Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2014
В Галилее
Оттеснило жар ветерком
прибрежным,
Солнце спрятало золотые жала,
И в саду, на столике для приезжих,
Разложил я писчие причиндалы.
Смотрит небо, прошитое звёздным шёлком,
Сквозь листы магнолии, чёрное и резное.
Над ожившим к ночи дачным посёлком
Спит гора, остывающая от зноя.
Провернуло землю с людским довеском,
И совсем не стыдно поддаться страху
Южной ночью, когда с межпланетным треском
Насекомые падают на рубаху.
Прометей
Тяжелы твои муки, титан
Прометей!
Нет покоя тебе от безумных детей.
И за то, что ты алгебру им изобрёл,
Твою печень клюёт византийский орёл.
Им хотелось бы снова не знать ни фига,
Снова острые камни метать во врага.
Но нельзя повернуть твой огонь, Япетид.
Всё сильнее, всё жарче его аппетит.
* * *
То и дело зрачок, утомлённый
Одинаковым ликом страны,
Добавляет картуш и колонны
Там, где голые стены видны.
Существа непонятные, мы ли,
Только задним обзором крепки,
В перемешанном с памятью мире
Собираем её черепки?
Невозможно забыть без остатка
Всё, что сделало время с тобой,
И в кривые разломы асфальта
Лезет прошлое сорной травой.
Бег по городу скучен и долог,
Ни на миг оглянуться нельзя,
И царапает кожу осколок,
Хоть и лечит больные глаза.
* * *
В жестоком, обжигающем краю,
Где дымный полог скрадывает дали,
Мы, будто в нескончаемом раю,
К живой воде губами припадали.
Струна воды и колесо огня
Затихли в утомлённом вертограде,
И в сумерках безжалостного дня
Деревья растворяются в прохладе.
Когда же станет пусто и темно,
Мы сядем на кривом пороге рая
И будем пить последнее вино,
Последний хлеб делить, благословляя.
Пускай простит улыбку и слезу
И сложит из теней подобье знака
Создавший виноградную лозу
И хлебный колос выведший из мрака.
* * *
Расстоянье между городами
Сжалось до пробела и тире.
Шар земной опутан проводами —
Будто в новогодней мишуре.
Набираю в пустоту куда-то:
«Никому тебя я не отдам».
Старая и вечная цитата
Кружится по нашим проводам.
Голос
невыносимый морок утренний
итог полночного пиратства
и всё настырный голос внутренний
твердит что надо собираться
носков и брюк никак не выберу
не вижу мира за вещами
а он грозит какой-то гибелью
какой-то выход обещает
не то ожог россии нищенской
с её кустом неопалимым
не то глоток земли кладбищенской
над горным иерусалимом
* * *
Быть поэтом, хотя бы
посредственным,
Знать бесхитростной рифмы секрет,
Языком, как богатством наследственным,
Пробавляться до старости лет.
В густолесье Тургенева, Чехова
Отыскать корневище и плод,
И чтоб речь моя запросто черпала
Из глубоких и медленных вод.
Крик и давка, убыток и выгода,
Неприкаянной жизни сумбур,
Но мелькает подобие выхода:
Быть поэтом — исправить судьбу.
Дальше можно без шума и ярости
Заглянуть в мутноватый кристалл,
Темноту наступающей старости
Отогнать белизною листа.
Громко тикает время настенное,
Тарахтят холодильник и лифт,
И стихи — городские растения —
Вылезают из каменных плит.
* * *
Когда пройдёт безумная неделя,
Настанет вожделенный выходной,
Закрой глаза без грусти и веселья,
Опять привыкни к темноте родной.
Наёмный клоп, работник чернолобый,
С расклёванным нутром, как Прометей,
Хотя бы так остановить попробуй
Кружение невидимых смертей.
Китайская ширма
Разгадал я правила игры,
Тайну встречи с горними умами:
Ширма, разделившая миры,
Сделана из рисовой бумаги.
Кто-нибудь, ребёнок или бог,
Разорвёт послушную завесу
И меня, бесформенный комок,
Подготовит к новому замесу.
А пока иного дела нет —
В хаосе бамбука и пионов,
Процедившем заоконный свет,
Различать павлинов и драконов.
* * *
Мои стихи попали в оборот:
Присвоил их бездарный рифмоплёт,
Издал, переписал, переиначил,
Со сцены их читал из года в год
И сам уже считать своими начал.
Я тоже перед ними виноват
В том, что срывал незрелый виноград
И прожил век учеником способным.
Я, собственно, давно уже не рад,
Что создавал подобное подобным.
В конце концов, забыл, что я поэт,
И молча воевал за хлеб и свет,
Переживая праздники и боли,
А сборники, печали прошлых лет,
Подальше запихал на антресоли.
Но даже закопай их в лунный грунт —
Стихи найдут невидимые тропы.
Они, быть может, учинили бунт,
Чтоб выйти в мир, обламывая строфы.
Вернитесь же, вы мне теперь нужны —
Жить рядом и лежать в одной могиле.
Одним недугом мы поражены,
Израненные, нищие, нагие,
Не знающие собственной цены.
* * *
Дети носятся с криком истошным —
Долго длился последний урок!
Он оставлен физруком за то, что
Подтянуться ни разу не смог.
Живший дурно, привыкший к плохому,
Я вошёл в зарешеченный зал,
И ему, от обиды глухому,
Я о собственной смерти сказал.
А потом дотянулся до двери,
Будто зная, что сделает тот:
Не заплачет о горькой потере,
А всего лишь глаза отведёт.