Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2015
* * *
К.
Д.
Из мельтешенья улиц окружающих,
из блеска фар, и лязга, и мороза
приблизилось ко мне лицо дрожащее
из звяканья холодного хаоса.
Возникло, и придвинулось из тьмы,
и, скорбное, склонилось безголосо…
Два хрупких глаза, пряди седины —
из звяканья холодного хаоса…
И я не знал: любовь то или жалость
меня свербила, ввинчиваясь тонко.
Её душа к моей душе прижалась,
как в январе в подъезде собачонка…
А дальше что? Шесть лет неразберихи.
И если всё собрать — неделя счастья.
Потом она забыла эти миги,
ушла в хаос, чтоб больше не встречаться…
И я не знаю, как теперь отделаться
от памяти, в которой тот мороз,
в которой та немолодая девочка —
два хрупких глаза, брошенных в хаос.
Внутренний диалог
— Ну
куда ты, драный, полупьяный?
Старый пень, что у тебя в мозгу?
— Я без этой женщины туманной,
как без сердца, выжить не могу.
— Это ты-то? Плут непостоянный!
Идиот, о чём ты говоришь?
Стал облезлой мрачной обезьяной…
До золы, до тлена прогоришь!
Безнадёжней будь и откровенней.
Выбрось всё, все узы разорви!..
— Но без этой женщины осенней
нет мне в жизни счастья и любви.
Всё пропало… Кувыркаясь, в бездну,
словно птица сбитая, лечу…
Я без этой женщины небесной
выжить не могу и не хочу.
Загулы
В голове мельтешенье и гул.
Рук дрожанье, дрожание скул.
Тьма и скука сей жизни недлинной…
И ныряешь в кромешный загул,
чтоб потом возвратиться с повинной.
Так обрыднет питьё, и бабьё,
и дружки… От тоски не избавлен,
возвращаешься в стойло своё,
полусогнут, разбит и раздавлен.
А в башке — полудурь, полусон…
Ничего не достичь полумерой…
И скребётся в ночи Паркинсон,
и Альцгеймер стоит за портьерой.
Блесна
Вот тела твоего блесна
в последний раз блеснула ночью.
Теперь мне суждено познать
страшнейшее из одиночеств.
Теперь дорогами пойду
искри́вленными и порожними,
пойду вышагивать в поту,
из будущего делать прошлое…
И рухну… Руки протяну.
И прокляну дороги длинные,
прокрикивая тишину
твоим полуушедшим именем.
Северные леса
Подниму от дороги глаза:
вот стоят, озабоченно-хмурые,
бесконечные зелено-бурые,
чуть в подпалинах серых, леса.
Никуда не умеют стремиться.
Им неведомы спешка и страх.
Далеко, далеко от столицы
постоят и умрут на ветрах…
Распростёртые чёрные птицы
равнодушно парят в небесах.
Сельское кладбище
Из голубой и белой круговерти,
где поле, и река, и снежный наст,
я прикоснулся к смерти…
Уже в который раз.
Я долго шёл, часа четыре кряду.
На лыжах по-над речкою бродил.
Вдруг увидал печальные ограды
и скопище могил.
Кресты, кресты сварные
из ржавых, чёрных труб.
Букеты жестяные
стучат на ветру…
За кладбищем, на белизне напевной,
сходящей в бесконечности на нет,
я увидал какую-то деревню
и церкви силуэт.
И я уж знал: мне скоро станет легче —
забудет слух, потом забудет глаз.
Каких природа мыслей не нашепчет,
каких природа мыслей не подаст!
И мне знаком негромкий привкус счастья.
Я знал его, он был в моей судьбе.
Но с каждым годом чаще всё и чаще
смерть напоминает о себе.
Вот кладбище. Всё ясно, ясно, ясно.
Кто не видал могил в родном краю?
Я подхожу, наверное, напрасно.
И вот стою.
Кресты, кресты сварные
из ржавых, чёрных труб.
Букеты жестяные
стучат на ветру…
* * *
Метель меня лишь ласково
обвеет,
противник мой отринется — убит.
И смерть меня коснуться не посмеет.
И ругань, не коснувшись, отлетит.
И вновь пойду, пойду своей дорогой,
стихи писать и барышень любить,
на мир смотреть и слушать, слушать Бога,
но даже Богу правду говорить.
Метисы
Незримая есть биссектриса,
не нужная миру межа…
Ну как вам живётся, метисы?
Раздвоена кровь и душа.
Спешат головами поникнуть —
изгои! — проклятья не снять.
К чужим не желают приникнуть!
Своих не желают признать!
Велит и насилует время.
Зовёт осознать и решить.
И выбрать полкрови и племя…
А кровь неугодную — слить.
Гармония мира
Вот пенье застенчивой птицы,
вот сморщенный робкий лесок,
вода, чтоб напиться, умыться,
и ветер, студящий висок.
Поверьте: я очень серьёзен,
когда продолжаю любить
и зиму, и позднюю осень.
О лете — чего ж говорить!
И мне одинаково бли́зки
земля и небесная твердь,
живые и палые листья,
рожденье и честная смерть.
Во чреве убогой квартиры
я помню восторг этих слёз,
когда я гармонию мира
впервые воспринял всерьёз.
И понял: неправ я вчистую,
когда я проклятия шлю
и жизнь, хоть какую плохую,
в безумье своём не люблю.