Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2015
В сумрачной чаще сердца рог протрубил
Там шла охота на ланей воспоминаний
Гийом Аполлинер
Я приехала в Гейдельберг на стажировку на три месяца. Мне сразу понравился этот сказочный город: пряничные домики, замок, от которого осталась лишь стена (сквозь окна этой стены было видно то синее, то серое небо), старинный университет… Говорят, в XIX веке здесь было русское землячество, состоявшее из студентов и преподавателей Гейдельбергского университета. Выходцев из России было тогда так много, что они создали свою русскую общину. Я поселилась в самом центре, в Альтштадте, и каждый вечер, пока не стемнеет, могла гулять, рассматривая его знаменитые красоты. Знакомые мне нашли место в забавном общежитии. Дело в том, что общежитие содержал пастор евангельской церкви из Южной Кореи. Комната стоила недорого, но к ней прилагался комендантский час в одиннадцать вечера и обязанность посещать богослужения. Компания в общежитии была разношёрстная: американец, англичанка, две девушки из Казахстана и корейские братья. В принципе, лишняя практика в немецком (а богослужение проходило на немецком языке) меня не слишком раздражала, но казарменное положение вскоре начало надоедать. Я искала воли.
В университете я в основном сидела в библиотеке, изредка встречаясь с профессором. За всю стажировку я встретилась с ним два-три раза. В остальное время я была предоставлена самой себе. Общежитие было в Старом городе, а библиотека — в Нонгеймер Фельд, поэтому я ежедневно добиралась туда на автобусе. И вот однажды на автобусной остановке я увидела худенькую женщину с очень смуглым, почти чёрным, мальчиком лет пяти. Фигура женщины была изогнута латинской буквой «S», как на средневековых картинах. На ней были длинные замшевые сапоги без каблуков и простенькая красная куртка. Волосы женщины были собраны в «конский хвост». Неожиданно она заговорила с мальчиком по-русски. «Вы русская немка?» — спросила я. «Нет,— ответила она с лёгким акцентом,— я просто немка, меня зовут Лена, я переводчица». Оказалась, она видела меня на остановке несколько раз и поняла, что я из России. Да, слиться с местными я ещё не успела. Возможно, всё дело в татарской бабушке, или в том, как неуверенно я смотрела по сторонам, или в отчётливом акценте, да это и не важно. Мне было даже удобнее оставаться иностранкой, чтобы не принимать в свою жизнь множество правил, которыми переполнена Deutsche Vita. А мальчика звали Раджа, его папа из Индии, как выяснилось — настоящий кшатрий. Семья отца малыша не приняла ни Лену, ни ребёнка. В результате Лена вернулась в Германию и начала устраивать жизнь заново.
Лену звали Леной из-за дедушки. Тот воевал во время Второй мировой на Восточном фронте, и там его от смерти спасла русская женщина по имени Лена. Поэтому он назвал внучку Леной и уговорил учиться на переводчицу. Но вскоре в страну приехали выходцы из России, и их русский оказался более востребованным. Лена перебивалась случайными заработками, которых едва хватало на квартиру и жизнь. Она снимала квартиру в двухэтажном доме в небольшом посёлке на окраине города. Первый этаж был её, а на втором жила древняя старушка — хозяйка дома. Старушка периодически слышала, как у неё в ду́ше моется незнакомый мужчина. Вода в Германии дорогая, и бабушка то и дело вызывала полицию. Полиция приезжала, пила чай с печеньями и уезжала. Когда Лена спрашивала, зачем они приезжают, ведь они же уже знают эту бабушку, полицейские отвечали что-то про холод и дождь, а тут тепло, и вызов-то действительно был. В начале второго месяца моего пребывания в Гейдельберге я перебралась в тот самый дом. Надо сказать, не бесплатно. Но это были запланированные расходы, и я, в общем-то, приняла это как данность.
И началась наша бурная жизнь! Как-то раз Лена повезла меня на новоселье к местным хиппи. Это были очень немецкие хиппи. Они звали Лену жить вместе с ними, но она отказалась, так как, по её словам, «они не моют посуду». Зато они играют на барабанах, танцуют восточные танцы, делают видеоинсталляции. Да и дома у них было вполне себе чистенько. Народ всё время спрашивал Лену: не вместе ли мы? В смысле, не пара ли? Я делала страшные глаза, и она отвечала: «Нет-нет, мы просто подруги». Однако домой нас подвезла на «мерседесе» пара лесбиянок. «Вот и социализировалась,— подумала я.— Чёрт!»
Ориентация Лены ни у кого не вызывала сомнения. Вокруг неё роились, бегали, летали и ползали толпы мужчин. Она в основном предпочитала экзотику, индусов там или монголов. А потом пыталась перевоспитать их в немцев. Был, правда, среди её поклонников один немец, но он не вызывал у неё интереса. Как-то она повела меня в гости к одному афганцу. Это был её университетский друг. Он продавал антиквариат и коллекционный фарфор, из которого поил нас чаем. Чай был вкусный, а чашки — как у моей бабушки, тёмно-синие с золотой каёмочкой. Я ему так и сказала: «Ой! Как у бабушки!» Он даже обиделся. У него тут драгоценные редкости, а у меня какая-то советская бабушка. Ну, конечно, у бабушки фарфоровые чашки были ленинградского завода, но цвет и узор похожи. И вообще, бабушка восточная, и вкус у неё тоже восточный. Когда мы изредка с Леной переговаривались по-русски, афганец внимательно прислушивался к звукам, по-видимому, знакомой ему речи, а у меня от его взглядов пробегал холодок по спине. Хотелось взять в руки кинжал из его «сокровищницы» — это комната, в которой хранились антикварное оружие и украшения (даже меч Великих Моголов),— и не выпускать до того момента, пока я не покину этот гостеприимный дом.
