне не хотелось находиться рядом и поглощать пищу. Да и все эти сосиски в тесте, гамбургеры, бутерброды, пирожки не воодушевляли, а отталкивали. Наконец я забрела в кафешку, где предлагали пельмени и манты. Там было опрятно, за столиками сидели двое молодых ребят и одна женщина. В таком обществе уже можно было поесть более или менее комфортно.
Пельмени с бульоном просто подарили мне второе дыхание. Эх, хорошо! Теперь можно взглянуть на список. Два-три килограмма рыбы для Кешки (куплю два килограмма, я всё же не тягловая лошадь!), стиральный порошок, три рулона туалетной бумаги (это сойдёт, бумага лёгкая), два пакета краски (для покраски Петиной курточки. Совершенно непонятная мне процедура) с подробным описанием, где их найти, ведро пластмассовое с указанием купить у китайцев на «Шанхайке», бисептол — для лечения гайморита.
Купила я всё, кроме стирального порошка. По дорогой цене я приобретать его не стала: не то чтобы опасалась выговора от СВ, а скорее — чтобы ему угодить. Мне показалось, он скупится на такие покупки. А так как дешёвый мне не встретился, последний пункт списка оказался невыполненным. Впрочем, с ведром я тоже своевольничала — купила в обычном хозяйственном магазине. Буду я ещё искать китайцев!
СВ к этому и прицепился. Размер ему ведра не понравился, всего десять литров. У китайцев вёдра побольше раза в два. Но меня его придирчивость не раздражала, а забавляла. Может быть, потому, что я знала: вечером уже буду ехать домой. Впрочем, мой гипсоногий друг ворчал недолго.
За время моего отсутствия он вымылся и постирал. А ещё кочевряжился по поводу моего приезда! Ишь какая от меня польза — сколько воды наносила. И ещё принесу. Вёдра-то опять пустые.
СВ опять пригласил попить чаю.
Пожалуй, можно взять тайм-аут. Если не полежать, то хотя бы посидеть расслабленно. Спать хотелось до изнеможения. Вагонная полка в купе фирменного поезда стояла у меня перед глазами, как видеокартинка. Я только и мечтала о том, как зайду и упаду на своё место. И сразу засну. Под стук колёс! Вот блаженство.
Но прежде ещё надо вымыть полы и наколоть дров. Последнее задание Бабы Яги — Костяной Ноги, а вернее, Дяди Яги, меня напрягало. Нужно было расколоть топором довольно большие и тяжёлые сосновые чурки. К тому же они были явно не сухие, значит, процесс разделения их на части предстоял героический. Я с утра проходила мимо них с некоторой тоской в душе, понимая, что мне с ними не справиться.
Чай я заварила ещё утром по команде СВ Он только достал из своих закромов мешочек с какой-то травкой и добавил щепотку. Получилось вкусненько. Теперь мы разбавляли эту заварку кипятком и наслаждались приятной истомой, которую дарил напиток. О чём-то говорили, таком несущественном, что и не запоминалось.
В разгар чаепития на Провиантской (так называлась улица, где проживал дом СВ) раздался телефонный звонок.
— Да,— ответил СВ и весь превратился в слух, прямо как собака, готовая выполнить любое указание хозяина.— Конечно, Оля, я смогу. Не беспокойся, я поживу с ребятами. А когда ты уезжаешь? Шестнадцатого? А приедешь? Ну всё, договорились.
— Это моя Оля звонила,— начал пояснять он, хотя и так было ясно. Дал повод моему внутреннему голосу фыркнуть: «Моя Оля!» — Едет в командировку в Москву на неделю, просит пожить с ребятишками,— сиял, как ёлочная игрушка, счастливый отец.
— Вот и замечательно,— обрадовалась я,— уеду со спокойной душой. Всё-таки городская квартира — более подходящее место для человека со сломанной ногой. Как удачно всё складывается!
«Она могла бы сразу позвать его пожить до тех пор, пока нога не заживёт. Всё-таки это его квартира»,— сделал замечание мой внутренний оппонент. На этот раз я с ним согласилась.
СВ выглядел взволнованным. Переживал эмоциональный стресс. Он востребован семьёй, и это его воодушевляло куда больше, чем мой приезд. Для мужчины быть нужным более естественно, чем принимать помощь. Наверное, именно в таких случаях они чувствуют себя сильным полом. А я подчеркнула его беспомощность и тем самым уязвила его.
Стоп, стоп! Если так рассуждать, то сочувствие и забота — лишние понятия в отношениях с мужчинами. Наверное, всё же сильный мужчина, которого не мучают комплексы, примет помощь женщины как должное, понимая, что и он поступил бы точно так же.
Сделав такой вывод, вздохнув, непонятая, я взялась за мытьё полов. СВ прилёг в своей комнате. Брюки сковывали мои половые движения, и я сняла их.
— Если будешь выходить из комнаты, то знай: я в одних колготках. Мне так удобнее,— крикнула я моему скромному другу.
Погрузившись в процесс, я не сразу почувствовала, что за мной наблюдают. СВ жадно смотрел на меня. Я не сразу поняла этот взгляд. Кажется, его возбуждал вид женщины, моющей полы.
Не кажется, а точно. Я вспомнила случай из нашего студенческого прошлого. Я так же мыла полы в его доме, и дело закончилось постелью. Это воспоминание накрыло меня лёгкой сексуальной волной. Я не позволила окунуться в неё с головой. Сексуальность — вещь естественная, и нет никакой заслуги женщины в том, чтобы произвести на мужчину соответствующее впечатление. Физиология — не более того. Покорить сердце мужчины — вот достойная задача настоящей женщины.
