Опубликовано в журнале День и ночь, номер 2, 2015
Сплошь нависшие
грозовые облака
всё ближе, ближе…
Ежели бежевые
с синим, то к урожаю!..
И то Путь Млечный.
Звёзд дальних мак. Остра как —
логика костра!..
Полова мыслей. Трепет.
Чешет… ночное. Лепет…
Евгений Казанцев
Вчера был на кладбище. Навестил отца и брата. Царство им Небесное.
Быстро шагаю по набережной Кана. Вниз по реке. Она — справа от меня. Приток Енисея. Рад прицепиться к местности и следовать. Что вполне даже естественно. Такова уж природа человека: привязанность, увы,— слабость наша. Хлёсткая слабость. Кан в этих местах извилист. Меня настигает свободно плывущее по течению, свалившееся где-то выше в предгорьях Саян хвойное дерево. Возможно, кедр… Вот она, свобода!.. Невольно прибавляю шаг, но тщетно — отстаю, отстаю!..
Правый берег — сопки, опушённые хвоей и листвой. Пятнами. Лиственный лес светлее. Левый, по которому я и следую,— более полог, низок, но сами откосы круты. Вóды реки где-то внизу волнами мельтешат-переливаются — синим, голубым… Верхушки тальника высунулись и смотрят на наш прекрасный, белых стен потаёжный Зеленогорск. Вот и я гляжу и шагаю, шагаю и гляжу. Путь. Наша жизнь частная — цикл при циклах… О, ветер с Лысой горы пыль сметает!.. Но вскорости стих… явленьем природы.
Бабочки порхают, вижу, стрекозы. Вижу — катает жерёбая кобыла маленьких детей на своей покладистой спине… отстаёт от поезда…
…Паровозик — с дизельным мотором (выхлоп газов — в «толстую трубу»!), но совсем как настоящий. Мечта!.. на лавочках вагончиков чинно восседают детишки. Слáвны, глазеют, зырят — сказали бы раньше. Та лошадочка себе, не коза, «помётывает»… свой хвост приподняв. Маменькин сынок остановился, глядит: «Раз, интересно».
А вот впереди меня мальчишка-лучник пульнул в сторону реки!.. Даже издалека вижу, что стрела — так себе, с пробкой вместо железного-то (!) наконечника. Она хоть и недалёкого полёта, но, вижу, всё же перемахнула через чугунную ограду и приземляется в гуще перепутанного ледоходами тальника. Жарко. Расстёгиваю ворот рубахи. Малыш хнычет. Порывается вслед за стрелой, но мамка — ох уж эти мамы — его удерживает:
— Куда ты? Сорвёшься!..
Пришлось выручать.
— Спасибо скажи.
— Спасибо.
Иду и рассуждаю: «Ну, этот-то малыш розовощёкий — ещё куда ни шло, ладно. Но ведь и старшенькие-то мальчики — позорище прямо. В войну-то, упаси Бог, мы бы со смеху на животах катались. Нет, вы только посмотрите: ну что это за лук? Разве это оружие?.. Полихлорвиниловый какой-то, тьфу!.. Или, точнее изречь, ещё того не тошней».
Не этого, а того… из моего детства… Не хвастаясь, скажу, а что было, то было. Нет, в нашем детстве было совсем по-другому.
Вот, например, стрелы… делается это так: из консервной банки выстригаешь косыночку… В наше-то время и пустые консервные банки, по мальчишеским ценам, дорого стоили — попробуй отыщи! Сгибается пальчиками эта жестянка. Помещается на торец чурбака, или там на полено, или на ступеньку крыльца — без разницы. Берётся самый что ни на есть большой гвоздь, лучше чтоб не фабричный, а найдёныш кованый, и вокруг его острия молоточком, аккуратными ударами сужается, закругляется крохотный, но жёсткий вымпел этот… Подклёпывается сама пика… а потом…
Ну уж ладно, как изготовить почти боевой лук, рассказывать не буду, но скажу: могли!.. И поверьте на слово, они, эти луки, нами напружиненные, забрасывали стрелы на восемьдесят-сто метров!.. а в вышину могли достать коршуна, парящего по-над низкими тучами перед самой грозой. Без хвастовства скажу: в самого коршуна, в воздухе крыльями распахнутого, попадать не удавалось, но этот планер-планерист от стрелы, мной пущенной с земли, в небе шарахался!..
