Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2015
Pro кубик
Воспитательница в детском саду занимается с малышом, в руках у неё большой синий кубик.
— Какого цвета кубик? Скажи.
Малыш, упитанный крупный мальчик трёх лет, молча смотрит на воспитательницу, его глаза подёрнуты мутной плёнкой тоски.
— Ну, какого цвета кубик?
— Цвета?
— Какие у нас цвета бывают? Вспоминай. Красный, синий, жёлтый, зелёный…
— Кубик, что ли?
— Кубик.
— Этот, что ли? — мальчик начинает ковырять в носу, взгляд его проходит сквозь собеседницу, упираясь в пространство.
Воспитательница берёт паузу, она ждёт, не теряя терпения.
— Ну, какого цвета у меня кубик?
Малыш застывает под тяжестью вопроса.
— Это же так легко! Ты знаешь!
— Кубик… Какого цвета… Кр-расного!
Pro метеорит
Светало. В лесу, стеной стоящем вдоль дороги, прочертились и начали выступать из темноты деревья, проснулись птицы, небо над верхушками стремительно теряло прозрачность. И только высокие яркие всполохи, озарявшие западную часть, диссонировали с общей картиной. Петру Сафронову, впрочем, было не до всполохов — надо было торопиться, пока артельные не встали.
Дорога взяла крутой подъём, ещё немного — и лес закончился, открывая панораму затонувшего в июньской зелени Усть-Олонска: чёрные мачты-трубы кирпичного завода, маковки церквей — словно цветы в траве в ожидании первых лучей, и выше всех — чёрная игла телевышки. Но не зардевшийся восток, готовый появиться в солнечном шлеме, а запад развернул широкое световое полотнище: там, в стороне Красноярска, переливалась и трепетала необычайно яркая зарница. «Эк полыхает!» — подумал Пётр, только значения особого не придал: каких чудес в Сибири не бывает!
Понимая, что успел, и оттого повеселев, Сафронов дал себе минутку передохнуть — сел на недавно поваленную, ещё пахнущую смолою сосну, скрутил самокрутку. Неторопливо затягиваясь, он смотрел на впечатляющую игру гигантских световых полос и улыбался своим мыслям. Петру Сафронову было девятнадцать, и, конечно, он мечтал заглянуть в собственное будущее, но даже не догадывался, что совсем, совсем скоро он не поедет в Красноярск, а оттуда в далёкий Петербург, не выучится там на механика, не устроится на завод и не дорастёт, нет, ни до мастера, ни до начальника цеха, ни, в конце концов, до старшего инженера, да! ничего этого Петр ещё не знал!
Брошенный окурок рассыпался светлячками в темнеющей траве, высоко над головой габаритные огни сверхзвукового лайнера растаяли в пожаре зарницы. Шёл 1908 год, с минуты на минуту нижние слои земной атмосферы должен был вспороть Тунгусский метеорит.
Pro революционный синдром
В вагоне стояло привычное железнодорожное амбре, в котором запахи угольной топки смешались с запахами туалета, несвежего белья и неясных ожиданий. Люд ехал самый разный: низшие чины, мещане, пролетарии; тем не менее, всех их можно было охарактеризовать одним словом — колхозники, хотя ни самого слова, ни понятия в те годы ещё не существовало. Среди всей этой …братии совсем не выделялся сидящий у окна парень лет двадцати — двадцати двух, со скромным узелком на коленях, в котором-то и было, что смена белья да пара порнографических романов. Звали молодого человека Семён Процкий. Если бы кто-нибудь спросил его сейчас: «Сёма, какого чёрта ты попёрся из Красноярска в Петроград?» — то, вероятнее всего, он был бы послан… Но мы-то знаем (!), что этот простой, быдловатый на вид сибирский паренёк отправился в далёкую Северную Пальмиру, чтобы делать революцию!
О революции и о том, что её можно делать, Семён впервые услышал в своём родном Усть-Олонске от студента университета, приехавшего из Москвы на каникулы. Сейчас, за давностью, трудно сказать, что больше повлияло на юного Сёму — путаные рассказы о рабочих волнениях или привезённая оттуда замусоленная колода карт с голыми девками. Так или иначе, но уже через полгода Процкий отправляется, нет, пока ещё не в Москву и не в Питер, а в центр губернии — Красноярск, который и до революции славился своими революционными традициями. Красный Яр — именно так ещё в 1628 году прогрессивно настроенные казаки под предводительством воеводы Андрея Дубенского назвали заложенную здесь крепость.
В этом городе металлургов и лесодобытчиков, инженеров и учителей Семён становится вышибалой в одном из весёлых домов. Будущий революционер не по рассказам узнаёт о тяжёлой доле русских женщин, чья любовь, скованная товарно-денежными отношениями, превратилась в предмет купли-продажи. Перед ним проходит целая галерея эксплуататоров и олигархов всех мастей, жаждущих не столько крови, сколько тела. В этот период Процкий всё больше проникается передовыми идеями эпохи, он знакомится с книгами маркиза де Сада и графа фон Мазоха, внимательно изучает и конспектирует Фрейда. Как и многие его сверстники, увлёкшись андеграундом, Семён становится активным членом подпольной организации. На митингах и собраниях он агитирует за отмену института брака, призывает к созданию коммун любви, распространяет среди рабочих запрещённые шведские журналы. Однако его смелые идеи не находят должного понимания и поддержки даже среди ближайшего окружения — сказываются провинциальная отсталость и осторожность. Как-то в очередной раз после своего выступления, услышав реплику типа: «Жениться тебе надо, паря!» — Семён окончательно решает: надо ехать в столицу. Тем более что смелый подпольщик успел задолжать разным людям четыреста с лишком целковых и отдавать их не собирался.
Так и оказался Семён Процкий в вагоне поезда Красноярск — Петроград, который к моменту описываемых событий прибыл на станцию Четаевск. Кое-кто из пассажиров сразу потянулся к выходу за кипяточком. Что ж, пойдём, пожалуй, и мы, предоставив нашего героя самому себе. Нет, действительно, не тащиться же с этим придурком через всю империю, да ещё в этом вонючем вагоне! На выход! На воздух! Который пронизан ощущением скорой и неизбежной грозы! И пусть кто-то уже предвосхищает буржуазную революцию, кто-то пишет и говорит о необходимости социалистической, а самые смелые мечтают об оранжевой — Семён Процкий твёрдо знает: его революция будет сексуальной!