Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2014
* * *
Всё когда-то кончается. Голуби,
двор;
Слава, золото, распри — и даже позор.
Пара брюк, и рубашка, и серый пиджак;
Радиола и голоса нежного шаг.
И игла, и юла, и Галактики круг;
Седовласый гончар в белом коконе рук.
Старикашка под липой; бутылочный бой…
Остаётся, пожалуй, слепой и немой,
Бестелесный, беспалый, безвременный бред…
Остаётся всё то, что мелькнуло — и нет.
* * *
Усадьбы старые, зачем я нужен
вам?
Вы, как на привязи, идёте по пятам;
Смеётесь, плачете и шепчете — о чём?
Я нужен вам? И вместе мы умрём?..
На части малые нас вечность разберёт:
Ворота с вензелем, окон глазницы, рот…
И будут лебеди опять белеть в пруду
Ночных небес, которых не найду…
Усадьбы старые, зачем я вам такой —
Смесь голоса с извёсткою сухой?..
Персефона
В безвоздушье,
во тьме безголосой,
Где кидают в огонь антрацит,—
Словно жалобный крик паровоза,
Мой рожок елисейский гудит.
И огонь, озаряющий темень,
Чтобы только посеять беду,—
Это тоже — пространство и время
В семафорном и вечном аду.
И проходит курьерский, и скорый,
И товарный роняет дрова…
Персефона моя, для которой
И немой — подбираю слова.
И аккорды, как шлак, подбираю,
И лицо моё бледно в огне.
Персефона, моя дорогая…
Поезда, подпевавшие мне…
* * *
Обойти бы, наверно, могли бы
Стороной этот давний уклад…
Дионисий на лавке под липой
Хлещет чёрный, как ночь, виноград.
У него увеличена печень,
Но на сердце уже отлегло —
И ворчит он, заносчив и вечен,
Про какое-то дивное зло…
Этим злом увлечён и подхвачен,
Он уносится в вечность и дым.
И становится он, не иначе,
В этой вечности — словом моим.
И летит оно, чу́дное
слово,
Порожденье лозы и листа.
И вино золотое готово
Веселить и печалить всегда.
* * *
Построил Пётр отменный флот
И прорубил «окно в Европу».
Вот медный конь его несёт.
Подобен крашеному гробу,
Раскрылся запад перед ним —
И вдруг рассеялся, как дым.
С коня он сходит, озирает
Пустырь, заросший лопухом,
Травой колючей и репьём:
Ничто и не напоминает
Ему могущества махин
В стенах заводов — и на реках
Не видит мельниц и плотин.
И в зеленеющих доспехах
Стоит как вкопан конь… Тяжёл
Шаг медный: оглядел пустыню —
И на коня, и на восток
Понёсся Пётр — и конский скок
В моих ушах стоит доныне…
* * *
Свободный до боли и слова
В утробе твоей горловой,
Ты словно рождаешься снова,
И будто бы даже — живой.
И бедного счастья на грани,
И там, где дыхания взвесь,—
Ты сердце тревожишь заране,
Как будто на свете ты есть.
Как будто ты — замысел Божий,
И чудною волей Творца
Ты свет этот чувствуешь кожей
И бледным звучаньем лица.
И всё, что в тебя перелито:
И небо, и голос живой,—
Всего лишь до времени скрыто,
Как тайна рожденья,— тобой.
* * *
Всё падает с дерева смоква.
И лист шелестит, пятипал.
Старик, седовласый и добрый,
Летит — и пока не упал.
Так мерят пространство и время
И сами не знают о том,
Бескрыло летя надо всеми,
Забыв о паденье своём.
Лазурь и прохладу густую
Старик наливает и пьёт.
И падает с неба впустую
Мучнистый не треснувший плод.
Ему не разбиться о землю;
С земли не упасть старику.
Он что-то бурчит про царевну…
А что — разобрать не могу…
* * *
Под небесами, над облаками
Топаем чьими-то башмаками,
Что — как колодки нам были тогда…
Умерли — стали и детские впору. —
Перетанцуем мы Терпсихору,
Перепоём провода. —
Звоны к обедне; железной дороги
Перегудим самоходные дроги:
Стало бы духу подуть.
Гуселек, дудок бы в небе хватило —
А озорная былинная сила
Всё перетрёт как-нибудь.
* * *
Сервантес собирал налоги.
Потом и сам попал в тюрьму.
И Дон-Кихотовы дороги
Сбежались весело — к нему.
Он взял перо — и рыцарь тощий,
И верный Панса на осле
На камне проступали проще
В слепой острожной полумгле.
Затем его освободили.
Но стал он зреть ещё верней
Кихано в романтичном стиле
И Дульсинеевых свиней.
Он населил Испанью слогом;
Он кисть в сраженье потерял.
И больше никаких налогов
Он никогда не собирал.
* * *
В печи — зола, стервятник
в сини.
На телеграфные столбы,
Крича, снижаются богини
Паденья, мести и судьбы.
Гомер ослеп, в окошко глядя
На жёлтые снопы полей,
И борода его, и пряди
Ещё печальней и седей.
Он лиру отложил и плачет —
А сквозь похмельное стекло
Ахейцы в колесницах скачут
И кони дышат тяжело.
* * *
Спит — солома в бороде.
Не бывать одной беде.
Голосит вдова, как выпь,
Заставляет деток выть.
Был — кузнец,
И был шахтёр,
Беглый,
Угольщик
И — вор.
Стал — как облако в воде,
И солома в бороде.
Близко колокол поёт.
Гроб над озером плывёт —
Спит бедова голова.
Бьётся в озере вдова.