Вот он, лёгкий на помин, заштатный завсегдатай — по-над крышами девятиэтажек, проверяющий… в том числе верхние балконы. Смотри, какой он огромный, с орлом спутать можно! Природа подделок не терпит. Эх, а красивые же всё-таки места!.. вокруг нашего Зеленогорска!.. Постой-покрутись, посмотри, полюбуйся!.. Правда же?..
Прекрасны цветы на клумбах. Пестрота. Шашлыки жарят. Дымком пахнуло. За столиками под цветными зонтами… припеваючи!.. И ведь не новые русские, а обычные горожане…
А вот, например, рогатки… Уродство какое-то пластмассовое!.. А ведь рядом такой тальник вдоль берега, чуть повыше рогозы,— ну, брат!.. Не будь я тогда Женькой-детдомовцем!.. И можно выбрать себе рогатку-то по руке!.. Ножичек вытянул из кармана в штанине и… А здесь… слов нет, ну просто беда с этой цивилизацией… Богу неугодной… Вот оно, пожалуйста вам, наглядное пособие: мальчик четырёх лет, не больше, в сопровождении и под руководством своей мамочки, держит в ручонках огромную пустотелую рогатину! Резинка — умора, из пажей штанишек, не иначе! Вот он, всерьёз осваивающий законы природы, растянул, и — пшик: шарик от пинг-понга вырвался из корзиночки, для него предназначенной, и медленно так полетел куда-то вправо, совсем не туда, куда наметил малыш. А ведь заросли тальника рядом: что бы, казалось, не сделать рогатку из него? Да кто бы подсказал, помог!..
А вытянутым телом стрелы нам служила камышинка трёхступенчатая. Вот же она — рукой подать, рядом!.. Камыш должен был быть выдержанным, не молодым!..
Шагаю. Помалкиваю. Воздух чист и прозрачен.
«Дойду до острова-клина, рассекающего воды реки на две почти равные доли»,— думаю. Чуть сзади везёт, сопит себе в две ноздри лошадочка та.
Мамы, папы и дети, дети счастливые. И такие уж они милые да хорошие, дети-то!.. Так ли, не так ли… надо поглядеть. Посмотрим, поживём — увидим.
Перспектива…
Кусты акации. Пчёлы донимают их цветы. Нектар сосут и пыльцу собирают. Вихрь!.. кем-то взвинченный… Вот хапуга!.. Локоны берёзки податливы, стан белый… Лето! А внизу — Кан стремит свои воды волнительно так. Лето!! Лето же, лето!.. Вот встречные люди пройдут — и сниму рубаху… Бестолковый дог не уследил, в какую сторону палку метнул хозяин… О, родственник-пёс!..
Какой-никакой, а праздник: День пограничника. «Зелёные береты» пошатываются, словно тарелки НЛО, мне навстречу:
— Здорóво, дед!..
Ответно и я тоже… До ночи далеко, а пограничники уже на взводе. Выстрелы!.. Оглядываюсь. Невольно… Звёзды!.. Звёзд-то, звёзд-то!.. среди бела дня… проливным дождём разноцветным — фейерверк! Что будет ночью!..
Вихрем… к порогам в верховье — лодка… Гребной винт, покровитель!.. неистово ворчит, слышу.
Всё тот же вечер. Всё то же лето. Солнечные лучи отражаются от стёкол окон дома напротив… Но, видимо, стало прохладней: пиджаки деды уже надели. Я в своей квартире. Дома. Если так можно сказать: свободен как ветер… но поужинать не мешает… День затухает.
Смотрю в своё давно не мытое окно. Несколько мальчуганов, старший из них в красной рубахе, донимают полоумного. Гонятся за ним. Кидают камнями и тем, что под руку попадёт… А он длинный, тонконогий такой, как на ходулях. Как журавль-подранок вроде, шарахается, машет невпопад ручищами своими… А пацаны окружили… забегают вперёд, пакостники, и плюют. Плюют! Чертенята!.. стараясь попасть в лицо божьего человека… Хоть опять выходи из дому и выручай… Завариваю «Императорский». Китайский. Ужин.
