Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2015
* * *
Зажгла позёмка плясовую,
и мой Пегас копытит снег.
Зима!.. я тоже торжествую,
зарифмовав со снегом свет.
Сурова жизнь земли бурятской,
где баргузин гудит в степях,
где оползни в горах таятся,
а лес пожарищем пропах,
где с проницательностью зека
сумеют сразу же понять
по взгляду — душу человека,
по бегу — норов у коня.
Мороз привычно жмёт за тридцать,
оплавив солнечную медь,
и вышибает на ресницы
слезу, начавшую звенеть.
Рванём и наметём сугробы,
дорогу занесём — а там
я отпущу поводья, чтобы
скопытиться ко всем чертям.
Давай неси меня, крылатый,
по насту хрупкого листа!..
А наши гиблые места
мы оттепелью строк оплатим.
* * *
Сгорели на кострах бадана
твои сомненья и хандра…
По склонам —
стелются ветра
и снег искрится первозданный.
Где в расстоянии на выстрел
пестрят альпийские луга,
по горловине каменистой
стекает каплей кабарга.
До Селенги от Култука,
над хлябью скалами ощерясь,
хамар-дабанские ущелья
засасывают облака.
Поток воздушный перламутров.
Мир на ладони распростёрт:
в лиловых чашах лесотундры
застыло
золото
озёр.
* * *
В тот день, когда
от Ангары дул ветер хлёсткий
и тополиный пух каймил твою причёску.
Когда иркутский мост застыл, немой свидетель.
Когда сказала: мол, звони.
Я не ответил.
А через час я проводил тебя на поезд.
Потом по городу бродил.
Такая повесть.
И скверы вымокли луной до самой нитки.
И охромели фонари в рассвете зыбком.
И тротуары под ногой покрылись пеплом.
И наше лето в ночь одну вконец ослепло.
Где встанет солнце над рекой, как и вставало.
Где проплывёт речной трамвай, как то бывало.
Где мир предстанет без прикрас и глянет строже.
Где друг без друга проживём.
А жить — не сможем.
* * *
Мой сентябрь, золото пера!..
Прель булыжника и травостоя.
Хорошо пройтись по вечерам
в пойме обмелевшего Китоя —
где гоняют мячик пацаны,
где с ветвей вороны раскричались,
а на пику медную сосны
туча наплывает величаво.
Восемьсот далёких лет назад
здесь, уставшие в походах рьяных,
в синеве обветренный закат
выпивали кони Чингисхана.
Хорошо вдыхать прохлады шёлк
и внимать берёзе в белых джинсах.
Родина,
я здесь тебя нашёл
и к твоей печали приложился.
И в дыму оранжевой листвы,
и в хандру дождей с вороньим граем —
ты руками веток шелести,
за собой желая увести,
чётки вечеров перебирая.
* * *
Рискуя
сгинуть метр за метром,
пригнувшись под напором ветра,
кедровый стланик — альпинист —
ползёт, упрямый и живучий,
ползёт на самую на кручу
и не боится глянуть вниз.
А горный кряж вокруг — как волны.
И к пику нет путей окольных.
И хлещет снежная крупа.
И холод — как в воде по шею.
И валуны на дне белеют,
похожие на черепа.
Но тот, кому тесны долины
и полусонные равнины,
тропу пробить способен сам.
Закоченелыми руками
он вновь цепляется за камни
и тянется под небеса.
* * *
Разве забыть смогли бы
буйный разлив Бабхи
на крутолобых глыбах
водоросли да мхи?..
Дрогнули берега —
и, берега раздвинув,
хлынули, как лавина,
стаявшие снега.
Скальникам одиноким
некуда убежать
и в ледяном потоке
не удержать скрижаль.
Мёртвый несло валежник.
Шум по реке и гул.
Да красотой мятежной
на пятаках прибрежных
травы поджёг багул.
* * *
Это наши с тобою земли —
воля Божья да стук топоров.
Я — Сибири хохляцкое семя
и Поволжья немецкая кровь.
Безрассудно любя, ненавидя —
я себя по стране растерял
от острога Илимского и до
Соловецкого монастыря.
Век сегодняшний,
век мой давний,
что за песни в пригоршне держу?
Это наши скорбят Ярославны.
Это наши кикиморы ржут.
Ветер в лоб да рубаху полощет.
Я — покорный и подлый народ —
выходил на Сенатскую площадь
да со Стенькой топил воевод.
Наши спины крестили нагайкой
при Владимире и при Петре,
я жевал магаданскую пайку
и в избе с Аввакумом горел.
И «Дубинушку» ухнет река мне,
а потом надерусь в кабаке.
Рассеки грудь —
и выпадет камень,
не вмещающийся в кулаке.
Неба просинь,
берёзы проседь,
чёрным флагом ворона висит…
Снова снегом дорогу заносит.
Снова снег под ногами хрустит.