Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2014
Ещё неделю назад я приземлялся в Одесский аэропорт. Мы шли в плотном молоке, все припали к иллюминаторам, никто не кричал, все ждали, когда же покажется земля. И тут понеслись разорванной ватой мимо облакá, показался просвет, и по крыльям забарабанил снег. Самолёт сжался, закрылки опустились так низко, что казалось: ещё немного — и они отвалятся. Самолёт трясло и качало, все так же жались к иллюминаторам, никто не кричал, не пел песен и не молился. Я подумал: вот так, в безмолвии, погибают люди. И поискал в себе страх — его не было. Не было ничего, даже веры в то, что не разобьюсь. Я просто смотрел, как далеко синяя полоска с тусклым солнцем бьёт мне в глаза.
И тут самолёт ударился о взлётную дорожку и побежал. Через мгновение в салоне захлопали.
После прохождения пограничного контроля включил телефон — и сразу эсэмэска: «За такси платите не больше сорока гривен. Жду вас на Французском бульваре. В самом начале».
Таксист довёз меня до города, я заплатил ему сорок гривен.
— Вы из Москвы? — спрашивает он меня, и в голосе ирония и протяжность гласных.
— Из неё самой.
— И чего вы тут забыли?
— На конференцию прибыл по русской литературе, тема: «Феномен Исаака Бабеля».
— Исаак? — оживился он.— Памятник ему недавно поставили.
— Так, кажется, три года уж прошло?
— Дак и говорю — недавно. С вас шестьдесят гривен.
— Мне сказали — сорок.
— Дак кто вам сказал? Я вам говорю — шестьдесят.
— Слушайте, дорогой, когда я садился, было сорок гривен.
— Дак я и говорю — сорок. Шестьдесят я просто так сказал.
Мы попрощались. Он высадил меня у театра имени Водяного.
Я ждал встречающую. До этого мы два месяца переписывались с нею. Она доцент, к. ф. н. Я знал, как её зовут; правда, она просила при переписке, чтобы я называл её ЗЮ.
Как-то так случилось, что наша служебная переписка, касавшаяся Бабеля, вопросов литературы двадцатых — тридцатых годов, вдруг приобрела оттенок интимности. Доцент рассказала, что недавно вышла замуж и детей пока нет. На фотографии, которую она выставила, ей было лет двадцать пять, на сайте же университета — совсем никакой информации про возраст. Только фото, где ей от силы лет двадцать.
Она окликнула меня. Я удивился: я знал её по фото, но она была другая. Та же, но другая. На ней были шёлковый шарф, солнцезащитные очки и короткая стрижка под шарфом.
Кого-то она мне напоминала. Вроде актрису. Американскую. Нет, французскую. Да, точно, французскую. Бежевое пальто стройнило её. На ногах — ботильоны.
— Вы, наверное, есть хотите? Тут кафе, совсем рядом, можем посидеть, а потом в гостиницу. Вечером, если хотите, я покажу вам город.
Я шёл за ней; она была очаровательна, я не думал, что она может быть такой.
Валил снег. И сильно ухало откуда-то спереди.
— Что это там шумит? — спросил я её.
— Это наше море. Оно сейчас заковано в лёд, но сопротивляется.
— Море замёрзло?
— Да, ледоколы не могут вывести суда. Я свожу вас вечером на Лонжерон.
Она перебирала ножками, которые утопали в снегу неубранных тротуаров.
— Я представлял вас другой,— сказал я.
— Какой другой?
— Проще.
— А я вас нет. Вы такой, какой есть.
Мне хотелось ещё сказать ей что-то приятное, но я подумал: зачем? Она замужем и сегодня будет проводить для меня экскурсию только потому, что так нужно. А завтра конференция. И потом, через два дня я улетаю обратно.
Мы спустились в кафе и долго шли по подвалу, стены которого были из естественного кирпича. Миновали несколько сводов и оказались в тёплой комнате. В углу был камин. В нём горели дрова.
Я помог ей снять пальто. Мы сели напротив кухни. Там сновали повара, и мне не видно было, что они готовят, загораживала большая салатница с зеленью, но плечи их мелко дёргались, и можно было только догадаться, что они что-то шинкуют ножами. Пахло рыбой.
Нам принесли меню. Я заказал себе рыбу и чай. Она — пиво.
— Как у вас дела? — спросил я.
— Ботики купила новые, вот посмотрите,— сказала она и показала ногу, вытащив её из-под стола.— Как вам?
— По-моему, ничего.
— Почему вы врёте?
