Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2015
Молоденького младшего лейтенанта везли уже в третий по счёту госпиталь. Прошло шесть дней с тех пор, как 6 февраля 1942 года он был тяжело ранен в бою. В Волоколамск, в 875-й ППГ (полевой подвижный госпиталь), его смогли отправить, когда 1-я гвардейская стрелковая дивизия, в которой он служил командиром взвода 1-го гвардейского батальона связи, была выведена из боёв для пополнения и кратковременного отдыха. Младший лейтенант лежал в кузове полуторки вместе с другими ранеными красноармейцами, замотанными кое-как бинтами, побуревшими от крови.
Старый солдат, седоусый, обросший седой щетиной, с иссечённой осколками ногой, после каждой рытвины поправлял шинелку на младшем лейтенантике, который стонал, когда его худенькое безжизненное тело бросало из стороны в сторону, да изредка открывал глаза. Когда полуторку загружали ранеными, санитары эвакопункта ЭП114 пожалели юного младшего лейтенанта, совсем мальчика, не стали забирать из-под него носилки. Хоть и знали, что старшина не похвалит за это. Вот и трясся раненый младший лейтенант в полуторке на февральском морозе на носилках, хоть чуть-чуть сглаживавших толчки от рытвин на дорогах.
Наконец-то закончилась эта казавшаяся бесконечной дорога, каждая колдобина которой отзывалась нестерпимой болью в раненом теле. Скрипнули петли, и борта полуторки откинулись с характерным стуком, обнажая содержимое кузова. Те из раненых, кто был в силах, подхватывали свои забинтованные и загипсованные руки, спуская с помощью санитаров израненные ноги, матеря водилу, Гитлера и его родственников по материнской линии, выбирались из осточертевшего кузова. Лежачих осторожно снимали санитары и помогавшая им команда из выздоравливающих красноармейцев.
875-й ППГ расположился в здании школы, где во время недавней кратковременной оккупации Волоколамска был немецкий госпиталь. Фашисты выбросили из классов деревянные парты (потом ими топили печи) и завезли металлические кровати. Когда в результате контрнаступления наших войск 20 декабря 1941 года фашисты были выбиты из Волоколамска, они не успели вывезти из госпиталя своё имущество. На немецких кроватях сейчас лежали красноармейцы.
Принимавший раненых усталый дежурный фельдшер командовал, определяя, куда кого направить. Помогавшие ему красноармейцы забирали у вновь прибывших документы, прикрепляя к ногам, обутым в грязные ботинки и кое-как закрученные обмотки, картонную или фанерную бирку с написанной обмусоленным химическим карандашом фамилией раненого. По этой бирке солдатика заносили в госпитальные документы, если удавалось его спасти. По ней же определяли, кого вносить в списки погребённых в братских могилах и куда писать похоронки. Младшему лейтенанту тоже привязали бирку с надписью «Мл. л-т Ю. В. Собкевич»… С носилок его сняли: не на чем было носить раненых.
Проще всего было с солдатами, у которых были оторваны или безнадёжно изуродованы руки или ноги. Их отправляли в распоряжение отдельной «ампутационной» бригады: раз, два — и недавний человек, а ныне обрубок человека отправлялся в палату. Остальных надо было тщательно сортировать. В счёт шло всё. Легкораненые, которые могли терпеть боль, долго ждали, пока освободится врач или фельдшер. Раненных в грудь или в живот старались скорее отправить на операционный стол. Хуже было тем, кто был ранен так, что сразу было видно: не жилец. Эти лежали в коридорах госпиталя, пока не появлялось «окно» в многотрудных делах военных врачей. Многие умирали, не дождавшись, другие умирали на операционном столе или вскоре после операции. Стоны, запах крови и человеческих испражнений заполняли коридоры госпиталя, кое-как освещённые керосиновыми лампами. В операционные попадали в первую очередь те красноармейцы, которых можно было быстро вернуть в строй.