Я сосредоточилась на мытье полов. И тут проскрипел голос СВ:
— Почему у тебя такие мокрые полы? Вытирать надо лучше.
— Я здесь ещё не вытирала, а только намочила.
— А я так не мою.
— Значит, ты просто их протираешь.
Вот какой половой разговор у нас получился.
И всё же его взгляд жёг меня. Я не могла освободиться от ощущения, что он съедает меня глазами.
А может, я всё это выдумала? Что по этому поводу думает мой внутренний голос? Удивительно, но он молчал. Спит, холера, когда так необходимо его мнение.
Я выскочила на улицу, вдохнула холодного воздуха, который несколько отрезвил меня. Нельзя поддаваться этому чувству. Никаких надежд. Это память тела и не более. Сосредоточимся на мытье полов. И потом, мне скоро отправляться на вокзал. Отряхнувшись от нежданных эротических иллюзий, я вошла в дом.
Едва я успела домыть пол, как в дверь постучали. Вошёл здоровый парень.
— А, Серёга, заходи! Ты вовремя. Наруби мне дров, будь другом.
Я обрадовалась. Проблема решилась без моей помощи.
— Какие разговоры?! Я сейчас, мигом!
— Да ты погоди, чай сначала попей.
Мы пили чай втроём и молчали.
Я устала. Не от работы. Душа страдала, а это тяжелее физических нагрузок.
Стрелки часов приближались к четырнадцати ноль-ноль. На это время я наметила свой уход на вокзал. Фирменный поезд Томск — Москва отбывал в шестнадцать пятнадцать.
Я чувствовала себя чугунной бабой, которая не может пошевелить своими чугунными ногами, чтобы встать и начать собираться.
Ещё подлила себе чайку, благо заварник стоял на столе. СВ переговаривался с Серёгой, но я не разбирала слов. Я сосредоточилась на себе. Ещё немного, и я встану.
Миссия невыполнима? У меня железная воля.
Я встаю и иду переодеваться, складываю вещи. Может, оставить здесь свою рубашку? Она будет напоминать СВ обо мне. И всё же решительно запихиваю её в сумку. Оставим сентиментальность в прошлом.
— Ну что ж, мне пора.
— Я провожу тебя,— сказал СВ, добрый оттого, что наконец-то избавляется от незваной гости.
Я не стала удерживать его, хотя, наверное, для человека со сломанной ногой это подвиг.
Я шла к воротам, как по «Зелёной миле». Он костылял за мной. Я ничего не ощущала. Вместо меня из ворот вышла оболочка.
— Спасибо, что приехала.
Я всматриваюсь в его глаза. Они пылают чёрным огнём, в которых светится… любовь? Глупости! Влюблённый мужчина ведёт себя иначе, даже если нога у него в гипсе.
Поцеловать его?
Да ну его к чёрту! Он не сказал мне ни единого нежного слова.
И всё же я посылаю ему воздушный поцелуй и решительно ухожу. Не оглядываюсь. Нет, я больше не вернусь сюда. Мне ясно дали понять, что я не нужна.
Ноги ускоряют мой ход. Я — одна большая страдающая душа. Душа, убегающая от боли. Перед глазами всё ещё стоит СВ. О чём говорил его взгляд? Да почему я должна это разгадывать? Для чего тогда человеку дан язык? Одно слово, одно прикосновение — и всё стало бы на свои места.
Если бы он сказал: «Иди ко мне…» — я задохнулась бы от счастья.
Сейчас я задыхаюсь от боли.
Я несусь, как парусник. Сейчас сверну за угол, и мне станет легче. Угол отрежет меня от него. Боль гонит меня, глаза слепят слёзы. Я выскакиваю из-за угла, как пробка из шампанского…
Огромная чёрная боль сшибла меня, как собаку. Почему-то эта боль имеет очертания автомобиля. Странно. Она расширяется, рвёт меня на части, давит на мозги так, что кажется, будто я теряю сознание и лечу по длинному тёмному коридору. Лечу, лечу…
И вдруг боль отпускает. Я чувствую необыкновенную лёгкость, как будто я птица. Как будто я всегда была птицей и летать для меня так же естественно, как человеку ходить. Я выныриваю из коридора в ослепительную небесную голубизну. Я лечу над домами. Я вижу двор его дома. Я вижу СВ.
СВ всё ещё ковыляет от ворот. Несчастный, как вся его жизнь. Дорожка скользкая, будто на ней разлили кисель. Ещё не хватало упасть. Только я об этом подумала, как костыль у него подвернулся, заскользил, и СВ плавно повалился на бок.
Я рванула с высоты полёта к нему. Обняла своими крыльями-облаками.
По его небритым впавшим щекам катились слёзы. Он повторял, сжав голову руками: «Господи, как же я люблю её. Господи, как же я люблю её…»
Моя нежность перелилась через край и упала на СВ.
«Я с тобой, дорогой! Я с тобой!»
Вот такой сентиментальный конец придумала я, пока, живая и здоровая, бежала до трамвайной остановки. И так мне было жаль себя и СВ, что сердце разрывалось на части от боли, а глаза — от наворачивающихся слёз. Я была уверена, что люблю этого совсем не подходящего мне человека.
Воля к жизни. С Шопенгауэром не поспоришь.
— Не бойся, я вернусь к тебе. Я обязательно вернусь…— шептала я всю дорогу.
А вернусь ли?