Позже, когда уже совсем стемнело и на небе стали накапливаться звёзды, я вышел всё же на улицу. Пограничники («ракетчики»!), видимо, внедрились, рассредоточились по городку нашему, окружённому со всех сторон довольно высокими и крутыми сопками.
…Взорвалась,
миг — гроздьями звёзд,
ракета!..
Выстрелов не было слышно, но души разноцветные падали, гасли…
И тут мне вспомнилась одна история-поступок. Острые звёзды, на землю падающие… метеориты. До чего же ты, Мир подлунный, очаровательный, заколдованный, что ли, Боже мой!
Мы в ночном… Цветут акации… Балаган. Мы — детдомовцы. Мальчишки… Мой родной брат, Вовка Казанцев,— где-то там, в спальне, под одеялом. Меня зовут Женька. Будем знакомы. Вовка на три года младше меня и ещё как бы не дорос до такого ответственного дела. А нам тут — лафа теперь, воля!.. Костёр-язычник — что надо, до неба достаёт! Засверкала первая звёздочка…
Куст жимолости. Сизая тьма ягод. Не гроздьями, но россыпью.
На объеденье завтра? Как бы не так!.. таится. Ночь. Звёздно. Редко падают метеориты. Встречно, как из-под наждака — вниз (вверх), костёр искр!.. Где низ, где тут верх в заколдованном мире — пойми попробуй…
— Ну, попробуй… Испеклась?..
— Испеклась! Уже — как репа-парёнка.
Ужинаем.
— Сядь! Что ты торчишь-то?..— это Ротермиль.— Женька, тебе же говорят: чо толчёшься?
— Горяченькая…
Витька Нестеров и Колька по кличке Арбуз загружают в костёр на прокалку высушенные глиняные шарики — «пули» к рогаткам… Про запас загрузили — их уже полные карманы, но ведь и расход, надо сказать, большой: мало ли в кого метить можно? В сокола, в вора, в зубра, может. А что?! Например, ту же ворону-воровку возьми на прицел или сестру её, сороку. Да мало ли в кого… придумать… подвернётся под руку если… Хороши эти шарики калёные скудельные, увесистые и при общественных драках, пока — издалека, когда «деревенские» на нас, «детдомовских», наседают. Не верите? Время-то суровое — сороковые. Сходимся где-нибудь возле школы, обиженные и обидчики!.. пойми попробуй, кто из всех кто. А школа-то, ёшь твою мать, одна для тех и для других — воистину… Костёр горит, пылает! Весёлый.
Проверяют, подёргивают за кожанку свои пращи с узенькими удобными таловыми рогатками. Резина тяжей — вырезана из маски боевого противогаза, хорошо, упруго тянется-сокращается!!.. Метко бьют пацаны, почти без промаха.
Насытившись и отвалившись от костра, Ротермиль, стоя на коленях, начал донимать таловым же прутиком чёрного жука обтекаемой формы с жёсткими, плотно прижатыми, как вроде приклеенными к тельцу, хитиновыми крылышками. Быстроногий жучок этот уклонялся, уклонялся, увёртывался, терпел, убегал, преодолевая наспех придумываемые проказником препятствия, и вдруг изловчился, выбрал момент, приподнял попу — да и выпустил под большим давлением тонюсенькую, но очень вонючую струю прямо в глаза и нос хулигана!..
— Фу, гадость! пакость,— возмутился мальчишка, утираясь шершавым рукавом бушлата.
А жук-хитрец, пехотинец, тем временем устремился в темноту ночи, от костра подальше. Мы засмеялись.
Скота знакомые силуэты еле вырисовываются. Особи, спасаясь от мошкары, самоорганизовались, расположились на ночь вокруг того же костра под покров — дымовую завесу. Два мерина, Сивка и Бурка, спутанные, семенили. Изредка подпрыгивали. Пара молодых, но уже мало-мальски обученных быков тоже была ещё на ногах, три коровёнки — те уже улеглись, пыхтят и смачно пережёвывают винтообразно нахватанную за день, каждая своим подвижным языком, траву. Мирно подрёмывают. Дышат. По всем правилам: через влажные ноздри.
