Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2014
После предательства своего жениха-красавца Настя, молодая девушка из далёкой Белоруссии, оказалась в Сибири. Целую неделю добиралась она по железной дороге до небольшой станции, от которой ещё двадцать пять вёрст пешком. Дорогу узнавала у местных не сильно-то разговорчивых жителей. Шла по накатанной телегами дороге, которая иногда пропадала совсем в глухих зарослях незнакомых кустов и деревьев. Было жутко и страшно одной. Поддерживали её молодость да упёртость принятого решения. Ещё в поезде Настя себе клятву дала, что замуж выйдет за самого некрасивого парня, пусть даже юродивого, который, возможно, найдётся в округе или в самой деревне со странным названием Лопатка. Молодость берёт своё! Понемногу боль утраты притупилась. Надо было начинать думать о хлебе насущном, благо тётя встретила её хорошо, выделила угол в своей хате. А что ещё надо? Руки да голова на месте, а работы непочатый край — хоть в своём огороде, хоть в колхозе. Председатель, узнав о новой жиличке, не дал ей времени на отдых, выделил большую деляну свёклы, которую надо было обрабатывать лопатой, а больше руками. Пришлось и кроликов выращивать, за телятами присматривать. Везде успевала Настёна.
Уже глубокой осенью, когда снег первый начал запорашивать окна, к молодой белоруске постучались сваты. Жених был не юродивый, но и не красавец, небольшого росточка, едва заметно прихрамывал, один глаз немного в сторону косил, но в Лопатке он считался зажиточным парнем. Помня свою клятву, Настя и дала согласие. Чего было ждать? Время подходило, а оставаться перезрелой вековухой-одиночкой не особливо и хотелось.
Николай — так звали жениха — мужем оказался хорошим: по натуре покладистый, слова лишнего не скажет, работящий, а главное — непьющий. Курил, правда, много — но разве это беда? Он души не чаял в красавице жене и никогда ей не перечил, выполняя все её поручения. Так понемногу в молодой семье установился матриархат. Командовать Настя научилась быстро. Одна беда: время шло, а дети что-то не заводились. Видимо, так Богу было угодно, а возможно, всё и от любви зависело, не до конца Настя забыла ещё своего оставленного в полесьях Белоруссии Ивана.
Так лет пять прошло, а потом как прорвало. Брюхатела Настя исправно, как положено, а иногда и сверх нормы. Выживали, правда, не все ребятишки, но на то были причины. Тут и война неожиданно грянула с немцами, адская работа на полях от зари до зари, голод, разруха. Благо Николая на фронт не взяли, определили в трудовую армию. В такое время дети были не на первом месте…
Нинка с Юлькой, ёжась от утренней прохлады, стояли у раскрытого погреба и грызли сладкую, подмороженную ещё зимой картошку. Отец запрягал лошадь, готовясь ехать за водой. Из сеней появилась мать.
— Коленька, ты воду непременно из ручья бери. В речке ближе, но она мне не нравится. Дух не тот!
— Как скажешь, Филипповна! — с готовностью откликнулся муж, ласково посмотрев на жену.— Поехали, милая!
Лошадь, запряжённая телегой, на которой лежала специальная большая деревянная бочка для воды, медленно тронулась со двора.
— Нинка, Юлька! Хватит животы набивать, таскайте дрова, будем баню топить!
Припрятав недоеденные картофелины, девчонки бросились исполнять наказ матери. Настасья Филипповна прошла дальше на огород и оценивающе его оглядела, затем пощупала землю, помяла её в руке. Весь огород был завален кучами соломы, которую для удобрения вывозили всей семьёй из стайки всю зиму. Какое-никакое хозяйство велось, курочки копались во дворе, похрюкивала парочка подсвинков, оставленных на лето. Взяв вилы, хозяйка попробовала раскидывать кучки соломы, но вскоре бросила это занятие:
— Хай оно пропадёт, тяжело. Плугом растащит, на то он и мужик!
Тем временем мужик уже заезжал во двор с полной бочкой воды, которая плескалась через край. Дождавшись, пока телега закатилась во двор, Настя взяла ковш, зачерпнула воду, попробовала на вкус. Затем она подобрала старую оглоблю, что валялась неподалёку, и, подсунув её под бочку, скатила ту на землю со словами:
— Я тебе сказала — из ручья бери, а ты мне из речки. Зачем вонючую воду привёз?
Нина с Юлей наблюдали всё происходящее в ограде из дверей бани, выходить в такой момент было опасно: подвернёшься под горячую руку матери — та, конечно, не оглоблей, но хворостиной огреть может.
Молча, ничего не говоря жене, Николай по старым доскам начал закатывать бочку обратно в телегу. Водрузив её на место, он так же молча выехал со двора. Прошло ещё меньше времени, как отец вновь заехал во двор с полной до краёв бочкой, где уже с ковшом в руках его ждала жена. Испив немного воды нового привоза, она удовлетворительно крякнула:
— Ну вот, это другое дело, а то обленился совсем, до ручья доехать не может. Давай распрягай да берись за пахоту, а я печку пока растоплю в бане.
Лошадка в семье была уже в годах, плуг вгрызался в землю и забивался соломой. Всё это месиво она тащить не хотела, да и не могла. Поэтому Николай то и дело пользовался длинным бичом, разогревая кобылку и себя тоже. Видимо, обида на жену ещё не прошла, а та, как назло, пришла на огород и наблюдала за пахотой. Но стоять молча Настасья Филипповна не могла.
— Коля! Выйди с огорода! Чем так пахать, я лучше сама вспашу. Коля! Я кому сказала? Выйди с ого…
Коля не стал дожидаться окончания слов жены. Развернувшись в её сторону, он раскрутил свой длинный бич и с присвистом стеганул свою любимую. Длинная холщовая юбка почти до земли, которую носила Настя, оказалась на голове. Под юбкой не было ничего. Раскидывая свои длинные ноги, прыжками Филипповна кинулась спасаться в хату. Такого обращения мужа она ещё не испытывала.
Девчонки, наблюдая за этой картиной, упали на спины и давились хохотом вперемешку со слезами. Такого и они никогда не видели, было и смешно, и страшно. К ним подошёл отец и, как бы извиняясь, произнёс:
— А второй раз вода-то была как раз с речки.
Затем он бросил кнут, наказал девочкам следить за огнём в бане, а сам пошёл в дом. Долго его не было. Как он выпросил прощения у жены?
Вечером вся семья, помытая и усталая, дружно налегала на нехитрую крестьянскую еду. Отец с устатку налил себе с четверти три стопки самогонки, что позволял себе редко; девчонки уже клевали носами в предвкушении сна. Раскрасневшаяся и почему-то довольная мамка долго хлопотала у стола, пододвигая мужу закуску.
На Рождество у Насти родилась двойня — две девочки. Только прожили они недолго.
— На всё Божья воля,— проговорил отец, замотал девочек в старые дерюги и куда-то унёс.
Нина, с Юлей, прижав носы к замороженному окну, всё высматривали: куда же отец сестрёнок понёс? Сумеречная снежная позёмка заметала следы Николая. Двигался он медленно, в больших валенках, шубе из овчины. В одной руке были лопата и железный лом, к поясу привязана верёвка, за ней скользили деревянные санки. Шёл он по направлению к деревенскому погосту.
Дома Настасья Филипповна зажгла лучину, поставила вместо свечки в лампадку перед иконами и что-то долго шептала. Шёпот переходил в тихий плач. Нина с Юлей, ничего не понимая, затихли и перебрались на большие полати русской печи. Там, в тепле, они и заснули…