Младшему лейтенанту становилось всё хуже. От ранения у него парализовало ноги. Он всё реже приходил в себя, лишь иногда открывая глаза и шевеля запёкшимися губами.
На полу госпиталя, где лежал младший лейтенант, было тепло, несмотря на сквозняки из-за постоянно открывающихся дверей. Окоченевшее тело согревалось. И вместе с теплом возвращались сознание и боль. Боль, иногда отступая, позволяла видеть картины недавнего прошлого. Когда становилась нестерпимой, отключала сознание… Видения были скоротечны и отрывисты.
Виделось что-то из детства. Небогатого, не всегда сытого, но мирного. Виделось и недавнее. Вот перекошенные от крика лица красноармейцев его взвода, поднявшихся из окопа в атаку, которая для многих станет последней. Виделся бревенчатый, без палисадника, начавший врастать в землю дом в родных Чеповичах, глядящий прямо на улицу своим единственным окошком. Скамейка перед домом с растрескавшейся доской и мама, Анна Семёновна, повязавшая свою начавшую седеть голову ситцевым платком. Трава на песке перед домом, зáросли рогоза за дорогой, который мама с детьми каждое лето резала для набивки матрацев.
Сёстры… За старшую, Тамару, он беспокоился меньше. Она вышла замуж за заезжего ветеринара Семёна Бебика, мужика вроде бы надёжного… Беспокоила Октябрина, которой к началу войны было всего шестнадцать лет…
Что-то заставило проходящего мимо немолодого, обросшего многодневной щетиной хирурга в застиранном халате со следами крови после недавней операции взглянуть на безусое и безбородое, белое от боли и потери крови лицо мальчика, укрытого шинелью с петлицами младшего лейтенанта. «В операционную»,— сказал он санитарам.
…Последняя атака, в которую младший лейтенант поднялся с остатками своего взвода, была уже третьей за день. Первые две захлебнулись под шквальным пулемётным и миномётным огнём. Поступил приказ вернуться в свои окопы. Ползком и короткими перебежками от воронки к воронке красноармейцы возвращались, тяжело переваливаясь через бруствер окопа. На заснеженном поле, вспаханном взрывами мин и артиллерийских снарядов, лежали солдаты, для которых война закончилась. Наверное, среди мёртвых были живые, но вытащить их с простреливаемого поля было невозможно.
Командир батальона собрал всех уцелевших красноармейцев, всех, кто был способен держать оружие. Залегли в траншее рядом со своим командиром оставшиеся в живых после нескольких дней боёв красноармейцы взвода связи, которым командовал младший лейтенант Юрий Собкевич. Артиллерийские наблюдатели засекли пулемёты и миномётную батарею противника. После десятиминутной обработки артиллерией дивизии обнаруженных огневых точек фашистов рота вновь поднялась в атаку. Почти без потерь преодолели поле и ворвались во вражескую траншею. Успевали расстрелять по одной обойме. Перезарядить карабин не было никакой возможности. Действовали штыками и прикладами, валили фашистов на дно траншеи и душили голыми руками.
Немцы сопротивлялись отчаянно. Немало наших бойцов полегло во вражеском окопе под огнём их «шмайссеров». Вот перед младшим лейтенантом на мгновение возникло дымящееся отверстие ствола автомата, а его рука ещё не закончила передёргивать затвор карабина. Немецкая пуля пробила навылет грудь юного командира.
Он не видел, как красноармейцы его взвода добили последних фашистов (пленных не брали). Не видел, как оставшиеся в живых солдаты собирались кучками, шаря по вещмешкам — своим и погибших товарищей — в поисках фляжек с водой, затягиваясь терпким махорочным дымом.
…Почему же не видно отца? Почему мама запрещала говорить о нём после его гибели под поездом в 1932-м? Неужели была правда в тех шепотках, когда говорили, что отца столкнули под поезд чекисты за его якобы причастность к националистическому движению на Украине? Но ведь он был всего лишь учителем в сельской школе. Где его могила?..
