Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2014
Вестники
Триптих
1. Ёлки-палки
Трембитарю Мыколе
Как имя, которым гуцул наречён,
созвучно судьбе имярека,
так связано с ним с допотопных времён
бессмертное древо смерека.
По-нашему — ель. Европейская ель,
коль быть ботанически точным.
Для горцев она остаётся досель
природным кредитом бессрочным.
Из брёвен смерековых рубят дома.
Из чурочек режут посуду.
Из хвои хозяйка готовит сама
лекарство и лечит простуду.
Из ёлки и церковь, и в ней образа.
И своды смерекой обиты.
И в небе огонь высекает гроза,
чтоб высушить ель для трембиты.
Один за смерекою числится грех:
топила в реке плотогонов.
Замечу: не всех, а единственно тех,
кто правил, не зная законов.
Хоть люди полвека не вяжут плоты
в долине, заросшей смерекой,
как встарь, их подъёмы и спуски круты.
Мiркуй, соплеменник,
мерекай:
не впрямь ли славянский заступник уснул? —
Европа сбивается с курса…
Гуди ж веселей на трембите, гуцул,
чтоб ангел-хранитель проснулся!
Сливайся дыханьем с еловой трубой,
пока не обветреют губы,
пока в небесах не сыграют отбой
иные, нездешние трубы.
2. Ангелы на страже
Почему в народе мало песен
о небесном вестнике поют?
Потому что ангел бестелесен,
и никто не скажет: «Вот он, тут».
Но под сводом киевской Софии
и в стенах церквушки под Москвой
не изображённые — живые
слуги Божьи молятся с тобой!
Юношей с лебяжьими крылами
сколько б ни раскрасил богомаз,
ангелы, живущие меж нами,
с виду не всегда красивей нас.
Дух, отягощённый смертной плотью,
может быть не в рыцарском плаще,
может и креститься не щепотью,
может не креститься вообще.
Помнишь, как тебя у светофора
дёрнула гадалка за рукав?
Чем и удержала, будто вора:
мог бы век утратить, миг украв.
Мир людей, родных и незнакомых,
ценен даже тем, в чём проку нет:
ведь не попаданье в цель, но промах
стоит временами меньших бед.
Ангелы на страже! Чей любезней
воинам небес и вид, и род?
Кот — громоотвод твоих болезней?
Пёс — тяжеловоз твоих забот?
Так не разоряй гнездовье птичье,
нерпу не глуши в морской губе.
Ты же без понятья, в чьём обличье
твой заступник явится к тебе.
3. Явление
(По
мотивам повествования, сохранённого
иноками Киево-Печерской и Почаевской лавры)
Край родной, расхристанный, сиротский,
словно пронеслась чужая рать…
Много здесь успел товарищ Троцкий
ризниц православных обобрать!
Помощь голодающему люду —
повод учинить разбой в церквах?
«Демон революции» повсюду
сеял запустение и страх.
Впал в гордыню — и пошла на убыль
власть его, и бысть повержен бес!
(Как живописал маэстро Врубель,
к демонам питавший интерес.)
Двадцать пятый год задался сытым.
Хлебным был и следующий год.
Но по шляхам, грозами омытым,
не за хлебом двинулся народ.
В киевской земле, в июле, въяве,
двое хлопцев, сельских пастушат,
видели Христа в красе и славе
и о том поведать всем спешат.
— Ярче солнца Он сиял над нами.
А когда сурово говорил,
с гневных уст Его срывалось пламя
в трепетанье херувимских крыл.
Вот что повелел сказать Спаситель:
«В Церкви нестроенье, в людях блуд.
В бездну, а не в горнюю обитель
пастыри-раскольники ведут.
Горе им, зачинщикам разлада —
обновленцам и еретикам!
А заблудшим для прощенья надо
возвратиться в православный храм.
Времени даю на то не много.
Вновь приду — помилую не всех.
Вы же разучились верить в Бога.
Неба достигает этот грех!»
И народ, молясь, дивился чуду.
И на месте, где явился Спас,
крест воздвигся в назиданье люду,
чтобы светоч веры не погас…
Снова раскололась Украина.
Слом прошёл по тысячам сердец.
Что же не пошлёт, как прежде, Сына
в скорбный мир всеведущий Отец?