Налопавшись от пуза, мы разместились поудобней вокруг баловня-костра и стали рассказывать друг другу разные страшные истории. Кто что знал. Игнат таинственным шёпотом, широко раскрывая глаза,— про ведьму. Икает даже… Про её якобы страшные колдовские проделки:
— Я с ней столкнулся на могилках. Шёл с уздечкой через кладбище за Сивкой мимо вороньих гнёзд на Солнечную поляну. Мне надо было, луна…— он стоит на четвереньках, лицо веснушчатое, испуганное…
И хоть детдом и был отдельной державой в деревне Боголюбовке, мы все наверняка знали, что эта ещё не так уж и старая, худющая тётка юродивая, про которую он говорил,— ведьма, настоящая колдунья. То, что ведьма, по ней сразу было видно. И при нечаянной встрече сторонились или даже обходили… мы её, понятно. Слушаем, ужасаемся, верим…
Где-то гремит война… Вспомнили про свои тугие луки и острые стрелы. Ночь. Тьма, куда ни глянь — глаз коли!.. Плохо ли, хорошо ли — детдом был гнездом нашим…
Луна-глыба ещё не взошла. Шорохи…
Занялись экспериментом. Мир слухами полнится. Наслышаны уже были про «катюшу»-то, про ракеты-то, и самим нам не терпелось внести свою лепту. Интересно… в освоение нового оружия. Банки консервные из-под американского мясного паштета (помощь!) мы с собой прихватили, и два комка серы кристаллической из школьной лаборатории — вот они!.. Не говоря уж о стрелах и луках и всей мальчишеской «сбруе»: ножичек вот на привязи в кармане-конуре, кресало (огниво), баночка с проваренным сухим трутом, кремень!.. и тому подобная необходимая мелочь, не мода, нет, оправданная нашим жизненным укладом.
И вот мы эту серу — в баночки, а баночки — на угольки, которые, не очень-то и усердствуя, сделали содержимое текучим!.. Ничо, чинно. В эту жидкую субстанцию мы и окунали наконечники. Вот таким образом и наращивали, намораживали, так сказать, эту кристаллическую серу на холодные стальные наконечники стрел…
Такое небо! чёрного бархата!.. Я ещё такого вовек не видел!.. Над балаганом на случай дождя — шатёр!.. дырочки — звёзды!.. Да, мы стреляем!.. эко мужское племя наше… Ночь колдовская. Такое чудо. Салют! Фейерверк!!.. С неба сыплются искры. Альты мальчишек — возгласы восторга!.. Тьма. Тишина леса.
Натешились.
— Ведьма, колдунья!..— шепчет испуганно Игнат. Пятится в кусты.
— Да, нет, это тебе показалось, Володин! Ты что, помешанный на ней, что ли?..— выдавливает из себя кто-то из мрака ночи.— Тебе со страху померещилось, пуганая ты ворона, Игнат. Это же куст, куст, я же вижу!.. Ха-ха-ха!.. конечно…— и — осёкся!..
…Она, она, змея подколодная, приближается. Вот она уже в зоне освещения. Как пьяная… Теперь всем ясно: ну да, колдунья!..
Мы вскакиваем и выставляем перед собой наши тугие, почти боевые луки. Стрелы их с прежде утяжелёнными (намороженными в костре) кристаллической серой наконечниками. Набалдашники разгораются, разбрызгивая в разные стороны искры!.. Зырим!..
Ведьма прямо из кромешной тьмы — на нас быстрым шагом по просёлочной, не наезженной, заросшей небольшой травой дороге. Смотрит не под ноги, а именно вверх, будто звёзды считает. Театр, да и только, представление. И хоть бы тебе раз споткнулась!.. Топ, топ… Дорога пролегает в двенадцати шагах от бивака. Мы шарахаемся, пятимся, стреляем в неё из луков, но эта колдунья идёт на нас, раздавая грудью темноту!.. На ощупь каждый из нас вновь наставляет пя́точку стрелы на тетиву, и мы, вздымая луки, подтягиваем каждый свою струну-тетиву, храбрецы… к лицам, носам своим и навскидку выпускаем по второй стреле в ведьму же, азартно:
— Нá тебе, колдунья, получай!!..