Гимнастёрку и рубашку, присохшие к бинтам на груди и спине, с младшего лейтенанта снимать не стали. Их просто разрезали ножницами от шеи вниз. Пожилая медсестра резко, но осторожно отделила от сочащихся кровью ран почерневшие бинты. Её лицо ничего не выражало: она слишком устала от обилия крови, истерзанных железом обнажённых мужиков и мальчиков. Лица молоденьких медсестёр передёргивало при каждом резком движении рук старшей.
Он не знал, что его сёстры с Семёном и детьми успели эвакуироваться. Октябринка помогала Тамаре присматривать и ухаживать за детьми. На одной из станций она побежала на перрон налить в чайник кипятку и купить что-нибудь поесть. Когда она возвращалась с чайником в одной руке и газетным кулёчком с дымящейся картошкой в мундире в другой, на первый путь въехал военный эшелон с товарными вагонами и зачехлённой техникой, отрезав перрон от гражданского поезда. Тем временем состав с эвакуированными тронулся и ушёл, набирая скорость.
Октябрина осталась на перроне с чайником, картошкой и несколькими смятыми рублями, зажатыми в руке. Испугаться она не успела. Ей и раньше казалось, что надо ехать на фронт, а не в эвакуацию. Она ходила вдоль воинского эшелона, только что отделившего её от родных, от прежней жизни, и размышляла, как попасть в него. Солдаты из теплушек уже протягивали руки, отпуская шуточки, как тут офицер из этого военного эшелона одёрнул шутников, остановил Октябрину, выслушал её сбивчивый рассказ и сказал: «Девочка, нечего тебе здесь делать». Он взял Октябрину за руку и отвёл к коменданту вокзала. Комендант спустя час-полтора посадил черноглазую, с длинной косой девчонку в эшелон с эвакуированными, направлявшийся на Урал, в Челябинск…
…Обезболивающий укол превратил забытьё младшего лейтенанта в долгожданный сон. Снилась школа, которую окончил два года назад. Выпускной вечер, проведённый с товарищами и подругами. Участие в драматическом кружке. Была среди девушек та, которая очень нравилась. Но она об этом так и не узнала. Надо было работать, чтобы помочь выбивающейся из сил маме, с 1932 года без отца поднимающей троих детей, чтобы всех накормить, одеть, особенно девочек. А Юрка мог обойтись малым… На него, единственного мужчину в семье, надеялась мать. Даже Октябринка, закончив только восемь классов, пятнадцатилетняя, пошла работать учителем начальных классов в школу соседнего села. На работу приняли потому, что мама, Анна Семёновна, была учителем и отца, оставившего о себе тёплую память, ещё помнили.
На полу госпиталя лежат те, кто ждёт своей очереди и кто своей очереди никогда не дождётся — сил у персонала не хватало. На верёвках, натянутых во всех незанятых ранеными закуточках, сушились стираные бинты. Они были нужны тем, у кого оставалась надежда вернуться в строй или хотя бы выжить…
…Хирург обходился минимумом слов и жестов. Во-первых, вся операционная бригада безмерно устала; во-вторых, все понимали друг друга без слов. Хирург ушил повреждённое пулей лёгкое. Обследовав далее пулевой канал, обнаружил серьёзное повреждение позвоночника и спинного мозга. Надежд на выздоровление у лежащего перед ним мальчика не было никаких. И на жизнь было немного шансов: налицо были следы воспаления и начавшегося заражения крови…
А младший лейтенант тихо лежал на операционном столе. Боли не было. Был поверхностный сон с проскальзывающими видениями…
…Повестка в Чеповичский … Анна Семёновна, пережившая Гражданскую войну, понимала, что больше никогда не увидит сына. Но она, повидавшая горя на своём веку, не плакала. А он, её Юрка, балагурил, стараясь успокоить родных.