Что было с Леной хорошо, так это то, что она могла внятно объяснить некоторые особенности немецкой культуры. Например, на прощанье немцы дарят друг другу красивые открытки с благодарностями. А ещё как-то раз я пошла на встречу с профессором и надела длинную джинсовую юбку. Надо сказать, немецкие женщины настолько эмансипированы, что, когда женщина выглядит по-женски, у мужчин на лице отражается улыбка счастья. И вот в университетском коридоре мимо меня проходит молодой человек и приподнимает шляпу со словами: «Fräulein». Я подумала, что что-то тут не так, и спросила у Лены. Она сказала, что так не говорят, невежливо. Немецкая женщина всегда Frau, даже когда она не замужем. Но есть такие семьи, со старым воспитанием, там взрослых незамужних женщин называют Fräulein. И я подумала, что это мой случай.
А был ещё один английский дальнобойщик. Он приехал к Лене в гости, когда наши отношения уже начали ухудшаться из-за Раджика, в комнате которого я жила. Хотя ребёнок в той комнате раньше никогда не спал (потому что он спал с мамой), Раджика раздражало моё такое долгое присутствие в их семье, и он скандалил, а мама с ним не очень-то справлялась. Я даже хотела переехать обратно в общежитие, но Лена меня отговорила. Однако в этот вечер мы все жалели малыша. Дело в том, что на детском празднике, что проводят в Германии шестого декабря, он узнал в Николаусе (это немецкий Дед Мороз) папу одного из своих друзей и понял, что Деда Мороза не существует. Стив, так звали англичанина, сказал, что это неправда, что Николаус на самом деле есть, просто его сбил грузовик, и, когда его отвозили в больницу, он попросил папу того мальчика, друга Раджика, провести утренник вместо него. Мы со Стивом весело хохотали над этой замечательной шуткой, а Лена смотрела на нас как на монстров.
А ещё был Париж. Родители у меня учёные, тоже в загранкомандировки ездят. Мама вот в Париж приехала. И я решила с ней встретиться. Лена тоже захотела ехать в Париж вместе со мной. Я ей объясняла, что это невозможно, что я буду жить у мамы в номере в гостинице, возможно, мне придётся ночевать на полу (так оно и было). Но Лена не унималась. Она говорила, что они с Раджиком будут жить в другой гостинице и мы будем встречаться в кафе. «Но я же поеду встречаться с мамой!» — возражала я. «Вы, русские,— возмущалась Лена,— слишком большое значение придаёте семье! У нас семья — это папа, мама и ребёнок. А у вас ещё бабушки, дедушки, дяди и тёти. Ты уже совершеннолетняя и не должна быть так привязана к матери!» Я ничего не ответила и просто уехала. Когда я вернулась, в моей комнате было отключено отопление. Через какое-то время Лена тепло включила, но я успела простыть и заболеть. Рождество я встречала больная.
Немецкое Рождество — это особый порядок. Дедушка Раджика, папа Лены, привёз оленину. Мы её приготовили с немецкой самодельной лапшой и маринованными грушами. Из подвала достали пиво, Раджику безалкогольное, остальным обычное. Мама Лены умерла, у отца была другая семья. Обычно на Рождество Лена с Раджиком куда-нибудь уезжала, а тут решила провести его дома со мной (просто меня девать было некуда). Вечером повалил снег. Не всякое Рождество теперь в Европе со снегом. Но в этот раз было красиво. Мы украсили ёлку золотыми и красными шарами. Только золотыми и красными. Немецкая ёлка по сравнению с нашей очень сдержанная. Под ёлку положили подарки, завёрнутые в красивые фантики. В полночь пошли в поселковую церковь. На улице возле церкви играл духовой оркестр. Лена часто ходила с сыном в индийскую общину, чтобы ребёнок знал свои корни. И ему больше нравилась яркая индийская религия, с благовониями, слонами и гирляндами цветов. Раджик какое-то время постоял с нами в толпе возле оркестра, сказал: «Вы скучные»,— и ушёл домой.
Утро следующего дня началось поздно. Все спали, и я не знала куда деваться. Двадцать пятого декабря Германия вымирает. Я вышла на улицу. Мимо проезжал случайный автобус. Я забралась в него и поехала в горячо любимый мной Альтштадт. Медленно бредя по заснеженному городу, я забрела в церковь Провидения. Там играл орган. Я зашла послушать. Было холодно. Я совсем замёрзла. Итальянское кафе на обратном пути оказалось почему-то открытым. У нас же должен был быть рождественский обед в час!» В ответ я хрипло спросила: «Откуда я могла это знать?» — «Это знают все!» — не унималась Лена. «Хорошо,— отвечала я,— в следующий раз я приду на рождественский обед вовремя». Глаза Лены застилали слёзы. Чёрная тушь размазалась по щекам. Она попыталась взять себя в руки. «Следующего раза не будет!» — отчётливо проговорила она. А я подумала, что хорошо, что сегодня в церкви я купила маленькую открытку с ангелом — видимо для Лены.