Или Сын пришёл, и как известье
о Его явленье пресвятом
в захолустном киевском предместье
светом озарился чей-то дом?
Может, в Сеть, гудящую, как улей,
юноша, ведущий модный блог,
эту весточку постил, но пулей
сшиб его майдановский стрелок?
Может, в ясли забежав за дочкой,
«беркутовец» нёс ту весть в толпу,
но ему проткнул гортань заточкой
Зверь с тавром Хозяина во лбу?
Черты
Так. Руками холст не трогать!
Можно руку потерять.
Видишь — слева будто коготь?
Различаешь справа прядь?
В этих чёрточках невнятных —
то ли жало, то ли клык…
В завитках, пунктирах, пятнах
проступает смутный лик.
В линиях — горизонталях,
вертикалях и косых —
кто-то кроется в деталях…
Ты готов добавить штрих?
Тёмная материя
Фотограф, занятый театром,
огнями рампы упоён
и оставляет зал — за кадром,
хотя богаче сцены он.
Философ мудрствует о мире,
но всё, что ведает о нём,
в ночи космической не шире,
чем тусклый круг под фонарём.
За узким кругом пониманья
ещё младенец мирозданья
не выпростался из пелён.
И свет от тьмы не отделён.
La passion
Если очи у пассии карие —
постарались пассионарии:
коневоды и копьеметатели
синеглазых селянок брюхатили.
Волоокие, смуглые, страстные,
позабыть златовласок не властные,
в деревнях оседали кочевники —
пастухи, кузнецы и кожевники.
А дотоле, послушные Одину,
шли варяги на новую родину,
шли хазары, и гунны, и арии —
евразийские пассионарии.
Лишь кипёж мировой урезонится,
как является новая конница —
копьецами помешивать варево,
чтобы издали видели зарево.
Чтобы в страхе от зрелищ трагических
с галактических карт стратегических
стёрли Землю в своём планетарии
инозвёздные пассионарии.
Френд
Вчера в новостях специальных
к экранам приковывал всех,
а нынче в сетях социальных
стяжает посильный успех.
За прошлые телезаслуги
к нему бескорыстно добры
его сетевые подруги,
фанатки минувшей поры.
Он вдоволь поездил по свету
и дразнит скучающих дам
такой заразительной к лету
тоской по чужим городам.
Он любит выкладывать фотки,
где снялся меж важных персон.
И, как выпивоха без водки,
болеет без откликов он.
* * *
Смерти не дал глаз Господь,
и она кружит вслепую,
и вынюхивает плоть,
и разит — любую.
И когда бездомный пёс,
пробегавший в полушаге,
заскулит из-под колёс —
поклонись дворняге.
Род
Прилегла под плитою каменной,
не закрыв калитку в оградке…
После тихой кончины маминой
что-то пишет отец в тетрадке.
Долгий век достался недёшево.
Сил хватает — на помощь птицам:
щиплет булку и сыплет крошево
голубям, воробьям, синицам.
Отлучив старика от горести
просто тем, что приехал в гости,
не хочу о былом разговор вести,
да не все в нём отпеты кости.
О душевном ли равновесии
помышлять в родословном сыске?!
— Ты подростком застал репрессии.
Это дедовы братья — в списке?
Та ж фамилия, то же отчество.
Семьянины, отцы, кормильцы…
Вытер батя столешню дочиста.
— Нет,— ответил.— Однофамильцы.
Вскоре он ушёл вслед за мамою
в край, где все калитки открыты.
Не вписавшейся в память драмою
тайна рода легла под плиты.
Лишь недавно в архиве Ачинска
я обрёл в метрических книгах
сельский мир, позабытый начисто
в тектонических наших сдвигах.
В нём венчались, крестили детушек.
Умирали — обидно рано.
В нём сходились в корнях прадедушек
два чалдонских семейных клана.
Род отца избежал насилия,
а другой — не ужился с властью…
Крепко вбита наша фамилия
в грунт пути к «народному счастью».
Метро
Зелёная, как ранний плод, планета
куда летит, опору потеряв?
Покров, которым плоть её одета,
туннелями пронизан — сплошь дыряв.
Скатясь по ленте движущихся сходней,
куда по червоточинам Земли,
на сотню метров ближе к преисподней,
лечу, как пуля по команде «пли»?