Ему сразу было присвоено звание «старший сержант»: учли, что он успел закончить школу. Эшелон, состоящий из теплушек и товарняков с такими же мобилизованными, двинулся на восток. Несколько раз состав обстреливали из пулемётов фашистские «юнкерсы», возвращающиеся с бомбёжки Киевского укрепрайона, но их бомболюки были пусты, поэтому обошлось малой кровью. На ближайших остановках выносили из теплушек тех, кому не повезло, для кого война закончилась, не начавшись.
Ехали с редкими остановками. Иногда, когда меняли паровоз, стоянка была подольше. Тут удавалось разжиться горячей кашей, которую готовили на походных кухнях в последнем товарном вагоне. Но чаще успевали только добежать до белой будки с надписью «Кипяток», протянуть руку с котелком через головы таких же пацанов к струе горячей воды и бежать обратно к своему вагону. Паровоз свистком извещал об окончании стоянки, выпускал облако пара, пробуксовывал на месте своими огромными стальными колёсами, и состав медленно начинал движение. Не успевшие добежать до своих теплушек подавали котелки с горячей водой в протянутые руки мальчишек ближайшего вагона и под шутливые возгласы втягивались внутрь. С гостем делились припасами, наспех, но заботливо собранными дома плачущими матерями. Котелок шёл по кругу и почти пустой возвращался к своему хозяину с чуть тёплой водичкой, не достойной нести высокое звание «кипяток».
Эшелон остановился в Челябинске…
…Волоколамск. Волоком, что ли, тащили?.. Волоком по снегу тащили его, Юрку… обмороженные руки, которые с трудом оторвали от карабина вместе с кожей… здесь тепло… Пить… Так хочется пить… Но сестра в белом халатике лишь промокнула Юркины губы влажной салфеткой и предупредила ходячих раненых, что поить новенького после операции нельзя…
…В Чеповичах фашисты… Письма писать некуда. Как там мама?..
Сестричка милосердия похожа на Октябринку, такая же черноглазая и темноволосая. Зачем сестра имя сменила? Чем Инна лучше? Успела ли эвакуироваться? Где она сейчас?.. Тамаре легче, Семён рядом. Увидеть бы их всех…
…Неужели показалось? В Челябинске, шагая в строю по пути в баню, он боковым зрением увидел маленькую девчонку, так похожую на Октябринку. Пока сообразил, пока подумал, возможно ли такое, взвод прошагал далеко вперёд… Остаток дня стояла перед глазами тонкая девичья фигурка с длинной косой…
В минуты просветления памяти — боль. Юрка начинал чувствовать своё тело. Но не было сил повернуться, чтобы освободить онемевшую придавленную руку… Запах крови и преющей человеческой плоти, мочи и откровенного дерьма…
Очнулся Юрка от громкого стона… Ну что, боец, потерпеть не можешь?.. Тут же понял, что это его собственный стон…
Он открыл глаза. Наступило облегчение. Боль ушла, исчезли гром недалёкой канонады и все звуки госпиталя… Только всё так же хотелось пить. Стало тепло, почудились цветущая вишня возле óтчего дома и мама, протягивающая старую оловянную кружку с водой. Но почему дотянуться до кружки никак не удаётся? Ещё чуть-чуть…
Юрка вытянулся и затих. Навсегда.