— Я не вру,— удивился я,— мне нравятся ваши ботики.
Она усмехнулась.
— Вы не очень-то,— заметил я ей,— по переписке совсем другое.
— Я не люблю живых людей,— сказала она.— Что может быть хуже разговора тет-а-тет? Разговор — это пена моря, слизывающая с камней прошлую пену. Другое дело, когда ты фантазируешь. Впрочем, зачем вам? Я и так столько наговорила. Пиво вкусное. Почему вы не заказали?
— Не знаю. Я только приехал — и сразу пиво?
— Вы боитесь?
— Ничего я не боюсь.
— Тогда возьмите пиво.
Я позвал официанта, сказал, чтобы он принёс пиво.
— Вы, наверное, подумали, я встречу вас и буду ходить очарованной?
— Я ничего не думал,— прервал я её.
Официант поставил пиво. Я глотнул его.
— Если вы не хотите сопровождать меня, я вас не держу, понимаю, у вас могут быть дела, а тут — обязанности. Вы только скажите мне, как до гостиницы добраться, а культурную программу я уж как-нибудь сам.
Я не понимал её: мне правда чего-то показалось, к тому же новые ботики, пальтишко, очки — как на свидание готовилась.
— Нет, я уж выполню свою миссию до конца,— сказала она и закурила сигарету.
Я доел свою рыбу, выпил пиво. Расплатился. Мы вышли. Море снова ухало.
— Пойдёмте посмотрим на него,— потянула она меня, и характер её изменился.
Только сейчас она сидела, грубила мне — и вдруг передо мной другая женщина. Нет, всё та же, но другая.
Мы спустились в парке со стороны дельфинария. Огромные ледяные надолбы, как менгиры, встретили нас. Кругом был лёд. Жёлтое море, больше похожее на пену с браги, колыхалось у пирса. Чайки ныряли и клевали его поверхность. Чуть в стороне вода, чёрная, как сажа, накатывалась на камни, облизывала их и, перекручиваясь, уходила прочь.
Пароходы стояли вдали на рейде.
Потом — на такси в гостиницу.
— Красивая вам досталась комната,— сказала она.
Я открыл окно, чтобы проветрить.
— Почему вы мне тогда назвались ЗЮ? Вы обещали открыться при встрече.
— Это долгая история. Я любила одного парня, это было ещё до моего замужества. Мы часто ходили с ним в одно и то же кафе, любили пить пиво. Однажды мы засиделись допоздна. Он выпил много, его качало. Но он взял ещё бутылку шардоне. Мы сели сверху на землю. Внизу кричали чайки. Море ровное, с небольшой рябью, было видно далеко. На небе начинались звёзды. Шардоне было какое-то крепкое, я ничего не помнила, а когда проснулась — оказалась дома, с синяком на лице. Парня не было рядом. Я почему-то решила что это он мне его поставил. А тут ещё он звонит, я смотрю на трубку — его имя, и телефон вибрирует, а я не беру. Трубка звонит, а я не беру. И так вредно стало; думаю, пусть звонит, не возьму, и всё. Куда он денется? Нравилось мне травить его. Я любила его, и когда он испытывал горечь, любила сильней. Он пришёл, я увидела его из окна — матери: меня нет! На работу тоже не пошла: куда я с синяком? А он всё звонил. Кричал, цветы у порога оставлял. И ждал, ждал. А потом — откуда-то он узнал, что у меня синяк. Кто-то сказал ему, наверное. Мужчины — как дети, верят всему. Он решил, что это он меня избил. Он же не помнил ничего. И подумал, что у нас всё. В ту ночь я не спала, не знаю отчего. Вышла на балкон. Перед нашим домом бесстыдница росла, знаете, дерево у нас такое есть, без коры. И тут звонок. Звонит его мать. Утонул. Оставил на берегу одежду и уплыл. Тело так и не нашли. С одеждой была записка, где он извинялся. И в конце его инициалы: З. Ю. Так его звали. Вот и вся история. Вы похожи на него.
Мне показалось, она захочет остаться. Я не мог ей предложить — после такой истории.
— Хотите, я останусь? — сказала она.
— Знаете, я вспомнил, на кого вы похожи. На Джин Сиберг. «На последнем дыхании».
— Я не смотрела его. Давайте всё повторим, возьмём шардоне. Я так хочу всё повторить.
Она начинает обматывать голову платком.
— Мы возьмём только шардоне, и ничего больше,— говорит.
Я раскрываю окно полнее. Море шумит. Я слышу его рёв.
И мне кажется, это ревёт утонувший ЗЮ.