Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2014
Поколение уходит
Поколение уходит. Незаметно. Навсегда.
Отплывают пароходы. Отбывают поезда.
На заплёванном перроне, у киоска «Спортлото»,
Жмётся тощая фигурка в габардиновом пальто.
И глядит подслеповато, сквозь туман прожитых лет,
Уходящему вдогонку, уходящему вослед.
Свет немного потускнеет, выйдет ветер на поля,
И кашне на тонкой шее, будто белая петля.
Вздёрнув худенькие плечи, и нахохлясь, как сова,
Он всё время быстро шепчет непонятные слова.
Только в той скороговорке лишь сплошная ерунда.
Поколение уходит. Отправляется туда,
Где, в густом переплетеньи, райских троп и адских врат,
Будет каждое мгновенье длиться сотни лет подряд.
Остаётся только почерк, фотография в альбом.
Остаётся только ночью сокрушаться о былом.
И, завидуя немного, всем кто сам успел уйти,
Между дьяволом и богом находить свои пути.
Красавица, фурсетка, этуаль
Красавица, фурсетка, этуаль,
Февраль ещё расплатится с тобою
За это небо бледно-голубое,
За лёгких строк прозрачную печаль.
Горячий чай, две пачки сигарет,
И запах табака и бергамота.
Лениво начинается суббота
Лишённая пророчеств и примет,
Лишённая привычной суеты —
Возни детей и бормотанья мужа.
Тебе пока ещё никто не нужен
В том мире пустоты и простоты,
Где можно на секунду замереть,
На цыпочки вспорхнув, как на пуанты,
И ощутить присутствие таланта,
Как маленькую медленную смерть.
И, завершив изящный поворот,
Скользнуть лучом по выцветшим обоям…
Февраль ещё расплатится с тобою
Грядущей безысходностью суббот.
Скрип колёс велосипеда
Скрип колёс велосипеда.
Сквозь поля по тропке еду.
Нажимаю на педали.
Напеваю: «Не догнали».
Фляжка с пивом на боку —
Много ль надо дураку?
Еду… еду… До обеда —
Завезти посылку деду.
И Марусе из продмага
От инспекции бумагу.
Ну а после в сельсовет —
«Фрол Иваныч, вам пакет».
Сколько времени я еду?
Сорок лет, как нету деда.
И Маруся постарела,
Растолстела, одряхлела.
Сельсовет давно не тот.
И совсем другой народ.
Нажимаю на педали.
Что родимые, не ждали?
Будет праздник и потеха.
Заводите патефон.
Каждый раз хочу остаться,
Но лежу я в третьей братской,
Возле стенки, пятый сверху —
Поселковый почтальон.
Колокольня.
Перезвон.
Даждь нам днесь
Не спорь со мной. Все споры будут зря,
Пока роняет свет на мостовую
Кривой фонарь. И возле фонаря
Какой-то парень девушку целует.
Не ты, не я.
Уже не ты, не я.
Им хорошо, наверное, вдвоём
Парить незримо над ночным кварталом.
Ты в детстве тоже изредка летала,
Пока не стал похож на водоём
Твой зыбкий сон, в котором одеяло,
Как лёд, обратный путь перекрывало.
Немало дней прошло с тех самых пор,
Когда с тобой мы целовались тоже.
Но время шло, сужая кругозор
До уровня гостиной и прихожей.
И стал банален каждый разговор.
Отматывает память эпизод
И возвращает нехотя к началу
Иных времён, где нам предназначалось
Совсем не то. Совсем наоборот.
Там до сих пор не выключенный чайник
Зовёт кого-то тихо и печально.
Там до сих пор прогорклы вечера,
И воздух полон сигаретным дымом.
Там нет того, что нам необходимо,
И нечего утрачивать. Игра
Ещё не обрела жестоких правил.
Никто не служит и никто не правит.
Привычный быт творил свою игру;
Гремел в кроватке детской погремушкой,
И оставлял на скомканной подушке
Не оттиск страсти — слёзы и слюну.
И постепенно обольщались души
Желанием обидеть и разрушить.
Не спорь со мной. Всё будет так как есть,
Мы здесь, сейчас, и выбор минимален.
Невольно повторяя «даждь нам днесь»,
Глядишь во двор из затемнённой спальни,
Как Саваоф из сумрачных небес.
И подступает подленькая злость,
И отвращенье к собственному дому,
Но личный страх перерастает в дрёму.
Пока не пелось — до тех пор жилось.
Не спорь со мной. Всё будет по-другому…
Но только «по-другому» не пришлось…
Приморский бульвар
Ты помнишь, Мария? Ты слышишь, Мария?
Опять беспрестанно судачат святые,
Опять ворошат погребённые кости,
И ветер гуляет на дальнем погосте,
Кровавой листвой заметая Россию.