Утром санитары обнаружили его среди умерших за ночь, сняли с окоченевшей ноги бирку. Её вместе с другими такими же, снятыми с не доживших до утра красноармейцев, отнесли в каморку к госпитальному писарю — выздоравливающей после ранения девушке-зенитчице. Она, поправив накинутую на плечи шинель с чужого плеча, привычным движением пошелестела страницами и сделала запись под номером 50: «Собкевич Юрий Владимирович». Проставила сразу, как положено, место захоронения: могила …
Санитары вынесли остывшее тело во двор, на февральский мороз. Через два дня, когда набралось достаточно таких же, одетых только в окровавленные солдатские рубашки и кальсоны, погрузили окоченевших на морозе мальчиков в кузов полуторки и отвезли к вырытой в мёрзлой земле братской могиле, которую слой за слоем укрывали своими телами защитники русской земли…
…Через много лет поэт Андрей Дементьев написал строки — как будто про Юрку и его маму, Анну Семёновну, которая пережила своего сына на тридцать шесть лет. Она умерла в 1978 году. И все эти годы мать ждала сына…
Дома всё ей чудилось кино,
Всё ждала: вот-вот сейчас в окно
Посреди тревожной тишины
Постучится сын её с войны.Зеленогорск, февраль 2014
Послесловие
Поиски своего брата, Собкевича Юрия Владимировича, начала моя мама, Инна (Октябрина) Владимировна Базун (Собкевич). Стало известно, что умер он от ран в волоколамском госпитале 14 февраля 1942 года, в возрасте девятнадцати лет. Похоронен в братской могиле 16 февраля 1942 года. Адрес захоронения, указание, как добраться… И всё.
С наступлением эры Интернета, когда многие замечательные люди стали выкладывать в сеть документы, сканированные страницы журналов, в том числе и рукописных военных, появилась возможность узнать о моём дяде больше, чем мы знали раньше.
Из Интернета узнаю́, что Собкевич Ю. В. числится в мемориальной книге памяти Челябинской (?) области. В разных документах он значится то как старший сержант, то как младший лейтенант. Могу предположить, что Ю. В. Собкевич после мобилизации оказался в какой-то школе (на курсах, в училище) младшего комсостава, после окончания которой (которых) был направлен в действующую армию на оборону Москвы. Впрочем, Л. П. Люднев утверждает, что звание «младший лейтенант» могли присвоить старшему сержанту в ходе боёв, без курсов.
Переписка с военкоматом Челябинска и другими организациями ситуацию не прояснила (переписка и другие документы приложены только к двум экземплярам рассказа: посланному брату Александру и собственному, авторскому). Более полезной оказалась справка, присланная Архивом военно-медицинских документов Санкт-Петербурга. Из неё стало известно о воинской должности Ю. В. Собкевича (командир взвода батальона связи), дате и характере его ранения, а также перемещений Юрия Владимировича после ранения: 653-й ППГ.
Я вставил в этот очерк несколько строк о своей маме, которая тоже была в Челябинске, работала на военном заводе № 549. И если версия об учёбе Юрия в Челябинске верна, брат с сестрой могли встретиться. Я пересказал также рассказ мамы о том, как она отстала от поезда. Этот факт описан мною так, как сохранила его моя память.
С бабушкой своей, Анной Семёновной Собкевич, матерью Юрия Владимировича, я последний раз виделся летом 1965 года, когда гостил на Украине, в Чеповичах. Отсюда воспоминания о родном доме Юры, даже оловянную кружку помню. Перед старым, вросшим в землю домом была вкопана в землю заржавевшая немецкая солдатская каска, в которую бабушка наливала воду для кур.
Сюжет о девушке-зенитчице, заполняющей похоронки и другие документы на умерших в госпитале красноармейцев, взят из рассказов моей тёщи, ветерана войны Юшканцевой Валентины Григорьевны, которой пришлось заниматься этим скорбным делом, когда она находилась на излечении в госпитале после перенесённой малярии.
Рассказ, который ты, мой читатель, только что прочёл, основан на моём представлении о войне и на большом уважении к памяти о мальчиках, положивших жизнь за свою и нашу с вами Родину.
Боевые действия 1-й гвардейской стрелковой бригады, в которой воевал Юрий Владимирович в период, предшествовавший его ранению и смерти, не представляется возможным привести в коротком рассказе. Пришлось оформить отдельную брошюру.
В 2013–2014 годах Центральное телевидение начало кампанию по установлению всех погибших в ВОВ. Я послал анкету.
В ходе работы над рассказом я показал имеющиеся у меня материалы и
наброски ветерану Великой Отечественной войны Людневу