Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2015
Перекати-поле
Пусть вначале был Жест,
А потом уже — Слово.
На твоём этаже —
Ни того, ни другого.
Мир деяний, не — слов,
Мир пространства, не — звука,
Словно шар-змеелов,
Словно жестов порука,
Нам с тобой незнаком.
Мы идём, как бродяги,
От всего, что — потом,
Разбегаемся в страхе.
Сколько лет босиком
Мы обследуем темень,
Не умея в наш дом
Превратить это время!
Сколько жизней подряд
Мы бредём, будто дремлем,
Не умея в наш сад
Превратить эту землю!
Нас сорвала Луна,
Как траву — буреломы.
Эта вдовья страна
Вся исходит истомой —
Слишком ветрена мгла,
Пахнет ликантропией,
Моя дрожь приплыла
За тобою — мессией.
Моя смерть принеслась
За тобою — стоп-кадром,
Как непрошеный князь
За своим императором,
И теперь я могу
Целовать твои губы,
Сам себя душегуб —
Храмом звать звёздный купол.
И мы снова идём,
Окаянные двое,
Под жемчужным дождём,
Вдаль, в — своё, в — неживое.
Троица
Плоть — наказанье нам за то,
что тянемся мы к свету.
Мы — наказанье Господу за то, что — собственник.
Нам больно оттого, что твари мы — с иной планеты,
Что мы друг другу более, чем чёрту — родственны.
Нам дух — расплата: вышли мы из замкнутого круга.
Чёрт — Богу: дань за то, что мы друг другом колемся.
Нам стыдно оттого, что брезгуем мы все друг другом,
Что мы друг другу более, чем Богу — …
Здесь, в инкубаторе «Земля», всем нам дано смиренье,
Но в зорких снах мы все равны и одинаковы,
И взыщем каждый с каждого, и наши сновиденья
Нас защитят от Бога, чёрта и от всякого.
* * *
Генофонд, геноцид, геномор,
геноцирк…
Золотые тельцы нас берут под уздцы.
Кто был ночью убит, тот сто лет уже спит.
За Садовым кольцом обретается спирт,
Под Садовым кольцом пьют коллекторы СПИД,
И за крепкое здравие пьёт инвалид,
И скорбят по нам — Киев, Одесса и Минск…
Поминать уже некого — чёрный помин.
Мы — обрубки без ног, мы — культяпки без рук
(Девятнадцатый год в наших генах — хоругвь),
Ходим в чёрном — сто лет и не знаем, что так —
Поминаем царя, что мы всё ещё — там,
И морально мы — трупы — уже — навсегда
(С девяностых душа наша стынет во льдах),
И нам снится, что вместо царя мы лежим
На постели его, что — постельный режим.
Это княжество катится в тартарары —
В состоянье искусственной чёрной икры,
И никто никогда не поможет ему,
И на нём — нефтяной чёрной метки хомут,
И славяне ему, будто валенки, жмут,
Все замкадыши молча шагают в тюрьму,
Под замкад, под замок, под кладбищ телеса…
Улетайте, славяне, в свои небеса!
Самое время
И башни все, вся эта эволюция
камней
Земных (чертог воздушный, пылевая буря,
Песочный замок) в самом деле — лишь реторты фурий,
И наши души — лишь взрывные волны вырожденных дней…
Здесь Вавилон во всём, не в генах он, а — ген,
Почти генóм, создателя поделка роковая…
Он жив, Мардук, Судья богов, эпох абориген,
Гнилое тело Тиамат он заново сшивает…
И он, кочующий из дома в дом, из града в град,
Все города, все ойкумены перерыщет,
Он — на охоте, в поисках духовной пищи,
Съедобной, то есть нас…
Он — словно праздничный парад —
Идёт, шагает по земле (по трупу Тиамат) —
С особым трепетом к растущим на семи холмах
Селеньям (Иерусалим и Рим, Москва и Киев…),
Прильнув, согласно их таблицам судеб…
Избеги
их! —
Все города семи холмов — его обитель, дом…
И раз не в прошлом, не сейчас, то — в будущем, потом…
Он там царил, он будет там царить — в грядущем,
И время самое считать холмы и кряжи
Всех мёртвых городов и всех растущих,
Ведь семь холмов — семь вавилонских башен,
Осунувшихся, и разрушенных когда-то,
И погребённых под золою, грязью, пеплом…
Ты не оглядывайся, этого не надо…
И пусть остолбенела ты, оглохла и ослепла —
Столпы-то соляные — тоже башни, это так.
Седьмое небо сплющено до плоскости листа,
И это верный знак — Мардук поблизости, он прибыл,
И время самое всем говорить «спасибо»,
Раскланиваться и бежать отсюда восвояси,
Куда глаза глядят, куда уносят ноги,
Всех башен падающих — мимо, без дороги,
По пеплу, по золе, по грязи…
Форс-минор
Все роды одинаково древние.
Питекантропы появились на свет в один день с австралопитеками.
Лилит и Ева в одну и ту же ночь стали царевнами,
Каин и Авель в один миг — калеками.
Создавший этот цирк и нас по своему же подобию,
Дабы познать, что сам не совершенен и
Обречён на самоуничтожение, на безымянное надгробие,—
Видел, как легли под ковчег доисторические Каренины.
Выжидающий конца эксперимента, нет — опыта
По познанию своей природы (и только лишь),—
Знает, сколько помпей поднялось из копоти,
Как при каждой мутации внутри себя дарвины ойкали.
Но и гомункулусы теперь уже от себя не увиливают,
Познав, кто есть кто, кому — похвала и слава…
Кто-то сидит там, на завалинке, и методично выпиливает
Из глины сам не знает что. Это дьявол.
Антропология
Глянь, в этих башнях больных,
В башнях цинготных озоновых,
В сполохах неба неоновых,
Будто цыганские сны,
Кружатся, кружатся над
Мегалополиса навями,
Став кислорода забавами,
Первенцы всех буффонад —
Армия лёгких мессий,
Тех, что на небо возносятся
(перьями — оптом и в розницу)
По недосмотру ветров
(не сверхискусственных сил),
Просто от собственной лёгкости…
(Лёгкость — существенней ловкости,
ветреность — вещней костров…)
И потому мы хотим
Быть — как они, чтоб без зауми
Нам — обойти все шлагбаумы,
Чтоб всем богам — по пути.
Лестницы в небо — мираж,
Есть только — чересполосица
И геркулесовых гроз массаж.
Небо, входящее в раж…
Каждый здесь ляжет под нож.
С неба на нас уже косятся.
Все-то мы ходим под космосом.
Что же с него ты возьмёшь?
Каждый судьбою взбешён.
А я оставляю кровавую полосу,
Такой себе адский крюшон,
Стерильный, как мир,
впавший в
кому от голоса
Моего
Чистоты.