Стрелы, разбрызгивая искры-мигалки, проносятся близко, почти задевая ведьму, с шипением и даже свистом. Но всё мимо да мимо остолбеневшей женщины!.. нищенки.
И… тут она не выдерживает, кричит благим матом и бежит прочь от нас по дороге, удаляясь от Боголюбовки в сторону поля.
Одета, сволочь, в мятое… в темноту же!.. можно сказать. Давно, видимо, не мытые её длиннющие волосы-космы распущены и мотаются из стороны в сторону. Рот сжат. Жуть берёт… Мы настигаем, окружаем, осаждаем, как пигмеи мамонта. Она неестественно для человека, понятно, словно ветряная мельница лопастями, вертит-машет… невпопад ручищами своими, как бы отбиваясь. И вдруг начинает уже по-человечески, по-бабьи так, жалостливо-жалостливо причитать. Плачет горькими слезами!.. притворяется, змея, знаем!.. При тусклом свете звёзд мы видим, как что-то непонятное, жидкое и кашеобразное, стелется за ней по траве!.. Но мы — в погоне!.. Колючие взгляды наши!.. Тупо гоним… как зверя.
Преследуя, довольно яро пуляю и я тоже… Безветренно. Искры — вразмёт!.. по сторонам — тьма леса, сверху — звёзды!.. Из ковша Большой Медведицы льются на наши горячие головы, студят их.
Ведьма втягивает в плечи голову, оборачивается… и снова замахивается, теперь уже на меня лично!.. Глаза её горят. Отстаю, ошалелый…
Волосы — копны соломы. Искрящиеся стрелы ещё летят, но, к счастью,— всё мимо да мимо. Так надо, видимо. Небу так надо.
— Ах ты же, сука!..— Игнат.
Ведьма испуганно оглядывается и… прибавляет ходу. Но мы, настырные, вдохновлённые её бегством, прищуриваемся, стреляем, стреляем этими трассирующими! Огненно брызжем. О!.. боеприпасы на исходе. Но Колька-то и Витька мечут немо из пращей (рогаток!) прокалённые кáтушки глиняные окаменевшие. Их — полные карманы! Эти-то комочки, пожалуй, цели достигают и во мраке ночи!.. пацаны из рогаток стрелять умеют!!..
Так!.. так!.. так!!! Вот так. Вошли в азарт…
Может быть, и на фронте там наши отцы, старшие братья так же лупят фашистов? Нет, так не должно быть…
Боеприпасы кончились. Бежим к костру, хватаем каждый по горящей головёшке и… ещё вдогонку! Несуразные беспризорники, неуёмные. Кинокартина!.. Вовка Ротермиль впереди, с поднятым, пылающим над головой древком.
— А-а! на тебя дрисня напала, дрисня напала!..— от испуга, перешедшего в дикое воодушевление, визгливым голосом вопит во тьме…
Рота… наш шут гороховый.
Прекратив преследование, шумно возвращаемся, чумазые, с пылающими щеками. Возбуждены, склонны считать себя победителями. Розовощёкие. Обугленные, чуть вспыхивающие швырки бросаем в почти потухший, раздёрганный, разорённый костёр. Трофеи?..
Приходим в себя вроде… и я обтираю… и пацаны (ха-ха! — отнекиваются) — о траву свои запачканные ступни ног, склоняясь то вправо, то влево… и так, и этак… постепенно успокаиваясь, посмеиваясь над собой. Сопляки. Под Большой Медведицей…
А лошади пасутся себе, будто не слышат, совсем не обращая на нас внимания. Коровы и быки жуют, жуют…
Эх, чертенята. Лица мальчишек, вымазанные сажей, действительно чертовски похожи на бесенят… они в нас вселились будто… Пока на время…
И… сразу как-то вдруг умолкаем. И почему-то даже смущены… Вспомнили про… тех, кто в окопах.
С той стороны, куда умчалась колдунья, стала всходить полная луна. Сделалось немножечко светлей. Звёзды чуточку потускнели. Но темнота ещё властвует.
Жмёмся друг к другу. У шалаша вздыхает о чём-то лошадь. Ночь…
Встал на колени и дую в угли, дую… валежник сверху.
Опора — локти. Горят. Заря над самым лесом.