* * *

Мы умерли сто лет тому вперёд.
В гробу перевернулись и воскресли.
Спросили местных: «Кто здесь не живёт?»
«Никто,— сказали,— но слагают песни,
пасут холмы, разводят облака
исчадья тьмы, цыплята тупика».

Поворотись-ка, сынку,— что за чёрт! —
глаз на затылке, плавники уклейки…
В слепящем небе толстый Феб печёт
коржи. И у летающей тарелки
толпятся марсианские мужи,
они и прилетели на коржи.

Почешешь репу — ну и времена:
вчера — каюк, а завтра выпил пива.
Как если бы объелась белена
тобою, а на ясность не скопила.
Программный сбой ли, бабочкин эффект —
проснись и пой, как Афанасий Фет.

* * *

сын Адама всё хочет назвать
назовёт и запишет в тетрадь
только к этому он и пригоден
только этим его голова
где шумят золотые слова
и на цыпочках музыка ходит

сын Адама сияющий сад
бормотаньем наполнит и рад
а присмотришься — нет ничего там
разве лишь меж замшелых камней
извивается вкрадчивый змей
и лягушки поют по болотам

что и этого хватит с лихвой
сын Адама качнётся ольхой
прыгнет тигром, замрёт богомолом
вознесётся ли вместе с Лилит
над Содомом, сойдёт ли в Аид
с дщерью Евы и чернью Гоморры

Завтрак на траве

1.

На траве цвета смерти, что в принципе неописуем,
начинается завтрак из красок, телесных на вкус.
Догорает поодаль Господь, упомянутый всуе,—
пламенеющий столп превращается в тлеющий куст.

Растеклись светотени по мощным стволам, по лужайкам.
Голы женские плечи, пиджачные пары черны.
Топят в небе буржуйку два солнца в сияющих шапках.
Муравьи окружают трепещущий контур пчелы…

2.

Загрунтованный полдень в густых испарениях плоти.
Ничего, что так поздно? — вопрос риторический. Свет
омывает корзины со снедью, добытою в поте
лиловатой личины, в которую прячется смерд.

Криком радужной птицы дымящийся задник просверлен.
Тянут хищные пальцы к нагретому горлу хвощи.
Из пастозных лощин разбегаются с юга на север
кракелюры морщин.

* * *

вообрази: проснёшься как убитый
в чужой стране, кругом одни аиды
точней сказать — один сплошной Аид
и тишина… ни шороха, ни вздоха
как если б на стоянке диплодоков
припарковался доктор айболид

и вот лежишь, а может, вот поднялся
слегка штормит, когда идёшь по насту
и вообще похоже на Сибирь
ну ничего, согреешься в движенье
тем паче, что палит на пораженье
восьмиголовый (даром что дебил)

Тифон Горыныч, или просто Тихон
не ящер, а какая-то шутиха
устроил, понимаешь, фейерверк
и вот бежишь, а может, вот с докладом
стучишься в дверь, где, весь окутан смрадом
кричит Харон:
— приёмный день — четверг!

и тишина… и нет тебя в натуре
расстроился и выбыл в первом туре
на made in China треснувшем щите

хохочет мировая закулиса
и мёртвые — кто с косами, кто лысый —
стоят на безымянной высоте

Баллада

Взяв литр пива, я сидел
за столиком в углу.
Играл на скрипке иудей,
и тени на полу,

змеясь, раскрыли веера
индиговых голов.
И ветер из оконных рам
вытряхивал улов —

туман, заката бурый шлейф,
старушечье лицо…
Зодиакальный прыгал лев
в сатурново кольцо,

а в чёрных дырах бился свет.
Но вот, прервав игру
воображения, сосед
шарахнул по столу

покрытым шерстью кулаком,
зашёлся смехом злым.
И тени пьяных мужиков
на выход поползли.

— Который год сидим и пьём
в корчме, которой нет.
В оконный смотримся проём,
стираем пыль с монет.

А сами умерли давно,
мы умерли давно,—
кричит сосед,— гори оно
огнём геенны!
— Но,—

я спрашиваю,— как же так,
и кто докажет сей
прискорбный факт?
— Да ты простак! —
и бьёт меня со всей —

сказал бы «силой», но, увы,
нет силы в мертвеце…
Колеблет волосы травы
на восковом лице

сквозняк. И в плавнях облаков,
засыпанный листвой,
встаёт корабль двойников
на якорь ржавый свой.