Ты слышишь, Мария? Ты помнишь, Мария,
Какие в двенадцатом шли листопады?
И дождик в аллеях Нескучного Сада
Выстукивал каплями в ритм оперетты —
«Ах, Карамболина, ах, Карамболетта».
Из тени и света, из знойного лета
Мотив наплывает, и, кажется, где-то
На грани прозрения, скуки и быта
Звучит пошловатое «Ах, Рио-Рита».
И шёпот вдогонку: «Стихи от стихии.
Ты помнишь, Мария? Ты слышишь, Мария?»
Она оглянулась. Лишь пёс шелудивый
У грязной шашлычной. И волны игриво
Стучат в парапет, словно молот Гефеста.
Сегодня совпали и время и место
Рождения демона русского сплина.
«Но я не Мария — Марина, Марина…»
Отёки, бронхит и сутулые плечи.
В приморский бульвар упирается вечность.
Эпистолярный жанр
Эпистолярный жанр. И письма, письма…
И марки экзотической страны
И почерк, поспевающий за мыслью
Лишь в частых многоточиях. Весны
Ещё прозрачен горьковатый воздух,
Ещё прохладны дни и вечера,
И жизнь творит свои метаморфозы
В бетонном многограннике двора.
С утра знобит случайная простуда,
Квадрат окна рассеивает свет.
И ты живёшь и чувствуешь, покуда
Есть лист, конверт, и пачка сигарет.
Потом за всё отплатится сторицей,
Ну а пока, близки и холодны,
Созвездья нависают над столицей
Далёкой экзотической страны.
Обратный отсчёт
Ещё над Петербургом спит весна
И коммуналки катятся в былое.
В стакане возле тумбочки алоэ,
И будущность до одури ясна.
Сушняк с утра.
Вчерашний день забыт.
Знобит строку, смущает перегаром.
И всем видна отягощённость даром,
Покуда пьян, талантлив и не брит.
Вот так братан,
Я скоро буду крут,
И все поймут и примут, как пророка.
Налей же мне шампанского немного
И бутерброд с икоркой не забудь.
Ещё над Ленинградом тщится бог
Поправить ситуацию немного.
Успеть бы выпить спирта на дорогу,
Пока не подогнали воронок.
Всему свой срок. И так тому и быть.
Кому в Норильск, а после срока — в ссылку.
Мы встретимся с тобой на пересылке
И будем долго ночью говорить.
Вот так-то сын.
Мы выбрали страну,
Хотя возможно было и иначе.
Не плачь, родной. Ведь нынче много плачут,
А после признают свою вину.
Над Петроградом снегом стыл февраль,
И сквозняком скользил по половицам.
И с фотографий улыбались лица
Тех, кто пропал. И бесконечно жаль
Вдруг становилось собственной судьбы,
Хотя точнее говорить — «судьбины».
Мы встретимся когда-нибудь в Харбине,
Осатанев от внутренней борьбы.
Вот так-то друг.
Пустеет длинный стол
И не понятно кто удачлив боле.
А если ты не ощущаешь боли,
Так, видимо, безвременно ушёл.
Ещё над Петербургом тщится март
Пробиться через снежные заносы.
К чему вопросы, если на вопросы
Ответ один — он тоже виноват.
Но всё потом — отъезд и личный ад,
И лизоблюдство как возможность выжить.
Мы на сочельник встретимся в Париже,
Чтоб подсчитать количество утрат.
Вот так-то, брат…
Их всех не перечтёшь,
И сорок сороков не перемелешь.
Пока живёшь, невольно всё приемлешь
Но только лишь покуда ты живёшь.
Покуда помнишь…
Полночь — не порок.
Пророк уснул, раскинувшись в кроватке.
Ещё у мамы с папой всё в порядке,
Ещё ни слов, ни музыки, ни строк…
Забирая себя
Забирая себя из прекрасных, но смутных времён —
Мутных стёкол оконных, ворсистого снега под ноги,—
Вдруг на миг обернёшься, и слабо блеснёт Рубикон
Где-то там вдалеке, за сто первым извивом дороги.
Поднимаясь всё выше по горному склону судьбы,
Приближаясь стремительно к зыбкой черте окоёма
Забываешь о том, что придётся когда-то отбыть
Может в райские кущи, а может в уют глинозёма.
И становится грустно, и время торопит в загон,
И реестр провинностей больше любого Талмуда.
Ловко вертит обол в грязных пальцах худющий Харон
И мотив похорон заглушает надежду на чудо.
Рубикон уже пройден. И доктор, конечно, неправ.
Белый ангел-хранитель покинул пределы Сиона.
Ничего не успеть. Горький запах лекарственных трав
Провожает тебя и сливается с радужным фоном.