Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2014
Сострадание
Ничего не случается просто так,
без причин и лица не каменеют,
даже Лета, вздувшаяся, как шланг,
в тесных набережных,
немея,
ловит то ли плач, то ль стаккато шагов,
то ли белый шум, то ль другую малость,
но всех дождей, свалившихся с облаков,
вряд ли хватит, чтобы вызвать жалость.
Город сереет к вечеру, как шинель
полицая, выталкивающего имярека
в сторону горизонта, похожего на кашне,
прикрывающее и рот, и веко.
Всюду слышатся звуки то ли фрезы,
то ли оды к радости, взятые за основу,
но из камня не выжмете вы не только слезы,
но и даже просто честного слова.
Зона прилёта
В серых коконах сторожá,
только нечего сторожить,
разве что лишь прилёт стрижа
с целью прошлое пережить.
Кожа выдублена в рубцы,
две траншеи к окопу рта,
здесь когда-то свела концы
еле видимая черта.
Им бы матовый зрак скосить,
только редок богатый гость,
и ни с шерсти им, ни с кости,
ни в охапку его, ни в горсть.
Можно душу вложить бы в шмон,
только выела душу ржа.
С визгом крутится патефон
в зоне выдачи багажа.
Я пойду коридором горл,
волоча за собой суму,
альпинист, не видавший гор,
прямиком угодивший в тьму.
Всё затем перейдёт в рапид,
и откуда-то с потолка,
словно раненый, прохрипит
голос родины у виска.
Пробуждение
Печален зверь наутро после пьянки,
витает дух, как в небе Люцифер,
гетера на подушках для приманки
вострит язык и точит глазомер.
Слова страшны, особенно глаголы,
от междометий стынет в жилах кровь,
в углу рояль босой и полуголый
разыгрывает пьесу про любовь.
Кого винить мне?
Джинна из бутылки,
стакан, вместивший горькую слезу,
луны оскал, светящимся обмылком
скользящий в небе, как в пустом тазу,
случайно подвернувшихся прохожих,
окрестных блат немереную топь —
и чувствовать шагреневою кожей
бегущих дней чечёточную дробь.
Статуя Свободы
Гавань мерно катит волны,
делит вечность на куски,
катера взлетают, словно
колорадские жуки,
незаметные для глаза
скаты ползают по дну,
блики вспыхивают, сразу
уходя на глубину.
В том краю, где мы любили,
где родились, чтобы жить,
нас, возможно, не убили,
но успели позабыть.
Там остались наши тени,
различимые едва,
из диковинных растений —
лишь полынь да трын-трава.
Леди ждёт вестей с норд-оста,
прячась в марево одежд,
и у ног чернеет остров
всех несбывшихся надежд.
Семь лучей, семь змей горгоны
у неё на голове,
да скрижаль в четыре тонны,
да три карты в рукаве.