Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2014
* * *
Броше
В хмурое небо марта не улетай.
Ты же всегда была рядом. Всегда — была.
Я не хотела думать, что близок край:
тело сожгут, и останется лишь зола.
Я прицепила к ошейнику поводок,
я привязала тебя, я тебя — взяла.
Мартовский ветер — гуляка он и ходок —
колоколами раскачивает купола.
Сердце сжимается — слышен знакомый лай.
Но понимаю: это не та, не ты.
Рядом с Эдемом есть и собачий рай,
ты на меня посмотри сейчас с высоты.
Где та калиточка в небе — на небеса,
где ты гуляешь, скачешь, лежишь клубком?
Там, где созвездье Большого белого Пса?
Может, вернёшься — кошкой ли, голубком?
Выйду в московский хаос, в солёный снег,
в левой руке сжимая пустой поводок.
Ты же не знала, что я — простой человек,
ты же считала, что я — всемогущий Бог…
Пара недель — и наступит уже весна.
Птички, трава — и, конечно, тепло, тепло.
Я превратилась в кусочек собачьего сна.
Больше не больно, милая, всё прошло.
Зеркало
Даже когда ты не смотришь в
зеркало,
в нём живёт твоё отражение.
Что оно делает, когда
ты не обращаешь на него внимания?
Спит? Готовит обед? Смотрит телевизор?
Гуляет в парке? Читает газету?
Но вот ты подошёл
к прозрачному проёму —
и оно уже здесь.
Смотрит на тебя глазами
сумасшедшего бога.
Такими глазами
смотрят на меня
твои дети.
* * *
В воздухе столько весны! Вдохни
и замри:
чувствуешь, как потекла, забурлила в венах?
Счастье и детство — они же у нас внутри,
а не в Парижах и Венах.
Возле Кавказских гор я весну вдохну —
и окажусь в хакасских легко и просто,
чтобы смотреть в бездонную голубизну,
чтобы мечтать о том, как я стану взрослой.
Собаке
Ну
зачем ты ко мне привязалась?
Ни куска у меня, ни гроша.
Знаю, нужно-то самую малость,
но, ей-ей, ничего не осталось —
вся, до донца, пустая душа.
Яблоко
Над Эдемом солнце встаёт,
золотой, звенящий рассвет,
и Адаму Ева поёт —
первый бард и первый поэт.
Нет ни бед ещё, ни забот,
но печален летящий звук.
Пламенеет яблока бок
алым цветом грядущих мук.
Протянула тонкую кисть
и сказала: — Ну что, идём?
И разъяла на смерть и жизнь
то, что было целым плодом.
Ничего не сказал Адам,
у подруги яблоко взял.
Он не думал и не гадал,
что оно — начало начал.
Он пошёл, не спросив куда,
веря ей сильней, чем тому,
кто его и землю создал,
кто придумал и свет, и тьму.
И, вздыхая, Господь изрёк:
— Впереди у вас много путей,
ты б его приберёг, сынок,
на один из голодных дней.
Грех уныния
На неуютной поднебесной тверди
день Рождества случается днём смерти.
Не легче остающимся, поверьте,
хоть говорят, что возлюбил Господь,
что призывает Он к своим пределам
упорных духом и скорбящих телом
в пресветлый день. Но мне душой незрелой
греха уныния не побороть.
Уж двадцать с лишним лет прошло с той боли,
везде, где можно, наросли мозоли,
несёт меня, как перекати-поле,
любое горе больше не беда.
Но раз в году приходит день печали
и размягчает сердце, как в начале,
когда, пронзая нежными лучами,
восходит Вифлеемская звезда.
За облачною лёгкой драпировкой
лампадою она мерцает робкой.
Уходят ввысь невидимою тропкой
страдалицы и мученики в ряд.
А праведников нет давно в помине.
В какой они неведомой пустыне?
Наверно, далеко, раз Бог отныне
молитв не слышит, что они творят.
Пятница
Ю.
Мне тебя послали напоследок,
чтоб смогла понять хоть что-нибудь.
Скоро птицам с облетевших веток
в неизвестный отправляться путь.
Скоро отплывать и нам с тобою.
Компас сломан, нá море штормит,
а сирены не поют, но воют,
заглушая вздохи аонид.
Скоро, скоро… Хорошо, что вместе.
Миром правят морось и туман.
Молча медлит, будто ждёт известий,
не даёт команды Капитан.
Мы его с тобою не торопим,
слушаем, как плещется вода.
Мы к причалу шли по разным тропам,
а теперь, обнявшись, ждём, когда
в череде божественных сумятиц
радугою вспыхнет горизонт.
Ты сказал, я лучшая из Пятниц,
мой седобородый Робинзон.